Текст книги "Утро ночи любви"

Надо сделать запрос. Надо узнать: кто такая Алина Вальман?

Вот этим он завтра и займется.

* * *

Ответ на его запрос пришел быстро. Она, действительно, была Алиной Александровной Вальман, тридцати четырех лет от роду, а родилась, кстати, в Московской области, на самой ее окраине, в маленьком городке с древнейшей историей. Это, впрочем, к делу отношения не имело, и подробности Котяев выяснять не стал.

Интересно было, что, во-первых, Алина Вальман никогда не была замешана в криминале. То есть, не привлекалась, не состояла, ни разу не проходила по уголовному делу как свидетель, даже не нарушала правил дорожного движения настолько серьезно, чтобы у нее отобрали права, которые приходилось бы потом восстанавливать через суд, не имела просроченных платежей по кредитам. На все запросы ответ был отрицательный. Ей ни разу не отказывали в визе, не заворачивали на границе в окошке паспортного контроля, а ездила она туда, то есть за границу, частенько. Но другого гражданства у нее не было, только российское. Не человек, а кристалл, одним словом, хоть читай через него! Ни единого пятнышка! Андрей Котяев почувствовал разочарование.

Во-вторых, заинтересовало происхождение ее состояния, которое, действительно оказалось немалым. Алина Вальман входила в сотню самых богатых женщин России, и находилась далеко не в самом конце списка. И это огромное состояние досталось ей, кстати, при разводе. Ее бывший муж тоже был человеком богатым и тоже входил в список российских мультимиллионеров по версии журнала «Форбс», правда, занимал там скромное место в третьей сотне. Оно было бы гораздо выше, если бы два года назад ему не пришлось делить нажитое пополам, чтобы откупиться от бывшей жены. У этого господина была забавная фамилия: Копейко. Она же госпожой Копейко никогда не была, даже будучи замужем оставалась Вальман Алиной Александровной. Это был ее третий брак. Ни от одного из мужей детей у Алины не было.

Странность заключалась в том, что господин Копейко даже не пытался сопротивляться дележу имущества, хотя до вступления в брак с ним Алина не имела практически ничего, а он, напротив, имел все. История знает немало скандалов, связанных с разводами богатых людей. Крайне неохотно кто-то из них идет на уступки, бьется до конца за нажитое непосильным трудом, спекулирует детьми, вытаскивает на свет грязное белье, достает из тайных шкафов все скелеты, какие там есть, и даже не стесняется прибегать к шантажу. И уж, конечно, все знают подробности из прессы, это бурно обсуждается простыми смертными и на форумах в Инете, и на кухнях.

У Игоря Михайловича Копейко и Алины Вальман не было детей, следовательно, она не могла рассчитывать даже на алименты. По какой причине бывший муж безропотно отдал Алине Вальман половину своего состояния, оставалось загадкой. Разошлись они мирно, без скандалов, и все поделили полюбовно. Ровно пополам. Правда, с тех пор господин Копейко сумел еще подзаработать денег, она же ограничилась выгодным их вложением. Похоже, бизнес ее не интересовал.

У нее, действительно, имелась недвижимость за границей, об этом писали в глянцевых журналах, до которых Алина иногда снисходила, и даже яхта. Он нашел фотографию этой яхты у берегов Венеции, госпожа Вальман посетила город в дни знаменитого кинофестиваля. Она была желанной гостьей на презентациях элитных бутиков, показах мод, театральных– и кинопремьерах. Ей были рады в самых закрытых и пафосных ночных клубах. О ней регулярно упоминали в светской хронике, где амплуа Алины обозначалось как «светская львица». Имелась галерея ее фотографий со знаменитостями, и неизвестно, кто больше гордился знакомством.

И все это госпожа Вальман получила через выгодный брак с рублевским миллионером. Ей бы книги писать о том, как соблазнить, женить, и все такое прочее, но она этим не занималась. Вопрос: почему? Видимо, слава не прельщала ее так же, как не интересовал бизнес.

