Текст книги "Бездна взывает к бездне"

Она смотрела в книгу, но не могла прочитать ни строчки и подумала в отчаянии: «Господи, что же делать, ведь я его люблю! И он ко мне, кажется, неравнодушен. Я ему понравилась. Но он не того будет добиваться. Не руки моей. Если он и увезет меня из Иванцовки, то не женой. Господи, что же будет?» – и она в отчаянии захлопнула книгу.

Почему-то в этот день Лежечев не приехал, хотя его ждали, и ждали с надеждой. Пора бы определиться. Владимир должен как-то обозначить свой интерес: ради кого из барышень он приезжает в имение Иванцовых? Папенька хмурился, а маменька вздыхала. Сестры занимались кто вышиванием, а кто и просто сидел, смотрел в окошко и тоже вздыхал. Шурочка улучила минутку и отвела в сторонку Жюли.

– Юленька, надень, пожалуйста, завтра другое платье. Тебе не идет белое.

Жюли глубоко вздохнула:

– Что ж поделать, если я такая некрасивая?

– Ты милая, – улыбнулась ей Шурочка. – Ты во сто раз лучше других сестер! Знаешь, что я готова сделать ради тебя? Все. Все, что ты хочешь!

– Нет, Сашенька. Ты мне ничем не поможешь.

Нос у Жюли покраснел. Так было всегда, когда она собиралась заплакать. А слезы у нее были близко.

– Тебе нравится Лежечев?

– Да разве я смею? Мне даже думать об этом страшно.

– Трусиха! Ты что… Ты любишь его?

– Саша!

– Любишь. Но он же такой скучный! Такой серый, такой…

– Что ты такое говоришь! – Жюли даже плакать перестала. – Сашенька, да как ты можешь такое говорить про него! Ты же ничего в нем не поняла! Он замечательный! Он самый добрый, самый умный, самый красивый… Он… Он – лучший!

– Вот как?

– Он даже ни разу на меня не посмотрел. Я так некрасива! И платья мне нового не купили. Все думают, что я ему не пара… И правильно думают…

– Юленька, не плачь.

– Что же мне остается? Если он женится на ком-нибудь из сестер, я умру. Ведь нам придется с ним часто видеться. И как же? Лучше умереть! Ах, я сама не знаю, что говорю, – с тоской в голосе произнесла Жюли.

«Ну, вот тебе и роман! – невольно вздохнула Шурочка. – Где все говорят о смерти, потому что страдают от несчастной любви. Ну, вот и дождались! Но только не я. Я не собираюсь умирать. И плакать я тоже не собираюсь».

– Милая Юленька. Он женится на тебе, чего бы мне это не стоило.

– Но при чем здесь ты?

– Потому что я начинаю их понимать, – со значением сказала Шурочка.

– Кого?

– Мужчин. У меня со вчерашнего дня словно горячка.

– Ты заболела? – испугалась Жюли. – Дай мне свою руку. Уж не жар ли у тебя?

– Да! Жар! Сегодня утром, в лесу я встретила Сержа Соболинского. Только тише, умоляю, тише! Не кричи! А жар у меня со вчерашнего дня, когда я его увидала!

– Ты встретила Соболинского?! Он с тобой говорил?!

– Да, и еще пожал мою руку. Положил на нее свою ладонь, и я почувствовала, что между нами что-то случится.

– Ты с ума сошла! Он никогда на тебе не женится, Сашенька!

– На мне никто не женится. Приданого за мной не дают, родители меня ненавидят, говорят, что я – отродье. Так какая разница?

– Не смей! Я маменьке расскажу!

– Если помешаешь мне, то никогда не выйдешь замуж за Вольдемара, – пригрозила она.

– Саша! Да что ты такое говоришь?!

– Молчи. Как я сказала, так и будет. Только и ты уж меня не забудь. Как только выйдешь замуж за Лежечева, забери меня к себе. А лучше в Москву! Или в Петербург!

– Да что ты такое говоришь?!!

– Молчи и слушай. Иного пути для меня нет. Уехать хочу. Здесь мне все одно житья не будет. Делай так, как я скажу, и все будет так, как ты хочешь. И не надевай белое, я тебя прошу. Остальное я устрою.

