Текст книги "Куда улетают ангелы"

Глава 17

«Сычи, мелкие или средние птицы отряда сов.

25 видов, в Евразии, Африке и Америке. В СССР – 3 вида».

(Советский энциклопедический словарь, 1985, с.1290)

Толя забрал нас из квартиры Любови Анатольевны действительно в тот же вечер. Пока он ездил на встречу, мы собрали вещи и сходили купили в ночном магазине большой букет цветов и чудесного гнома в красном колпачке и золотистом камзоле нашей милой хозяйке. Любовь Анатольевна даже расплакалась и взяла с меня обещание приезжать в гости.

Толина квартира оказалась в трехэтажном доме, который построили немцы после войны. Однокомнатной ее можно было назвать с большой натяжкой. Кухня, действительно, огромная – метров двадцать пять, при желании можно было разделить ее на две части. Мало того, из кухни вел черный ход на лестницу. Толя подмигнул мне, показывая на эту дверь:

– Для тайных агентов. Имей в виду, если увидишь подозрительную личность…

Я понадеялась, что он шутит.

В ванной комнате стояла чугунная ванна на ножках. Думаю, ее поставили тоже пленные немцы.

– Это модно… – в некоторой оторопи проговорила я. Я и представить себе не могла, что, имея деньги, можно сегодня так скромно жить.

Толя засмеялся.

– Надеюсь, ты все сделаешь, как надо – модно, красиво или как захочешь – в той квартире.

– Можно я для начала уберу арку?

– Можно, – кивнул Толя. – Даже не спрашиваю, почему. Варюша, – взглянув на меня, он повернулся к стоявшей поодаль Варе, – тебе мама сказала, что я сделал ей предложение?

Варя молча посмотрела на меня. На него смотреть не стала. И ушла, села в прихожей на большую сумку.

Мы с Толей взглянула друг на друга.

– Это будет сложно? – спросил он меня.

– Не думаю, – ответила я вполне искренне. – Просто не сразу.

Комната была построена в виде буквы «п», с тремя окнами и балконом. Так что и здесь можно было понастроить перегородок и поселить еще Савкина, к примеру.

– Располагайтесь, девушки, а я съезжу за остальными вещами.

Пока его не было, я постаралась еще раз поговорить с Варей. Мы вместе ходили по квартире, рассматривая немногочисленные фотографии. Вот, вероятно, родители. А вот, скорей всего, маленькая девочка – его дочка. Варя долго смотрела на ее фотографию и молчала. Когда приехал Толя, она тоже не проронила ни слова. Промолчав так до самой ночи, она отказалась от ужина, часов в двенадцать я оглянулась и ее не увидела. Я походила-поискала ее и обнаружила сидящей на полу в том же самом месте – в прихожей. Сумки я, разумеется, разобрала не все, да и не было смысла их до конца разбирать. Девчонка моя сидела между пакетами и молча смотрела перед собой.

– Дочка… – Я попыталась погладить ее по голове, а Варя, моя добрая, послушная Варя, моя капелька и частичка, резко увернулась и еще махнула рукой, чтобы попасть мне по руке.

Она промахнулась, подняла голову, и я увидела в ее глазах слезы.

– Варюша…

– Иди к нему! Что ты пришла? Иди… – сказала бедная Варя и заревела. Когда она так плакала, она становилась похожей на маленького, обиженного, несчастного Сашу Виноградова… «Одно лицо!..» – смеялся Саша, любивший поддразнивать меня на предмет Варькиной очевидной и неоспоримой похожести на него.

Я присела рядом с ней, чувствуя, что сейчас зареву тоже. Да села как-то неудобно, и у меня резко защемил правый бок. Я заохала и попыталась встать. Варя испуганно посмотрела на меня:

– Мам, ты что?

Я схватилась за бок.

– У тебя болит сердце?

– Нет, Варюша, сердце слева, вот здесь… Просто что-то… Ой, подожди…

Боль был такая резкая, что мне трудно было даже говорить. Варька безумно испугалась, засуетилась около меня, приложила ручку к тому месту, за которое я держалась. Боль стала поменьше.

– Мам, можно я позову… дядю? – она смотрела на меня испуганными глазами.

