Текст книги "Сколопендра"

Герои и действие романа вымышлены, совпадения случайны.

Раман написан до присоединения Крыма к России.

Глава 1

– А я вот так пойду! У меня три козыря! Что, папка, сдаёшься? Ахаха-ха-ха, ахаха-ха-ха, а-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

Больше всего меня донимал этот противный смех. Мало того, что девчонка резалась в карты с собственным отцом, она ещё и каждые десять минут по-дурацки хохотала дурацким хохотом из дурацкого мультика. Моя Маришка, ещё в школе училась, притащила как-то в дом одноклассницу вместе с кассетой с этими дрянными мультфильмами – гидроцефального вида птичка с клювом, вдвое больше её тельца, долбит дырки в чём попало и издаёт этот то ли смех, то ли победный клич – в любом случае мерзкое ржание. Мультики они крутили весь вечер, и ржание раздавалось каждые две минуты, пока у меня не лопнуло терпение. Когда лопнуло, я вежливо спросила Маришкину  одноклассницу, не заждались ли её дома. Девочка оказалась понятливая, собралась и исчезла, а Маришка тогда впервые устроила мне «бунт на корабле», вопя, чтобы я не смела выгонять её подружек.

– А мы тебя вот так и вот так! – азартно комментировала девчонка свои ходы. Со своей боковой плацкарты я её не видела, но представляла хорошо – ещё вчера, когда садились в вагон, я обратила на девчонку внимание. Крепенькая, вертлявая, на вид лет десяти и, судя по поведению, скверно воспитанная. Ну что он, папаша этот, не понимает, что ребёнок ведёт себя неприлично? А соседи по купе? Они почему молчат?

Я лежала, злилась, пыталась читать и не обращать внимания. Получалось плохо.

– Проиграл! Проиграл! Подставляй нос, папка, тебе пять щелчков! Ахаха-ха-ха, ахаха-ха-ха, а-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

Нет, это просто немыслимо! Ну как ту не обращать внимания, если вопли – на весь вагон? Я решительно поднялась с полки, нашарила тапки – не люблю скандалить, а что делать? – и двинулась в сторону развесёлой плацкарты.

Мужчина сидел у окна, зажмурившись. Девчонка, зажав несколько карт в руке, примерялась к отцовскому носу. За процессом наблюдали ещё две попутчицы: одна постарше, примерно моих лет, вторая помоложе, лет двадцати.

– Раз! Два! Три! – начала громко считать девочка, шлёпая картами папашу.

– Граждане, вы не могли бы вести себя потише? – не менее громко поинтересовалась я, вставая в проходе живым укором в непотребном поведении.

– Что? – повернулся мужчина, открыв глаза. Был он русоволосым, конопатым, с носом-картошкой, слегка покрасневшим от дочуркиных манипуляций, и с тем простецким выражением лица, которое в мужчинах меня бесит чрезвычайно. Как правило, такие простачки – из неудачников и подкаблучников, те ещё тряпки. Взгляд его стал растерянным – видимо, грозная баба, возникшая в проходе, слишком контрастировала с настроением, в котором он пребывал.

– Не могли бы вы. Проследить. Чтобы ваш ребёнок. Разговаривал потише, во-первых. И прекратил смеяться этим дебильным хохотом, во-вторых? – повторила я, чеканя слова и добавляя металла в голосе.

Разозлили! Сами виноваты.

– Простите, мы вам мешаем? – заморгал «папка». Ну точно – тряпка!

– Вы всему вагону мешаете! – сообщила я, и его простецкое лицо стало смятённым.

– Ну, за всех-то вы не говорите! – неожиданно вмешалась попутчица-наблюдательница, та, что постарше. – Мне, например, Любашина непосредственность совсем не мешает.

Надо же, она ещё и Любаша! Тёзка, значит.

– Ну, если вы игру в карты считаете детской непосредственностью, это ваши проблемы, – хмыкнула я, переводя взгляд на заступницу и всем своим видом давая понять, насколько это гадкое на самом деле занятие. Я специально подчеркнула голосом «вы» и «ваше», чтобы лучше дошло. – Но безумный хохот каждые пять минут – это уже, по-моему, серьёзное отклонение от нормы!