Она еще не представляла, как это сделает, но точно знала, что Жюли не должна страдать. Она, бедняжка, и постоять за себя не может, только льет слезы. Если Владимир Лежечев женится на другой сестре, то и Шурочке никто уже не поможет. Надежда только на Жюли.

…А на следующий день началось! Только-только она закончила переделку нового красного платья, приехал Владимир Лежечев. Шурочка как раз примеряла обновку. Вырез был глубоким, и ее полная грудь казалась в нем особенно соблазнительной и невольно притягивала взгляды. Шурочка глядела в зеркало и сама себе нравилась. Красный был ее цветом. Ей, яркой блондинке, он шел гораздо больше, чем темноволосым сестрам, хотя, казалось бы, должно быть наоборот. Красный цвет определенно был очень к лицу, ведь Шурочка и сама была как язычок пламени, и темперамент ее Серж Соболинский оценил верно. Ему бы этого не знать!

Лежечев уже был в гостиной, и она спустилась вниз, так и не переодевшись. Жаль было снимать такое платье.

– Вырядилась! – прошипела маменька, увидев ее. – Немедленно сними! Что за дрянь твое платье! Тебе оно не к лицу!

Но Вольдемар уже целовал ее руку и не собирался отпускать младшую из сестер Иванцовых от себя. Мнение маменьки насчет красного платья он явно не разделял. Теперь Шурочка поняла: она ему нравится! Не поэтому ли Лежечев сюда зачастил? Они присели на кушетку и заговорили о погоде. Погода и в самом деле была хорошая. Дожди кончились, все время светило солнце. Он говорил о видах на урожай, а сам невольно косился на ее грудь в глубоком декольте. Шурочка торжествовала: у нее уже проснулась потребность бить любую дичь, без разбору, соблазнять всех мужчин, которые находятся в пределах досягаемости. Она почувствовала свою силу. Мари кусала губы от злости, Софи бросала в их сторону злые взгляды. Обстановка в гостиной все более накалялась.

И вдруг случилось то, чего уж никто не ожидал. К ним во двор въехал всадник на белом жеребце, они увидели это в окошко, и Шурочка с удивлением узнала в нем Соболинского. За Сержем идет такая охота, и нате вам, сам пожаловал! И именно к Иванцовым! Все словно окаменели. Смятение длилось недолго. Евдокия Павловна кинулась встречать дорогого гостя, одновременно послав за мужем. В гостиной вскоре появился растерянный Василий Игнатьевич, но поняв, что происходит, приосанился. Вот вам, пожалуйста! Какие важные господа в его доме! И какие женихи!

Вошел Соболинский, непринужденно раскланялся с хозяином и Лежечевым и галантно приложился к ручке каждой из сестер. И вновь он был ничуть не похож на себя прежнего. Ни на того скучающего денди, что окинул их во дворе своего дома равнодушным синим взглядом, ни на вчерашнего соблазнителя в лесу. Соболинский вел себя так, будто находится в столице, в высшем свете, в модном салоне, а окружают его сплошь важные господа. Манеры у него были безупречные.

– Само очарование, – тихо простонала Евдокия Павловна.

– Сам дьявол, – сквозь зубы сказал Василий Игнатьевич Иванцов.

Шурочка была последней, к чьей ручке Серж подошел. И задержал ее в своей дольше других.

– Потрясен, – услышала она. – Беру свои слова обратно насчет голубого платья. Вы неотразимы именно в красном.

– Мсье Лежечев, мы с вами встречались последний раз в… – сказал Серж, распрямившись и повернувшись к молодому помещику.

– Я не помню, – хмуро сказал Вольдемар.

– Вот как? Я тоже. Значит, это было давно.

«Выходит, они знакомы? – подумала Шурочка. – Почему бы нет?»