– Нет, Варюша, не надо… Чем может помочь мужчина…

Она держала ручку, не отнимая, и боль постепенно проходила. Вероятно, просто малыш внутри своей тяжестью надавил мне куда-то. Через несколько минут все прошло. Я взяла Варю за руку.

– Варюша, пойдем выпьем чаю? Я без тебя не ела. И не пила ничего.

Она руку не вырывала, только крепко ее сжала.

– А он… уйдет, мам, а? – с надеждой спросила она и заглянула мне в глаза.

– Нет, Варюша, это же его дом, куда он пойдет.

– А мы будем с ним жить теперь? Зачем?

– Варюша. Я… я люблю его и… я выйду за него замуж.

– А как же я? – она заплакала.

– Доченька… Ты – это ты. Я тебя люблю больше всего на свете, больше самой жизни. А он будет моим мужем.

– А как же папа?

Варька, милая моя Варька, любила Сашу Виноградова очень. Любила сидеть у него на коленях, когда он смотрел телевизор, бездумно перетыкая с программы на программу. А она сидела, обняв его, и смотрела всю ту ерунду, под которую кемарил в кресле вечно пьяненький к вечеру Саша. Она любила улечься вместе в ним в девять вечера в постель и слушать, как он, явно думая о своем, на одной ноте бубнил ей какую-нибудь сказку. Иногда я слышала, как она смеялась:

– Пап, ты читал уже эту страницу, переворачивай!

Варька любила гоняться за ним на даче, когда он стриг траву газонокосилкой, и ездить на тачке в лес, взгромоздившись на плотную ароматную кучу свежескошенной травы. Она хохотала и смеялась, и обнимала его, расцеловывая, и ждала – дождаться не могла вечером, когда мы жили вместе, и ждала – дождаться не могла субботы, когда Саша жил один.

Никогда не будет она любить Толю так. Скорей всего, она вообще не будет его любить – никак. Замкнется, станет быстро взрослеть, отдалится от меня. И я ничего, ничего не смогу с этим поделать.

Толя наверняка сейчас слышал – у нас что-то происходит, но не вмешивался.

Я аккуратно вытянула ноги, чтобы больше нигде не защемило, села поровнее, притянула дочку к себе и дала слезам волю. Варька, сопя, сидела, уткнувшись в меня, но больше не ревела.

– Прости меня, Варюша. За все прости. За то, что я дом наш не сохранила. За то, что Сашу не смогла сохранить, за то, что так опрометчиво родила тебя. Я надеялась, что, когда родишься ты, мы с папой, наконец, будем вместе. Это такая ошибка некоторых мам… Мне казалось, что именно этого нам и не хватает.

– А папе так казалось? – вдруг спросила Варя.

– То казалось, то не казалось. Ты же знаешь нашего папу.

– Ушел-пришел, убежал-прибежал, – кивнула Варька и добавила, гладя меня по мокрой щеке и целуя, – не плачь, мамочка, пожалуйста.

– Я не буду, дочка. Но я не знаю, что мне делать. Наверно, не надо было сюда приезжать… Я, наверно, поспешила… Хочешь, поедем обратно, в… нашу комнату?

Жестоко было спрашивать об этом семилетнюю девочку. Что она могла мне ответить, моя дочка, которой я в результате не смогла дать ничего, кроме своей глупости? Варька ничего не ответила, положила мне голову на колени и затихла.

Что я могу дать дочери, кроме своей непрактичности и благостной терпимости? Всепрощение… Я никак не могла понять, что он подлец, потому что я, столь наивная, вообще не знала, что это такое… Что можно – вот так… Я много лет не понимала, ждала и надеялась – как на полном серьезе рассказала сегодня Толе. Но я ведь даже не осознавала – кого я ждала… Он делал гадость, я сразу это прощала, не составив себе труда понять, что произошло, умывалась слезами и покорно ждала, когда же он придет снова, с новыми предложениями…

Варька уснула у меня на коленях, я гладила ее по головке, бесконечно дорогой и любимой, и уже ни о чем не думала.

Этот странный день подошел к концу, а я и не знала – радоваться мне или печалиться.

На следующий день я поехала на киностудию «Антон и они». У них было три комнаты на Мосфильме. Взяла с собой Варю, чтобы не оставлять ее одну у Толи в квартире.

