Текст книги "Откровение"

Влюбленность и приезд в Сибирь «Я просто хочу тебя поцеловать…»

Я уже упоминала, что на съемках безумно влюбилась в продюсера фильма Эрика Марковича Вайсберга. Он был гораздо старше меня, где-то на 23 года. Это был очень красивый мужчина, порядочный, воспитанный человек, джентльмен. Он ничего не предпринял для того, чтобы у нас случился роман. Просто в один из вечеров, когда я была в очень хорошем настроении и страхи, и волнения покинули меня (опять же под действием алкоголя), я очень уверенно, быстрым шагом подошла к нему, схватила за руку и просто увела на глазах у всех. Был Кончаловский, были все. Итак, это произошло, но не по его инициативе.

Хочу сказать, что человек он был очень семейный, приятный и очень порядочный. Я никогда не забуду, с какой любовью и восторгом он говорил о своих детях, о Марюсе, которому тогда было пять лет (он его называл «мой любимый батон»), и Юргасе, который был постарше. В дальнейшем я встретилась с этими ребятами уже в Лос-Анджелесе. А в то время он мне сразу сказал, что семья для него – это святое. Никогда не забуду, как мне было грустно и как я по-детски тупо ревновала его, когда он однажды признался, что его жена Данга сказала ему: «Надо же, какой у тебя, однако, хороший тренер появился». Это мне объяснило, что Эрик Маркович продолжал свои отношения с супругой.

Но во время съемок «Сибириады» моя влюбленность так хлестала меня по щекам и не давала спокойно жить, что, когда снимали в Сибири, я решила полететь на съемки (хотя в третьей и четвертой сериях не участвовала), чтобы сделать Эрику сюрприз. Я прилетела глубокой ночью, села на какой-то огромный тяжелый грузовик (с такси тогда, да еще ночью, было очень плохо) и уговорила водителя везти меня в эти дебри. Мы ехали с ним 1,5 часа по разбитой дороге, которая нас бросала слева направо и справа налево, но доехали до этой гостиницы. Ранним утром я постучала к Эрику в номер и сказала: «Я ничего от тебя не хочу вообще, я просто хочу тебя поцеловать. Я приехала для этого». Я просто его поцеловала и вышла из комнаты, потому что внизу люди уже собирались для завтрака. Боже мой, что же было с Андреем Сергеевичем Кончаловским, когда он увидел меня. Мне показалось, что он даже взревновал чуть-чуть.

Самый счастливые времена моей жизни, когда я могла быть на природе. Ветер дул навстречу нашему счастью, мы с моим папой и с моей двоюродной сестрой Мариной сидели на стогах сена, которые так пахли! Фото сделано в нашей деревне, в Подольнихе, на Пестовском водохранилище

Мой папа

Моя мама

С моей мамой – бабушкой

Четыре поколения. Москва

Великая русская женщина – моя бабушка в возрасте 96 лет

С моей бабушкой

Господи, бедная «Сибириада», чего у нас только не было, как они со мной мучились… Спасибо большое, что все прошло и что все как-то нормально друг к другу относятся и любят друг друга. Это невероятно.

«Серый волк» Кончаловский и споры о богатом муже

И вот Каннский фестиваль, где мы представляли картину «Сибириада». Специальный приз. Присутствовали министр кинематографии Филипп Тимофеевич Ермаш, Андрей Сергеевич Кончаловский, Никита Сергеевич Михалков, Людмила Гурченко и я.

После премьеры были встречи с великими режиссерами, продюсерами. И все, конечно, подходили к Андрею Сергеевичу и спрашивали про меня, потому что сцена в конце первой серии, когда Настя после попытки изнасилования убегает из деревни раз и навсегда, бежит к реке, еле придерживая разорванную рубашку, снята Андреем Сергеевичем просто гениально. Моя грудь летала из стороны в сторону, и это производило на мужиков такое впечатление, что они просто охреневали, потом бежали к Кончаловскому и говорили: «Я женюсь на ней, я женюсь на ней».