Что касается глянцевых журналов, то они писали об Алине просто как о богатой женщине, которая обладает искусством тратить деньги. Если уж госпожа Вальман кого-то или что-то рекомендовала, то это было гарантией отменного качества. Она была тем маяком, на который ориентируются люди, имеющие деньги, но не имеющие вкуса. Она могла бы и сама на этом зарабатывать, но, как уже было сказано, бизнес в любом виде ее не интересовал. Среди ее знакомых помимо звезд были политики, банкиры, партнеры по бизнесу бывшего мужа, жены этих политиков, банкиров, бывших партнеров и даже их любовницы. Она была в хороших отношениях с мужчинами и в натянутых с женщинами. Впрочем, последние всегда прислушивались к ее мнению и внимательно следили за тем, как она одета и куда ездит отдыхать.

Ходили сплетни, что это роковая женщина, которая пожирает мужчин, а заодно поглощает их состояния, но, тем не менее, она везде была желанной гостьей. Богатые мужчины заставляли своих жен общаться с Алиной Вальман, а любовницам советовали брать с нее пример. Алина вполне могла стать телезвездой, с такой-то внешностью и репутацией! Но и это ее, похоже, не интересовало. Она не демонстрировала широкой публике свои дома и чудеса ландшафтного дизайна, яхта попала в журнал, видимо, случайно. Свое тело Алина Вальман также не выставляла напоказ, а предложения, похоже, были. Да как им не быть, когда она была красавицей? Но на мелочи она не разменивалась, в рекламе не нуждалась, и вообще, надо отдать ей должное, сохраняла царственное спокойствие, словно бы река суетной жизни, до краев наполненная мутной, грязной водой, протекала у нее под ногами, даже не касаясь ступней.

Все это он прочитал одним махом и задумался. Увиденное в доме госпожи Вальман произвело сильное впечатление, но впечатление от прочитанного было гораздо сильнее. Ведь она была миллионерша! Она была женщиной, внимания которой искали! О которой писали! Которая сама выбирала, с кем ей быть и как жить!

И она была замешана в деле, которое он расследовал. Собственно, и дела-то никакого не было. Поскольку предсмертная записка была написана самим Курехиным, заключение Эдика Мотало о его якобы насильственной смерти можно было опустить. Кому нужны проблемы? Родители Курехина настаивать на возбуждении уголовного дела не собирались, это были люди простые и в юридических вопросах абсолютно безграмотные. Вопрос их волновал только один: как свести концы с концами? Семья Курехиных была большая, на смену погибшему брату в бригаду строителей тут же заступил другой, и меньше всего ему надо было, чтобы его таскали в прокуратуру.

Другое дело – Саша Крылов. Его отец развил бурную деятельность, но вот тут, похоже, все было чисто. Кроме мотива, который притянут за уши: причиной самоубийства послужила явно не повестка в армию.

И Андрей Котяев решил еще разок заглянуть в особняк госпожи Вальман, чтобы все-таки задать свой вопрос. Что делал Саша Крылов в ее машине? И увидеть, как она смутится.

* * *

Джинсы он выстирал, вычистил ботинки, побрился до синевы и даже брызнул на себя туалетной водой, подарок Оли к 23 февраля. В общем, в полной боевой готовности надавил на кнопку электрического звонка и, обращаясь к глазку видеокамеры, сурово сказал:

– Котяев из милиции. Мне надо поговорить с хозяйкой.

Ему открыли. Гена хмыкнула, окинув его взглядом, и грубо сказала:

– Она занята.

– А мне надо!

– Надо, так проходи. Смотри, не пожалей потом.

– Вот если ты меня не впустишь, то пожалеешь, я тебе гарантирую.

Гена посторонилась. Насмешливо спросила:

– Что, очень надо? Так приспичило?

– Я здесь по работе.

– Оно видно. Что по работе.

– Ты меня к хозяйке проводи.

– Идем.

Гена оставила его в холле. Сказала:

– Значит так. Поднимаешься по лестнице на второй этаж. Пойдешь направо по коридору. Там будут раздвижные двери. Ну, как гармошка. Не стучи – смело входи. Понял?

– Соображу.

Она как-то странно на него посмотрела, криво улыбнулась и ушла. Он пошел, нет, побежал вверх по лестнице. В доме было тихо, похоже, что кроме этих двух женщин – никого. Ни домработницы, ни кухарки. И едой не пахло. Поистине, Алина Вальман – загадка.