Я познакомилась с симпатичным, энергичным Антоном Быстровым. Мы обсудили устно и тут же быстро набросали план из сорока двух пунктов – что надо изменить и в какую сторону развивать дальше. У Антона были грандиозные планы – сделать на основе моего сценария бесконечный и… любимый детьми сериал. Меня всегда восхищает в людях та уверенность в собственных силах и талантах, которой мне часто не хватает.

– Я уже уговорил… гм… солидных людей дать деньги на двадцать серий.

– То есть мне надо срочно приниматься за работу?

– Прямо сегодня, желательно! Есть уже и режиссер хороший, Владик Комаров. Он снял два полнометражных детских фильма. И актеров вовсю подбираем…

Пока мы с ним разговаривали, в комнату несколько раз входила ассистент режиссера, приносила ему какие-то бумаги и фотографии, хотя он каждый раз говорил: «Надежда Андреевна, потом, потом, ну Надюша Андревна!» Она его при этом называла просто «Антошей». Он объяснил мне, что почти весь штат его кинокомпании – из старых мосфильмовских работников, которые прекрасно могут организовать производственный процесс – съемку и подготовку к ней, и при этом так горят, и так держатся за место, что плати им – хорошо, а не плати – все равно будут работать, за идею.

– Я плачу´, – засмеялся Антон, увидев сомнение в моих глазах. – Кстати, о птичках, они же – твои гонорары. – Он сразу стал называть меня на «ты», спросив разрешения. Мне пришлось сделать то же. – Ты посоветовалась с людьми, представляешь сумму, до которой можешь торговаться? Нижний предел я тебе еще по телефону подсказал.

– Ох, Антон… Нет, я ни с кем не советовалась. Давай… торговаться. Но я не умею. Лучше без торговли как-нибудь, а?

– Хорошо. Давай так.

Он написал на листочке цифру.

– Это за всё? – я с сомнением взглянула на продюсера.

– Это за серию. В твердой европейской валюте. Идет?

– Идет! – Я облегченно вздохнула. Попыталась посчитать в уме и ужаснулась сумме. – Вот это да…

– Вот и весь торг! – засмеялся очень довольный Антон. – Лен, ну ты журналист или где?

– В основном – где, – ответила я. – Теперь такой нюанс…

Я собиралась сказать, что будет вынужденный перерыв – из-за родов, надо как-то заранее учесть его, и тут в комнату опять вошла, внеслась Надюша Андреевна.

– Простите, вы же наш сценарист? Елена Витальевна?

Я улыбнулась.

– Да, здравствуйте.

– Это ваша дочка очаровательная там сидит?

– Да, моя, Варюша.

– Антон… – Надюша Андреевна выразительно посмотрела на Антона. – Посмотри, там девочка… – Она что-то сказала ему одними губами.

Он посмотрел на меня.

– Гм… Лен, а ты не возражаешь, если мы… Вот тут говорят, твоя дочка может подойти на главную героиню…

– Варя? Да что вы! Она совсем другая, чем Соня. Соня такая хулиганистая, а Варя… Да нет, Варя – не актриса… – Я посмотрела на них обоих и поняла, что говорю все совершенно напрасно.

– Там уже все собрались, – добавила Надюша Андреевна. – Как раз Владик пришел, режиссер наш, – пояснила она для меня.

– Но ей же в школу осенью идти… Нет, подождите, как же она сможет?

– Да, может быть, еще и не подойдет! И не получится! Или она не захочет! – увещевала меня Надюша Андреевна, подталкивая к выходу.

В соседней комнате Варя громко читала сценарий – за Сонечку. А симпатичный, доброжелательный молодой человек лет тридцати, в сером свитере, с бородкой – читал за Гнома. Я поняла, что это режиссер Владик Комаров. В комнате было еще несколько человек. Все активно кивали, улыбались Варе. Кажется, моих советов и комментариев здесь ждали меньше всего.

– Отдай, я говорю тебе – отдай! – противнейшим голосом и совершенно органично канючила Варька.

Окружающие тихо смеялись. Владик, показывая всем кулак, говорил смешным голосом:

– Не могу, все! Растворилась твоя любимая кукла!

– Нет! – заплакала Варька и вдруг тихо и с угрозой сказала, взглянув на Владика: – Сейчас я тебе твой колпак оторву, дурацкий!

