Текст книги "Порванная струна"

Надежда посмотрела на часы, охнула и заторопилась. А я быстренько купил продуктов, потому что утром отпросился у бабули только в магазин, и позвонил своему приятелю Вовке Околевичу. Мне нужны были колеса.

Околевич сидел дома в полном унынии. Этому я не удивился – ни тому, что он дома, потому что он крутой программер и работает дома на компьютере, ни тому, что он сразу же начал ныть и жаловаться на судьбу. Околевич – мой бывший одноклассник, он сутулый, лохматый и очень высокий. А я – ну, вы представляете, как мы смотримся вдвоем. В школе наслушались мы с ним всякого, но Околевич не обращал на клички внимания, а я, как уже говорил, освоил карате, и связываться со мной стало небезопасно.

Околевич живет с матерью и двумя сестрами значительно старше его, которые совершенно его завоспитывали. Они так его достали, что в голове у бедного Околевича что-то сдвинулось на почве женщин. Логично было бы предполагать, что он возненавидит все женское население города Санкт-Петербурга и окрестностей, но с ним случился казус похлеще. Околевич вбил себе в голову, что ему нужна не просто девушка, а принцесса, неземное создание, этакий ангел с крылышками. Он считал, что только у него в доме три мегеры, а где-то на свете сидит в башне красавица и ждет своего принца. Разумеется, я утрирую, но не сильно.

К тому же Околевич еще и сильно влюбчив: стоит ему увидеть девчонку, которая хоть капельку подходит под его мысленный идеальный образ, – он тут же готов. Вначале все идет замечательно, он забрасывает девушку цветами и читает ей стихи. Какая женщина не радуется букету цветов? Однако когда во вторую или третью встречу его возлюбленная дает понять, что она не бесплотный ангел, а живая женщина, которая хочет есть, пить, все остальное, требует подарков и не так уж любит стихи, то Околевич сразу же теряет к ней всяческий интерес и от разочарования впадает в депрессию.

Я со своим звонком как раз угодил в такой период. Околевич жаловался на судьбу и пребывал в сильном расстройстве. Я пытался выпросить у него машину, потому что следить за директором фирмы «Поллукс» без машины было бессмысленно. Околевич вообще-то парень покладистый и машину свою – старенький «жигуленок» – дает мне беспрекословно, несмотря на ворчание своих домашних ведьм, но в этот раз он собрался со мной, сказал, что поездка отвлечет его от неприятностей.

Я забежал домой, чтобы бросить продукты, и застал бабулю в смятении. Оказывается, звонила Громова и требовала меня сегодня на допрос. Я дико разозлился, потому что бабушка снова впала в панику, успокоил ее как мог и ушел.

Местонахождение фирмы «Поллукс» я выяснил еще раньше, и теперь, подъехав к дому на улице Жуковского, мы увидели припаркованную знакомую черную «ауди». Околевич пристроил машину в двух кварталах от «ауди» и занервничал.

– Что, так и будем весь день тут ошиваться? Скучно.

– А что делать? – взвился я. – Как его еще достать? Раз машина стоит, значит, он тут и рано или поздно выйдет.

– Что это за фирма такая – «Поллукс»? – полюбопытствовал Околевич. – Чем она занимается?

– Хорошо бы это выяснить – так, на всякий случай. Сможешь по своей базе данных?

– Запросто! – согласился Околевич.

– А еще, – я вспомнил о просьбе Надежды Николаевны, – вот тебе номер факса, выясни, откуда он пришел, что за фирма и адрес ее.

Мы посидели еще полчаса, потом он заныл, что хочет есть, и смотался к ближайшему ларьку за гамбургерами. Я не люблю есть такую дрянь, но в данном случае не было выбора. Прошло еще сколько-то времени, было уже около часу дня. Я испытывал слабую надежду, что хоть на ленч-то этот Колыванов, директор фирмы «Поллукс», куда-нибудь съездит. Так оно и вышло.

Я узнал его сразу, как только увидел. Именно этот тип разговаривал с длинноножкой в машине. Его брезгливо оттопыренные губы и щеки свисают, как у хомяка. И что только она в нем нашла?