Запыхавшись, он стремительно шел по коридору к раздвижной двери. Стучать не надо. О его визите хозяйке наверняка уже сообщили, особняк напичкан электроникой, каждый шаг контролируется. Неудивительно, ведь здесь добра на… На много, в общем.

Он рванул дверь, чуть не сломав ее, сделал шаг вперед и замер. Это была огромных размеров ванная комната. Всю заднюю стену ее занимало огромное зеркало. Посреди, на мраморном полу, стояла ванная, похожая на чашу. Она была сделана из какого-то камня, со странным, молочным блеском. Вода в ванной тоже была белая, похожая на молоко. В ванной, лицом к зеркалу, сидела Алина Вальман. Он увидел собранные на затылке волосы, небрежно заколотые шпильками, и выступающие из воды мраморные плечи. Раскинув капюшон на лопатках Алины, уже знакомая ему кобра раздвоенным языком пыталась коснуться упругого завитка волос на ее затылке. Утопленные в потолок и стены многочисленные лампочки мягко рассеивали свет, отчего казалось, что повсюду разлито жидкое золото.

Дыхание перехватило. Увидев его в зеркало, Алина медленно начала подниматься. Он стоял, понимая, что надо немедленно уходить, но не мог тронуться с места. Зрелище было завораживающим: из молока выползала черная кобра, вытатуированная на прекрасном женском теле, на аспиде явственно проступали Алинины позвонки, а кончик хвоста упирался в ложбинку между упругими ягодицами. Только увидев змею целиком, он очнулся и отступил назад, с треском захлопнув дверь. В глазах было темно, мраморное тело Алины его ослепило.

И тут он услышал хохот. Сначала ему показалось, что смеется Алина. Потом сообразил: это из конца коридора. Навстречу шла Гена и, глядя на него, хохотала.

– Ты-ы… – прохрипел он. – Ты это нарочно… подстроила…

– Тебе ж надо было.

– Так… Нет, так нельзя… нельзя…

– Что, хороша? – подмигнула она. – А ну, пусти!

– Что? – хрипло спросил он. В голове по-прежнему был туман, сердце бешено стучало.

– Пусти, говорю. Дай пройти. Или ты хочешь, чтобы она оттуда так и вышла голой? Я тебя понимаю, – усмехнулась Гена.

Тут он заметил у нее в руках махровый халат.

– Да идите вы…

И, грубо оттолкнув женщину плечом, кинулся бежать.

– Она сейчас спустится! – крикнула вслед Гена. Он бежал до самых ворот. «Издеваются», – стучало в висках. «Точно: издеваются…» Хлопнула калитка, железо загудело. По улице он уже не бежал, шел сначала быстро, но потом замедлил ход. Дыхание выровнялось, мысли тоже постепенно пришли в порядок. И он тут же начал оправдывать Алину. «Это не она. Она ничего не знала. Это Гена. Гена все подстроила».

Но вернуться назад так и не решился. Сел в машину, и какое-то время просто ехал, не соображая, куда и зачем. Его ведь не прогнали, сам ушел. Может, зря?

В таком состоянии примерно через час он пришел к Эдику Мотало. Кто-то должен ему разъяснить. И странное поведение Гены, и саму Алину Вальман, татуировку на ее спине, отсутствие в доме прислуги и запахов еды на кухне. Ее образ жизни, наконец, потому что сам он ни черта не понял. Разъяснить то, что логике не поддается, а лежит в области, где специалист как раз Эдик Мотало, который читает всякие умные книжки. Почему эти люди такие? Что ими движет? И как теперь быть?

В общем, он нуждался в сеансе психотерапии, которую презирал как науку и о бесполезности которой до хрипоты спорил с Эдиком.

Эдик был дома, в своей холостяцкой берлоге, куда Андрей Котяев старался без особой нужды не заходить.

«Бардак» – это еще слишком слабо сказано, если речь идет о жилище Мотало. В однокомнатную квартиру скромных размеров было напихано такое количество вещей, что войдя, гость долго и тщетно искал местечко, куда можно было бы присесть, и никогда не решался снять обувь.