Владик прикрыл рукой воображаемый колпак. Все смеялись и даже хлопали. Я много писала о театре и хорошо знаю цену этим восторгам. Сейчас задурят девчонке голову, через полчаса придет другая «Соня», они так же будут восторгаться и хлопать.

– Варюша, ты молодец, – я подошла к ней и аккуратно взяла из ее рук сценарий. Надо же, он уже совсем по-другому записан, видимо, это и есть пресловутая «американская» запись – пять фраз на одном листочке, перевод бумаги. – Тебе самой понравилось?

Варька вздохнула.

– Не очень. Соню так жалко…

Режиссер-постановщик Владик подошел ко мне. Мы поздоровались, познакомились, Владик очень искренне похвалил мой сценарий и Варю. Варе пришлось еще сделать несколько фотографий и видеопробу. Я была уверена, что это все – пустая трата времени, но ссориться с группой сразу не стала. По дороге домой, к Толе, Варя молчала, но глаза ее сверкали и щеки горели.

– У меня ведь есть еще дом в пригороде, вроде дачи… – сказал Толя вечером. – Но я там так давно не был… Прошлым летом один раз приезжал, даже не ночевал, не получилось. Вам бы, конечно, хорошо там пожить… Воздух шикарный, часик походишь, подышишь и в сон валит. И недалеко совсем – сорок километров. Но сможем ли мы одновременно зарядить ремонт в квартире и подремонтировать дачу?

– А там свет есть?

– Есть, должен быть, – Толя приобнял меня. – Ну что ты так смотришь? Мне не до дома было все эти годы.

– Я понимаю. А вода какая-нибудь есть?

– И вода, и газ, и даже отопление, теоретически. Но надо все проверять, чистить… Может, съездим в субботу, посмотрим?

– Давай.

Варя по-прежнему смотрела на Толю волчонком, и я никак не могла понять, что же это такое. Ведь Женька ей очень нравился. Что-то, значит, она чувствовала в Женьке, что не давало ей ревновать. А здесь… Ближе к ночи она ходила за мной хвостиком по квартире – в ванную, стояла у двери туалета – так она делала, когда была совсем крохой. Спать мы легли вместе, она обвила меня ногами-руками, положила голову на плечо, ухватилась рукой за волосы и не спала до тех пор, пока я не почувствовала, как проваливаюсь в сон.

* * *

В субботу мы съездили на Толину дачу. Там оказалось очень хорошо и все очень заброшено. Толя включил насос и через несколько минут из трясущегося, плюющегося крана потекла черная вонючая вода. Потом она стала коричневой, потом рыжей. А через полчаса совсем нормальной. Мы обошли достаточно большой участок. Сам дом, двухэтажный, деревянный, напомнил мне жилые дома в пригородах Хельсинки, куда я как-то ездила в командировку. У него были слишком большие для нашего климата окна, черная крыша с очень маленьким углом ската и почти полное отсутствие мебели.

– А здесь кто-то жил? – спросила я.

– Ты имеешь в виду мою первую семью? Нет, я позже купил его. Думал, мама будет летом жить… Нам еще предстоит, – он весело глянул на меня, – знакомство с мамой. Она будет рада.

– Я знаю, – я вспомнила Ирину Петровну и отвернулась.

Он подошел ближе и обнял меня.

– Не беспокойся. Мама – великий гуманист. Она активист всяких благотворительных организаций, комиссий по усыновлению, помощи сиротам, афганцам…

– Ну, это точно по нашей части, – я хотела пошутить, но прозвучало невесело.

Толя тем не менее засмеялся.

– Мама – очень добрая. Ты увидишь.

Варя совершенно неожиданно взялась помогать Толе переносить охапку ивовых прутьев, лежащую у крыльца, под навес. Я хотела спросить, зачем ему прутья, но побоялась услышать, что он в свободное время плетет корзинки… или лапти… Толя, как будто услышав мои мысли, поднял голову и улыбнулся:

– У меня товарищ – художник-натуралист, нарезал в конце того лета, никак не заберет. Мы с ним как-то раз сюда приезжали, пробовали рыбу ловить.

– Поймали что-нибудь?