Владимир Лежечев повел себя странно: мгновенно замкнулся в себе. Зато Соболинский принялся любезно развлекать разговором Евдокию Павловну и девиц Иванцовых: пересказывал столичные сплетни, давая известным всем персонажам смешные характеристики. Через каких-нибудь десять минут они уже не верили всему, что говорили в уезде о Серже, так он был мил и любезен. У Соболинского была удивительная особенность: когда он говорил ни о чем, не имеющим никакого смысла, казалось, что произносит он что-то значительное и важное. Если бы он захотел, то мог бы сделать карьеру, этот талант в политике очень ценится. Но его это, похоже, не волновало. Ни карьера, ни служба.

Лежечев все хмурился и смотрел на Сержа осуждающе. А того это, казалось, только забавляло.

– Прошу прощения, что задержался с визитом, – улыбался Серж Евдокии Павловне, небрежно покачивая ногой. – Я должен был сделать это еще вчера. Я много наслышан о вас. Семейство Иванцовых заслуживает особого внимания, – с намеком сказал он. Шурочка вспыхнула, а Василий Игнатьевич приосанился.

– Но я устал с дороги, и потом… Проблемы, господа, проблемы, – перешел он на французский. – Вы, конечно, слышали о моем последнем приключении? – рассмеялся вдруг Соболинский.

– Вы, кажется, опять на дуэли дрались? – мрачно спросил Лежечев.

– Именно так. А вы почему оставили военную службу? – поинтересовался у него Серж. – У вас ведь, кажется, были успехи?

– Я решил устроить свою жизнь здесь, в уезде. Мой отец недавно скончался.

– Примите мои соболезнования, – равнодушно сказал Соболинский. – Все мы смертны.

– Кому, как не вам это знать, – с иронией заметил Владимир Лежечев. – Ведь вы с такой легкостью отправляете людей на тот свет.

– Я ссоры не ищу, – слегка нахмурился Серж. – Что ж поделаешь, если у меня такая жизнь? Все как-то само собой случается.

– Я вижу, вы легко к этому относитесь.

– К дуэлям? А разве можно иначе? Что наша жизнь? Пока играешь ею, тебе все удается. Как только задумываешься о смысле ее, все и заканчивается. Только и остается, что скрыться в глуши, заняться хозяйством. Возможно, и мне когда-нибудь придется оставить свет и поселиться здесь. Этаким важным барином, либералом, одеться в старый халат, начать курить трубку и позабыть, как делаются долги.

– У вас это не получится.

– Отчего же?

– Оттого, что большие долги можно делать везде, если это вошло в привычку.

– Деньги нужны в столице. А здесь они зачем? И я вполне могу, как и другие, поселиться в деревне и делать вид, что радею о крестьянах.

– Для этого надо иметь истинно русскую душу, – сердито сказал Лежечев.

– А вы, господин Лежечев, как я погляжу, славянофил?

– Я просто люблю все истинно русское.

– И женщин, разумеется?

– Мсье Соболинский! Здесь дамы!

– Пардон, – лениво сказал Серж. – Я только хотел сказать, что русские женщины очень красивы. Я и сам их люблю. Но я вижу, вы джентльмен, хотя это ведь не русское слово. Изволите выдать русский вариант? Или его не существует? Как называется человек, щепетильный в вопросах чести? Или вы собираетесь пулей отвечать, а не словами? Я готов!

Лежечев нахмурился и хотел ответить резко, но Серж тем временем улыбался так, будто беседа шла о пустяках. Но нет! Шурочка вздрогнула. Эта улыбка вовсе не была приятной. Она была хищной. Соболинский нарочно злит Вольдемара. Он кого-нибудь или чего-нибудь боится, этот синеглазый нахал? Или ему так хочется умереть? Пока его выстрелы точны, а рука тверда. Везунчик, баловень Фортуны. У Лежечева скулы затвердели, а на щеках заходили желваки. Господи, они почти уже успели поссориться!

– Господа, господа! Вы шутить изволите? – беспомощно улыбнулась Евдокия Павловна.

– Отчего же, маман, они всерьез собираются стреляться, – вмешалась Шурочка. Лежечев и Соболинский одновременно повернулись к ней. – Ведь один – западник, а другой – славянофил! Я правильно сказала? Из-за этого что, теперь убивают? Из-за расхождения во взглядах?

– Ну, до дуэли еще не дошло, – мило улыбнулся Серж. – Мы, разумеется, шутим. Вы правы, Александра Васильевна: расхождение во взглядах не повод для дуэли. Иное дело, честь женщины… – насмешливо сказал Серж.