Женщина подобралась, собираясь что-то ответить, но тут вмешался мужчина:

– Я понял, я понял! Извините! Любаша, ты слышала? Тётя просит тебя больше так не смеяться!

– Меня? – заморгала девочка, которая наблюдала перепалку со спокойным интересом. – А почему не смеяться?

– Потому что в вагоне кроме вас с папой едут и другие люди. И многим твой хохот мешает, – объяснила я девчонке. Кажется, она не поняла, что весь сыр-бор разгорелся из-за неё.

– Ну это же так дятел Вуди смеётся! – распахнула та по-отцовски серые глаза.

В отличие от рохли-папаши на личике моей тёзки глаза смотрелись потрясающе. Миленькая девочка. Жаль, что слегка дебильная. Надо с ней помягче.

– Я знаю, детка. Но очень тебя прошу, пусть он больше не смеётся. Или смеётся шёпотом. А то у меня уже голова разболелась. Договорились? Вот и умница.

Кивнув, я поставила точку своим словам, развернулась и пошла, держа строгую спину. Ну а что, раз уж включила начальницу!

Ушла недалеко, в туалет в начале вагона. Там было грязно, над железным унитазом пришлось нависать в брезгливом полуприсиде. Кран с железным соском, на который нужно давить, чтобы пошла вода, мутное зеркало над раковиной, откуда на меня глядела женщина сорока лет со складкой между бровей и плотно сомкнутыми губами. И тут безоговорочная победа над дятлом Вуди перестала мне казаться столь приятной.

– И зачем это тебе надо было, а? – спросила я, глядя в глаза своему отражению. – И ради чего, скажи на милость, ты потащилась незнамо куда и непонятно с кем? И чего тогда воюешь с пассажирами, если уж потащилась? Сейчас не ты устанавливаешь правила! Или принимай, как есть, или возвращайся!

Умывшись тепловатой водой, я вышла в коридор и тут же попала в «вудиный» хохот. Правда, издав разгоночное «ахаха-ха-ха», девочка резко оборвала его, будто закрыв рот рукою, а потом сказала громким шёпотом:

– Папка, я нечаянно! Оно само! Может, она не слышала? Такая тётька злющая, ругается, как баба Зина!

И тут я как раз и прошла мимо них всех, чувствуя себя абсолютной дурой и склочницей. Пришлось делать каменное лицо и вид, что я действительно ничего не слышала. Но всё-таки заметила, как пассажирка , что помоложе, прыснула и отвернулась к окну.

– Ну, чего ты там? Провела воспитательную беседу? – свесилась ко мне со Анна. Билеты нам обеим достались боковые, я внизу, она на верхней полке.

– Провела. Сил уже не было слушать эту дятлову истерику! – вздохнула я и добавила, почему-то чувствуя потребность доказать свою правоту:

¬ Не понимаю, как можно загаживать детям мозги всяким низкопробным бредом, а потом ещё и позволять этот бред транслировать!

– Ага, а высокопробный бред транслировать лучше? – зевнула Анна.

– О чём это ты? – не поняла я. Это моя отповедь высокопробный бред, что ли?

– Да так, к слову прицепилась. Ты не знаешь, станция скоро?

– Не знаю, у проводника спроси.

– Пойду, спрошу, заодно и чаювозьму. Собери свою полку, а?

Анна ушла в начало вагона, я скатала матрац и поискала взглядом, куда его деть. На третью полку – вряд ли доброшу, высоко. Ладно, на вторую к Анне закину.

– Вам помочь? – спросил сосед напротив.

– Не надо, я сама, – отмахнулась я.

Сама справлюсь! Я рывком перекинула скатку наверх. Потянула за язычок в середине полки, та поддалась и сложилась, превратившись в маленькую квадратную столешницу между двумя квадратными сидениями, на одно из которых я и уселась.

Анна задерживалась. За окном проплывали украинские виды. Впрочем, они ничем не отличались от видов российских, разве что деревьев было поменьше. Таких лесов, что красовались вчера вечером, когда мы отчалили от Курского вокзала, уже не было. Мимо нашего скорого «Москва-Феодосия» с самого утра мелькали станции, сельские домики, окружённые пышной сентябрьской зеленью, городские панельные «хрущёбы», торчавшие памятниками общего соцпрошлого ныне суверенных государств. Виды были почти такими же, что мне доводилось наблюдать во время командировок в Тулу, Владимир, Липецк или Курск.