Тип подошел к своей «ауди» и завертел по сторонам головой, еще больше напоминая хомяка. Толстенький такой хомячок, упитанный, зернышками питается, в банке сидит.

Он сел в свою баночку, то бишь машину, и тронул ее с места.

– Давай за ним, только держи дистанцию! – приказал я Околевичу.

«Ауди» остановилась возле огромного здания, которое все было занято офисами, о чем свидетельствовали бесчисленные вывески у входа. Я осторожно вышел из машины и велел Околевичу уезжать, если я не вернусь через полчаса. Ждать меня дольше было чревато, потому что кто-нибудь из охраны мог заинтересоваться старенькими «Жигулями» – таких машин возле дома не было, больше все иномарки пошикарнее.

В холле дремал упитанный милиционер. Мой Хомяк прошел мимо него, махнув каким-то удостоверением. Милиционер на секунду взбодрился, изобразив бдительность, и снова погрузился в сладкие послеобеденные грезы. Выждав полминуты, я тронулся вслед за Хомячком, поравнявшись с милиционером, распахнул перед его носом членский билет Всероссийского общества кактусоводов-любителей на имя Околевича (понятия не имею, как его угораздило в это общество вступить, он кактус от ежика отличит только по меньшей подвижности). Милиционер сонно глянул в мою книжечку и не шелохнулся – уж больно у меня вид безобидный. Хомячок уже уехал на лифте. Я взглянул на светящееся табло как раз вовремя, чтобы увидеть, что лифт остановился на шестом этаже. Пользоваться лифтом я на всякий случай не стал – когда открываются автоматические двери, чувствуешь себя каким-то очень беззащитным, а поставить возле лифта охранника – самое милое дело.

Взбежав на шестой этаж по лестнице, я порадовался тому, что дыхание даже не участилось – все-таки тренировки дают себя знать. Дверь с лестницы в коридор никем не охранялась и была открыта. В длинный коридор выходил десяток дверей. Солидных, основательных дверей. Совершенно одинаковых, только одна из них на моих глазах плотно закрылась. Стало быть, туда только что зашел мой толстощекий друг.

Оглядевшись по сторонам и не заметив признаков подозрительной активности, я проскользнул вдоль коридора. Сначала дернул ту дверь, что была левее интересующей меня. Дверь открылась. За ней была приемная со всеми полагающимися причиндалами – ковром, столом, компьютером и секретаршей. Ковер, стол и компьютер промолчали, а секретарша спросила недоуменно:

– Вы к кому?

– Курьер из «Снабстроймелкосбыта», – ответил я мгновенно очень деловым тоном, – у меня пакет для Святозарова.

– Нет здесь никакого Святозарова! – ответила девица, недовольная тем, что ее оторвали от какой-то компьютерной стрелялки-догонялки.

– А это разве не шестьсот четвертый офис? – спросил я с видом растерянного идиота.

– Нет, шестьсот четвертый дальше по коридору, – буркнула она раздраженно.

Я извинился и закрыл за собой дверь.

Теперь попробовал открыть ту дверь, что была правее нужной. Дверь была закрыта. Снова оглядевшись по сторонам, я вынул из кармана обыкновенную канцелярскую скрепку. Трудно даже вообразить, сколько полезных вещей можно сделать канцелярской скрепкой. Говорят, банковские работники умудряются при помощи скрепки вытаскивать из опечатанной упаковки денег одну бумажку, не нарушая печатей. Было в упаковке сто купюр, а стало девяносто девять, и никакие претензии не принимаются. Мне же нужно было всего лишь открыть простенький замок. Что я и сделал за какие-нибудь десять секунд.

Проскользнув за дверь и плотно прикрыв ее за собой, я огляделся.

Комната, куда я попал, была очень запущенным офисом. Несколько столов и стульев принадлежали к совершенно разным эпохам в истории офисной мебели. Пара столов попала сюда, наверное, из жилконторы советских времен – лакированная ДСП с многочисленными следами от горячих чашек и небрежно затушенных сигарет, перекошенные ящики. Один стол куплен совсем недавно и выглядит среди прочей рухляди как «мерседес» в толпе «запорожцев» – столешница с покрытием «металлик», откидная доска для компьютерной клавиатуры… самого компьютера, впрочем, не было. Короче, фирма, в чей офис я попал, явно не процветала. Вдоль стен стояли многочисленные стеллажи, заставленные толстыми конторскими книгами, папками и торговыми каталогами.