– Да, да, – встрепенулся Василий Игнатьевич. – Честь женщины. Я помню, году в десятом…

Шурочка перевела дыхание. Теперь солировал папенька, а соперники молчали. Взгляды, которыми они обменялись, были враждебными. Она подумала, что разговор этот похож на продолжение серьезного спора, который давно уже был между ними. Как выяснилось, они друг друга знают. Это взаимная неприязнь, и давняя. Шурочка чувствовала, что она не причина, но повод. Присутствие молодой красивой женщины их распаляет.

Лежечев нашел-таки момент, чтобы ей сказать:

– Этот человек для вас опасен, Александрин. Не верьте всему, что он говорит.

– Отчего же?

– Я знавал его раньше, в бытностью свою в Петербурге. Он компрометирует женщин одним лишь своим присутствием. Вам нельзя находиться рядом с ним.

– Да вам-то что за дело?

– Потому что он приехал в этот дом затем же, зачем и я.

– И зачем?

– Видеть вас, слышать ваш голос, и…

– Александрин! – Маменька, кажется, почуяла неладное и уже спешит к ним. – Собирается дождь, ты бы накинула на плечи шаль.

– Дождь, какой дождь? – Она посмотрела в окно. – На небе ни облачка!

– Господа! Не хотите ли чаю? А ты иди к себе, накинь шаль, – не слушала ее Евдокия Павловна. – Господа, здесь немного развлечений, которые мы могли бы вам предложить… К большому нашему сожалению.

– Вы не составите как-нибудь вечерком партию в карты Евдокии Павловне? – оживился помещик Иванцов. – Она страстная почитательница игры в бостон, а я, признаться, не любитель карточной игры. Были времена, когда… Эх, да что там говорить! – махнул он рукой. – Но сейчас, господа, не играю. Давно уже не играю.

Василий Игнатьевич со вздохом посмотрел на жену. Ее приданое он спустил именно в карты.

– С большим удовольствием! – Лежечев понял, что объясниться не удастся, и решил подождать удобный момент.

– Завтра вечером, если хозяева не возражают, – слегка поклонился Серж. – Карточная игра – моя страсть.

– Решено, – кивнул Лежечев. – Завтра вечером и я непременно буду у вас.

«Ах! – отражалось в глазах у всех сестер Иванцовых. – Неужели они будут здесь и завтра?! А главное, здесь будет Серж!»

Шурочка же прогрузилась в свои мысли. Вольдемар только что открылся ей. Впрочем, это не совсем признание в любви, а лишь признание в том, что он бывает здесь только ради нее. А разве это не одно и то же? И как же теперь быть с Жюли? И потом: Лежечев может и ошибаться. Визит Сержа, это всего лишь визит вежливости. Но едва они вышли в сад, Соболинский подошел к ней и шепнул, слегка сжав ее руку:

– Я жду вас завтра, на том же месте. Александрин… В то же время…

Она вздрогнула. Его голос обжигал, как и давеча его рука. Она почувствовала себя беспомощной.

– Я не могу…

– Вы боитесь?

– Да.

Он оглянулся: Иванцовы были заняты Владимиром Лежечевым, и сказал тихо, со значением:

– Одна только встреча, большего я не прошу.

Оказывается, это была всего лишь просьба! А Шурочкино сердце восприняло ее как приказ. Да зачем ему нужно это свидание? Но раз он этого хочет… Она еле заметно кивнула и произнесла губами: «Завтра на том же месте. Утром. Я приеду». Лежечев уже спешил к ним.

– Александра Васильевна, я много рассказывал о заграничных вояжах, но совершенно упустил из виду Санкт-Петербург, – в сердцах сказал он, глядя на Соболинского. – Хоть господин Соболинский уже зачислил меня в славянофилы, однако же я не могу похвалить русскую столицу так же, как и русские обычаи. Это скверное место, и нравы там весьма скверные.

– И люди, вы хотите сказать? – зловеще улыбнулся Серж.