И вот был момент, когда Кончаловский мне сказал: «Так вот, ты молодая, жизнь впереди, 21 год, надо выйти замуж за богатого иностранца и делать все что хочешь». Я удивилась: «Как это так? А как же влюбленности мои? А как я вдруг? Как это, просто так продать себя или что? Я же могу влюбиться, я же такой человек, мне же необходимо…» – «Ты что, дура? Да ты покупать себе будешь любую любовь».

Я помню эту фразу. Тогда я была возмущена, сказала, что он нехороший, как так можно говорить со мной: «Вы как серый волк рассуждаете, я этого не понимаю». Мы даже повздорили. Я была молодая. Но интересно, что потом жизнь сложилась так, как ее предрекал Андрей Сергеевич Кончаловский. Я ведь для этого ничего не сделала.

Именно Андрей Сергеевич подсказал режиссеру и продюсеру NBC Лери Шиллеру взять меня в фильм «Петр Великий» на роль царицы, первой жены царя Евдокии Лопухиной. Да… И чего только не случается в жизни. Я очень уважаю Андрея Сергеевича. Он умница. Спасибо ему большое за весь опыт, за все знания, которые он мне передал. Даже к нетрадиционным методам лечения, призванным помочь организму самоисцелиться, приучил меня именно он. При заболеваниях он ничего не ел, никогда не принимал никаких таблеток, просто пил замечательный чай с медом и большим количеством лимона. А вообще, он был здоровяком.

Помню, когда меня везли на киностудию «Мосфильм» и я спрашивала: «А где Андрей Сергеевич?», мне говорили: «Да он сейчас бежит по мосту в сторону набережной Тараса Шевченко. Мы только что проезжали, видели». Это было невероятно. Он настоящий мужчина. И до сих пор выглядит настолько роскошно, настолько молодо. всем в пример. Я просто преклоняюсь перед этим человеком. Он работает, создает уникальные произведения, он активен и красив в свои 87 лет. Обожаю и благодарю.

6. Ночь. Смерть. Кладбище. Смертельное сражение за целомудрие

Съемки и учеба во ВГИКе по ночам. История о первой рюмке. Возвращение к жизни

Очень не хочется возвращаться в те годы. Это история о трагедии, которая случилась со мной в возрасте 19 лет, за которую два тринадцатилетних подростка были осуждены на 18 лет строгого режима. Плюс еще взрослый таксист…

Наверное, вы можете себе представить, что все было очень серьезно – иначе бы никто не отправил подростков в лагерь строгого режима, из которого не выходят.

Итак, мне было 19 лет. Поступив на курс Бондарчука во ВГИКе в 17-летнем возрасте, в 1973 году, я пахала как лошадь и была единственной студенткой, которой Сергей Федорович разрешал сниматься в кино, – мне и Андрею Ростоцкому.

Это абсолютно феноменально. Видимо, он знал, что я пахарь и трудоголик, что на меня можно положиться. Более того, когда мы с Сергеем Федоровичем и итальянцами снимали «Тихий Дон», к нему обратились американцы с просьбой отпустить меня на съемки фильма «Сталин» в роли жены Сталина Надежды Аллилуевой – и Бондарчук согласился. Сказал: «О да, эту отпускайте, она все успеет, она везде все сделает». Но господа продюсеры, итальянские макаронники, не только своровали весь бюджет фильма и положили гениальное произведение киноискусства на полку, но и не допустили меня сниматься, заявив, что у них играют только большие артисты, удостоенные «Оскара».