Котяев не раз советовал Эдику подогнать под окна грузовик и покидать туда добрую половину имущества, благо второй этаж, невысоко. Все, чем владел Эдик, за исключением его очков, гроша ломаного не стоило, хотя сам Мотало говорил обратное. Мол, все это бесценно. Среди вещей в его квартире был, к примеру, облезлый самодельный комод, доставшийся в наследство от бабушки. Половина ручек отвалилась, ящики закрываются с большим трудом, из них постоянно свисают вещи. Над этим динозавром висели сломанные часы, тоже доисторические, с гирьками на цепочке, именуемые «ходики». На одной из стен, как раз у обожаемого Эдиком продавленного дивана, красовался плешивый коврик, настолько засаленный, что рисунок угадывался с трудом. Похоже, Мотало, который ел прямо на постели, вытирал о него руки. Имелась в хозяйстве даже… керосиновая лампа! «А вдруг отключат электричество?» «Балда, у тебя же все равно нет керосина!» «Зато у меня есть лампа!»

И посреди этого старья, которое Мотало поленился вывезти после смерти бабушки, на заваленном хламом столе, среди грязных чашек, тарелок с остатками еды, книжек с закладками, исписанной бумаги, обгрызенных карандашей, поломанных ручек – вполне современный компьютер. Пардон, еще одна ценная вещь, хотя очки обошлись Эдику дороже.

Полы в доме мылись по большим праздникам, пылесос Мотало не признавал, посуду мыл, когда вся, что имелась в доме, оказывалась грязной. И то Эдик частенько вытаскивал из горы немытой две нужные ему и гостю тарелки и две чашки, на остальное махал рукой: потом. На окнах висели плотные шторы: Эдик дню предпочитал ночь, он был стопроцентной совой.

И в этой вечной тьме, в этой захламленной квартире жил человек со светлым умом, способный на гениальные догадки и знавший так много, что мог бы выиграть кучу денег в теле– и радиовикторинах, если бы не относился к ним с таким презрением. Он их даже не смотрел. В том числе и те, что были не слишком примитивны и куда поэтому допускались простые смертные, не только звезды. Так вот: все это Эдик презирал. Викторины, ток-шоу, развлекательные программы и участвующих в них звезд.

Гости к нему приходили редко. Да что там! Практически никогда! Поэтому на звонок в дверь Мотало долго не реагировал, думал, что это ошибка и не стоит тратить время и силы. Ведь надо подняться с дивана, дойти до двери, открыть ее и вступить в диалог с примитивной особью. А потом долго приходить в себя от полученного негатива. Пришлось звонить еще и еще, но Андрей Котяев давно уже привык к странностям хозяина. Если на чужой территории Мотало еще как-то держался, то есть соблюдал нормы поведения, то у себя дома не стеснялся вовсе.

Наконец дверь открылась.

– А… Это ты… – кисло сказал Мотало. – Ну заходи.

После чего повернулся к гостю спиной и, не оборачиваясь, побрел обратно в комнату. Зрелище было жалкое: растянутый свитер висел на худых плечах, ноги старчески шаркали, на макушке сияла огромная лысина.

Андрей вошел, запер за собой дверь, ботинки, как обычно, снимать не стал, и как был, в джинсовой куртке, двинулся в том же направлении.

Эдик лежал на диване, заваленном книгами, тут же, на диване, стояла чашка с недопитым кофе и тарелка с недоеденными бутербродами. Еще на диване лежали: пара трусов, грязные носки, мокрое полотенце, пачка одноразовых бритвенных станков, одного не хватало, использованный пластырь, ватка со следами крови…

– Садись, – услышал он.

И поступил так же, как поступал всегда: взял в охапку вещи, грудой лежащие в продавленном кресле, и скинул их на пол. После чего снял куртку, кинул ее на диван, где лежал Эдик, уселся в освобожденное от хлама кресло и огляделся:

– Вроде, ничего не изменилось.

– Как так? – обиделся Эдик. – Я книгу новую купил!

– О чем?

– «Энциклопедия живописи», – похвастался Эдик. – Экспрессионисты.

– На кой?

– Интересно.

– А эти твои… как там их? Психи! То есть, психологи. Ты их что, забросил?

– Зачем? Читаю. А ты, собственно, зачем пришел? – спохватился Эдик.

– Да так. Проведать зашел.

– Не темни. Ты ничего не делаешь просто так, Андрон. И здесь тебе не нравится.

– Да, нормально все.

– Врешь. Ну, давай. Используй меня уже. Не тяни время.