Внимательно оглядев стену, примыкающую к интересующему меня помещению, я нашел то, что нужно: вентиляционную решетку. Аккуратно вскарабкавшись по стеллажу – ни одна книга не свалилась с полки, – я прильнул к решетке ухом. Довольно отчетливо были слышны два голоса. Чтобы лучше слышать разговор, выкрутил винты и снял решетку. Теперь, заглянув в отверстие вентиляционного канала, я увидел соседний офис. Мой Хомячок разговаривал там с каким-то человеком, которого мне не было видно. Судя по голосу, он был довольно пожилым, а судя по подобострастной интонации Хомячка – очень важным.

– Что же ты мне сразу не рассказал? – с мягкой угрозой в голосе спросил пожилой у Хомячка.

– Не хотел вас, Пал Палыч, лишний раз беспокоить, – ответил Хомяк с угодливой суетливостью в голосе.

– Беспокоить, значит, не хотел старика, – повторил его слова собеседник с деланным добродушием, – а ты, слизняк жирный, не подумал, что своей самодеятельностью можешь нас подставить? Ну хорошо, случился у вас прокол с этой трепаной бумажкой – с кем не бывает, все поправимо. Ну во-первых, если бы я сразу узнал – то в операцию внесли бы коррективы, а может, и вообще отложили бы…

Я весь напрягся: и тут речь идет о бумажке. Совершенно естественно было предположить, что говорят о том же самом факсе, который пришел в письме. Вот еще момент: тот факс-то принял племянник, значит, им выслали еще один, повторный. Колыванов узнал, что первый факс до него не дошел, сложил в уме два и два и вычислил племянника. Вот уж действительно, пострадал человек исключительно из-за собственной непроходимой тупости!

– Как можно откладывать? – вклинился Хомяк, пустив от волнения петуха. – Это такой ущерб!

– Ущерб, говоришь? – Старик снова как эхо повторил слова своего собеседника с издевательской теплотой. – Ты, мразь господня, об ущербе думай, когда дела свои делаешь! Не было бы прокола с твоей бумажкой – не было бы и проблем! А теперь тебе не об ущербе думать нужно, а о том, как шкуру свою драную спасти! Вон девку твою уже замочили – случайно думаешь? В нашей жизни случайностей не бывает, я в них не верю.

– Как думаете, «Пеликаны» руку приложили?

– Я не думаю, – усмехнулся невидимый Пал Палыч, – думать – это ненадежно. Я имею дело с фактами. Будут доказательства – будем знать точно. А сейчас думать – как на кофейной гуще гадать: может, «Пеликаны», а может, голуби сизокрылые… ты только пойми, сокол мой ясный: допросы с пристрастием, наблюдение, мокрые дела – это не по твоей части, а по моей. Ты в такие игры играть не умеешь и обязательно облажаешься… В общем, уже облажался. Мужика этого, мастера хренова, замочили небось?

– Замочили… – покаянно ответил Хомяк. – Он ведь вроде все сказал, больше был не нужен, а зачем нам такой свидетель… Да и потом, он после допроса все равно был не жилец…

– Кто жилец на этом свете, а кто не жилец – не тебе решать, голуба. Это Господь Бог решает… Ну и я, грешный. А твой номер – шестнадцатый, будешь много о себе воображать – доиграешься. В общем, уже и доигрался. Девку твою шлепнули, а бумажки нет как не было. И куда ты, гнида, побежал? К Пал Палычу побежал. Выручи, Пал Палыч, выручи, отец родной. – В голосе старика звучала наигранная дурашливая веселость, от которой мороз прошел по коже. – Ну, Пал Палыч, конечно, выручит, на то он и Пал Палыч, но тебе, голуба, это обойдется недешево. Теперь надо с твоим мастером разбираться, упокой Господи его душу грешную. Выходит, обманул он тебя, не раскололся на допросе?