Мой первый фильм «Степанова памятка» был снят на киностудии «Ленфильм» по сказам Бажова «Хозяйка Медной горы» и «Малахитовая шкатулка». Я снималась в роли красавицы Танюшки, малахитовых дел мастера, которая была неподкупна… В один момент она даже обращается к императрице с такими словами: «Ты уж не серчай на меня, государыня-матушка, только зря мой батяня старался, не стоят все твои господишки того, чтобы по папенькиной комнате (малахитовая комната в Зимнем дворце, понимаете, да?) за милую душу разгуливать. Велика твоя сила, да есть сила и посильнее…» И Танюшка растворяется в малахитовой стене.

С этим фильмом связано очень странное событие… Мы снимались вместе с моим партнером Игорем Костолевским. Мне было 17 лет, и вы можете себе представить, что я в него влюбилась до безумия, до беспамятства. В то время он уже закончил съемки в фильме «Звезда пленительного счастья» и был супергероем, суперкрасавцем, суперлюбовником, называйте как угодно. Какой он любовник, я не очень помню, но роман у нас был серьезный. Так вот, съемка-то проходила на киностудии «Ленфильм», и я должна была (спасибо, что я пловчиха) погрузиться в бассейн с черной водой. Потом этот кадр обрабатывали так, чтобы все выглядело, словно я растворяюсь в малахитовой стене. Очень красивая сцена и эмоционально очень сильная. Воду обещали сделать 36,6 градуса. На дворе январь, страшный холод, и, как вы понимаете, вода осталась ледяная.

Жили мы в то время в гостинице «Ленинград»[2]2
  Это событие описано в главе «Детство»


[Закрыть]. Я так любила эту гостиницу: с божественным видом на реку Неву, на Зимний дворец, на «Аврору». Я смотрела, как разводят мосты над рекой, любовалась дворцом, вспоминала свое детство и эпизод, как я узнала на дворцовой двери лапу орла с рубином… Я чувствовала себя дома.

Так вот, замерзла я настолько, что передать вам не могу. Когда меня привезли в гостиницу, губы были синие, мое тело тряслось. Игорь Костолевский пригласил меня вниз, в потрясающий круглый ресторан. Мы спустились, я надела какую-то шубу, сидеть не могла, меня трясло. На тот момент я еще ни разу в жизни не пробовала крепких напитков, а Игорь наливает мне рюмку водки и говорит: «Это единственная медицина, которая в этой ситуации тебе поможет. Поверь мне, я не хочу, чтобы ты пила водку, но иначе никак, посмотри на себя, тебя трясет, ты заболеешь так, что сорвешь остальные съемки». Он был прав. А мы должны были скоро уезжать в Москву, я же в это время училась во ВГИКе и не могла пропустить лекции Сергея Федоровича Бондарчука.

Передо мной стоял граненый стаканчик с водкой, а я находилась перед огромной дилеммой. Короче говоря, стаканчик этот я осушила. Помню чувство, когда тепло разлилось по всему моему телу, – это было совершенно невероятно. Я закусила, кажется, винегретом. И должна сказать вам правду, мне это, блин, понравилось! Все мои страхи, мое стеснение, моя скромность, плеткой вбитая мамой, куда-то растворились, я стала такой бодрой, смелой, я стала говорить громко и никого не боясь. И вдруг я говорю Игорю: «Ну-ка, давай второй стакан-то мне наливай», – приказным тоном. Игорь наливает. В результате мы с ним хрюкнули бутылочку и спокойненько поехали на Ленинградский вокзал. Сели в поезд «Стрела», который отправлялся в 23:55 и приходил в Москву в 08:30. Мы ехали в СВ, и жизнь блистала всеми своими красотами и роскошествами.

