Текст книги "Куда улетают ангелы"

Глава 10

Утром, пока мы собирались и волновались, достаточно ли мы модно экипированы для подобного раута, позвонил Женя и предложил поехать вместе.

– Да я уже заказала такси…

– В такси не будет меня. Через час соберетесь?

– Конечно!

– Записываю адрес.

Варька очень обрадовалась, да и я, если честно, тоже.

Мы быстро собрались и вышли на улицу – подышать перед поездкой. Я еще не видела его машину, даже не знала – какая она. Но завидев красивый новый кабриолет густо-красного цвета, поворачивающий в наш двор, почему-то поняла, что это – Женина машина. Он ловко выпрыгнул из автомобиля, подошел к нам, поцеловал Варю и меня в щеки, взял нашу сумку и усадил нас на заднее сиденье.

Мы ехали очень весело. Женя поставил диск. Он записал его с одной известной пятидесятилетней певицей, про бесчисленные романы которой уже даже неприлично рассказывать и слушать.

– Я и не думала, что ты поешь. Тем более с Виолой.

Женя посмотрел на меня в зеркальце.

– А я и не пою. Разве это пение? А Виолу я утешал, по-братски… Ее бросил студент-первокурсник после одной ночи бурной страсти. Она мне рассказывала, что это она его бросила, и при этом страшно рыдала. Не думай, что я сплетник. Это все сплошное вранье – не поймешь, где правда, где пиар, где мечты, где сон спьяну приснился…

Я посмотрела на Варю. Она слушала песню и увлеченно подпевала.

– Сего-одня… то-олько сего-одня… ты мне скажи-и… кто же кто-о-о…

На даче нас встречала Антонина Филипповна, мама Жени, и… Ольга.

– Опа! – сказала Ольга.

– Здравствуйте, – тоже несколько смутилась я.

– Это она? – спросила Ольга у Антонины Филипповны.

– Похоже, что да, – кивнула та.

Женя в это время доставал из багажника пакеты и сумку и поглядывал на нас.

– Мам, все привезли из ресторана?

– Да, налаживают уже.

– А повар приехал?

– Конечно, француз с двумя ребятишками, помощниками.

– Да какой он француз! – отмахнулся Женя. – Так! Потомок французского гувернера.

– А почему тогда по-русски плохо говорит?

– А зачем ему говорить? Ему готовить надо, а не говорить! Вот Лена хорошо говорит по-русски. Знакомься, мам. Леночка, ее дочка Варя, мои хорошие подружки. Они очень хорошие! Их, – Женя посмотрел маме в глаза, – обижать нельзя. Ясно?

– Ясно. А кто собирался их обижать?

– Знаю я вас!

Чуть позже мы сидели и пили кофе-чай с дороги.

– Ну, как ты? – Ольга решила демонстративно обозначить наше знакомство.

Женя с любопытством посмотрел на нас.

– Вы знакомы?

– Еще как! – с некоторым вызовом ответила Ольга. – Лен, ты в порядке? Глаза совершенно отсутствующие…

– Ольга… – Я не знала, куда мне деваться.

– Я видел когда-то такие отсутствующие глаза… – вмешался Женя и посмотрел на Антонину Филипповну, которая с независимым видом раскладывала печенье. – У своей мамы, в очень трагический период ее жизни.

– У Лены, насколько я знаю, никто не умер… Да, Ленусь? – быстро ответила Ольга.

– Как сказать… Можно сказать, что умер. Извините, если у меня какие-то глаза. Зачем тут мои проблемы, на твоем дне рождения…

– Твои проблемы – мои проблемы, – Женя пододвинул свой стул ближе и неожиданно поцеловал меня за ухом. Мне стало смешно и очень приятно.

Ольга посмотрела на нас, быстро отпила несколько глотков чая и встала.

– Пойду отдохну, полночи фильм смотрела.

– Да, а какой? – живо заинтересовался Женя, положив ладонь на мою руку.

– «История о нас», с Брюсом Уиллисом и Мишель Пфайффер. Как разводятся муж и жена, прожившие лет десять или одиннадцать… У нее даже другой появляется…

– И что? – Женя, улыбаясь, смотрел на Ольгу.

– А! Естественно, за две минуты до конца фильма она бросается ему на шею, признается в вечной любви, и они остаются вместе… – Ольга посмотрела на меня с непонятным сожалением, – сидеть на лавочке, ждать путевку в вечность.