– Кому гривны? Гривны! Меняю гривны на рубли и доллары!

По вагону шла тётка, потряхивая пачкой купюр. Остановилась рядом:

– Женщина, вам гривны не нужны? Поменяю по хорошему курсу!

– Нет, спасибо, не надо, – я отвернулась. Ещё чего не хватало, у первой попавшейся бабы деньги менять! Подсунет ещё фальшивые. Нет уж, в Феодосии в банке обменяю. Арсений сказал, что у нас будет такая возможность.

Возможность-невозможность… Наверное, я точно слегка умом тронулась, раз решилась на эту поездку… И я перестала видеть пейзаж за окном, опять свалившись в воспоминания, которые крутились в голове с шести утра, когда нас разбудили в Белгороде на российской границы.

Утро у меня сегодня началось с пересечения границ. Сначала я показала свой паспорт русским таможенникам в серой форме, через полчаса – украинским в синей. Послушала, как синий таможенник разговаривает по рации с коллегой – у того в вагоне обнаружились граждане Украины без документов. Паспорта вместе с деньгами пропали в промежутке между границами – на российской были, на украинской уже нет. Воришка умудрился украсть сумку, где семейство везло всё самое ценное. «Проводник подтверждает, что они граждане Украины. Когда садились в вагон, он проверял паспорта», – сообщил невидимый собеседник, и таможенник, видимо, старший в наряде, разрешил: «Ладно, пусть въезжают!»

«Интересно, а если бы у меня документы украли? Таможенники бы меня обратно отправили?» – подумалось мне тогда. А потом подумалось, что хорошо бы, если б отправили. Поймав себя на этой мысли, я испугалась и проверила пакетик в изголовьи, куда завернула паспорт и те сто долларов, которых, по заверениям Анны, мне должно было хватить в Крыму «за глаза». Да и в самом деле, на что могут понадобиться деньги, если живёшь в палатке на берегу моря? Это тебе не в Барселоне загорать! Потом подумалось, что, наверное, было бы разумнее поехать на бархатный сезон именно в Барселону или, скажем, в Салоу, а не туда, куда я еду сейчас – в никуда, наобум, поддавшись странному порыву и обаянию Анны, случайной, если разобраться, знакомой. Все эти мысли окончательно разогнали те остатки сна, что не смогли разогнать две таможни. И передо мной и тогда, утром и вот сейчас, когда день уже перевалил на вторую половину, опять встали события, которые обрушились на меня накануне отпуска, перебаламутив мою спокойную и отлаженную жизнь.

Впрочем, не то чтобы совсем уж накануне… Что-то такое назревало исподволь ещё с февраля, когда к нам в компанию пришёл работать Бубенко,  новый директор по развитию. Мне он не понравился сразу же, – наглый субъект из тех самодовольных плейбоев, которые считают, что весь мир у их ног только потому, что они родились с членом. Чувство было взаимным: когда Лебедев, наш генеральный, собрал «топов», чтобы познакомить с новым директором, этот Бубенко смерил меня, единственную женщину из пяти директоров, таким взглядом, словно хотел сказать «А эта как сюда затесалась?». Ну да, товарищь не понял. Для таких типов ведь женщина либо секс-партнёрша, либо обслуживающий персонал. А я ни в ту, ни в другую категорию не попала: тридцатишестилетний Бубенко моложе меня на шесть лет и занимает равную со мной должность.