– Я гляжу, ты сегодня агрессивный. А причина?

– Просто ты мне помешал, – сердито сказал Эдик.

– Бриться помешал? – кивнул он на пачку одноразовых станков и лежащую рядом ватку со следами крови. – Или ты эксперименты над собой ставишь?

– Говори, чего тебе надо, и уходи.

– Слушай, может, ты выпить хочешь? Так я схожу.

– Тебе не удастся меня споить. Я же сказал, что хочу изменить свою жизнь.

– Поясни.

– Это ни к чему.

– Лично я изменений не вижу, – он демонстративно оглядел комнату. – Все вещи на месте.

– Это внутри меня.

– Ну хорошо, – сдался он. – С трезвым тобой трудно, это я понял. Давай зайдем с другого конца. Можешь прояснить некоторые вещи? С точки зрения психологии?

Эдик аж подпрыгнул. Очки задорно блеснули, когда Мотало сказал:

– А я тебе предупреждал! Всех предупреждал! Что вы еще ко мне придете! Что? Пригодился Мотало?

– Ну возьми с полки пирожок. Ты гений, а мы дураки. Вот и объясни нам, сирым, в чем мы не правы. Это загадочное дело не дает мне покоя, – пожаловался он. – Потому что в нем оказалась замешана загадочная женщина.

– Алина Вальман? – привстав, жадно спросил Эдик.

– Она.

– И… как?

– Видишь ли, оба этих парня к ней ходили. Тот, что повесился, и тот, которого застрелили.

– Минуточку. – Эдик откинулся на подушку. – Можно уточнить: кого именно застрелили?

– Ты дурочку не гони. Курехина. Ты сам это утверждаешь.

– Ошибся, – спокойно сказал Эдик. – Курехин застрелился.

Он оторопел.

– Мотало, ты… Да ты, блин, в себе? У меня есть заключение экспертизы!

– У следователя тоже есть. Там все написано. И в той форме, в которой он просил.

– Ты что?!! Я ж тебя столько лет знаю! Ты никогда этого не делал!

– Не делал чего?

– Не подтасовывал результатов экспертизы!

– Вот видишь, – усмехнулся Мотало. – У меня безупречная репутация. Значит, и на этот раз все так, как есть на самом деле. Я ничего не подтасовывал. Ошибся, с кем не бывает? Все мы люди, – Эдик развел руками.

– Ну нет, – он в волнении встал. – Я тебе не верю! Кто на тебя давил? Следователь?

– Андрон, – неожиданно мягко сказал Эдик. – Ты… Ты сядь. Сядь. И спокойно послушай.

Он сел.

– Ну?

– Мы оба ошиблись. Это я виноват. У меня была депрессия. Почудилось черт знает что. А сейчас прошло. И тебя завел не по делу. Ты, вот что… ты иди в отпуск, Андрон.

– В отпуск? – ощерился он. – К маме на дачу, огурцы солить?

– Там хорошо… – мечтательно сказал Эдик. – Тихо, спокойно. Заодно с мамой помиришься. Мама у тебя хорошая. Я ее уважаю.

– Уважаешь? Это хорошо. – Он опять встал. – А вот я тебя уважать перестал. Говоришь, человеком решил стать? А стал ты, Мотало, дерьмом! У тебя, как ты говоришь, произошла переоценка ценностей. Тогда тебе следует выгрести дерьмо из своей квартиры, – он кивнул на диван, где валялись вещи. – А то слишком много дерьма.

Мотало не реагировал.

– Молчишь? Не хочешь мне помочь? Тогда я сам. Я все равно к ней пойду. И я ее дожму. Я это умею, ты знаешь. И мне плевать, сколько у нее денег.

– Андрон, не надо, – тихо попросил Эдик.

– Выходит, богатым все позволено?

– Не в этом дело. Они ведь сами… Понимаешь? Сами.

– Но причина-то была!

– Это не причина. Это… Как бы тебе объяснить? – Эдик прикрыл глаза. – Люди… Они же все разные. Чем человек умнее, тем он уязвимее. Как только он начинает задумываться о смысле жизни, о том, как все устроено и что является первопричиной, так он тут же становится уязвим. В его жалкой душе появляются бреши. И туда очень легко вклиниться. Особенно, если имеешь специальную подготовку. А вклинившись, очень легко влиять, вплоть до… – Эдик осекся.