– Красиво, вот последнее ты красиво сказала…

– Это Лена как-то сказала. Мне понравилось, я запомнила.

– Лена – мастер слова… Такую статью про меня написала… я плакал, читал…

– И что ж ты плакал, интересно? – вмешалась мама.

– От счастья, что я такой прекрасный. Кстати, ура! Можно уже праздновать – одиннадцать сорок пять, – я родился. Что-то Антонина Филипповна мышей не ловит! Мамуля, наливай по капле, мне можно – по две.

– Да и мне тоже, – заметила Ольга, которая стояла в дверях, но так и не ушла.

Мы с Варей расположились в комнате на втором этаже. Из нее открывался замечательный вид на замерзшее озеро.

– А летом будем купаться, да?

– Варюша, ты уверена, что летом мы сюда приедем?

– Женя ведь в тебя влюбился! – Варя с сосредоточенным видом раскладывала свои две запасные кофточки на полки в совершенно пустом шкафу. На самом деле Женя предложил ей – нам – располагаться, как дома, и моя маленькая Варя всерьез стала раскладываться.

– Варюша… – я не знала, что ответить. – А я в него влюбилась, как ты думаешь?

– М-м-м… непонятно пока… Давай я твои колготки тоже положу…

– Точно, правильно. Непонятно.

– Девочки! – Женя постучался в дверь.

– Да-да! – по-взрослому ответила Варя и пошла открывать.

– Я за вами… Не прогуляться ли нам, на лыжах, к примеру, пока съезжаются гости?

– Да я… не очень люблю лыжи… – Я в который раз пожалела о своей неспортивности.

Женя подхватил Варьку и покружил ее по комнате:

– А я просто терпеть не могу!

– А горки здесь нет?

– Как же нет! Обязательно! Прекрасная горочка на краю леса, специально заливают. А у меня есть снегокат…

– Ура! Пошли! – запрыгала Варька.

Я чувствовала себя средне, но решила не обращать внимания на самочувствие и не портить Варьке, измученной событиями последнего времени, радость.

Мы великолепно покатались с горки – я съехала пару раз, а Женька с Варей, наверно, не меньше пятидесяти. Один раз он попытался даже прокатиться на ногах по ледяной тропинке, которую укатали мальчишки. На половине горки он свалился и собирался повторить.

– Женя, я прошу тебя! Не дай бог что-нибудь сломаешь или подвернешь! Полетят все твои золотые антрепризы.

– И бриллиантовые сериалы! Сейчас подписался, представляешь, на шестнадцать серий. И… угадай, сколько буду получать? Причем имей в виду – не торговался, а уговаривали. Роль уж больно мутная. Не пойми кого играть – то ли маньяк, то ли не маньяк, так никто и не понял. Сам автор решить никак не может. Говорят, очень автобиографичный образ.

– Ужас какой!

– Да уж. Так сколько мне за съемочный день платят, знаешь?

– Я вообще ваших расценок не знаю…

– Звездных расценочек… – Женька смешно сморщил губы и как будто повернул свой гуттаперчевый нос чуть в сторону. – Ну скажи, скажи навскидку, как ты думаешь, сколько? Проверим твой КП – коэффициент приспособленности к новой жизни!

Я подумала.

– Тысячу долларов, что ли?

Женька довольно засмеялся.

– Больше! Боль-ше! И в европейской валюте. Вот так.

– Молодец. Только стоит ли играть маньяка…

Женька погрустнел.

– Вот и я не хотел. Но у него сдвиг такой необычный… – Он посмотрел на Варьку, которая слушала его с открытым ртом. – Может, и не стоит играть, действительно…

– Ты ведь подписался уже.

– А! Отпишусь! Делов-то!

– А зачем тебе еще столько денег? Дом есть, прекрасный, просто дворец, ресторан доход приносит, в Москве прекрасная квартира.

– И в Питере, – добавил Женька. – Только ты об этом не пиши.

– Да я вообще о тебе больше писать не буду. Позориться только… – Я засмеялась. – Писала, писала, а ничего о тебе так и не поняла. Кто ты, какой ты, с кем ты…

Женька подергал себя за мочку и грустно посмотрел на меня:

– И я сам не понял пока.

– Так зачем деньги-то еще?