– Я там служил, в так называемой «новой» гвардии. И оставил службу не далее как этой весною. И мы встречались с вами в Петербурге, мсье Соболинский, в салоне у графини Б*, если вы изволите это припомнить.

– Я прекрасно это помню.

– Тогда, должно быть, вы вспомните и то, что графиня сейчас при смерти? У нее родильная горячка.

– Судя по всему, вы получаете почту из Петербурга гораздо чаще, чем я.

– Так теперь и вам это известно. Пусть даже из моей почты.

– И что с того?

– Вы разве не изволите завтра же отбыть в Петербург?

– Родильная горячка графини Б* не имеет ко мне никакого отношения, – насмешливо сказал Серж. – Она имеет отношение к ее мужу.

– Но его ранение имеет прямое отношение к вам!

– Я разве виноват в том, что люди вдруг взялись умирать? Если бы я хотел его убить, я бы убил. Но он только ранен. Следовательно, я этого и хотел. Родильной горячки его жены я не хотел вовсе. Повторяю: это не имеет ко мне никакого отношения. Я намерен провести лето в деревне. Это полезно для моего здоровья.

– Напрасно вы так полагаете. Могут возникнуть обстоятельства, при которых отдых в деревне станет столь же опасным для здоровья, как и жизнь в столице.

– Тогда мне тем более нечего терять.

Они вновь обменялись многозначительными взглядами. К гостям уже спешила Евдокия Павловна, которая решительно не понимала, что вообще происходит. Отчего такой тон? Почему мужчины ищут ссоры и именно в ее доме?

– Господин Соболинский, я не смею обременять вас просьбой… Ах, да что там! Словом, я попросила бы вас оценить, как моя дочь поет. И вас, господин Лежечев.

– Александрин? Она поет? – произнесли в один голос и переглянулись мужчины. Именно этот предмет, то есть младшая дочь Иванцовых, занимала их обоих.

– Нет, что вы! Я говорю о Долли!

– Извините, в другой раз. Тетушка заждалась, – поспешно откланялся Соболинский.

Шурочка закусила губу. Как бы не рассмеяться! Бедный Серж! Они таки навяжут ему сестрицын мышиный писк! Найдут такую возможность! Соболинский вскоре уехал, стало «немного легче дышать», атмосфера разрядилась.

– Мне тоже пора, – сказал вскоре и Лежечев и поднялся. – Вынужден откланяться. Дела. Александрин, вы не проводите меня?

– Я?

– Да. Вы.

– Но…

– Это неприлично, – сделала замечание Евдокия Павловна. – Молодая девушка, наедине с мужчиной…

– Извините. Я забылся. – Он и в самом деле был взволнован.

Провожали его всем семейством, но Лежечев все-таки улучил минутку, чтобы сказать ей то, что хотел. Вернее, потребовал ответа на вопрос:

– Что он вам сказал? Соболинский?

– Откуда вы это взяли?

– Я видел, как он пожимал вашу руку, и этот его взгляд… Мерзавец!

– Ну и что?

– Он погубит вас. Вы себе даже не представляете ту пропасть…

– А по какому праву вы меня предостерегаете?

– По какому праву? Что ж, это верно. Но, поверьте, к тому моменту, как он успеет заняться вами всерьез, у меня будут все права. Вас некому защитить, у вас нет братьев, а ваш отец… Этим займусь я, – сказал он решительно.

«Боюсь, что уже поздно, – подумала она. – Поздно. Завтра утром у нас свидание, и у меня совсем нет сил, противиться ему. Я вовсе не хочу, чтобы меня от него защищали. Не хочу…»

Вечер этого дня, который так замечательно начинался, был ужасен. После того как уехал Лежечев, папенька вызвал ее в свой кабинет. Евдокия Павловна была тут же, и вид у родителей был грозный.

– Ну-с? – строго спросил Иванцов.

– Я не понимаю.

– Да? – вмешалась Евдокия Павловна. – Не понимаешь? Как ты была сегодня одета? А как ты себя вела? Отвечай, дрянь! – взвизгнула она.

– Не кричите на меня!

