Текст книги "Потемкин"

Приехав в 1775 г. в Москву, императорский двор погрузился в череду празднеств и развлечений. Екатерина восхищена Москвой, она пишет Гримму: «Знаете ли вы, всезнающие люди, что я в восторге от приезда сюда, и что все здесь, от мала до велика, тоже в восторге, видя меня. Город этот, как феникс, возрождается из пепла…» Императрица остановилась в доме М.М. Голицына у Пречистинских ворот, который был специально соединен с домом, где разместился Григорий Потемкин. Екатерина в сопровождении фрейлин и придворных кавалеров любила выезжать в город и прогуливаться по улицам в каретах. В праздник Лазарева воскресения, 4 апреля 1775 г., пополудни, в 4-м часу, императрица с дежурными фрейлинами и кавалерами соизволила «иметь выход в каретах для гуляния по улицам и в шествии чрез Спасский мост соизволила из кареты смотреть продающих верб», от Спасского моста экипажи следовали к Новой Басманной и в Немецкую слободу. К Вербному воскресенью для Екатерины были приготовлены вербы, украшенные померанцевыми и лавровыми ветвями, лежащие на особых серебряных блюдах, а для прочих персон вербы стояли в серебряной передаче, и их раздавал духовник императрицы.

Москва в те дни принимала в своих древних стенах не только императрицу и весь двор, сюда прибыли иностранные послы, благородное дворянство. 20 апреля Григорий Потемкин представил Екатерине французского полковника пехотного Овернского полка графа Монтье-Поль-Луи де Монмарси-Лаваль. Полковник был удостоен беседы с государыней, обедал за ее столом с фрейлинами и кавалерами, а затем в кавалерской комнате его «потчивали кофием». Накануне Екатерина прислала маленькую записочку Потемкину, занимавшемуся организацией приема Лаваля при дворе: «Батинька, буде притом останется, что приведешь обедать Лаваля, то дай знать маршалам, чтоб стол мой поприборнее был». Императрица великой державы должна была поражать великолепием своего двора даже отдельных представителей европейских держав, чтобы, вернувшись на родину, они с восторгом отзывались о придворной жизни в России. После обеда Потемкин проводил Лаваля в специальную внутреннюю комнату, в «которой находятся бриллиантовыя вещи и оныя показываны были ему». Блеск драгоценных камней закреплял яркое впечатление от приема императрицы.

Особо торжественно праздновался при дворе день рождения Екатерины – вторник 21 апреля. В силу учиненных повесток во дворец прибыли «российские знатные обоего пола персоны, господа чужестранные министры и знатное шляхетство». Дамы были в особом виде платья – робах, кавалеры, имеющие ордена, – в соответствующих орденских уборах, а прочие кавалеры – в обыкновенном цветном платье. В начале двенадцатого часа Екатерина в сопровождении своего сына Павла Петровича и его супруги, а также всего штата кавалеров и дам проследовала в церковь к Божественной литургии, которую совершал ее духовник с собором придворных священников. По окончании проповедь произнес знаменитый Московский митрополит Платон, давний знакомый Григория Потемкина. Представители духовенства были жалованы к руке и смогли высказать свои поздравления монархине, сопровождавшиеся пушечной пальбой на Красной площади (101 выстрел был произведен в честь рождения августейшей особы). На обратном пути из церкви во внутренние комнаты Екатерину поздравляли представители европейских держав, генералитет и придворные кавалеры. Потемкин, успевший оказать внимание и порадовать свою возлюбленную до начала торжественной церемонии, в числе прочих знатных вельмож теперь уже официально был жалован к руке и смог высказать соответствующие моменту желания.

Во время парадного обеда на 34 персоны прозвучал залп из 51 пушки, стоявшей на валу Земляного города у Пречистинских ворот, рядом с дворцом, где расположилась Екатерина. Она была счастлива в этот день, жизнь казалась ей удивительной и прекрасной: Российская империя заключила победоносный мир, внутренние волнения подавлены, политические интриги утихли, Москва ее принимала отменно, вокруг приветливые веселые лица, а главное – рядом он, любимый мужчина и верный советчик Гришатка, Гришенок – Григорий Потемкин. Вот он сидит по левую руку за наследником престола Павлом Петровичем и его молодой супругой Натальей Алексеевной, красивый, веселый, спокойный. За праздничным столом Екатерины в тот день собралась вся политическая элита государства: граф Кирилл Григорьевич Разумовский, граф Никита Панин, граф Захар Григорьевич Чернышев, граф Яков Александрович Брюс, князь Михаил Никитович Волконский – московский генерал-губернатор, князь Александр Михайлович Голицын, генерал-прокурор Сената князь Александр Алексеевич Вяземский, граф Петр Борисович Шереметев и другие. Потемкин, один из немногих еще без титула, пока он не граф и не князь – это впереди, но все знают его высокое положение и близость к императрице, с фаворитом советуются, прислушиваются к его мнению, ищут покровительства.