– Смешная ты! – он обнял меня и потерся носом о мою холодную щеку. – Жену купить, к примеру. Самую роскошную.

– А, ну это, конечно, повод. Тогда играй маньяка.

– Жень, а ты будешь кого-нибудь расчленять, да? – спросила Варя с неподдельным ужасом.

– Это мы посмотрим, – Женька весело посмотрел на меня, – как дело пойдет…

Когда мы вернулись, на стоянке около дома уже стояла кавалькада иномарок. Роскошных, очень роскошных и невероятно роскошных.

– Жень, а простых людей не будет?

– Это каких?

– Ну как мы с Варькой…

– А вы простые? – Он опять обнял меня за плечи. В теплой одежде такой жест можно легко спутать с чем-то другим. Например, он решил поддержать меня на скользкой дорожке. – Самый простой здесь я. Если бы ты знала, какие у меня на самом деле простые желания! Я люблю чистое постельное белье, чтобы хрустело, никакое там не шелковое и не махровое, удобную одежду и простую еду – вкусный свежий хлеб со сливочным маслом, вкусный сыр, хорошее красное вино и куриный бульон с гренками, маленькими такими, золотистыми…

– Ты проголодался, по-моему.

– Ага, – он засмеялся. – Ну, а машины… Просто иномарка – это принципиально иной механизм. Не только красивее. И то, и то движется, но это разный транспорт. Как, допустим, трактор и сенокосилка.

– Да, понятно, Жень. Но я не об этом.

Он посмотрел на меня и вздохнул.

– Грустная тема. Однажды я пригласил своего школьного друга. Он часто на спектакли ко мне приходит, с женой и сыном. А так просто как-то не встречались. Вот я и решил – на Новый год их пригласить, сюда, на дачу. Он работает неврологом, в двух поликлиниках, естественно, чтобы хотя бы кормить своих. И я понял, что встречаться с ним надо отдельно, без других, как ты говоришь – без непростых. Другие разговоры: те виллу себе присмотрели в Испании, те купили-продали кинокомпанию, поехали лечиться в Австрию. Не понравилось – всех там послали и прямо оттуда рванули в Швейцарию. Там как раз и желчный пузырь вырезали, и сто пятьдесят тысяч евро проиграли, но не расстроились, очень смеялись. А! – он досадливо махнул рукой. – Но, если честно, мне жутко нравится такая жизнь. За´мок мой нравится, сам себе нравлюсь. Ты нравишься… – Он поскользнулся и чуть не упал, удержавшись за меня. – Ну вот, не зря к тебе вязался!

Мы засмеялись, втроем взялись за руки и пошли в дом. Там на крыльцо высыпали гости и стали кричать:

– Же-ня! Же-ня! С днем рож-де-нья! Же-ня! Же-ня! Угощенья!

Дирижировала Антонина Филипповна. Я старалась не замечать, какими глазами она смотрит на меня, чтобы лишний раз не расстраиваться. Но когда все-таки я взглянула, мне показалось, что она вполне всем довольна.

Это был замечательный, веселый, не очень громкий праздник. Может, потому что Женю действительно все любили. И он, уж наверняка, позвал только тех людей, кого любил и хорошо знал. Вот разве что мы с Варькой…

Стало темнеть, и гости разбрелись по нескольким большим комнатам первого этажа. Женя включил музыку, вскоре подошел ко мне и взял за руку:

– Не составишь мне компанию?

Я почувствовала на себе сразу несколько заинтересованных взглядов.

– В чем?

– Хочу потанцевать… Я могу, конечно, и один…

Мы станцевали один танец, другой, я краем глаза наблюдала за Варей, листавшей журналы. Потом увидела, как она куда-то отправилась, и потеряла ее из виду.

Женька обнимал меня, танцуя, и все уводил от яркого света в разные уголки. Пока я не спросила:

– Ну а как быть с тем, что мы вместе так ловко скрывали в «Мужском размере»?

Женька несколько напряженно засмеялся, но руку с моей шеи не снял, продолжая кружить меня в замысловатом танце.

– Предложи им так переименовать журнал, смешно… – Он вздохнул. – А может быть, это мой удачно найденный имидж? Представляешь, от какой головной боли я избавлен. Иначе бы толпы поклонниц осаждали, прохода не давали. И так-то, бывает, домой никак не уйти после спектакля.