– А! – он отмахнулся. – У меня все время телефон звонил, а он переживал – недавно развелся, ему мальчика не дают, к новому отцу приучают…

Мы посмотрели друг на друга, я отвернулась первой…

Я походила одна по участку. Вот там можно было бы сделать цветник, на маленьком скате – разбить альпийскую горку, а здесь – чудесное место для роз… Я остановила себя. Горе-садовник! Цветы, как любые живые существа, не только требуют внимания, но и занимают место в твоей собственной душе. Мне уже хватит брошенных клумб и расчудесных цветников в Клопово.

Мы решили, что надо минимально привести в порядок дачу и жить здесь летом, которое собиралось наступить ровно через два дня.

Но через два дня позвонил Антон Быстров, продюсер, и энергично объявил, что Варю без всяких сомнений утвердили на главную роль. Она прекрасно смотрится на экране, она киногенична, она органична, она неожиданна для главной героини, она искренняя…

– Да подожди, Антон! Какие съемки? А учеба?

– Так, во-первых, съемки будут летом, через пару недель и начнем.

– Тем более. Что ж, она просидит лето у вас в павильоне?

– Ни за что на свете. Мы поедем в экспедицию.

Час от часу не легче!

– Куда?

– В Крым, ты же пещер всяких навертела, сказочных лесов, гор… Есть прекрасное место, километр в сторону от Коктебеля – гора Карадаг и за ней поселок Курортное, которое чаще называют Крымским Приморьем. Там изумительные пещеры, Сердоликовая бухта, в общем, лощины-буераки, «а с приходом темноты, все, чего не знаешь ты…» И ты ведь, наверно, поедешь?

– Не знаю. Одну я ее не отпущу, а мне ехать… Антон, а как же начало – исчезновение игрушек, превращение Сони в крошечную девочку?

– Это все потом, осенью, когда дожди пойдут.

На следующее утро я сказала Толе, какие у нас неожиданные новости. Он и обрадовался, и погрустнел.

– Ясно. Невеста сбегает из-под венца в Сердоликовую бухту. С молодым продюсером.

– И большим животом.

– Вот именно, – он положил руку мне на живот. – Ну, пойдем тогда сегодня поженимся. Платья только у тебя нет… Нет, давай в субботу. До субботы платье успеешь купить?

– Толя… Как же так сразу? И вообще… Никто сразу не распишет…

Он молча смотрел на меня.

– То есть… я могу справку из консультации принести…

– Ты сомневаешься, да, Лёка?

– Как ты сказал? – я замерла.

Он не повторил. Так когда-то давно, в другой жизни, меня называл Саша Виноградов. Когда у него не было такого живота и полки с порнофильмами, а у меня не было ни Вари, ни единой морщинки под глазами.

Мы вместе с Варей купили изумительное платье, практически скрывавшее живот – я не решилась по-европейски демонстрировать свое счастье, причем чисто из суеверия и знания таинственной силы взглядов. Зачем моему малышу лишние энергетические встряски? А платье мы купили настоящее свадебное – белое, шелковое, необыкновенно красивое. Я много лет мечтала о свадьбе. С кучей гостей, с цветами, конфетти и музыкой.

– Наверно, надо до свадьбы познакомиться с мамой, – сказал Толя.

– Конечно. Только… мы же не будем устраивать настоящую свадьбу?

– Почему нет? Ты пригласишь Харитоныча, как главного виновника нашей встречи… своих подруг, маму с сыном и мужем, я… тоже найду кого пригласить. Почему не сделать праздник?

Было приятно и волнительно составлять список гостей. Для радостных событий находится сразу так много друзей… Я вспомнила, как сидела с записной книжкой и не знала – кому позвонить. Наверняка большинство из тех, кто придет на свадьбу, с удовольствием помогли бы мне – с работой, с квартирой. Это мне не хотелось просить и жаловаться. А теперь неожиданно захотелось поделиться своими радостями со всем миром.

Мы долго думали, приглашать ли Женю. С одной стороны, он, оказывается, был ни много ни мало, а Толиным… пионервожатым в школе. Они вместе ездили в лагеря, ходили в походы, в горы… По уверениям Толи, марксизма-ленинизма там не было совсем, а была просто дружба, продлившаяся на годы, и много разного творчества. Потом они встретились на факультете географии в МГУ, куда Толя пришел сразу после школы, мечтая о дальних путешествиях, а Женик, искавший себя и отслуживший уже в армии, проучился там два года, перед тем, как поступить в ГИТИС. С тех пор они дружили всю жизнь, несмотря на совсем непохожие судьбы.