– Да быть такого не может, Пал Палыч! Он кончался уже, не знаю, в чем душа держалась, не мог он врать в таком состоянии.

– Мог, не мог, а бумажки-то не нашли!

Я так внимательно прислушивался к тому, что происходило в соседней комнате, что пропустил шорох у себя за спиной и опомнился только от насмешливого мужского голоса:

– Опаньки! У нас тут, оказывается, гости!

Мгновенно развернувшись на своем неудобном насесте, я увидел направленный прямо мне в голову ствол пистолета Макарова и ухмыляющегося мужика под два метра ростом с соответствующей росту длинной лошадиной физиономией и вьющимися белыми, как лен, волосами. Судя по тому, как он держал пистолет, да и по всей его расслабленно-пружинистой осанке, я понял, что передо мной очень опасный противник, настоящий профессионал, и не стал делать никаких резких движений, тем более что в моем положении на узкой полке стеллажа это было совершенно бесполезно. Я молча уставился в бледно-голубые глаза противника, ожидая его действий.

– Ну что, я так понимаю, ты ошибся дверью? Думал, что здесь мужской туалет? – насмешливо осведомился Жеребец, как я мысленно его назвал. – А на стеллаж полез за туалетной бумагой?

Потом, не сводя с меня глаз и не опуская пистолета, он достал из кармана переговорное устройство и негромко сказал:

– Толик, в шестьсот одиннадцатом посторонние, пришли кого-нибудь из ребят.

Через полминуты дверь открылась, и в комнату вошел невысокий коренастый мужик с противными жидкими усиками. На пару с Жеребцом они вполне грамотно скрутили мне руки за спиной, надели наручники и вывели в коридор.

Действия этой парочки вызывали невольное уважение. Главное в профессионале – это осторожность. Вот, увидел этот Жеребец меня – такого маленького, тщедушного, совсем неопасного с виду. Дурак на его месте не сомневался бы в своих возможностях и не стал вызывать подмогу – сам справлюсь. А профи никогда не страдает самомнением и обязательно подстрахуется, потому что знает – погибнуть можно из-за ерунды и внешность бывает обманчива. Да просто на случайности можно сгореть. Сколько чемпионов по боксу и карате погибло от рук мелкой уличной шпаны!

Я, конечно, этой парочке даже не пробовал сопротивляться, только по всегдашней своей привычке ссутулился и скукожился, чтобы казаться еще безобиднее.

В коридоре они переговорили между собой вполголоса и втолкнули меня в ту самую соседнюю дверь, за которой болтали Хомяк с таинственным Пал Палычем.

За дверью оказалась маленькая приемная – примерно такая, в какую я попал первый раз, представившись курьером «Мелкосбыта». Такой же ковер, компьютер, только вместо секретарши сидел чувак с шеей как у бегемота, на которой едва не лопалась пудовая золотая цепь.

– Толик! – обратился Жеребец к «секретарше». – Доложи боссу, что привели крота.

Толик нажал клавишу переговорного устройства и доложил.

Из переговорника раздался уже знакомый мне стариковский голос, который приказал привести меня для личной беседы. Толик махнул рукой, и Жеребец буквально внес меня в кабинет.

Кабинет был самый обыкновенный, ничего особенного: черный стол, несколько стульев и кресел. За столом в самом удобном глубоком кожаном кресле сидел настоящий карлик. Наверняка его ноги не доставали до пола, хотя под столом их не было видно. Может быть, там стояла какая-нибудь скамеечка. Маленький, сухонький, с почти детскими ручками, он уставился на меня немигающим взглядом глубоко посаженных темных глаз, и мне стало очень неуютно. Похоже было, что этот карлик, где бы он ни находился, приковывал к себе взгляды и мысли окружающих. Исходившая от него аура власти и угрозы была так сильна, что я не сразу заметил второго человека в комнате – того, за кем я наблюдал раньше, моего Хомячка. Хомяк сидел в углу, вжавшись в кресло, и при всех своих внушительных габаритах казался маленьким и незаметным, так действовало на него присутствие Пал Палыча.