Я попыталась посмотреть ему в глаза, но он их полуприкрыл, прижимаясь ко мне щекой.

– Но какой ценой, если это правда…

– Ценой двух-трех бедных мальчиков, которые клянутся мне в любви.

– Тебе действительно их жалко?

– А тебе, Ленусь?

– Мне – да… – Я не обнимала его в ответ, но и не пыталась отстраниться. – Может, им моя жалость и неприятна была бы. Но я понимаю это как несчастье…

– Как уродство? – подхватил Женя сразу же.

– Как несчастье, – повторила я, – с которым можно жить. Ведь слепые играют на музыкальных инструментах, поют лучше зрячих, а у глухонемых даже есть театр.

– А карлики женятся на карликах и у них не рождаются дети, так?

– Женя… Так как оно по правде? Ты – какой?

– А как тебе хочется? – Он сильнее сжал мне плечо, и я ощутила, как его вторая рука еле-еле заметно гладит мое бедро, неосмотрительно обтянутое тончайшим шелковым платьем.

Мне хотелось быть красивой в этот вечер. Я не ожидала мужского внимания. Я вообще не ожидала никакого внимания, просто лучший способ преодолевать, хотя бы на пару часов, внезапно накатывающие горечь и отчаяние – это одеться, накраситься и увидеть себя в зеркале не несчастной и брошенной (пусть даже старым сатиром – все равно – брошенной!), а красивой, еще не старой женщиной.

Еще не старой… Какие слова сразу появляются в собственной голове и удобно располагаются там, когда тебе говорят: «Ты больше не нужна!»

Пришло ли бы мне такое в голову еще полгода назад, когда я, счастливая, несмотря на Сашину пьянку и светло-зеленую тоску, блистала в Турции в коротких юбчонках и художественно-рваных шортах, когда танцевала с Варькой на ее детской дискотеке и очень хотела еще потанцевать на взрослых, традиционных европейских танцах, куда мы с Варькой ходили выпить чашечку чая перед сном. Но Виноградов валялся полудохлый в номере – объевшийся, опившийся за день, к вечеру он боялся далеко отходит от туалета. «Какая романтичная история любви!» – прокомментировала бы Ольга. И правда. Так отчего же я была в Турции такая счастливая?

А вот и Ольга. Она, похоже, искала меня. Увидев, что я танцую с Женей, она остановилась в дверях полутемного зала, постояла и ушла.

– Лен, а мамина подруга Ольга, ужасно красивая женщина, не кажется тебе немного странной? – Женя перебрался теперь обеими руками на мои бедра и делал это как-то не очень танцевально.

Я тихо засмеялась, ощущая, как все мое тело предательски прислоняется к нему.

– Ты меня утешаешь по-братски?

– М-м-м… не совсем…

– Женька, я беременная женщина.

– Я уже говорил – я тебе завидую. И придурку этому завидую, который не понимает, что… Ай… – Он неожиданно поцеловал меня.

Я очень давно не целовалась. Мне кажется, лет пять или больше. Может быть, гораздо больше. Виноградов меня давно-давно не целовал. Я пыталась, но его это так мало вдохновляло, что я перестала.

Сейчас я обняла Женю и с огромным удовольствием почувствовала его сухие, горячие губы. Я бы не сказала, что они были очень нежные и застенчивые. Он отвел меня в темный уголок за двумя огромными монстерами, как будто специально созданный для тайных поцелуев. Мне казалось, мы целовались так долго, что все уже легли спать или уехали.

– Женька, пойдем, пожалуйста, мне стыдно…

– Так тебе стыдно или ты гордишься, что тебя целовал такой всенародный артист?

– Горжусь. Но… – С некоторым беспокойством я очень осторожно отодвинулась от Жени, ощущая чрезмерную взволнованность его плоти. – Мне пора, не обижайся.

– Обиделся.

– Женька! – Я поцеловала его в нос и теперь уже решительно отвела его руку. – Там же твоя мама! Веди себя прилично.

– Ты ей ужасно понравилась.

– Жень, я ничего не понимаю, по-прежнему.

– Сейчас поймешь, – он вздохнул, чинно взял меня под руку и повел в каминный зал, где сидели или тихо танцевали под приятные французские песни гости.