А вот Ниночка, менеджер по рекламе и, считай, моя личная помощница, попала, и довольно быстро – практически, вляпалась. Наверняка на мартовской корпоративной вечеринке у этих двоих всё произошло. И с этих пор в покладистую и неперечливую Ниночку словно бес вселился. Огрызаться начала, спорить, как-то на неделю на работу не вышла, сказавшись больной. В общем, вышла девчонка из-под контроля и принялась осложнять мне и так непростую жизнь. Шутка ли – у компании восемнадцать филиалов по стране, восемь из них открыты за два последних года, шестнадцать – моими стараниями. Да, да всё так, без ложной скромности говорю, как есть: в том числе и мои способности подняли фирму на те высоты, где она сейчас процветает. Я директор по продвижению, а это вам не девочка по вызову. Это и маркетолог, и пиарщик, и рекламщик в одном флаконе. Рынок оценить, стратегии придумать, проследить, чтобы всё, от символики до наружной рекламы, было как следует. И всё это – под моим жёстким контролем и твёрдой рукой. А то не углядишь – и вылезёт какой-нибудь шедевр спермотоксикозного креатива типа «сосу за копейки»…

До Ниночки у нас в отделе рекламы работал один такой, озабоченный. Этот паршивец так и норовил всё сделать по-своему и отвлекал уйму моих сил на контроль. Воодушевившись скандальной рекламой пылесоса, он как-то выдал собственный шедевр: фото красного дивана с надписью по диагонали «Ценовой оргазм гарантирован»! Он почти убедил Лебедева дать эту пошлость в газеты и на билборды, хотя я была категорически против. И просто бесилась от аргументов, которые нашёптывал генеральному горе-рекламщик: мол, слоган должен эпатировать и запоминаться! На счастье нашей компании, довольно скоро в газетах разразился скандал насчёт копеечного сосания, и генеральный опомнился, приняв-таки мои доводы, что при нашем бизнесе – мебель всё-таки выпускаем для нормальных квартир, а не для борделей – компании такая слава ни к чему. В итоге в люди вышел слоган, который я придумала вместе с Ниночкой, тогда работавшей в рекламном агентстве: светлый обжитой диван, на котором лежит раскрытый журнал, вязание и плюшевый мишка. И слоган: «Здесь уютно». В журналах и на билбордах наш диван смотрелся потрясающе – на нём просто хотелось жить.

Горе-рекламщик обиделся и уволился, на его место я переманила из агентства Ниночку, на которую полагалась абсолютно, и с облегчением переложила на неё солидную порцию своих забот. Контролировала, конечно, как же без этого. И уму-разуму учила. А что, повезло ведь девчонке, что рядом с ней такая женщина, как я: волевая, сильная, одним слово – бизнес-вумен. Если бы в мои юные годы у меня была такая наставница, я бы не наделала тех глупостей, что наделала. И тут вам – здрасти-пожалуйста, Ниночка спуталась с Бубенко и задурила. Делает всё кое-как, в ответ на мои замечания смотрит наглыми прозрачными глазами…

Так она смотрела до августа. А в августе, вернувшись из двухнедельной командировки в Ярославль, где в новом торговом центре открывался наш восемнадцатый филиал и требовалось лично проследить за открытием, я обнаружила на Ниночкином столе журнал с нашей рекламой. На самом деле, я даже не сразу поняла, что реклама наша, зацепилась вниманием лишь за знакомый логотип фирмы. Журнал был незнакомым. Реклама – тоже. Начиная с мая, мы давали такую картинку: солнечно-жёлтый диван с голубыми спинкой и подлокотниками стоит на зелёной травке. Над диваном вьются бабочки и слоган «Купи кусочек лета». На этой же фотографии летом и не пахло. Чёрный фон, в середине переходящий в оранжевый, на оранжевом  фоне – чёрное кожаное кресло. В кресле валяется девица, задравшая на его спинку умопомрачительно длинные стройные ноги. И надпись: «Возьми меня».

Я оторопела. Что это за призывы?

– Нина, что это? – спросила я, когда Ниночка вошла в кабинет.

– Реклама, – независимо пожала та плечами и осталась стоять в дверях.

– Откуда? Кто утвердил эту пошлость?

– Дмитрий Владимирович… То есть, мы втроём, вместе с Сергеем Михайловичем! И это не пошлость! Это работа на мужскую аудиторию! Мы почти не учитываем этот сегмент покупателей в своих программах продвижения.

– Это тебе Дмитрий Владимирович сказал? – я отошла от Ниночкиного стола, и та юркнула на своё место, словно под защиту бумаг и компьютера. – А то, что решение о покупке мебели принимают в основном женщины, он тебе не сказал? А то, что ни одна уважающая себя женщина не захочет, чтобы у неё в доме стоял вот такой… филиал притона, он тебе тоже не сказал?