– Не понял? Ты это о чем?

– Наиболее устойчивы в этом плане люди, занятые физическим трудом. И люди, чей день расписан по минутам. Трудоголики вроде тебя. Но в какой-то момент они становятся особенно уязвимы, в момент, когда их деятельность прекращается. Человек, увы, не вечный двигатель, ему иногда надо отдыхать. И в этот момент в его душе образуется не просто брешь, а черная дыра. Он начинает не просто задумываться, а задумываться всерьез. И понимает, наконец, очевидную суть: все бессмысленно. Работа – тот же допинг. Наркотик. И пьют потому же, почему сгорают на работе: пытаются оглушить себя, ослепить, а главное, отключить мозги. Все, что мы ни делаем, есть попытки отвлечься от мысли о смерти и осознания ненужности всего того, что мы делаем. Если этот момент угадать, то и стараться-то особо не надо.

– Опять не понял, – набычился он. – Тарабарщина какая-то! Ты по-человечески можешь сказать?

– А ведь я тебе сейчас все объяснил, – тихо сказал Эдик. – И объяснил, чего ждать. А ходить к ней не надо. Ты ничего не добьешься. Если только ты не хочешь добиться самой Алины Вальман.

– Ты в своем уме?!

– Она произвела на тебя впечатление, ведь так? Она ведь этого и добивалась.

– Да зачем ей какой-то опер?

– Ей нужны все, понимаешь? Все. Если ты сейчас не остановишься, то будет только хуже. Тебя затянет. И хотя ты – это не я, и женщин ты не боишься, и опыта у тебя предостаточно, но это ее игра, она этим живет, она этим дышит, если хочешь.

– Фу ты, как пышно! – он прошелся взад-вперед по комнате, споткнулся о завернувшийся угол ковра и чертыхнулся. – А не ее ли деньги произвели на тебя впечатление, а? И вообще: ты-то откуда знаешь? – подозрительно спросил он. – Ты что, ее видел? Или, быть может, ты о ней читал?

– Нет. Все, что я знаю, я знаю от тебя. Если есть какие-то вопросы, задавай. Если ты хочешь мне что-нибудь рассказать, я послушаю.

– Вопросы? Зачем женщина делает татуировку во всю спину?

– Какую татуировку? – вздрогнул Эдик.

– Змея. Кобра.

– Ну, видишь ли… Это символ.

– Символ его?

– Царской власти, – рассмеялся вдруг Эдик. – А что? Разве не царица?

– Но во всю спину!

– А букв там нет? Каких-нибудь надписей?

– Чего не видел, того не видел, – развел он руками.

– Вот надписи сказали бы о многом, – задумчиво посмотрел в потолок Эдик. – Быть может, ты не все татуировки рассмотрел? Кстати, как ты сумел увидеть ее спину? На дворе холод собачий. Вряд ли она загорала у бассейна.

– Это вышло случайно. Я вошел без стука и… Увидел ее в ванной. Я смотрел только на змею. Честно!

– Хороша?

– Да!

– Это аспид-то? Пресмыкающееся?

– Чего пристал? Я тут же ушел! Извинился и ушел!

– Я так и понял.

Он разозлился. Это Мотало еще и острит! Буркнул:

– Знаешь, я, пожалуй, пойду. Ты сегодня не в настроении.

– А не много ты сегодня бегаешь, Андрон? Аж запыхался. Спортом, что ли, решил опять заняться?

– Меня Оля ждет, – соврал он.

– А… Косноязычная мадонна. Как же, помню.

– У тебя и такой нет.

– Я лучше картинки посмотрю, – усмехнулся Эдик. – Журнал «Плейбой». Все лучше, чем твоя Оля.

– Вопрос спорный… Впрочем, желаю приятно провести время.

– Я не буду тебя провожать, не возражаешь?

– Сам дорогу найду.

– Дверь за собой закрой, пожалуйста.

– Да, пожалуйста!

Эдик опять уткнулся в книгу, а он вышел, демонстративно хлопнув дверью. Щелкнул замок. Вот и поговорили!