– Ну что, голуба, – обратился ко мне Пал Палыч, – попался? Говори теперь, кто таков, откуда взялся на нашу голову, кто тебя подослал следить за нами?

– Курьер я. – Постаравшись, как обычно, сгорбиться и ссутулиться, я затянул старую песню. – Курьер из «Мелкокрупносбытснаба»… то есть снабсбыта. Случайно дверью ошибся…

– Курьер, говоришь? – Пал Палыч лучезарно улыбнулся мне и щелкнул на столе какой-то кнопкой.

В углу засветился экран маленького черно-белого телевизора. Я увидел знакомый коридор и собственную персону со спины. Видно было как я, воровато оглядевшись по сторонам, ковыряюсь скрепкой в дверном замке.

– Быстро справился, – одобрил Пал Палыч, – учитывая скудный инвентарь. Сразу видать – ловкий парень. Что же это ты, голуба, при таких способностях – и в курьерах прозябаешь? Мог бы и получше работу найти. Секретаршей, что ли…

– Что это такое? – деланно удивился я. – Что это за передача по телевизору?

– Криминальная хроника, – хмыкнул карлик. – Ты ваньку-то кончай валять, курьер. Что же ты думаешь – в коридоре камер нету? Если их не видно, это не значит, что их нет, это значит только, что они с умом поставлены. Короче, курьер, рассказывай старику, кто ты такой и откуда взялся.

– Я же говорю – курьер, – настаивал я на своем.

– Ладно. – Пал Палыч кивнул Жеребцу, который молча возвышался в дверях. – Парнишка не хочет по-хорошему, парнишка хочет по-плохому. Отведи его к Ахмету, порадуй человека. – Затем он перевел взгляд на меня и с сочувствием в голосе сказал: – Ох, курьер, не знаешь ты Ахмета! Я его сам немножко боюсь. – При этих словах Хомяк и Жеребец угодливо захихикали. – Зверь, а не человек… Мастер допроса, можно сказать – художник. Изобретательный, сволочь… А уж как он любит это дело! У него кто угодно раскалывается!

Жеребец вежливо кашлянул и негромко доложил хозяину:

– Пал Палыч, Ахмет еще с комбината не вернулся.

– Ну ничего, – карлик взглянул на часы, – скоро вернется. Пока отведи парнишку к нему в лабораторию, пусть пообвыкнется.

Жеребец вывел меня в коридор, провел к лифту. К нам присоединился тот же толстяк с жидкими усиками, на пару с которым они скрутили меня двадцатью минутами раньше. Втроем мы вошли в лифт, Жеребец нажал красную кнопку с надписью «Подвал», и лифт заскользил вниз.

Когда двери распахнулись, мы оказались в длинном мрачном коридоре с бетонным полом и тусклыми лампочками под потолком. Больше всего это напоминало бомбоубежище или милицейский стрелковый тир, в каком я пару раз тренировался с одним своим знакомым. Пройдя мимо нескольких одинаковых железных дверей, мы остановились перед одной из них. Жеребец вынул ключ, дверь с лязганьем распахнулась, щелкнул выключатель, и меня втолкнули внутрь.

Эта комната действительно немного напоминала больничную лабораторию. А еще она напоминала слесарную мастерскую. Потому что здесь были и стеклянные медицинские шкафчики с разными блестящими инструментами – скальпелями, крючками, щипцами, – и всякие клещи, тиски, пилы… А еще паяльные лампы, горелки и много всякой другой дряни, о предназначении которой не хотелось думать. Во всяком случае, вид всех этих инструментов очень мне не понравился. А еще мне очень не понравились темные пятна на полу, хотя и замытые, но все-таки отчетливо проступающие.

Жеребец нехорошо улыбнулся, оглядевшись вокруг, и сказал мне:

– Ну, осматривайся тут, привыкай. Ахмет скоро придет.

С этими словами он подвел меня к водопроводному стояку, пристегнул к нему один браслет наручников – второй был на моей левой руке.

– Не скучай, – сказал на прощание этот милый человек, выходя из комнаты, и добавил: – Свет гасить не буду, чтобы тебе лучше было все это видно.