Защитный бастион Ниночке помогал плохо. Я просто фонтанировала негодованием, которое подогревало ещё и то, что публикация вышла в несогласованном со мною журнале. Причём девицы на других страницах журнала были ещё менее одеты, чем та, что на рекламе с креслом.

– А откуда он взялся, этот, с позволения сказать, рекламный носитель? –  потрясла я злополучным изданием.

– Это новый журнал… Для мужчин! – Ниночка откинулась в кресле и посмотрела дерзко, хотя побледневшие скулы и подрагивающие ноздри выдавали волнение.

– Отлично, просто отлично, – я добавила яду в голосе. – И с каких это пор мы даём рекламу в нераскрученных изданиях?

– Это хороший журнал… Везде продают… Они нам скидки хорошие дали, – дополнительную порцию яда Ниночка выдерживала с трудом – теперь уже дрожали не ноздри – губы.

И тут в кабинет вошёл Бубенко.

– Что за шум, а драки нет? Любовь Сергеевна, ваш разнос по всему коридору слышно. Перестаньте прессовать Нину, это я распорядился насчёт рекламы.

– А с какой, позвольте узнать, стати? – я развернулась к нему, разом забыв о Ниночке. – С какой стати мы теперь даём рекламу в порноизданиях? И почему меня ставят перед фактом? За рекламу в нашей компании отвечаю я. Или что-то изменилось?

– Времена изменились, Любовь Сергеевна, времена! – сказал Бубенко, усмехаясь и окидывая меня взглядом, словно оценивая. Оценка не дотягивала и до трёх с плюсом. – Все эти ваши сюси-пуси с диванами – вчерашний день, бесполые сопли для старушенций.

– А вот это, по-вашему, день сегодняшний? – я потрясла журналом. – По-вашему, ярко выраженная половая ориентация помноженная на эрекцию вызовет бурный потребительский оргазм?

Бросив злополучный журнал на стол, я перевела дух и спросила:

– Нина, у вас нет ощущения дежавю? Однажды, помнится, мы с вами от потребительских оргазмов отказались. И вот – опять «Возьми меня!» Оргазм в отдельно взятом сомнительном издании на нашей, тоже, получается, сомнительной, мебели..

И тут меня осенило. И я спросила спокойно и почти ласково:

– Дмитрий Владимирович, если не секрет, а какой откат вам заплатили ребята из журнала?

По его вильнувшим в сторону зрачкам я поняла, что с откатом угадала. Так что оргазм оказался весьма ограниченным – карманным. И если кто чего и взял в результате этой рекламы, то Бубенко на лапу.

Следующие минут двадцать я провела в кабинете генерального, решив, что пора расставить все точки над «ё». Лебедев мастрил из них запятые: мямлил, что новая линия мебели рассчитана на активных мужчин от двадцати пяти до сорока лет, поэтому и реклама должна быть соответствующей. Что Дмитрию Владимировичу,  как директору по развитию бизнеса и свежему в компании человеку, видны многие вещи, которые я (как несвежий человек, очевидно!) пропускаю. И это хорошо, потому что ум, как говориться, хорошо…

На этих словах я поняла, что устала. Очень устала. Устала тянуть на себе эту прорву дел и воевать с этими тупыми мужиками, которые ничего не понимают и не чувствуют. А если и чувствуют, то только одним-единственным органом, и это отнюдь не сердце…

Из офиса я ушла пораньше – и так ведь явилась утром прямо с ночного поезда, не заходя домой. Может, и взвилась так от того, что устала?  Домой, домой! Полежать в пенной ванне, успокоиться и на свежую голову, обдумать ситуацию, которая, похоже, дошла до предела. Если уж этот наглец Бубенко напрямую вмешивается в мои полномочия, а эта поганка Ниночка ему помогает, то не пахнет ли дело керосином? В смысле, не пытается ли он выжить меня из компании? Нет уж, шиш ему, не обломиться. Я пятый год здесь работаю, своими руками, можно сказать, компанию на рынок выводила. А тут явился…директор по развитию. Смотрит на меня, как на…недоразвитую.