* * *

На следующий день он собрался с духом и опять пошел к Алине Вальман. Этим двум дамам больше не удастся его смутить, они, конечно, изобретательны, но и он, Андрюха Котяев, не лыком шит. Просто давно не попадался достойный противник. За годы работы в розыске он заметно раздобрел, поднаторел на бытовом пьянстве и происходящих на этой почве драках, порою со смертельным исходом. В маньяков верить перестал, над криминальными сериалами смеялся, работу свою считал скучной и чем дальше, тем чаще думал о пенсии.

Странная штука жизнь: все время чего-то ждешь. Зимой – лета, летом – отпуска, и все время – Новый год. В отпуск и в Новый год с тоской ждешь, когда праздник кончится. Не хочешь об этом думать, но каждый день невольно ловишь себя на мысли, что ждешь. Когда рождается ребенок, с нетерпением ждешь его первых шагов, потом первого слова, дальше первого сентября, чтобы отвести его, наконец, в школу. Потом ждешь выпускного и какой-то определенности: техникума или института. Если ждешь армии, то потом ждешь, когда вернется. Ждешь своей квартиры, потом размена, чтобы жить от этого же ребенка отдельно. Ждешь внуков, потом ждешь, что тебя, наконец, поймут их родители. Ждешь, когда пройдет болезнь, потом с надеждой ждешь, что к этой старой болезни не добавятся новые. Так проходит жизнь. Единственное, чего не ждешь – смерти. Она приходит в результате всех этих ожиданий и до последнего кажется, что момент еще не настал. Ну как же? А Новый год? А лето? Вот с этой мыслью все и заканчивается.

…Он потоптался у калитки, пытаясь определить, живой ли глазок? Прислушался: тишина. Потом позвонил. Не открывали долго. Постоял в раздумье: уйти, не уйти? Алина, скорее всего, уехала в Москву, погода плохая, развлечений никаких, а там кипит жизнь, манят сияющие витрины магазинов, до которых она большая охотница. Так, во всяком случае, пишут. Шагов он так и не услышал, но дверь внезапно открылась.

– Как на работу сюда, – заметила Гена.

– Я вчера не сдержался. Не стоило так, – промямлил он.

– Заходи.

Она посторонилась. Спросил с нажимом:

– Хозяйка дома?

– Дома.

– А… где? – поинтересовался с легкой заминкой.

– В гостиную проходи, – усмехнулась Гена.

Очутившись опять в раю, он впервые обратил внимание на то, что рай-то странный. В первый визит и дом, и участок Котяева словно ослепили, но теперь он заметил, что все здесь какое-то недоделанное что ли, неухоженное. Словно паутиной затянуто. Наступил на газон – хлюпнула вода. Кусты не подстрижены, завядшие цветы никто не обрывает. Пригляделся – зеленая стена посреди газона, оказывается, прячет беседку! И до всего этого никому нет дела, работы никакой не ведется. Странно все это. С такими-то деньгами! Ненормально.

Вот именно: ненормально. Он наконец-то нашел нужное слово. Алина Вальман – пациентка этой психобольницы, а Гена ее охрана. Вот на что это похоже!

Он все пытался понять правила игры, но не мог. Сегодня заставили ждать, и долго. Сидел в гостиной, рассматривал картины на стенах, потом статуэтки и вазы и, наконец, ковер на полу. Пришла Гена, спросила:

– Чай? Кофе? Или, может, водки?

– Не надо. Я так посижу. У вас тут как в музее, – невольно вздохнул он.

– Ну смотри.

– А… где Алина Александровна?

– Она одевается. Мы не ждали гостей.

– Вопрос можно?

– Валяй.

– Ты ей не родственница?

Гена расхохоталась.

– А кто? Прислуга?

Она перестала смеяться.

– Я здесь живу, – услышал он.

– Значит, подруги?

– Я здесь живу, – повторила Гена.

И в этот момент появилась Алина Вальман. Вопреки словам Гены она была скорее раздета, чем одета. Его взгляд невольно уперся в открытые глубоким вырезом груди красивой грушевидной формы. Кожа словно светилась изнутри, отчего вокруг женщины создавалась особая аура, чувственная, волнующая воображение. И опять этот запах. Похоже, Алина что-то втирала в кожу, какой-то особый состав. Теперь он видел и ее руки, шею, плечи… На левом плече была татуировка: какие-то буквы. Не русские, не английские, не иероглифы. Он попытался запомнить хотя бы первые несколько букв, чтобы потом пересказать Эдику.