Вечером празднование дня рождения Екатерины продолжилось балом, она надела «русское платье», так выгодно подчеркивающее ее достоинства и скрывающее уже появившиеся недостатки фигуры, приглашенные дамы и кавалеры также сменили наряды. Императрица, наверное, не танцевала, а наблюдала за веселящимися придворными из-за карточного стола, где проводила время в игре со «знатным генералитетом и чужестранными министрами». А Григорий Потемкин танцевал? Приходилось ли Екатерине отвлекаться от разговоров и искать его приметную фигуру среди придворных, бросать ревнивые взгляды? Или он весь вечер был рядом? Об этом, к сожалению, в официальном «Камер-фурьерском журнале» ничего не сказано. Но уже в ноябрьских записях почти каждый день среди присутствующих за императорским обеденным столом называется имя секретаря Екатерины – Петра Васильевича Завадовского, он в скором времени сменит Потемкина в списке фаворитов.

На следующий день после бала Екатерина прислала письмецо своему возлюбленному: «Милуша, я весела, я не сержусь, да и не за что. Гришенька премилый, вчерашний день не выключу из числа дней щастливых, ибо кончился весьма приятно. Хотя бы и впредь бы так было». Она счастлива: она любима. Екатерина балует своего возлюбленного презентами: осыпанный бриллиантами портрет императрицы Потемкин получил в день празднования заключения мира с Турцией, его матери Дарье Васильевне императрица подарила часы, заметив на одном из приемов, что «матушка ваша очень нарядна сегодня, а часов нету», ей же в утешение государыня повелела своему фавориту: «объяви фрейлинами сколько хочешь из своих племянниц (сестер Энгельгардт. – Н.Б.)». Многочисленных щедрых денежных пожалований Потемкину не хватало. В Москве, например, у фаворита был постоянный кредитор и заимодавец купец Иван Власьевич Логинов, не раз выручавший вельможу. «Сударик мой, пожалуй, одолжи меня, возьми сукна мне на мундир, – обращался к нему фаворит в конце 1770-х гг. – Я столько сим одолжен буду, что век помнить должен, а приехавши, не земедля вас заблагодарностю заплачу». Тот же Логинов летом 1776 г. по просьбе всесильного фаворита выдал пять тысяч рублей Дарье Васильевне Потемкиной, часть которых она вернула уже в декабре того же года.

Жизнь шла своим чередом, установившиеся ровные и доверительные взаимоотношения Екатерины и Потемкина радовали обоих, но, как и в обычных парах, они иногда нарушались ссорами и обидами. Григорий Александрович становился все более и более незаменимым советчиком по разным вопросам, да и чувства Екатерины оставались неизменными. Она по-прежнему горячо любила его и помногу писала к своему милому другу, иногда ревнуя его к делам, отвлекающим от нее. «Кукла, – обращалась она к Потемкину в один из августовских дней 1775 г., – или ты спесив, или ты сердит, что ни строки не вижу. Добро, душенька, накажу тебя, расцалую ужо. Мне кажется, ты отвык от меня. Целые сутки почти что не видала тебя…» «Кукла» – это новое обращение, появившееся в записочках Екатерины, оно ей, видимо, очень понравилось, и спустя несколько дней она снова пишет: «Кукла, я с концерта, на котором вы из памяти не выходили, пришла. Могу ли прийти к вам или нету, не знаю. Или изволишь ли ко мне пожаловать?»

Любовную идиллию, когда Екатерина пишет: «Боже мой, увижу ли я тебя сегодни? Как пусто, какая скука. Я политическое ваше собранье желаю быть везде, где хотят, а мне бы быть с тобою», постепенно начинают нарушать увеличивающиеся ссоры. Потемкин угрожает уйти от двора, отправиться в Запорожскую Сечь к казакам или в монастырь, покинуть императрицу. После одного из таких неприятных разговоров она увещевает фаворита: «Унимай свой гнев, Божок. Вздор несешь. Не бывать ни в Сечи, ни в монастыре». Но разлад между Потемкиным и Екатериной нарастает. Она старше его, мудрее, опытнее. Императрица старается уладить обиды. Екатерина просит своего милого Гришатку умерить «колобродство», гнев сменить на ласку, отказаться от споров и раздоров, «я взяла веревочку и с камнем, да навязала их на шею всем ссорам, да погрузила их в прорубь». «Я хочу ласки, да и ласки нежной, самой лучшей, – пишет любящая женщина. – А холодность глупая с глупой хандрой вместе не произведут, кроме гнева и досады. Дорого тебе стоило знатно молвить или „душенька“ или „голубушка“. Неужто сердце твое молчит? Мое сердце, право, не молчит». И в другой цыдулке Екатерина просит Потемкина утихомириться, успокоиться: «И ведомо, пора жить душа в душу. Не мучь меня несносным обхождением, не увидишь холодность. Платить же ласкою за грубости не буду».

