Текст книги "Откровение"

Мы с Максом часто путешествовали на юг Германии, в Штутгарт. Было очень-очень красиво, я всегда безумно любила, когда Макс был за рулем и мы с ним разъезжали по Германии, это было просто великолепно. Заработав огромные деньги и успокоившись, брат Максимилиана Карл, как и все в семье, тоже стал артистом и со своей последней женой Стефани часто давал интересные спектакли в очень красивых местах. В основном это происходило в дорогих отелях, поэтому все было здорово, изумительно и весело.

Все самое интересное случалось летом, потому что в конце лета проходил Зальцбургский артистический фестиваль. Боже мой, фестиваль в Зальцбурге, как же это восхитительно! На него приезжали все звезды, принимали участие лучшие оперы, симфонические оркестры, драматические спектакли… Там были все, насколько это великолепно! Макс играл в Зальцбурге одну из главных пьес всех времен и народов. Он стоял на сцене в Ieder Mann (на сцене – трудно сказать, потому что это было на ступеньках перед огромным костелом, который замыкал собой огромнейшую площадь). Там помещалось 11 000 посетителей. Билеты достать было невозможно. И очень часто, когда шел дождь, ни один человек не покидал спектакль: зрители раскрывали свои зонтики и продолжали наслаждаться действием, такое это было невероятное событие. На фестиваль в Зальцбурге съезжались люди из разных стран, особенно немецкоговорящие, и это было просто невероятно. Я всегда была влюблена в Зальцбург, город поэтов, музыкантов, любви, мечтаний, денег. Именно там был рожден Моцарт. Его дом до сих пор очень почитается в Зальцбурге. Я думаю, что Зальцбург – это действительно жемчужина Европы. Иногда мы останавливались в центре города, в отеле Golden Dear («Золотой олень») с самым вкусным рестораном. Ресторан надо было бронировать заранее, чтобы сидеть в нем и встречаться со всеми крупнейшими звездами.

Макс был очень известным, с ним было непросто ходить по улицам, и к тому же он был сумасшедшим отшельником, ему надо было спрятаться от всех, закрыть голову, чтобы его никто никогда не видел. Поэтому мы останавливались в изумительном отеле в австрийском стиле недалеко от центра, но в горах, с таким сумасшедшим видом на озеро, что я вам даже не могу передать – просто дыхание захватывало от этой красоты и уникальности. Боже, какие там были завтраки, какой прекрасный терпкий кофе! Его приносили в настоящих серебряных кофейниках. Как нас там залюбливали, перед Максимилианом все просто ползали, его одухотворяли, его обожали, его любили, согласны были для него сделать все.

Но самое интересное, что я хочу рассказать вам, это огромный секрет. В то время в Зальцбурге каждый год проходили концерты трех величайших теноров планеты: Лучано Паваротти, Пласидо Доминго и Хосе Каррераса. Макс дружил с Пласидо Доминго многие годы. Я никогда не забуду, когда в Праге на день рождения моей дочери Настеньки (мы отмечали ее 10 лет) пришел Пласидо Доминго и спел ей Happy Birthday. Настенька не понимала, кто такой Пласидо Доминго, но для меня, господи боже мой, это было событие, которое я вспоминаю всю мою жизнь.

А теперь секретная история. Итак, эти три великих тенора и Максимилиан Шелл больше всего на свете обожали играть в футбол. У меня вообще такое ощущение, что они все ездили в Зальцбург только для того, чтобы секретно сыграть в футбол, – им всем было наплевать на эти концерты, футбол с утра был самым главным. Вы не можете себе представить, какое удовольствие я получала, когда смотрела на этих людей, особенно на Паваротти, бегающего с мячом! Он был такой юркий и шустрый, я не могу вам передать. И, конечно, футбольные матчи – это, наверное, самое знаменательное, самое великое и самое удивительное, что я помню в любимом Зальцбурге.

Я впоследствии часто возвращалась в Зальцбург посмотреть самые лучшие спектакли, но город без Максимилиана был совсем другим Зальцбургом.