Дом встретил меня запахом табака и странными звуками. Я застыла на пороге, пытаясь понять, что происходит. В прихожей стояли огромные растоптанные кроссовки, раза в полтора больше моих домашних тапок. На дверной ручке висела холщовая торба на длинном ремне. Странные звуки доносились из кухни. Не разуваясь я прошла вперёд и застала такую картину: моя Маришка, взлохмаченная и в халатике, явно накинутом на голое тело, сидела ко мне спиной, с ногами взобравшись на стул. На столе стояла пепельница с двумя папиросными окурками. А напротив стола на угловом диванчике сидел какой-то тип – наполовину бритый, наполовину волосатый. Выбриты были виски и, насколько я смогла заметить, затылок. Волосы, оставленные на макушке, собраны в тонкий хвост. В левом ухе у парня болталось целая гроздь колечек. Одет он был в чёрную футболку с изображением конопляного листа и свободные серые штаны с уймой карманов. Закрыв глаза, парень дёргал пальцем за железку, засунутую в рот. Она и издавала тот странный напевно-дребезжащий звук, который я услышала с порога.

С минуту я стояла, переваривая увиденное. А переваривать было чего – моя Маришка, моя чистая девочка, привела в дом какого-то вахлака! Это что же, все две недели, пока меня не было, он тут и жил? «Вахлак», видимо, почувствовав мой взгляд, перестал дёргать за железку и открыл глаза. Маришка обернулась.

– Мама? Ты уже вернулась? А почему так скоро? Ты же на работе должна быть!

– Кто это? – я показала подбородком на парня, который смотрел на меня как-то странно, расфокусированно, словно был не совсем здесь.

– Это Демьян, он мой друг, – заморгала Маришка.

Он ещё и Демьян! Всё, довольно.

– Мариш, не пора ли твоему другу уже и честь знать? – сказала я холодно. – Я очень устала.

– Да, конечно, – взгляд Демьяна, наконец, прояснился. – Извините. Я пойду.

– Подожди, я провожу до метро! – взвилась Маришка. Так, девчонку пора приводить в сознание.

– В таком виде? – я подняла бровь, взглядом показывая на расстегнувшийся халатик, обнаживший Маришкину грудь и, так и есть, накинутый на голое тело. Потом посторонилась, пропуская мимо себя Демьяна, от которого пахло смесью табака и смолистого мужского парфюма. Запах мне неожиданно понравился. А вот поведение дочери, которая, крикнув «Подожди меня на лестнице!», кинулась в комнату переодеваться – нет.

– Марина, может быть, ты останешься? – я повысила голос. –  Демьян наверняка доберётся до метро самостоятельно. Я две недели тебя не видела, нам надо поговорить!

– Да вы не волнуйтесь, – сказал Демьян, снимая с двери торбу и надевая её через плечо, – она проводит меня только до метро и вернётся.

Судя по времени, Маришка провожала его гораздо дальше. Или сидела с ним где-нибудь на лавочке. Домой дочка вернулась часа через два. К этому времени я, убедилась, что этот Демьян действительно тут пожил, а не забежал на часок подрынькать на своей железяке – разобранный диван с двумя подушками, наспех накрытый покрывалом, был более чем красноречив.

Волноваться ещё и на этот счёт сил у меня не было совершенно, и я решила всё-таки принять ванну. До Маришкиного прихода успела належаться в воде в своё удовольствие, и то ли душистая пена поспособствовала, то ли морская соль, но из ванной я вылезла собранной и оправившейся после обоих этих ударов. Мне уже больше не казалось, что жизнь выходит из-под контроля, и я точно знала, что надо делать. Ситуацию с рекламой я нейтрализую, припугнув Бубенко разоблачением его финансовых махинаций, а с Маришкой серьёзно поговорю. И не о том, что она начала спать с мужчинами – пора уже, в девятнадцать-то лет. А о том, что нужно более взыскательно подходить к своим сексуальным партнёрам. А то Демьян этот какой-то странненький. На наркомана похож.