Мягким негромким голосом Шарль Азнавур пел об ушедшей любви, без которой пусто и светло. Мне пока светло не было, только пусто и горько.

– Дорогие гости, – Женька помахал рукой сразу всем, – а не выпить ли вам за именинника и за счастье лицезреть его без грима?

– И без мальчиков…

Я не видела, кто сказал это, но мне показалось, я узнала голос Ольги, уверенный голос в чем-то очень неуверенной женщины.

– И без мальчиков! – громко подхватил Женя. – Хочу кое-что рассказать тем из вас, кто еще меня любит.

– И кто еще жив… – Чья-то жена пыталась ровно пристроить сползающего супруга в низком кресле. – Женька, у тебя такие крепкие вина… я еле стою… пила только вино…

– Между прочим, специально присланное из Франции Жераром Депардье!

– Как он мне нравится… – неосмотрительно сказала я. Женя, крепко державший меня за руку, больно сжал мне ее, а я внезапно увидела чьи-то очень знакомые глаза. И огромная фигура, в полутьме похожая на Депардье, двинулась к нам.

– Это он? Твой… – тихо спросила я.

– Дура! – прошептал Женька и тихо засмеялся, обнимая меня. – Толик! Я думал, ты меня презираешь… не приедешь… Уже отчаялся…

Женя, не отпуская моей руки, пошел к очень крупному человеку, с чьими глазами я столкнулась пять секунд назад.

– Толик, познакомься, эта женщина перевернула все мои представления о…

– И мои тоже. Ты позволишь мне потанцевать с твоей дамой?

– М-м-м… только пока я наливаю себе рюмку для тоста. Я хочу рассказать всем кое-что интересное.

– Здравствуйте, Лена, – сказал Толя Виноградов, как-то так протянув мне руку, что мне ничего не оставалось сделать, как дать свою – для поцелуя.

Единицы современных мужчин знают, что если уж целовать руку женщине, то не надо тащить эту руку для поцелуя наверх, к своему рту. Надо наклониться самому – так низко, как находится ее рука. Толя действительно наклонился и снизу посмотрел на меня:

– Я рад.

– Здравствуйте, Анатолий Михайлович!

Глупее не могло быть. Зачем я назвала его по отчеству, когда на работу решила не идти, а по возрасту он вряд ли был старше меня. Но не называть же мне его «Толей»…

Мы стали кружиться в медленном, но каком-то сложном танце, и я в очередной раз порадовалась, что, имея в виду свое особое состояние, пила один лимонад. Если бы я сегодня выпила хоть каплю вина… Я и так с трудом успевала за происходящим. Но все же решила начать разговор с Анатолием Виноградовым, чтобы преодолеть собственное смущение и легкое головокружение.

– Вы простите меня, у меня было тогда целых две причины, чтобы так неадекватно себя вести. Я была в… шоковом состоянии.

– Надеюсь, одной причиной был я? – спросил подошедший Женя и тоже приобнял меня за талию.

Нам пришлось остановить танец, чтобы не танцевать втроем.

– А второй, точнее, первой – разумеется, я, – рассмеялся Толя. – Да, нет, Женька, похоже, мы-то с тобой здесь как раз и ни при чем.

– Ну не знаю, как ты… – Женя продолжал потихоньку забирать меня у Виноградова. Я не сопротивлялась. Он стоял сзади и держал меня обеими руками за талию – даже чуть повыше, и мне это не было противно. Но, кажется, это было противно Анатолию Виноградову. Он улыбнулся и отошел от нас. Я чуть высвободилась, пожав Жене руку.

– На нас Варька смотрит… – На самом деле я только что увидела Варю, очень обрадовалась, что она здесь и не скучает, не ищет меня глазами, а занята чем-то своим.

– Так мы же танцуем… – Женя сделал со мной несколько кругов по залу. Двигаясь мимо Ольги, он отдал ей честь.

– Знаю прекрасно, что она не врач, но все время такое ощущение, что я на приеме у психиатра, когда с ней разговариваю… – шепнула я Женьке. Он только улыбнулся в ответ.

Мы станцевали еще один танец и еще. Я с радостью заметила, что Варя нашла себе компанию – двоих детей примерно ее возраста, и они увлеченно стали о чем-то говорить и смеяться.

– А сын твой не приехал?

Женя вздохнул.