Но позвать его сейчас – значит, сделать свадебным генералом. Тогда точно не надо приглашать половину других друзей, для которых главным событием будет встреча с Женей Локтевым без грима. Я не стала говорить Толе о Женькином импозантном кавалере Гусеве. Тему личных пристрастий Жени мы бы вообще ловко обошли, если бы я не уточнила:

– У меня с Женей ничего не было.

– У меня тоже, – засмеялся Толя. – Не приглашаем?

– Давай сделаем второй день, для особо близких людей…

– Для драк, – он обнял меня. – Ленуля, давай скажем моей маме, что это мой ребенок?

– Тебе жалко ее, да? Так ошарашивать?

Он прижался подбородком к моей голове:

– Если ты будешь смотреть только на меня, то он будет на меня похож, ты знаешь это?

– Знаю, – вздохнула я. – Это тебе в пионерском лагере рассказали?

– Есть такая английская сказка, про слона Хортона, знаешь?

– Нет, по-моему…

– Я дочке ее когда-то читал. Одна птица попросила слона Хортона посидеть на яйце, пока она отлучится. Он сел, а она совсем улетела. Вот он сидел день, ночь, неделю, другую, осень настала, зима. Птица в это время грелась на острове Таити. А потом прилетела. Тут и птенец проклевываться начал. «Это мое яйцо! – закричала птица. – Ты вор! Отдавай мне птенца!» Скорлупа раскололась, и из яйца вылез маленький слоник, с большими ушами, похожими на крылья.

– Надо купить такую книжку.

– Я сам Варьке прочитаю, хорошо? – сказал Толя, осторожно касаясь моего живота.

Я все думала, какая у него мама. По его рассказам я составила некоторое впечатление, довольно расплывчатое, и в тот вечер ужасно боялась. То, что точно не подведет Варька – я была уверена. В ответственные моменты она не подводит никогда. Хотя, если вспомнить наш переезд в Толину «немецкую квартиру»…

– Я знаю, как вам трудно будет меня принять, – сказала я сразу заготовленную фразу, хотя обещала себе произнести ее в крайнем случае, если все пойдет совсем не туда. Все еще никуда не пошло, но я растерялась до полного и окончательного коллапса.

Передо мной стояла я. Нет, не в зеркале. Передо мной стояла я, постаревшая на двадцать, или, как позже выяснилось, на девятнадцать лет. Но поскольку «я постаревшая» выглядела прекрасно, то разница между мной настоящей и той была лет десять. Вот, если доживу, я буду такой же.

– Я вас не приму никогда, – сказала мама Анатолия Виноградова, поправляя идеально причесанные красивые густые волосы. – Потому что вы в таком виде явились… дождались… – Она выразительно глянула на живот. – И еще есть ребенок не от моего сына, к тому же вы старше его на полтора года, и вообще вы ему не пара и выходите замуж исключительно из коммерческих соображений.

Анатолий Виноградов потерял дар речи и все остальные свои дары, но все же выдавил из себя:

– Мама…

Я же, будучи уже к тому времени в шоке от нашей невероятной схожести, ничего особенного не испытала и достаточно весело сказала:

– Я не очень бедная. К тому же я могу работать не только журналистом, а еще фитодизайнером. И шторы могу шить. А сейчас мне за сценарий заплатили много денег.

– Вы шутите, – вдруг сказала вежливая Варя, обращаясь к Толиной маме. – Правда?

– Правда, – кинула мама Анатолия Виноградова. – Ты поняла, да? А они большие и глупые – поверили. Я все страшное сказала, что тебе мерещилось, дорогая невестушка?

– Н-не все… Еще что я выхожу замуж за Анатолия, чтобы он взял меня обратно в ТАСС, с повышением… зарплаты.

– Ужас, – наконец ожил Анатолий Виноградов. – Мама – ты ужас. Ты – мой кошмар.

– И ты мой кошмар, – охотно согласилась мама. – Вы мне что-нибудь принесли, цветы там, конфеты?