Но разговор с дочерью пошёл совсем не так, как я его себе представляла. Вернувшись, Маришка с независимым видом принялась убирать постель, начав с измятой простыни. Нанося крем на лицо, я видела в зеркале дочкину спину, выражавшую целую гамму эмоций, от упрямства до непокорности.

– Я была лучшего мнения о твоём вкусе на мужчин, – сказала я, втирая крем в шею. Подбородок при этом пришлось задрать, и слова получились чуть сдавленными. – Где ты откопала сей…персонаж?

– Не смей так говорить о Демьяне, – развернулась ко мне дочь.

– Как – так?

– Как о каком-то проходимце!

– Ладно, буду говорить о нём, как о пришельце, – согласилась я. – Тем более что внешность у него самая подходящая. Вы тут с ним что, травку курили?

– Мама, да прекрати же! – Маришка в зеркале в сердцах швырнула на пол подушку. – Ну почему если парень выглядит неординарно, так сразу – наркоман?

– Да потому что глаза мутные и в квартире накурено, не продохнуть. И окурки без фильтра…

– Никакие у него глаза не мутные. Это он на варгане долго играл, возвращался какое-то время. А окурки – от «Беломора», Демьян «Беломор» курит. Извини, что в квартире, но  я окна открывала, проветривала…

– Похоже, он все две недели тут так и курил, раз не выветрилось. И всё-таки, где ты это чудо откопала?

– В институте познакомилась.

– Да неужели? – от удивления я прекратила мазать лицо и развернулась  к дочери. – Что, сейчас в финансово-кредитном и такие тоже учатся? Лысо-волосатые с серьгами и варганами?

– В финансово-кредитном учатся одни девчонки. А с Демьяном мы познакомились в архитектурно-ландшафтном.

Маринка помолчала и выпалила, решившись:

– Мам, я бросила финансово-кредитный. Я поступила на ландшафтного дизайнера.

– Та-а-ак…

Ещё новости, что за день за такой! Я разглядывала дочкино лицо с решительно закушенной губой.

– Бунт на корабле, значит? Дворцовый переворот? Долго думала, прежде чем решилась?

– Долго. Весь год. Я зимнюю сессию завалила и на подготовительные курсы пошла.

– А мне почему не сказала?

– Потому. Не хотела, чтобы ты меня отговаривала. Потому что мне уже девятнадцать, и я хочу про свою жизнь решать сама.

– Что ещё ты сама решила про свою жизнь? – спросила я, чувствуя, как пульсирует жилка на виске.

– Я… Мы с Демьяном решили жить вместе!

– Здесь? – я обвела взглядом комнату. – В нашей однокомнатной квартире?

– Нет. У него есть комната в коммуналке.

Демьян – жених из коммуналки… Всё. Больше не могу. Слишком много всего для одного дня. Моя дочь собралась жить в коммуналке!

– Марина, да ты в своём уме? Он тебя что, обкурил, задурил, одурманил? Какая коммуналка?! Какой Демьян?! Тебе всего девятнадцать! Тебе о своём будущем думать надо, выучиться, встать на ноги, получить профессию! А ты лезешь в жизнь, в которой ничего не понимаешь!

– А ты понимаешь? – вполголоса спросила дочь, и я поперхнулась собственным криком. – Всю жизнь вкалываешь, как лошадь, живёшь одна, никого не любишь, кроме работы не видишь ничего. Если это называется «встать на ноги», то я не хочу такие ноги. Я крылья хочу, понимаешь? Крылья! Я летать хочу!

– С этим наркоманом? – ни сил, ни аргументов у меня не осталось. – Это не полёт. Это падение.

– Прекрати называть Демьяна наркоманом. Он художник, он талант. Мы уже всё решили.

– Решили, так решили, – сдалась я. Этот парень ей совсем голову задурил. Спорить бесполезно. Сама со временем всё поймёт. Пора взрослеть.

– Налетаешься, приземляйся. Желаю мягкой посадки, дорогая. И помни, что, как правило, такие полёты кончаются залётами. Поберегись!

– Какая же ты всё-таки! – задохнулась от возмущения дочь.

– Какая?

– Ехидная. Как сколопендра!

– Я не ехидная. Я мудрая. Я знаю жизнь.