– Я знала, что вы вернетесь. – Ее голос звучал низко, казалось, этим Алина подчеркивала доверительность их отношений. Он невольно поежился.

– А почему сразу все не рассказали?

– Смотря, что вы хотите услышать. Все еще не желаете курить?

– Нет, – отрезал он.

– А водки? Не хотите?

– Не хочу.

– То, чем вы занимаетесь, опасно.

– А у меня оружие есть. Я, кстати, неплохо стреляю, – невольно похвастался он.

– Я не о вашей работе. У вас накапливается раздражение, потому что вы не даете себе разрядки. Можно какое-то время бороться с собой, но все время сдерживать рвущиеся наружу инстинкты невозможно. У вас есть женщина? – неожиданно спросила она.

– Что-о?!

– Судя по виду, вы мужчина с сильной половой конституцией, если вы и от секса воздерживаетесь, то я понимаю, зачем вам нужен пистолет, – сказала Алина с иронией.

– Послушайте… – он внезапно осип, – я сюда не за советами пришел. Я ищу убийцу.

– Я что, под подозрением?

На лице Алины Вальман не было и тени волнения. Зато он разволновался так, что на лбу выступил пот. Они были вдвоем, обстановка здесь была такая, что ему казалось: вот-вот и она себя предложит. Не зря же она так вырядилась. Он не знал, как на это реагировать. Согласиться невозможно, а не согласиться глупо. Вот так, она, должно быть, и решает свои проблемы. Потому и не волнуется ничуть.

Он откашлялся и, приняв важный вид, сказал:

– Вас никто не подозревает. Я просто хочу понять, зачем вы общаетесь с парнями, которые вам в сыновья годятся? Что вам от них надо?

– По-вашему, я такая старая? – она рассмеялась. – Видимо, придется показать вам своей паспорт.

– Я знаю, сколько вам лет. Я не так выразился. Ну, допустим, Курехин здесь канаву копал. А Саша Крылов? Зачем вы таскали его с собой?

– Я не понимаю, о ком вы говорите. – Она потянулась к журнальному столику, нагнувшись так низко, что он почти уже видел соски, взяла из вазы с фруктами румяное яблоко, но есть его не стала. Так и держала в руке, поглаживая. Он невольно смотрел на тонкие ухоженные пальчики, на розовые ногти с белыми кончиками, овальной формы, как раз такие, какие ему нравились. – Не понимаю, – повторила Алина.

Он стряхнул оцепенение. Не любоваться же на нее пришел! Резко сказал:

– Я так и знал! Но отвертеться вам не удастся. Его напарник видел, как Саша садился в вашу машину. Вы поехали в Москву.

– Он что, всю дорогу ехал за нами? – спросила она с усмешкой. – Сомневаюсь, потому что я люблю быструю езду. Не хочу хвастаться, но мою машину вряд ли кто догонит, если, конечно, на дороге нет пробки. Здесь пробок нет. Я, кстати, до сих пор не понимаю, о ком вы говорите.

– Мальчик с заправки. Который заливал бензин в бак вашей машины. А потом сел в нее.

– Ах, это… Да, у меня есть маленькие причуды. Я иногда люблю побыть доброй феей. Я же прекрасно вижу, как живут другие, не надо думать, что меня это не трогает. Но я ведь понимаю, что сделать всех счастливыми не могу. Всех моих денег на это не хватит. Да я и не скрываю, что я эгоистка. В первую очередь меня волнует собственное благополучие. Но исполнить чью-то маленькую мечту бывает так приятно.

– Что вы сделали для Саши?

– Всего лишь отвезла его в клуб. Он мечтал попасть в закрытый ночной клуб для очень богатых людей, но там, сами понимаете, строгий фейс-контроль. Если бы вы видели Сашу…

– Я знаю, что у него были прыщи.

– И это тоже, – спокойно сказала она. – А ему очень хотелось. Он частенько стоял у входа, в толпе таких же страждущих, и просто смотрел, как мы входим в клуб. Ему, как и прочим, казалось, что там что-то особенное. Особенная еда, особенная музыка, какая-то особая атмосфера.

– Ну и что там? – грубо спросил он.