Мы оживленно закивали, а мама Анатолия Виноградова улыбнулась.

– Да, правда, ужасно похожа. Представляешь, как я тебя буду ненавидеть, Леночка? – спросила будущая свекровь мерзким голосом телевизионной свекрови. – Ты – это я, но всегда моложе меня на девятнадцать лет.

– Да я может, поправлюсь после родов… – робко парировала я. Толя Виноградов даже намеком не предупредил меня о возможности такой яркой встречи.

– Ну, это вряд ли… У тебя такая конституция – изящной стервы. Ты не поправишься никогда, – будущая свекровь качнула ровненькими бедрами и позвала нас пить чай.

– Мам, Ленке вообще-то пить воду сегодня уже нельзя. Ей чашку не надо.

Почему-то мне всегда казалось, что я не люблю мужчин, которые знают, сколько варить макароны, замечают, плотно ли я покушала за завтраком и чем мне заедать рыбу горячего копчения – мороженым или фесталом.

– Толик, ты настолько очарован своей беременной невестой, что забыл, что твоя мама не любит подавать на стол. Давайте, детки, кто какую чашку себе хочет выбрать – вот, – будущая свекровь распахнула дверцы углового буфета, набитого как попало красивыми разномастными чашками.

– Как у нас было на даче… – протянула наивная Варя. – Мама такой же шкаф нарисовала, и ей сделали. И чашки тоже у нас разные…

– Да, невероятно, – пришлось согласиться мне.

– Ужас, – высказался и Толя. – И там, и здесь. Там я, правда, не был, не видел, но наслышан…

– Вас что-то смущает, Леночка?

Я посмотрела на Толю.

– Я не знала, что мы так похожи…

Мама Анатолия Виноградова тоже посмотрела на него.

– Ну так ведь это не мои и не ваши проблемы, а его. В конце концов, он же не мне предложил руку и сердце, а вам.

Толя Виноградов смотрел на нас во все глаза.

– Кто на кого? Ленка – на тебя, мам? Да вы что? Это она, может, сейчас похожа, ходит аккуратно, из-за живота… Да ты и ходишь не так…

Мы с моей будущей свекровью засмеялись.

– У Ленки нос такой… А у тебя лоб… – Толя всерьез, как в первый раз, рассматривал мать и меня.

– Вот такой, да?… – подсказала его мать. – Ну, за встречу выпьем? Или ограничимся остроумными замечаниями и чайком?

– Да выпьем мам, конечно, раз у нас так все весело… Похожи, ну надо же… – он покачал головой. – Варя, иди ко мне поближе.

Я краем глаза взглянула на Варю, та молча села рядом с Толей. Чуть посидела и прислонилась к нему плечом.

– Вот вы с девочкой пришли… – заметила Толина мама, разлив всем темно-красного вина. – А то бы я вам кое-что про Толю сказала. Важное.

– Скажи, мам, – предложил Толя. – Лучше сразу. А я выпью вина и с Варей обойду твою квартиру, покажу ей что-нибудь редкое…

– Толя не говорил вам, что его папа был очень крупным дипломатом?

– Вскользь…

Если бы его мама знала, что до спокойных рассказов о родственниках мы еще даже не дошли… Хотя говорили с утра до вечера. И с вечера до утра. Я даже не представляла, что так много тем на свете можно обсуждать с мужчиной. Что кому-то может быть интересно, красилась ли я в десятом классе, о чем написала первую статью, зачем стала учить французский язык и почему Варю назвала Варей…

– Так вот, Леночка, если вкратце, то мой Толя, а теперь, очевидно, ваш Толя – сыч.

– Нет! – вырвалось у меня сразу.

– Как это – «нет», когда – «да»? Да, да! Это все, что я хотела вам сказать. Имейте это в виду, смиряйтесь с этим, или боритесь, если вам себя и его не жалко, но это так. Он не любит бурных застолий, он предпочитает запереться в комнате и читать, он, увы, очень любит себя… И вообще он ничьим никогда не будет именно по этой причине. Он был моим лет до пяти, наверное. А потом стал – сам. Что такое, Лена? Толя, я что-то не так сказала?