– Завтра есть еще день…

Женя, не дождавшись, пока Азнавур допоет бесконечную песню о грустной запоздалой любви, громко объявил:

– Я хочу рассказать одну историю. Я сам ее придумал, на свой день рождения. Это… синопсис сценария. Краткое содержание. Я хочу снять фильм.

В тишине раздался вздох Жениной мамы, Антонины Филипповны:

– Женя всегда так трогательно относился к своему дню рожденья… Всегда маленький сам готовил себе подарки – боялся, что наши сюрпризы его разочаруют…

Кто еще в состоянии был понять, что она сказала, засмеялся. Женя подошел к маме, поцеловал ее. А я подумала – не осталось ли на его губах моей помады. Хорошо, что в полутьме этого особенно не было видно.

– Итак. Это будет комедия, чисто французская, но с нашими актерами. Снимать… пока не знаю, кто будет. Жил-был один человек. Был он, допустим, клоуном. Грустным клоуном. Дожил до сорока трех лет… – Женя вздохнул. Никто, кстати, не говорил сегодня, сколько ему исполнилось лет, я-то думала – чуть больше. – И вот, накануне дня своего рождения он решает: «Уйду в монастырь!»

Женя сказал это так непосредственно, что какой-то сильно набравшийся гость, не разобравшись, приподнялся в кресле:

– Не надо, Женик! Как мы-то без тебя…

Остальные засмеялись. Женя поставил руку козырьком, присматриваясь, кто это сказал, видимо, по голосу не понял.

– Гм… Думал, что Серега. Но Серега, смотрю, уже не с нами. Я продолжу, с вашего позволения… В день рождения герой встает пораньше, и – уходит. Дальше – уже действие в монастыре. Да, а должно быть понятно, что у героя… какая-то неудачная любовь. Без уточнений. Он один, совсем один. Он уже не может понять – способен ли он вообще любить. Поскольку он мужчина, то идет в мужской монастырь. Его принимают, и он начинает там жить. Но служить Богу не очень получается. Его пытаются склонить к близкой дружбе несколько монахов…

Я оглянулась в поисках Вари и услышала громкий детский смех из зимнего сада. Я очень надеялась, что им ничего не слышно из того, что говорится сейчас здесь.

– …но он не за этим пришел в монастырь… Напоминаю, это должна быть комедия, очень смешная… с трюками… Такая… французская, в духе Бельмондо… Потом несколько монахов его все-таки соблазняют, почти насильно… и вдобавок в него влюбляется настоятель монастыря… Это уже в духе Рабле все должно быть, на пределе приличия, но очень эстетичное. Просто ожившая классика. Смешно, красиво и ужасно…

– Женечка… – подала голос Антонина Филипповна. – А монастырь-то – какой? Католический?

– Почему? Православный, конечно. Это же в России должно быть, все узнаваемо, все наши проблемы…

– Но, Женечка, нехорошо как-то… наши… разве?.. Ой, не знаю… сынок…

Думаю, не одной мне в этот момент стало жалко его маму.

– Мамуся, – Женя подошел к маме, обнял ее, – если ты хочешь, будет не наш монастырь. Все, решено! Маму не нужно расстраивать. И вообще – ты слушай дальше, это же комедия! Значит, там все понарошку, – он поцеловал Антонину Филипповну и продолжил: – А дальше герой сбегает из мужского монастыря. Переодевается в женщину и поступает в женский монастырь. Там в него влюбляются несколько женщин, причем кто-то из них знает, что он мужчина, кто-то – нет. И в результате он там влюбляется сам.

– В настоятельницу, – добавила Ольга.

– Нет, в послушницу. Которая к нему сначала равнодушна…

Наверно, не надо было мне целоваться с Женей. На середине его рассказа мне стало как-то нехорошо.

Я смотрела на него – и не могла понять, зачем я это сделала. Вела себя как дешевая куртизанка. Залезла в кусты с Женей, потом танцевала с другим – с неизвестным мне Виноградовым. И все так самозабвенно! Согрейте меня, согрейте, добрые люди, мне так плохо, я потеряла свою любовь!.. Поцелуйте меня, обнимите, пожалейте убогую… Вот кого совсем не жалко, так это меня, инвалида бесконечной и бессмысленной любви.

Я – с разодранной душой. Моя дочь Варя – тоже. Она скоро с моей помощью вообще не будет понимать – где верх, где низ, что хорошо, что плохо.