Громко лязгнув, железная дверь захлопнулась, и я остался один.

Положение у меня было – гаже некуда. В перспективе – знакомство с Ахметом, которого даже товарищи по оружию считают зверем и садистом. Разложенные вокруг орудия производства говорят о том же. Так что встреча с ним обещает массу удовольствия и может оказаться последней встречей в моей жизни. А мне свою жизнь жалко, она у меня одна и пока еще мне не надоела. Да и бабулю жалко, старуха меня не переживет. Одним словом, два слова: надо смываться.

Я подергал наручники: сделаны на совесть, настоящее американское качество, не китайский ширпотреб, пальцем не откроешь. А скрепкой? Обшарив свободной рукой все карманы, с грустью убедился, что любимый инструмент пропал. То ли я уронил скрепку, когда открывал дверь офиса, то ли она вывалилась из кармана в процессе моего ареста… Совсем рядом лежала прорва самых разных инструментов, которые мне очень бы сейчас пригодились, но как я ни тянулся к ним, достать не мог. Да и то: не такой дурак Жеребец, чтобы оставить в пределах моей досягаемости орудия для побега. С тоской оглядываясь по сторонам, я не мог найти ничего, чем можно было бы открыть наручники. Попробовал, пользуясь своей природной гибкостью и подвижностью суставов, вытащить руку, вывихнув большой палец, как это иногда делают в кино, но это, верно, только в кино и получается.

Тогда я подошел к проблеме с другой стороны: если не удается снять наручники, то, может, и не надо их снимать? Я задрал голову и проследил за водопроводным стояком, к которому был прикован. Стояк уходил под потолок, там сворачивал, огибая очень большую и толстую горизонтальную трубу – наверное, канализационную. Это было не бог весть что, но какой-то шанс. Я уперся ногами в стену и полез вверх, передвигая наручники по трубе, как монтажник, карабкающийся по столбу на кривых когтистых лапах-кошках, передвигает специальный монтажный пояс. Не скажу, что это было легко – наручник скользил по трубе с трудом, перехватывать трубу приходилось одной рукой, а стена была гладкая – не за что зацепиться. Еще хорошо, что в трубе текла холодная вода! Но если бы и горячая, я все равно справился бы – выхода не было.

Были две возможности: либо труба не выдержит моего веса и сломается – и это было бы лучше всего: я сниму с нее наручник и получу свободу, либо она выдержит мой вес и я вскарабкаюсь по ней метров пять под потолок, где смогу спрятаться.

Труба оказалась достаточно прочной и не поломалась. Я поднимался по стене, как альпинист поднимается по отвесной скале, мечтая только об одном: чтобы Ахмет не появился в эти минуты, пока я карабкаюсь, беспомощный и беззащитный.

Добравшись до толстой горизонтальной трубы, я влез на нее. Обычному человеку здесь было бы не примоститься, но я, маленький и худой, устроился довольно удобно, и снизу меня совершенно не было видно. Эта труба была чугунная и страшно холодная, но на такие мелочи я решил не обращать внимания.

Теперь я замер и стал выжидать. Свободы я пока не получил, но встречи с Ахметом уже не боялся. Даже если он догадается, где я прячусь, достать меня отсюда будет непросто.

Я лежал в своем укрытии и ждал, раздумывая. Я думал, что соседке Александре Михайловне следует поставить свечку за упокой души своего племянника, потому что с большой долей вероятности можно предположить, что тот мастер, которого помянули недобрым словом Пал Палыч и Хомяк, очевидно, и есть тот самый мастер по факсам, который чинил где-то факс и принял его случайно. Очевидно, в этом факсе содержался какой-то компромат на директора фирмы «Поллукс», раз они так искали письмо. Про письмо они узнали от племянника, после того как обработали его как следует, применили, так сказать, допрос третьей степени. Я вспомнил, что Пал Палыч с Хомяком говорили о какой-то проведенной операции. Уж не пожар ли в таможенном складе они имели в виду?