На втором курсе я снималась одновременно в фильме «Колыбельная для мужчин» (киностудия им. Горького) и в картине режиссера Яшина «Долги наши» (киностудия «Мосфильм»). В обоих фильмах я играла главные роли. И как я все это успевала, я не знаю, потому что съемки были связаны с частыми поездками, а во ВГИКе нужно было заниматься техникой движения, фехтованием, верховой ездой, танцами, у нас была философия, политэкономия… Честно скажу, не знаю, как я все это организовала. Помню, что экзамены мне приходилось сдавать педагогам один на один, поэтому шпаргалки засунуть было некуда, И как я через все это проходила, я не понимаю до сих пор… Но Бондарчук был прав. Каким-то образом я успевала все совмещать. И хочу поблагодарить Сергея Федоровича за такую веру в меня…

И вот трагическая ситуация, к которой я должна нас с вами подвести, случилась непосредственно из-за моей занятости. График у меня был невменяемый, поэтому я очень благодарна всем моим друзьям, коллегам, партнерам, студентам, что они подстраивались под меня и готовы были репетировать до глубокой ночи.

Все случилось 27 декабря, в страшный мороз. Я вышла из Института кинематографии в 22:30. Я помню точное время, потому что нас уже «выгоняли палками», закрывая входную дверь в здание. Я уже зарабатывала очень большие деньги и всегда могла позволить себе такси – ехать-то далеко, от ВДНХ до Долгопрудного. Я попрощалась с ребятами, они проводили меня до стоянки такси, помахали рукой, пока я садилась в машину,

И вот здесь снова случился момент, когда я услышала голос Вселенной и моей интуиции, но мое стеснение победило. Я до сих пор помню номер того такси – 1185 ММТ. Можете себе представить, я как будто сфотографировала его. Я двинулась, чтобы открыть заднюю дверь, но вдруг, о чудо, таксист наклоняется и открывает для меня дверь переднего сиденья. А это СССР, 1975 год, мне так непривычно… Я стою и не могу сделать шаг, я не хочу ехать на первом сиденье. Ночь, мне страшно. И тем не менее мое стеснение перебарывает интуицию и зов Вселенной. И я сажусь рядом с водителем. Мы едем. Разговариваем о чем-то несущественном, абсолютно не помню, о чем. Я рассказываю ему, что я студентка, что у нас репетиции поздно заканчиваются. По глупости сказала, что учусь на актрису. А на тот момент бытовало мнение, что если ты актриса, то ты, наверное, неизвестно кто, бла-бла-бла,

Так вот, мы уже в Долгопрудном, выезжаем на улицу Первомайскую. Я знаю дорогу – нам нужно ехать по прямой до конца, А водитель на большой скорости вдруг поворачивает машину налево. А слева лес и кладбище. Я говорю: «Куда вы едете? Мне надо ехать вперед, там мой дом, там». – «Я просто хочу сократить путь. Не имеет значения, как мы поедем, по улице Первомайской или по Лихачевскому проезду». Я знала, что эта дорога существовала, но это было безумием – ехать ночью через лес и кладбище!

Вот мы едем по этой страшной дороге. Потрясающая картинка. Ночь. Время где-то 23:15. Рядом только Бог и небо. Вдруг он резко останавливает машину, кладет руку таким образом, как будто меня обнимает, и блокирует дверь, чтобы я не могла выскочить. Он начинает ко мне приставать. Это так отвратительно. Гадко, грубо… Я не знаю, что мне делать. Все ужасно. Я начинаю с ним бороться…

И вдруг, о чудо, я съезжаю вниз по сиденью, а правой ногой со всей силы бью по лобовому стеклу. Он отпрянул, увидел, что стекло разбилось, и закричал: «Ах ты, сука!» И этого времени, пока он обернулся к стеклу, мне хватило, чтобы разблокировать и открыть дверь, выскочить и начать бежать по заснеженному бездорожью, сама не понимая, куда.

Кругом темно, ни одного фонаря. Я, перепуганная, убегаю на огромной скорости и… ударяюсь головой в двух парней. Вижу у них огромные ножи. Я и так напугана, а еще эти ножи. Они говорят: «Да ладно тебе, не бойся, что случилось? Мы с ножами – за елками идем». В 23:15. С ножами. На кладбище. За елками они идут. Из машины за мной тем временем выскакивает таксист, кричит: «Эта сука разбила стекло». Парни подняли свои ножи, сантиметров по 45, – и таксист бегом назад в машину, ветер свищет в разбитое стекло, он уехал.