Крестьянка Густи про деньги и хлеб. Еще одно Рождество с горой подарков

Зато какое Рождество, боже мой, какое Рождество мы справляли в Австрии, просто невероятно! Это была великолепная традиция. К нам приезжал наш менеджер Рохос, один из пяти сыновей нашей крестьянки Густи из семьи Мюнцеров. Мюнцеры жили на вершине горы рядом с семьями Шеллов целыми поколениями и обслуживали их. Так что это были наши родные и близкие люди.

Я так обожала Густи, она мне напоминала мою бабушку, я училась у нее мудрости, хваткости, ловкости и всему, чему только можно. Это была одна из моих самых любимых женщин на планете. Ей было много лет, и она действительно очень напоминала мне мою бабушку, только моя бабушка была, конечно, гораздо чище, свежее и аристократичнее. Но это все не имеет значения.

Помню, мы один раз говорили с Густи про деньги, я ей пыталась объяснить, что в СССР я много зарабатываю. Она ответила: «Не говори мне про эти глупости, я в этом ничего не понимаю. Ты мне лучше объясни, сколько килограммов сахара и муки ты могла бы в месяц купить на эти деньги? И тогда я смогу понять, о каких суммах ты рассказываешь». Это было так потрясающе. И такой интересный урок для меня.

На нашей божественной ферме все было настоящим. Там росла своя картошка, свои овощи-фрукты, там крестьяне пекли собственный хлеб. И там были, конечно же, животные – в том числе и те, которых забивали на мясо. Этого я не любила. Я уходила далеко, меня никто не мог найти, когда это происходило.

Жизнь была настолько удивительной, что об этом можно было только мечтать. Ягоды в саду, земляника на полях – ходи и собирай ее бидонами. Грибы росли, белые поросли. Вышел из избушки – собрал гриб…

Но я хотела бы перенестись к еще одной истории Рождества. Менеджер поместья, Рохос, приезжал в канун Рождества в наш дом на специальной машине с огромным кузовом. Мы с Максом, а иногда с Митей и Настей садились в нее и ехали глубоко в лес, на самую вершину горы. Там мы долго выбирали дерево – то самое, которое шло на заклание. Оно должно было быть большим и красивым, потому что ставилось на второй этаж высокого деревянного дома Марии, где мы все отмечали Рождество.

И когда это дерево изумительной красоты появлялось в доме, все озарялось удивительным запахом хвои и светом настоящих свечей. Максимилиан обязательно закреплял на ветвях малюсенькие красненькие свечи на заколочках, а я все время думала: «Господи, какое безумие! Если все это заполыхает, мы все сгорим, не успеем даже из дома выскочить». Тем не менее это было только так и никак по-другому. В результате через большие скандалы я пробила, чтобы рядом с елкой всегда стояло огромное ведро, полное воды. Так и стали делать.

Дерево украшали очень красивые игрушки, старинные и ценные, часто соломенные, ручной работы. Макс очень любил делать снежинки, как в СССР, когда их вырезали ножницами, и все было настолько натурально, насколько это только могло быть. А потом появлялась гора подарков. Этого я абсолютно никогда не понимала. Кто же мог все это купить, открыть и организовать? Это было, конечно, чудо. Подарков было такое количество, что они иногда были выше самой елки. У Максимилиана было огромное количество секретарш, поэтому он мог это сделать.

И вот наступало 24-е число. Я и сейчас, когда пишу эти строки, вся там, в Австрии, и вспоминаю, как это было трогательно, по-семейному, как это было красиво, как дети открывали подарки, а мы радовались. А потом и взрослые открывали подарки, которые мы покупали друг другу целый месяц, в беготне.

Вернемся назад во времени. Как же случилось, что Наташа Андрейченко, дочь властной мамы Лидии Васильевны и отца-дружочка Эдуарда Станиславовича, стала Натальей Шелл – женой Максимилиана Шелла?

И кто помог им встретиться?..