Прошло, наверное, больше часа, когда железная дверь заскрипела и отворилась. В помещение вошел низкорослый сутулый человек с длинными, как у гориллы, руками. Вообще он был очень похож на обезьяну: кривые ноги, низкий лоб, лицо, заросшее черной щетиной почти до самых глаз, и сами эти глазки – маленькие, глубоко посаженные, горящие злобным огнем. Да, с таким человеком страшно столкнуться в недобрый час, особенно если на руках у тебя железные браслеты!

Разглядев его, я застыл, прижавшись к трубе, и даже старался почти не дышать. Ахмет удивленно огляделся по сторонам и достал из кармана плоскую коробочку переговорника. Щелкнув кнопкой вызова, он проговорил низким хриплым голосом:

– Толик-джан, ты что, пошутил, что меня здесь барашек ждет? Как не шутки? Нет здесь никого, я тебе говорю! Ты меня знаешь, я шутить не люблю. Дверь закрыта была, а в комнате его нет. Ты пришли ребят, Толик-джан. Тех, которые барашка здесь оставили, пускай они его ищут, смотрят, как он сбежать сумел. Говорю тебе, нет его здесь, мамой клянусь!

Ахмет напоследок матюгнулся и раздраженно выключил переговорник. Я лежал тихо, как мышь под веником, и ждал, как будут развиваться события, при этом от нечего делать смотрел прямо перед собой. И прямо перед собой я увидел проложенные вдоль стены электрические провода. Я смотрел на эти провода, и у меня в голове начал зреть план. Просто удивительно, как я раньше об этом не догадался.

В это время дверь снова лязгнула и распахнулась. На пороге появился мой старый знакомый Жеребец. Удивленно оглядев комнату, он спросил Ахмета:

– Ты когда пришел, дверь была заперта?

– Заперта, – подтвердил Ахмет, как хриплое эхо. – А ты этого барана где оставил?

– Да вот сюда браслетом пристегнул. – Жеребец подошел к трубе и в растерянной задумчивости стал ее разглядывать.

Я лежал наверху ни жив ни мертв и даже задержал дыхание. Ахмет тоже подошел к трубе, осмотрел ее, нагнулся и обследовал пол рядом с трубой – должно быть, искал опилки, решил, что я чем-то перепилил наручники. Потом он пожал плечами, задрал голову, посмотрел, как труба идет до потолка. Как и любому нормальному человеку, ему не пришло в голову, что там можно спрятаться. Повернувшись к Жеребцу, он сказал:

– Сева-джан, хреново же ты его пристегнул!

Ага, значит, Жеребца зовут Севой. Хотя мне в общем-то по барабану.

– Хорошо я его пристегнул, – обиделся Сева-Жеребец, – и браслеты отличные, штатовские. Просто парень больно уж ловок. Мне с самого начала показалось, что он профи.

– Даже если он сумел наручники отстегнуть, – проворчал Ахмет, – как он мимо охраны прошел? Я сейчас проходил, видел – возле поста Лом околачивается, он не пропустил бы постороннего.

– Может, он через второй этаж выбрался, через запасной выход? – предположил Сева. – Там никого сейчас нету.

– Откуда, Сева-джан, он про этот выход знает?

– Ну, он же профи. Наверное, перед операцией план здания изучил. Ты лучше скажи, как он отсюда-то вышел?

– Отсюда выйти несложно, – хмыкнул Ахмет, – изнутри этот замок легко открывается. Но вот как он его снаружи закрыл?

– А ты уверен, что дверь была закрыта? – недоверчиво осведомился Сева-Жеребец.

– Ты за базаром-то следи, – прорычал Ахмет. – Я что, по-твоему, недоумок? Открытую дверь от закрытой не отличу?

Он двинулся к Жеребцу с угрожающим видом. Тот попятился и проговорил:

– Не кипятись, Ахмет, я без обид… Так, спросил просто.

– То-то, спросил. Думай, что спрашивать! – Ахмет вроде бы успокоился.

Я лежал неподвижно и внимательно вслушивался в их разговор – из него можно было узнать много полезного.