Мы зачем-то приехали в дом к этому непонятному человеку. Я стала дружить с ним без всякой задней мысли, будучи уверенной, что здесь вообще все искренне и чисто. Потому что, если честно, я не очень верю в дружбу мужчины и женщины. Женщина-то может дружить просто так – разговаривать, в ресторан сходить, гулять с собаками или посмотреть вместе фильм или спектакль. А вот мужчина… Не будет он этого делать, если он физически здоров и ему совсем неинтересно с тобой в мужском смысле. Он лучше один погуляет с собакой и сходит в ресторан. Или пойдет с товарищем – по крайней мере, всегда будет что обсудить и за что выпить.

Часто даже пожилые мужчины – не настолько богатые, чтобы нацеливаться на чужую молодость – дружат, разговаривают, «общаются душами» с женщиной, то и дело обозначая свой истинный мужской интерес, не подкрепляемый более возможностями плоти: «Эх, как все хорошо! Да только жаль, что мы с вами не можем… Вот годков бы двадцать назад я точно…» Точно не оплошал бы.

Я потихоньку вышла из каминного зала, намереваясь найти Варю и, наверно, поехать домой. Варю, вечную заложницу моих страстей. Ну зачем, зачем было разрывать душу девочке… У меня опять потекли мысли в знакомом направлении – без всякого смысла, без пользы. Саша, как же ты мог… Ладно – я… Ну а Варя-то…

Я дошла до того же угла с монстерами, села на какой-то подвернувшийся то ли пуфик, то ли табурет и стала плакать. На меня вдруг навалилась вся моя глупая, легкомысленная жизнь – все эти годы с Виноградовым, ушедшие в пустоту, в песок. И куда привело меня терпение, смирение, прощение всего – всего! – и любовь, бесконечная, преданная, искренняя любовь? Куда? В полный жизненный аут? В тупик, из которого непонятно как выходить… С бедной, растерявшейся Варькой, полюбившей полузнакомого ей доселе отца за последние полтора года, и с новой жизнью, зародившейся у меня внутри по каким-то невероятным законам… Каждому крест – по силам. Да, я не ропщу. Я, такая бесхребетная чухонка, тащила, тащу и дальше буду тащить. Но дети-то мои почему должны страдать за меня, за мою глупость, за мои грехи и слабости, за непростительную доверчивость и непрактичность?

Саша – оборотень. Все мои мечты и планы были просто миражами. Как можно было поверить ему, зачем я завела второго ребенка от человека, который прогулял всю мою первую беременность и даже не пришел в роддом?

И почему никак, ну никак не проходит боль? То чуть слабее, а то – опять. Вдруг накатывает такая тоска, и такой страх за наше будущее, и такая вина перед Варькой, про следующего я даже думать не хочу… Может, сходить к врачу и все решить – за сорок минут… Ведь я же не смогу, не потяну, я не боец… Мне придется опять унижаться перед Виноградовым, а он будет пользоваться моей слабостью… Нет! Никогда больше я не буду с ним! Я просто не смогу. Я никогда не забуду этой ночи – в Митино, с Милкой… И всего остального, всех его сдирающих мою кожу слов. Есть слова, имеющие силу поступка… И потом – Варя… Я никогда больше не вовлеку ее в наши отношения, для ребенка достаточно одного раза, когда вчера у тебя была семья, а сегодня ее нет… Эти ее глаза, доверчиво смотрящие на Виноградова, ее слезы, когда она спрашивала меня: «Значит, меня не за что любить, да, мама? Раз он ушел от меня?»

Я плакала, плакала, у меня не было с собой ни платка, ни салфетки – сумка моя осталась на втором этаже. Я не очень представляла, как туда пройти. Где-то рядом с кухней должна быть ванная, мы туда заходили с Варей. Но как найти кухню? И я дальше плакала, и никак не могла остановиться, этот был момент, когда реальность наконец предстала передо мной с жестокой откровенностью.