– Что-о? – затопал ногами Василий Игнатьевич. – Ты что, отродье, себе позволяешь? Замуж захотела? Замуж?! Поперед сестер?! Против воли моей?!!! Запомни: ты живешь только моей милостью. Ни гроша за тобой не дам. Если они хотят опозорить свой род – пусть берут в жены девку. Но я молчать не стану. Как только твой «жених» узнает правду, он о тебе и думать забудет. Владимир Лежечев человек благородный. И с таким отродьем, как ты, судьбу свою не свяжет. Не утихомиришься, так он все узнает.

– Но я не понимаю…

– Надо будет, я это и тебе скажу. А сейчас – прочь.

– И чтобы платья этого я больше не видела! – добавила Евдокия Павловна. – Выкинь немедленно!

«Господи! Неужели же никто за меня не заступится? Что я им сделала? Как будто бы им оскорбительно уже одно только мое существование! Меня все ненавидят! Все! Впрочем, нет. Вольдемар хочет меня защитить и говорит о каких-то обязательствах. Но ему никто этого не позволит. Я одна, совсем одна. Плакать? Ну, нет!»

Сестры с ней не разговаривали, даже любимица Жюли. Рассердилась за Лежечева. Лишь Долли фыркнула, глядя в сторону, не на нее:

– Подумаешь! Если бы я надела зеленое, то все смотрели бы только на меня! И еще они не слышали, как я пою! Маменька говорит, что у меня замечательный голос! А у Сашки его вовсе нет!

«И не надейся, – подумала Шурочка. – Если бы мною столько же занимались и разрешили бы музицировать, то и в самом деле было бы, что послушать!»

Она пораньше легла спать, отказавшись от вечернего чая. С ней по-прежнему никто не разговаривал, сестры дулись, а родители сердились. Шурочка даже испугалась, что маменька запрет ее на ключ, а главное, запретит седлать для нее лошадь, и не быть тогда свиданию с Сержем. Но нет, этого не случилось. Она встала потихоньку и, отказавшись от завтрака, шмыгнула на конюшню. Ей было все равно, что случится потом. Как ее будут ругать и чем именно грозить. Ах, если бы можно было никогда к ним не возвращаться! Никогда…

Он уже был там, на опушке. Белый жеребец, привязанный к сосне, занервничал, завидев Воронка. Кони даже попытались друг друга укусить, между ними сразу же возникла вражда. Шурочка соскочила с лошади прямо в объятия Сержа. Впрочем, он ее сразу же отпустил, словно боясь спугнуть, и томно сказал:

– Александрин, я жду вас уже почти час.

– Я думала, вы долго спите.

– Не сегодня. Я так и не смог уснуть.

– Только не говорите, что вы меня безумно любите, что из-за этого не спали ночь.

– Отчего же, если это так?

– Я же вижу, что вы врете, – сердито сказала она.

– А если я скажу, что приезжал вчера именно из-за вас? – вкрадчиво спросил Серж. – В это вы поверите?

– В это поверю.

– Но если это не любовь, что же тогда?

Она молчала.

– В вас есть какая-то тайна. Я справился у тетушки. Говорят, что отец не дает за вами приданого. И будто бы он поклялся, что никогда и ни при каких условиях не выдаст вас замуж. Это правда?

– Да, это так.

– И вы с этим согласны?

– А вы что ж, жениться на мне хотите? – с вызовом спросила она.

Серж рассмеялся.

– Как же я могу это сделать, если этого нельзя? Но ведь я люблю вас. Я люблю тебя, слышишь? – требовательно сказал он. – Мы просто созданы друг для друга. Нам надо быть вместе.

Она молчала. Серж взял ее за руку и с нежностью привлек к себе. Это был их первый поцелуй. Голова у нее закружились, ноги подогнулись сами собой. Он целовал ее нежно, но страстно. Шурочка сама не помнила, как отвечала на поцелуи, но оторваться от него не могла. В глазах был туман, а мысли путались. Что ж, она его хотела, и вот он с ней. А дальше что? Горячка, слезы? Что потом? И как? Он-то уедет в Петербург, а что будет с ней? Но ведь это единственный луч солнца в ее жизни! Другого может и не быть. Теперь и она понимала: им надо быть вместе. Все, что происходит здесь, в это лето, не случайно. Но ведь еще вчера…

– Еще вчера ты так не думал, – выдохнула она, отстранившись.