5. Семья Михалковых-Кончаловских

Первая встреча на лестнице. Съемки «Сибириады» и сцена изнасилования Насти

Вся семья Михалковых-Кончаловских – потрясающие, удивительные люди, прирожденные аристократы из древнего дворянского рода, который известен со времен Ивана Грозного (XVI век). Вряд ли в России сейчас найдется более известный род с таким же числом выдающихся и талантливых людей – среди них есть воины, политики, культурные деятели, и в каждую эпоху – приближенные к монархам. Род Михалковых связан и с Л. Н. Толстым, и с Н. В. Гоголем, и с М. Ю. Лермонтовым… А Наталья Петровна Кончаловская, жена Сергея Владимировича Михалкова, ведет свой род от художников В. И. Сурикова и П. П. Кончаловского. Но о ней рассказ будет позже…

Так вот, моя встреча с Андреем Сергеевичем Кончаловским произошла на лестнице киностудии «Мосфильм». Я помню, что я была в кабинете Сергея Федоровича Бондарчука, мы обсуждали фильм «Степь», в котором я принимала участие. И после этого я, круглоплотненькая, широкощекенькая, вышла из его кабинета и стала спускаться вниз.

На лестнице стоял мужчина, очень красивый. Он сказал мне: «Я хочу вас снимать в своем фильме». Это был Андрей Сергеевич Кончаловский. Позже у нас случился мимолетный роман (я думаю, что с Кончаловским у всех актрис случался роман, это было нормальным явлением).

Никогда не забуду своего ощущения. Я была очень молодая, стеснительная. Но он был галантным, настоящим джентльменом. Очень красиво ухаживал, возил на своей вольво по Москве (я до этого никогда не ездила в иномарке). Это было удивительно. Мы приезжали в квартиру бабушки на Коровинском шоссе, в хрущевку. Это было так далеко, и я страшно смущалась, иногда для раскрепощения выпивала рюмочку-другую чего-нибудь горячительного. Как-то раз он пригласил меня поехать с ним в Ленинград. Это было ошеломительно. Впервые я путешествовала в вагоне СВ, где в купе были только две постели.

А однажды мы встретились в коридоре с Леночкой Кореневой. Для меня это было божество, я ее настолько любила после «Романса о влюбленных». Просто богиня, я считаю. Она пробегала мимо и, окинув меня взглядом с головы до ног, конечно, сразу же все поняла. Ленка переживала по-настоящему. Их связывала серьезная жизнь, и отношения, и творчество… А наш роман с Андреем Сергеевичем закончился так же быстро, как и начался. Я немножечко попереживала, потому что он вдруг появился на киностудии «Мосфильм» с актрисой Лив Ульман, очень большой звездой, шведкой, которую он и снимал потом в фильмах. И сказал мне, что влюбился, когда полетел в Швецию. Поначалу было больно, как-то очень уж скоропостижно все случилось, но ничего.

Андрей Сергеевич сразу предупредил, что подготовка к фильму будет очень серьезная и большая. Надо сказать, что в картине был просто божественный актерский состав: и Людмила Гурченко, и Никита Михалков, и Сергей Шакуров, и Охлупин, и Виталий Соломин, и Елена Коренева – это восторг, не передать словами. Кончаловский приказным тоном сообщил, что все обязаны посещать скрининг, показы фильмов. Мы просмотрели всю русскую классику, начиная от «Броненосца „Потемкин“», и всю французскую и американскую классику. Мне тогда было всего 19 лет, и просмотр таких шедевров, как «Охотник на оленей» (The Deer Hunter) или «Пролетая над гнездом кукушки» с Джеком Николсоном, конечно, произвел на меня совершенно потрясающее впечатление. Показ происходил в небольших проекционных комнатах с красивыми креслами. Иногда в проеме двери возникал свет и в зале появлялся сам Андрей Тарковский. Он обязательно смотрел какие-то кусочки, потом бегом-бегом покидал нас и шел к себе в павильон, где у него были съемки.

Таким образом уже 19-летней студенткой я оказалась на киностудии «Мосфильм». Тогда это трудно было себе представить. Но ведь до поступления во ВГИК (Всесоюзный государственный институт кинематографии) я училась одновременно в университете имени Ломоносова и в трех школах: образовательной, музыкальной и балетной. Справлялась же с программами! Может быть, именно потому Бондарчук мне разрешал сниматься, что он понимал: я выдержу все.

«Сибириада» стала моим пятым фильмом. Первым была «Степанова памятка» по сказам Бажова (киностудия «Ленфильм»). Вторая картина – «Колыбельная для мужчин» (киностудия им. Горького). Третья – «Долги наши» (снова легендарная киностудия «Мосфильм»). И четвертая работа – фильм «Степь» с Сергеем Федоровичем Бондарчуком. После этого, летом, мы начали съемки «Сибириады».