– А с чего вообще ты взял, что он уже ушел? – проговорил Ахмет. – Он наверняка еще где-нибудь прячется – или в подвале в другой отсек залез, или наверху. Прячется и ждет, пока мы охрану снимем…

Сева-Жеребец взял переговорник и, нажав вызов, сказал:

– Толян, клиент правда смылся. Я сейчас весь подвал осмотрю, а ты пошли ребят по всем этажам проверить – может, он где-то залег и выжидает…

Выключив переговорник, Жеребец вышел из «лаборатории».

Пока он разговаривал со своим шефом Толяном, я не терял времени даром. Я проследил за кабелем и нашел место, где он крепился к стене маленьким металлическим хомутиком на двух гвоздях. Дотянувшись свободной рукой до хомутика, я осторожно расшатал его и оторвал от стены. У меня в руках оказалось два гвоздика. Я на всякий случай зажал один из них во рту, а вторым начал осторожно ковыряться в замке наручников. В это время Жеребец захлопнул за собой дверь, и в подвале наступила тишина. Я скосил глаза на Ахмета. Он настороженно оглядывался по сторонам и даже, кажется, принюхивался, как собака. Вообще во всех его движениях, во всем его облике было что-то звериное. Мне стало страшно, я даже замер на какое-то время – мне показалось, что он услышит, как я царапаю замок. Но потом подумал, что, наоборот, мне следует скорее освободить руки, и снова поспешно взялся за наручники… и, неловко повернув гвоздик, выронил его из пальцев!

Гвоздик звякнул о бетонный пол. Этот звук показался мне оглушительным. Ахмет насторожился, бросился к тому месту, где лежал гвоздь… и неожиданно поднял глаза. Он понял, где я прячусь, и его лицо исказилось поистине звериным оскалом.

– Вот ты где, барашек! – радостно проурчал он.

Так, наверное, урчит тигр, увидев перед собой беспомощного теленка.

Видимо, это урчание придало мне новых сил, во всяком случае, взяв изо рта второй гвоздик и вставив его в замок наручников, я сразу нащупал нужную точку. Замок щелкнул, и наручники разомкнулись. Я тут же приступил ко второй части своего плана: обернув руку куском рубашки, стал раз за разом перегибать кабель, протянутый вдоль стены, в надежде переломить его. Ахмет тем временем, оглядев помещение, нашел подходящую веревку, привязал к ней грузик и закинул веревку на горизонтальную трубу. Поплевав на руки, он ухватился за эту веревку и полез по ней наверх с ловкостью обезьяны.

Такой вариант меня не устраивал, не вписывался в мой план. Я взял наручники, подобрался по трубе к тому месту, где была перекинута веревка, и острым краем наручников начал ее перепиливать. Снизу, пыхтя, поднимался Ахмет. Веревка рвалась прядь за прядью. Когда Ахмет был совсем близко, оставшиеся волокна лопнули, не выдержав его веса, и он рухнул вниз, с грохотом и матюгами приземлившись на бетонный пол.

– Ах ты, сучонок! – прокричал он, поднявшись на ноги, и добавил длинную фразу на незнакомом мне языке, такую угрожающую, что мне совершенно не захотелось узнать ее перевод.

Потирая ушибленные части тела и смачно матерясь, Ахмет подошел к трубе, схватился за нее своими мощными волосатыми руками и, подняв ко мне рожу, произнес:

– Ну, сучий потрох, я тебя твоими же кишками накормлю! По маленькому кусочку отрезать буду и шашлык делать!

Честно говоря, глядя на него, очень легко было поверить, что он на такое способен. В это время моя работа увенчалась успехом – кабель переломился. В месте обрыва посыпались искры, но свет в подвале не погас – должно быть, этот провод шел в другие комнаты.

Я зацепил наручники за торчавший из потолка крюк, который присмотрел заранее, обдумывая свой план, левой рукой ухватился за наручники и повис в воздухе, придав своему телу равновесие и не прикасаясь к трубам. Надо сказать, упражнение не из простых, мне понадобилось собрать все свои силы. Вися на одной левой руке, правой, обмотанной куском рубашки, я взялся за кабель и замкнул его на водопроводную трубу. Шарахнула вспышка, что твоя молния, снизу раздался дикий рев раненого животного, свет в подвале погас, и наступила полная тишина.