Я ращу ребенка и периодически живу с ее отцом – по его желанию. Я, по его же желанию, завела второго ребенка. Японцы отсчитывают день рождения человека со дня его зачатия. Я не японка. Но так было и с Варькой. С первой секунды, когда я узнала о ней – о том, что внутри меня зародилась новая жизнь, я считала ее уже своим ребенком. А как иначе? Если старого, полуразложившегося, лысого, беззубого сына старуха-мать называет «мальчик мой», то почему я не могу считать крошечного зародыша внутри меня своим ребенком? И я не хочу, не буду от него избавляться! Но как же мне быть? Ведь еще надо растить Варю, ей нужно внимание, ей нужны мои силы… А работа? О, Господи… Ну что же мне делать? А Виноградов сейчас целует котенка, смеется, пьет…

– Подождите, – чья-то рука с платком закрыла мне рот, видимо, желая меня высморкать. – Сейчас… Не надо так… Идите сюда, – большие руки в мягком свитере обняли меня, спрятав от окружающего мира.

Я затихла. Не открывая глаз, я почувствовала легкий еловый запах с едва уловимой горчинкой. Да, я знаю этот запах, знаю, я много лет покупала его для Виноградова… Не надо, вот только запаха этого не надо… У меня закружилась голова, то ли от слез, то ли от любимого и совершенно ненужного сейчас запаха. Мне показалось или я ощутила, что земли, вернее, табуретки больше подо мной нет, что я плыву или еду куда-то… было темно, тепло и ужасно легко…

– Ну вот, хорошо, не нужно, уже наплакались… Или еще немножко? – голос был совершенно незнакомый.

Но слезы действительно перестали течь. Я чуть-чуть посидела в темной, теплой клетке чьи-то рук и попробовала освободиться.

Я увидела перед собой незнакомое лицо. И знакомое одновременно.

– Я не узнала ваш голос… – услышала я собственный голос, охрипший от слез. – И вас сначала не узнала. Вы совсем другой.

– Надеюсь, я не похож на того, кто вас обидел.

– Нет… Нет. Вы на себя непохожи… когда вблизи. И на него – нет.

– Очень внятно объяснили, – мне показалось, что он улыбается в темноте. – Ай-яй-яй… – он сел вместе со мной на руках, убрал мои намокшие от слез пряди с лица и еще вытер мне лицо платком. – Платочек возьмете, постираете и вернете мне в первый рабочий день. – Анатолий Виноградов, а это был он, теперь я это точно видела, сунул мне в руки мокрый платок.

Господи, какой же стыд. Что же я такая убогая? Я прокашлялась и постаралась говорить ровным, вменяемым голосом:

– Спасибо. Но… я не пойду к вам на работу… я не могу…

– Это почему? Не нравится? Ну, подождите, подождите, вы не плакать опять собрались?

– Нет. Все хорошо. Просто… о работе я не могу сейчас думать.

– Хорошо. Это потом. А вы вот сядьте, – он настойчиво усадил меня обратно на пуфик, с которого я попыталась встать. – И расскажите мне. Хотите, проведу допрос? Профессиональный?

– Вы и допросы проводили?

– А то! Вы же ловко меня сразу раскусили! Тупой чурбан, вояка, фээсбэшник…

– Женщины любят военных, – я, к ужасу своему, засмеялась. – У меня, кажется, истерика, извините.

– Нет, почему, это вы шутите. Слава богу. Пойдемте куда-нибудь, вы попьете водички, умоетесь и расскажете мне, кто же или что же вас так обидело. Вы не курите?

– Н-нет…

Несколько раз за восемь лет, что я не курю, когда меня совсем срывало, не выдерживали нервы, мне даже снилось ночью, что я курю. Но курить я не начала. Из-за Варьки, из-за моей бесконечной вины перед ней. Она заслуживает не такой жизни, не слез моих, не страданий, которые она делит со мной честно и наивно. Еще не хватало, чтобы от меня при этом ужасно пахло, и по нашему маленькому дому перекатывались клубы вонючего, вредоносного дыма.

Я горжусь, что сколько бы Виноградов не подбивал меня начать курить, я не начала. Сам-то он не курит, но любит курящих женщин, вопреки расхожим представлениям о поцелованной пепельнице. Он мне даже ставил на вид, что раньше, до родов, я нравилась ему больше, когда от меня пахло пороком – сигаретами, коньяком, иногда и другими мужчинами – так ему казалось… А теперь от меня пахнет куриным супчиком с вермишелью и стиральным порошком. Это, конечно, всё фантазии, если иметь в виду, что у него практически отсутствует обоняние. Но дело в принципе – какая женщина более желанна.