Помню, как однажды Кончаловский сказал, что устал от наших актеров, которые выходят на площадку совершенно неподготовленные, им надо все объяснять, рассказывать, вести на площадке, как детей. Самыми «играющими» он считал американцев. Говорил, что в Соединенных Штатах актер приходит на площадку готовым, с ним вообще ничего не надо обсуждать, он знает текст и по команде «Начали» или «Мотор» сам включается в процесс игры. Я тогда безумно испугалась, потому что к таким профессионалам точно не принадлежала. Андрей Сергеевич возился со мной очень много. Господи, благослови его! Это невероятно. Он мне рассказывал, как играть. Помню, как он Павла Кадочникова учил проводить клубникой по моим губам, чтобы это было сексуально. Он все время объяснял, что надо делать, он возбуждал актеров (и мужчин, и женщин). Он поистине творил на площадке чудо.

Никогда не забуду, как мы снимали сцену изнасилования Насти Охлупиным в сарае. Были такие подробности… Например, когда он на мне разрывал рубашку и бросал меня на сено (дальше «стоп» и монтажный стык), Кончаловский-режиссер подходил ко мне на одну секунду, трогал мои соски, возбуждая их, и сразу же кричал: «Камера!». Это происходило в присутствии всех остальных, и я очень стеснялась, но понимала, что если просто разорвать рубашку и бросить, то ведь ничего не происходит. Для меня, конечно, вот это было постижение чего-то нового, неведомого. Но результат-то какой, какой сумасшедший феноменальный результат, просто потрясающий!

Съемки в «Сибириаде» стали огромной актерской школой для меня. И я страшно благодарна режиссеру Кончаловскому – как же многому он меня научил. Конечно, я была просто рыхлым мягким тестом, ничего не понимающим, но я всегда любила учиться, я воспринимала, впитывала, чувствуя, что это не просто съемки, а создается настоящее искусство.

Я научилась слушаться режиссера. Бывает, конечно, что режиссеры не очень интеллигентные, умные, гениально творческие, таких и слушать как-то не хочется. А Андрей Сергеевич – это было погружение в истину, это была настоящая потрясающая школа. Это было очень интересно. Кроме того, я ведь работала с настоящими киногигантами нашей страны.

Катание в садовой тачке и урок от семьи аристократов

А после съемок, В доме Кончаловских на Николиной Горе часто проводились удивительные вечера, проходили потрясающие тусовки. Никогда не забуду мать Андрея Сергеевича, Наталью Петровну. Я ее так любила, эту удивительную, благороднейшую, наикрасивейшую, наидобрейшую женщину. Чего стоит одна только ее песня «Мы руки матерей запомнили навечно…». Господи, благослови ее. Так случилось, что мы с Натальей Петровной хорошо общались. И почему-то она ко мне проявляла серьезную симпатию.

И тем не менее хулиганила я у них на территории очень сильно. На Николиной Горе были расположены два дома. Первый принадлежал Никите Михалкову и Андрею Сергеевичу Кончаловскому (у Кончаловского был второй этаж, а у Никиты – первый). Когда у нас были отношения, я часто приезжала к Кончаловским на второй этаж, поэтому мы и познакомились с Натальей Петровной.

А второй дом был из чистого дерева, бревенчатый такой, красивый. В нем хранились божественные произведения искусства, картины Петра Кончаловского, художника, отца Натальи Петровны, и т. д.

Во время вечеринок удивительный красно-бронзовый напиток из хрустальных графинов лился рекой. Это была так называемая «кончаловка» – водка, настоянная на черной смородине, их семейный секрет. Наталья Петровна всегда предупреждала гостей о том, чтобы они были аккуратны, что это не вино, это водка! Но было так вкусно… Никто просто не мог поверить, что пьет не сок, ведь не ощущалось никакой крепости. Совершенно случайным образом напивались абсолютно все, даже не желая этого. А потому можно себе представить, что происходило…