Я понимала, что глупее всего было прийти к его матери и плакать. Я этого – того, что она сейчас мне сказала – не знала, не успела узнать и понять. Мы, действительно, знали друг друга слишком мало.

Наверное, мы поспешили. Второго сыча я просто не смогу пережить. Я слишком хорошо знаю, что это такое. Молчаливые вечера. Значит, все разговоры – это медовый месяц, ведь и Саша Виноградов звонил мне в первый год нашего знакомства каждый вечер. Ложился спать и набирал мой номер. Не для того, чтобы сказать: «спокойной ночи», а для приятных бесед. Правда, в отношении Саши у меня с годами возникли некоторые сомнения, вернее, в отношении истинных целей его ночных звонков… Но это было уже позже. Когда росла и мешала удовольствиям ненужная Варя, болтающаяся между мной, ненужной, и нужным нам обеим, но совершенно недоступным для общения сычом. Жизнь по его программе, потому что есть только его желания, его биоритмы, его гости, его покупки, его болезни и внезапные увлечения. В этом можно раствориться до полной потери себя. Что я и собиралась сделать, готовясь жить под одной крышей с Александром Виноградовым.

У Виноградова № 1 было два известных мне состояния – зеленой тоски и тоски светлой. Несчастный человек, он делал несчастным всех, кто попадал в сферу его любви. Не любить его, если он любит тебя – было невозможно, почти невозможно. А полюбив, ты становишься рабом его плавных и резких переходов из одного состояния в другое – из светлого в зеленое и обратно.

А теперь – еще вот это. Вот он какой – номер два…

– Первая жена не справилась, ушла, вы знаете об этом? – Будущая свекровь, если она в такой ситуации ею будет, конечно, решила-таки договорить. Настоящая мать сыча.

– Что-то девушки притихли? – Толя заглянул в столовую и мгновенно оценил ситуацию.

– Притираемся, – ответила Толина мама. – Приглядываемся, как, кого, за что удобнее кусать – в будущем.

– Лучше бы о свадьбе поговорили. Мам, ты еще не слышала? У меня скоро свадьба. Обсудите меню, наряды. Во что жениха нарядить – во фрак или в смокинг. Надевать ли мне ордена…

– И еще я в кино буду сниматься, – сообщила Варя. – В мамином кино играть главную роль. Получу много денег и сама сниму квартиру. Чтобы маме не жить по углам.

– Я ж говорила – из корыстных соображений, – подмигнула мне будущая свекровь.

Ответила ей Варька, не понявшая намека:

– Нет! Просто чтобы нам было где жить! И чтобы была справедливость.

– Вот так, понятно? – подытожил Толя, и был единственным, кто смог удержаться от улыбки.

Варя зарделась и крепко взяла меня за руку.

– Я вас бабушкой буду называть, но лучше не буду, хорошо?

– Хорошо, – согласилась Толина мама. – А почему?

– Моя настоящая бабушка очень не любила маму, она ее не пускала на порог, – Варька как-то ненароком отправила Ирину Петровну в прошедшее время. – А вторая бабушка Лиля не разрешает себя бабушкой называть.

– И… как ты ее называешь? – несколько растерялась Толина мама.

– Изабеллой. Так ее в театре звали.

– Понятно. Тогда зови меня, пожалуйста, Марусей, меня так Толин папа звал. Мне очень нравилось, но больше никто так не называл.

– А как вас по-настоящему зовут? – серьезно спросила Варя. Я бы не сказала, что она была насторожена по отношению к будущей бабушке.

– По-настоящему… Милена Аристарховна.

Варька застыла.

– Я постараюсь, – сказала она через мгновение и осторожно проговорила, – Милена Арестантовна…

– Баба Маруся – проще! – неожиданно весело подсказала Толина мама.

Толя стоял в проеме двери, переводил взгляд с одной «девушки» на другую, включая меня, и только слегка качал головой.

– Сложный женский мир, да, Толя? – тихо спросила я.

– Да уж…

– А вы придете к нам на свадьбу? – спросила осмелевшая Варя, всю жизнь старательно копившая в своей душе всех любящих и нелюбящих родственников, близких и далеких. Время от времени она принималась перечислять их. Иначе, чем двумя-тремя семитскими генами, я себе эту мощную родственную установку в ее юной душе объяснить не могла.