Глава 2

Переехав рано утром русско-украинскую границу, наш поезд словно вернулся лет на пятнадцать в прошлое. Я хорошо помнила то время – в начале девяностых примерно так в поездах и было. Я тогда как раз развелась со своим мужем-пентюхом и ехала из Пензы в Москву за новой жизнью, оставив в старой Славку, который оказался не каменной стеной, добытчиком и опорой, как мне хотелось-думалось в первые годы нашей  жизни, а тем самым чемоданом без ручки, что и нести тяжело, и бросить жалко. Но вот – бросила.

Так уж случилось, что страна, где мы со Славкой выросли и окончили институт, став инженерами, рассыпалась осколками, которые сложились совсем в другую картину мира. И в этом мире мы-инженеры не пригодились. Нам обоим нужно было заново учиться жить. У меня желания и смелости на учёбу хватило. У Славки – нет. Когда завод, где работали мы оба, закрыли – нашей семье как раз исполнилось пять лет – муж перешёл на диванное существование, целыми днями либо валяясь дома у телевизора, либо шляясь по городу в поисках работы. Работа не находилась, поиски становились все более вялыми, а лежание на диване – всё более основательным.

Пришлось мне, засидевшейся с ребёнком, перехватывать роль добытчика. Я устроилась продавцом к своей бывшей однокурснице – у той-то муж отлично приспособился к новым условиям, мигом развернув челночный бизнес. Трехлетнюю Маришку взяла на воспитание мама – на роль няньки Славка тоже не годился – очень кстати приехавшая навестить нас из Джамбула, который к тому времени уже стал Таразом. Маме с Маришкой там полегче жить было – и зима короче, чем в Пензе, и грядки свои есть, и фрукты.

Отдав дочку, я ринулась зарабатывать нам всем на жизнь. Следующие полтора года семья жила на мои заработки, и я всё ждала, что Славка  вот-вот встряхнётся и наконец-то возьмётся за ум. Отойдёт от шока, вспомнит, что мужчина, что ему нужно семью кормить, о дочери заботиться. Я ждала, пока торговала польским шмотьём на городском рынке, пока сама моталась в Польшу, вложив в первую партию товара всё, что было у нас скоплено «на чёрный день». Ждала, когда, распродав и эту партию, и две следующие, поняла, что дело выгодное, и есть смысл им зарабатывать на жизнь. А поняв, предложила Славке встать с дивана и начать мне помогать – хватит уже ему лежать, когда бизнес налаживается! Хватит уже мне разрываться между поездками и контролем за тремя нанятыми продавщицами!

А муж ответил, что не для того учился пять лет в институте на инженера, чтобы с базарными бабами тряпьём трясти. «А для чего ты учился? – спросила я тогда, чувствуя, как немеют скулы и сужаются глаза. – Чтобы сидеть на моей шее? Чтобы за мой счёт на диване лежать?»

И тогда муж, наконец, встал с дивана. И я услышала о себе много нового. Что сама стала базарной бабой, грубой и нахрапистой, что той трепетной и тонко чувствующей девушки, на которой он женился шесть лет назад, уже давно нет. «Хватит на нашу семью одного трепетного! – возмутилась я.  – Мне трепетать некогда –  кушать по три раза в день хочется, и одеваться, и маме с Маришкой деньги посылать, и за квартиру платить!»

«Это моя квартира! – вдруг вызверился Славка. – И пока ты в ней живёшь, не смей меня попрекать куском хлеба!» «Хорошо, не буду», – согласилась я, окончательно холодеея сердцем и лицом. И сквозь этот холод отчётливо видя, что вот этот, на диване – чужой мужик, который меня не слышит, не видит, не понимает. Его это, значит, квартира. А я, значит, крутясь и по дому, и по работе, жилплощадь отрабатываю....

Чья это квартира на самом деле мы выясняли на суде. Я подала на развод и на раздел имущества, и в результате жилплощадь, доставшуюся Славке от покойной бабушки, поделили на троих. Я заставила бывшего мужа продать квартиру – точнее, не я, а два серьёзных мальчика, объяснивших ему, что из двухкомнатной квартиры на первом этаже в центре города получится отличный офис. И что две части от этого офиса они уже выкупили, пришли, вот, за третьей.