Например, в один из вечеров у Андрея Сергеевича и Никиты Сергеевича гостил Николай Двигубский, художник, хороший друг Кончаловского, с которым они снимали «Сибириаду» (он жил, вообще-то, в Париже, но в тот момент находился в СССР, потому что только женился на Наталье Аринбасаровой и начал воспитывать сына Андрея, Егора Кончаловского). Все хорошо выпили. С нами была одна из жен Андрея Сергеевича, француженка по имени Вивьен. То же самое было и с ней. Да и я была не в лучшем виде. Но к моменту, когда ко мне подошла Наталья Петровна, я была еще ничего. Она внимательно меня осмотрела, подошла очень близко и сказала на ушко: «Ребенка уведи отсюда, пожалуйста, немедленно за ворота, идите гулять на речку или на пруд». Я схватила Егора Кончаловского, которому тогда было лет 11, и мы с ним пошли гулять. Я не думала даже, что он ребенок, он был очень умный, очень красивый, образованный, воспитанный мальчик.

Мы просидели у реки очень долго, о чем-то с ним говорили, а потом вернулись. Егор пошел спать, а я решила, что можно бы и жахнуть стаканчик сока под именем «кончаловка»… И шоу началось.

Возле меня оказался Сергей Капица, академик, профессор. То, что было дальше, мне уже потом рассказывали Андрей Сергеевич и Никита, умирая от смеха. Капица, будучи тоже в невменяемом состоянии, посадил меня на огромную садовую тачку и возил по всему огромному саду. Мы мяли цветы, кричали как сумасшедшие… Два раза из дома появлялась Наталья Кончаловская и просила прекратить это. Но я, конечно, ослушалась.

Бардак продолжался. Дело дошло до того, что я захотела покататься на жигулях академика. Он спросил: «А ты вообще умеешь водить машину?» Я сказала: «Ну конечно, я в совершенстве вожу машину». Села за руль и поехала прямо в ворота, разбив их. Раздался страшный треск. Опять, бедная, выскочила Наталья Петровна, а Андрей Сергеевич и Никита (оба в трусах) стояли и наблюдали за этим шоу. Они видели, как я с грязными, абсолютно черными руками лазила по земле, собирая какие-то цветы для Натальи Петровны.

Кончаловский тогда рассказывал, как он сказал Никите в это время про Капицу: «Смотри, смотри, он думает, что она сейчас ему даст. Ха-ха, ты от нее дождешься, чтобы она тебе дала, ха-ха-ха».

И все это происходило, пока Наталья Петровна не вышла в третий раз и не сказала: «Так, Наташа, немедленно в дом, прекратите хулиганить и закройте ворота, пожалуйста. Ворота закрыты?» – «Конечно, Наталья Петровна, ворота закрыты». А ворота, сломанные, лежали на земле.

Спала я в ту ночь в великолепной комнате со старинным портретом какого-то великого русского поэта, чуть ли не Лермонтова. Меня разбудили стуком в дверь. Я очень боялась спускаться вниз, предчувствовала, что будет неладное. И самое страшное, что у меня не было возможности вечером помыть руки. Они были черные-черные, до самых локтей.

Когда я все же спустилась вниз, за столом сидели Наталья Петровна, Никита Сергеевич и Андрей Сергеевич. Они не обратили на мой приход никакого внимания. Это был потрясающий спектакль. Они вели беседу на французском языке, а меня просто не существовало. Я не знала, что делать. И сразу вернулись ко мне мое стеснение, мой страх, которого не было, когда я пила.

И я опять вспомнила свою жестокую маму. Меня начало трясти, я заплакала. Было так стыдно! Я просила прощения, но никто абсолютно не обращал на меня никакого внимания. Эти красивые аристократичные люди продолжали свой завтрак и разговоры на французском. Вы знаете, это был настолько удивительный воспитательный момент. Я этого не забуду никогда.

Выпускной, «Сибириада» и Эрик Маркович Вайсберг. Голые купания в реке

Вообще, Андрею Сергеевичу я доставила огромное количество хлопот и неприятностей своим сложным (буйным и страстным) характером во время съемок. Так, помню, случилось мое исчезновение на три дня, которое мне никто не мог простить. Дело в том, что у нас был выпускной вечер во ВГИКе (ведь «Сибириада» снималась несколько лет, в этой картине четыре серии). И вот после выпускного мы, естественно, поехали праздновать к одной из наших студенток, которая жила тогда в квартире на Старом Арбате, в Мясниковском переулке. Ирина Бразговка. (Кстати, в дальнейшем у Кончаловского был роман и с ней тоже.)