– Милая, мужчины так устроены, – снисходительно сказал Серж. – Ты хочешь правды? Хорошо, я скажу тебе правду. Если тебе нравится хорошенькая женщина, то с этим легко можно справиться. На свете много хорошеньких женщин. Но если же эта женщина нравится кому-то еще… Если эта женщина нравится кому-то еще, это увеличивает ее привлекательность ровно вдвое. И с этим уже справиться труднее. Если же человек, который может ею завладеть, твой смертельный враг…

– Лежечев твой враг?

– Значит, ты поняла?

– И это хороший способ с ним рассчитаться? Так? И это увеличивает привлекательность женщины уже втрое? Или даже вчетверо?

– Ты и это поняла, – рассмеялся Серж. – Вот видишь, я не могу тебе врать. Я сам не понимаю: что происходит? Обычно я веду себя с женщинами не так. Сначала я решил поволочиться за тобой потому, что ты показалась мне доступной. Тебя никто не возьмет под защиту, твоя судьба никого не волнует. Напротив, от тебя ждут серьезного проступка, чтобы сурово наказать. Я кругом получаюсь прав. Драться на дуэли за твою честь не будет никто. Хотя и дуэли меня давно уже не пугают. Я легко отношусь и к жизни, и к смерти, потому что видел ее не раз. Я уже столько раз умирал, что, право слово, надоело. После третьего завещания, которое я написал, во мне поселился покой. Я увидел здесь, в глуши, хорошенькую женщину и решил за ней приударить. Надо же чем-то себя занять? Но потом у меня возникло странное чувство, будто нас что-то связывает. Помимо нас, помимо нашей воли. Что-то должно произойти. Ты не чувствуешь? – Он крепко сжал ее руку.

– Да, чувствую.

– Должно быть, он уже здесь.

– Он?

– Человек. У которого есть то, что мне нужно. И который сам, должно быть, меня уже ищет. Я не случайно оказался в этом лесу. Я ищу с ним встречи. А нашел тебя. Кто знает, быть может, я нашел то, что мне было предначертано? Ты, верно, будешь смеяться… – На его лице и в самом деле появилась улыбка. – Цыганка нагадала, что в лесу я встречу женщину, которая меня погубит. Белую женщину верхом на черной лошади. «Беги от нее!» – предостерегла меня цыганка. Признаться, я сам над нею посмеялся. Я не верю в гадания. И в это не поверил тем более. Я не боюсь ни белых женщин, ни черных лошадей, – насмешливо сказал Серж. – Бежать? Ну, уж нет! – Он опять привлек ее к себе.

– Ты говоришь загадками, мне это не нравится. Но плохое предчувствие есть и у меня, хотя я и не цыганка. Поцелуй меня, Сережа, быть может, дурные мысли пройдут…

Любовное свидание затягивалось, ее могли хватиться. Но в его объятиях она забывала обо всем. Соболинский не торопился, словно знал, что добыча никуда уже не денется. Его губы изучали ее не спеша, он откровенно наслаждался каждой частичкой ее существа.

Наконец Шурочка от него оторвалась. Поднялась, поправила платье и вытерла губы.

– Я буду у вас сегодня вечером, – потягиваясь, сказал Серж.

– Отец злится. Ухаживай за кем-нибудь из сестер, иначе ты меня больше не увидишь.

– И за кем же? – усмехнулся он.

– За Долли. Она глупа.

– Но мне этого мало, – он взглядом указал на ее грудь, – я хочу видеть тебя сегодня ночью. Выходи в сад. Я буду там. Я приметил у вас в саду белую беседку…

– Завтра, – сказала она, заливаясь краской.

– Хорошо. Пусть завтра. Но я буду там и сегодня. Ночью. Отныне я всегда буду там, где ты.

Шурочка погрустнела. Зачем он врет? Но пусть в ее жизни будет хотя бы одно лето счастья, а дальше… Дальше уж как-нибудь. Они поцеловались на прощанье, и она поскакала домой. Соболинский опять смотрел ей в след и на этот раз не улыбался. Лицо его было задумчивым.