И вот мы остаемся втроем. Я понимаю, что только стойкость духа мне сейчас может помочь. Я говорю, что мне надо выйти на прежнюю дорогу, с которой мы свернули. Объясняю ситуацию с таксистом, говорю: «Помогите мне, пожалуйста, мне надо идти, мне страшно, я одна, помогите вернуться на дорогу, может, какая-то машина меня довезет до дома…»

Они ухмыльнулись и пошли со мной: один слева, другой справа. Минут 10 идем спокойно… А дальше я ничего не помню, потому что парень слева ударяет меня в голову с такой силой, что у меня в ушах зазвенело. Я упала. Я упала и на мгновенье потеряла сознание. Когда я открыла глаза, один уже был сверху. Это так страшно, я вам не могу передать. У меня осталось только одно желание, одна мольба, чтобы не случилось изнасилования. Я, словно целомудренная девочка, должна была сохранить то, что в процессе жизни уже дарила мужчинам – но дарила в любви, в отношениях, по своей воле… И для меня в тот момент стало самым главным не перейти этот порог. И из-за этого все обернулось таким страшным образом. Они избивали меня зверски. Был выстрел. Пуля задела мне руку, и она не двигалась. Правую ладонь они разрезали ножом – она просто висела. Глаза медленно закрывались от ударов, от боли, от всего… Это продолжалось долго. Я стойко держалась.

И вдруг вдалеке проехала какая-то грузовая машина. На секунду парни испугались и вскочили, а я – не знаю, откуда взялись силы – поднялась, вся в крови, и сказала им: «А теперь, твари, вы доведете меня до той улицы, до которой должны были довести. А потом, твари, вы меня посадите в машину». Я не знаю, что это был за тон, и не знаю, откуда эти силы дал мне Господь Бог. Но я точно знаю, что они повиновались и поплелись впереди меня, а я плелась за ними по этому заснеженному страшному бездорожью. Была почти полночь.

Когда мы подошли к трассе, они снова начали меня избивать, били и били, а потом оплевали меня и ушли, исчезли. Идти я больше не могла. Я начала ползти. Я ползла по сугробам, по снегу, а за мной лился ручей крови. Я доползла до домика, где горел свет.

Очень смутно помню, как я начала кричать и на пороге появился дряхлый старик. У него дрожали руки. Знаете, многое можно пережить, но вот эту гадость. Старик налил мне водки, к которой я не притронулась, и начал ко мне приставать. А драться у меня уже не было сил. До конца жизни не забуду это омерзение. Я к тому моменту уже и старика-то не видела, у меня опухла вся голова. Я кричала ему: «Скорую помощь вызывай, идиот, милицию, тебя же, блядь, посадят, если я здесь сдохну, тебя посадят, идиот».

И вы знаете, он услышал меня. Он позвонил. Приехала милиция. Я уже ничего не видела. Меня нежно приподняли и повезли в Долгопрудненскую центральную больницу – по той самой Первомайской улице, по которой я должна была ехать изначально. Привезли, сдали. Сразу же вокруг начали бегать врачи, огромное количество, а больше я ничего не помню – я отключилась.

Помню только, что утром я почувствовала папины руки, его дыхание и спокойный голос: «Все хорошо, мы сейчас поедем домой». Я не знала, что врачи сделали мне небольшие операции, зашили одну руку и вторую. Как потом сказал папа, самое страшное, что он от них услышал, это: «Мы не знаем, есть ли глаза у вашей дочери. Открыть их и проверить – значит принести ей огромную боль, мы не можем этого сделать… привозите ее через неделю, мы посмотрим». Как рассказал папа, мое лицо было футбольным мячом сине-фиолетового цвета.