А фильм снимали в городе Калинине, в трех часах езды от Москвы. Я загуляла так, что забыла совершенно о съемках. А пропустив один день, уже не понимала, что мне делать. Думала, что вообще не поеду, потому что было очень страшно.

В то время я была влюблена до умопомрачения в продюсера картины, великого Эрика Марковича Вайсберга. И Андрей Сергеевич кричал на него страшным голосом: «Это твоя баба, уходи с площадки, езжай куда хочешь, ищи ее!» Был объявлен розыск. Каким-то образом Эрик Маркович нашел этот адрес. Мои однокашники (весь курс) успели предупредить меня, что поднимаются люди из съемочной группы. Я не знала куда бежать. Схватила какой-то матрас и села под письменный стол (раньше были такие, с двумя тумбами по бокам), накрывшись этим матрасом. Поэтому меня не смогли найти.

Но после двух суток я поняла, что надо идти сдаваться. Не помню, как это случилось. Наверно, я позвонила на киностудию «Мосфильм» в кабинет продюсера фильма Эриха Марковича Вайсберга и сказала, где нахожусь, призналась: «Ты был прав, когда ты приезжал, я пряталась. Надо везти меня на съемку». Он был так счастлив, потому что артисты ждали. Они, конечно, высказали мне свое «фи», но больше всех возмущался Никита Михалков. В то время он уже был великолепнейшим режиссером и снял фильм «Свой среди чужих, чужой среди своих». И он кричал своим

красивым голосом: «Я никогда, никогда не буду тебя снимать, запомни это!» Надо сказать, что Никита Сергеевич держал свое слово несмотря на наши дружеские отношения. Я всегда его очень любила, всю семью любила – и Танюшу, и детей, – да я и сейчас всех люблю.

Еще был случай, уже в городе Калинине, когда нас пригласили в какой-то дом. Честно говоря, хозяйка дома была очень неприятной женщиной огромных размеров, злая. У нее была большая трехкомнатная квартира в каком-то доме практически на Москве-реке. И мы пошли втроем: Саша Панкратов, господин Кадочников (величайший-величайший актер, очень красивый мужчина, даже в свои 64 года) и я.

Все хорошо выпили. И вот эта женщина стала заманивать Кадочникова к себе в спальню. А он безумно-безумно этого не хотел, буквально руками держался за дверь, чтобы его не затолкнули внутрь. Такой интеллигентный, воспитанный человек, стройненький, худенький, и такая гора на него надвигалась. Помню, я схватила его за руку, боком надавила на эту тетку, и она, пьяная, упала в спальне, а мы с Кадочниковым побежали.

Уже было утро, рассвет, появлялось солнце. И мы почему-то кубарем скатились вниз с крутого холма, на котором стоял дом. Решили поплавать, разделись догола… Пока летели вниз, а потом плавали, так шумели, что разбудили весь район. Приехала милиция и выловила двух голых золотых рыбок. Кадочников кричал, что он народный артист Советского Союза, который играл Мересьева, а милиция смотрела на него и говорила: «Да вы хулиган, а не Кадочников, вы сейчас с этой, непонятно кем…» А я пыталась закрыться как-то, мы же голые. Нас отвезли в участок и сказали, что нам дадут по 15 суток за хулиганство.

Выручил опять Никита Сергеевич: «Я сейчас все сделаю, все организую, договорюсь». Он едет в участок и объясняет, что это действительно Кадочников, а с ним действительно артистка, и что мы снимаем фильм, забирает нас и везет на площадку. Естественно, когда мы появились, с нами опять никто не разговаривал, потому что мало того, что мы сдвинули график и нас ждали люди, еще и, ко всему прочему, такие неприятности,

Да, в 1975 году в России алкогольные возлияния были просто частью жизни. Люди собирались вместе, съемки происходили всего лишь семь часов в сутки, максимум восемь, не как сейчас, 12-14-16 или вообще 24 часа. Артисты много общались друг с другом, и выпивка была настолько привычна и естественна – как пойти поужинать. Поэтому вот такие истории иногда происходили на съемочных площадках.