Я не знаю, как он смог выходить меня. Но он сделал это, и я так люблю его, преданного человека, моего спасителя! Мама в это время работала в Германии. Когда она вернулась и обо всем узнала (естественно, не по телефону, потому что папа сам ее боялся до смерти), у нас случился очень неприятный разговор. Долгое время я не могла простить ей этих слов. Потом поняла, что она, конечно, хотела лучшего, но в то время это положило конец нашим отношениям. Она сказала мне: «Ты что, сумасшедшая? Ты не понимаешь, что им надо было дать? Они бы тебя убили…» На что я ответила: «Нет уж, лучше тогда было бы умереть, а я вот выстояла. Я боролась за свою чистоту, я боролась за свое право остаться женщиной, я боролась за святость и чистоту всех женщин не только моей страны, но и всей планеты. И я победила силой духа, я выстояла, у меня есть лицо, у меня есть глаза, все заросло, мои руки работают. И теперь я имею право выбирать, кого хочу и как хочу, и я могу любить кого хочу, потому что я для себя сдержала слово, я осталась чистой».

Я позвонила Андрею Сергеевичу Кончаловскому, потому как мы уже были знакомы и летом должны были начать съемки фильма «Сибириада» – процесс подготовки шел в полной мере. Я позвонила ему и рассказала про весь этот ужас. Он сказал одну фразу: «Все ясно. Только Лурье». Я не поняла, что это означает. Он позвонил своему отцу, Сергею Владимировичу Михалкову, и нашел телефон того самого Лурье – их семейного адвоката. Этот человек представлял мои интересы в суде. Он был внимательный, мягкий, безумно дотошный. Он задавал такие вопросы, что жить не хотелось. Но мы с ним проделали эту работу. Он довел дело до суда, суд длился три дня. Обоим парням дали по 18 лет строгого режима. Как мне потом объясняли, из таких лагерей, особенно мальчишки по 13,5 года, уже не выходят. Амнистии им не дали.

Когда вынесли приговор, один из них, парень по фамилии Волков, вскочил со скамьи подсудимых, посмотрел мне в глаза и закричал: «Я мстить буду! Запомни, сука, я мстить буду». Я сидела, смотрела на него. Из глаз моих лились слезы. Просто сидела и хлопала глазами. Папа держал мою руку.

О случившемся знали мои лучшие друзья, актриса Гражина Байкштите, большая звезда СССР, и актер Андрей Ростоцкий. Также знали мои учителя, Ирина Константиновна Скобцева и Сергей Федорович Бондарчук. Другим студентам никто не рассказывал, все держалось в секрете, потому что и без того было трудно выдержать… Я очень боялась возвращаться к прежней жизни, очень боялась возвращаться на курс.

Ирина Константиновна проявила себя настолько феноменально, мы с ней были друзьями до последнего мгновенья, до последнего вздоха, мы с ней много говорили по телефону, и так случилось, что стали с ней близкими-близкими подружками. Я ей звонила, и, можете себе представить, это надо такую смелость иметь, я ей говорила: «Девочка моя любимая, Ириночка Константиновочка…» – вот так я с ней начинала разговор. Боже, какой чистоты, какой красоты, какого таланта был человек, я вам не могу передать! Вспомните ее роль в «Мэри Поппинс» – очень трудно играть комедийные роли. Позже все начали говорить, что вот Скобцева никакая актриса, Бондарчук ее сделал. Неправда. Скобцева актриса еще какая. А уж какой она божественной красоты человек, душевный, понимающий, это просто невероятно! Она постоянно мне звонила, спрашивала, как я себя чувствую. Сергей Федорович тоже позвонил один раз, предупредил меня, что я буду сниматься в фильме «Степь», – радостную весть принес. И где-то через месяц или полтора я смогла вернуться в строй. Это был третий курс.

Я вернулась на репетиции, я вернулась в институт, я вовсю начала подготовку к съемкам, я была занята так, что как будто закрыла эту главу своей книги с большим хлопком – шпомс! – и отложила в сторону, и практически забыла об этом.