Почему Потемкин «колобродил»? Чего ему не хватало? Любовь императрицы, почести, должности, возможность участвовать в управлении империи – разве этого не достаточно? Бывает иногда во взаимоотношениях двух людей такая ситуация, когда один из них, не важно, мужчина или женщина, играет роль «недовольного». Его партнер вечно твердит о любви, всяческими способами доказывает свои слова, уговаривает и убеждает. «Недовольный» же наивно думает, что его капризы только разжигают страсть и будоражат чувства. Но он ошибается. Приходит время, и устаешь от ссор и претензий, демонстрации холодности и несносного обхождения. Тебе нужны ласка, спокойствие, условия, чтобы творить и созидать, а не тратить душевные силы на доказательство очевидного. Влечение исчезает, когда все чаще и чаще вместо признаний и нежных слов приходится слышать упреки. Страсть гаснет под холодностью взгляда, любовь остается в сердце, но сил и желания на убеждения уже не хочется тратить.

Екатерина мечтала о спокойных и ровных взаимоотношениях с Потемкиным, она готова быть рядом с ним, но терпеть его выходки становится все труднее и труднее. «Теперь, когда всякое слово беда, – пишет императрица в один из дней фавориту, – изволь сличить свои слова и поведение, когда говоришь, чтоб жить душа в душу и не иметь тайных мыслей. Сумазброда тебя милее нету, как безпокойство твое собственное и мое, а спокойствие есть для тебя чрезвычайное и несносное положение. Благодарность, которою я тебе обязана, не исчезла, ибо не проходило, чаю, время, в которое бы ты не получал о том знаки. Но притом и то правда, что дал мне способы царствовать, отнимаешь сил души моей, разтерзая ее непрестанно новыми и несносными человечеству выдумками. Сладкая позиция, за которую прошу объяснить: надлежит ли же благодарить или нет? Я думала всегда, что здоровье и покойные дни во что-нибудь же в свете почитают? Я бы знать хотела, где и то и другое с тобою быть может?»

Об одной из неприглядных сцен, происходивших между Екатериной и Потемкиным в это время, спустя годы рассказал своим детям Федор Ермолаевич Секретарев (его князь мальчиком взял из своего белорусского имения). «Мне случалось видеть, – говорил он, – как князь кричал в гневе на горько плакавшую императрицу, вскакивал с места и скорыми, порывистыми шагами направлялся к двери, с сердцем отворял ее и так ею хлопал, что даже стекла дребезжали, и тряслась мебель. Они меня не стеснялись, потому что мне нередко приходилось видеть такие сцены; на меня они смотрели, как на ребенка, который ничего не понимает.

Однажды князь, рассердившись и хлопнув по своему обыкновению дверью, ушел, а императрица вся в слезах осталась глаз на глаз со мной в своей комнате. Я притаился и не смел промолвить слова. Очень мне жаль ее было: она горько плакала, рыдала даже, видеть ее плачущею для меня было невыносимо; я стоял, боясь пошевельнуться. Кажется, она прочла на лице моем участие к ней. Взглянув на меня своим добрым, почти заискивающим взором, она сказала мне: „Сходи, Федя, к нему, посмотри, что он делает; но не говори, что я тебя прислала“. Я вышел и, войдя в кабинет князя, где он сидел задумавшись, начал что-то убирать на столе. Увидя меня, он спросил: „Это она тебя прислала?“ Сказав, что я пришел сам по себе, я опять начал что-то перекладывать на столе с места на место. „Она плачет?“ – „Горько плачет, – отвечал я. – Разве вам не жаль ее? Ведь она будет нездорова“. На лице князя показалась досада. „Пусть ревет, она капризничает“, – проговорил он отрывисто. „Сходите к ней, помиритесь“, – упрашивал я смело, нисколько не опасаясь его гнева, и не знаю – задушевность ли моего детского голоса и искренность моего к ним обоим сочувствия, или сама собой прошла его горячка, но только он встал, велел мне остаться, а сам пошел на половину к государыне. Кажется, что согласие восстановилось, потому что во весь день лица князя и государыни были ясны, спокойны и веселы, и о размолвке не было помину».

Разрыв между Екатериной и Потемкиным становится неизбежным. Она еще уговаривает его в письмах, ждет ласкового и спокойного поведения, но все чаще звучат упреки в необоснованном недовольстве. Екатерина устала, страсть угасает под потоком объяснений: «Мучить тебя я не намерена», «Неблагодарность оказать я непривычна», «Христа ради выискивай способ, чтоб мы никогда не ссорились», «Пора быть порядочен. Я не горжусь, я не гневаюсь. Будь спокоен и дай мне покоя» и еще множество, множество слов.

Никто никогда не сможет назвать точную причину охлаждения Екатерины и ее разрыва с Потемкиным. Так сильно и страстно она не любила никого, столько признаний не слышал от нее ни один фаворит, и все же роман окончился. Загадку эту пытаются открыть многие: кто-то вам скажет, что Потемкину стало скучно при дворе, он хотел большего, стремился во вверенные его управлению присоединенные земли на юге России, чтобы реализовать предначертанное; может быть, причина – дочь Потемкина Елизавета, появившаяся на свет в 1775 г., но мать ее – не Екатерина; обязательно в одном из романов вы прочтете, что Екатерина – Клеопатра и Мессалина XVIII столетия и ее любвеобильность и страсть к мужчинам приводила ко все более частым сменам фаворитов, и с годами соответственно уменьшался их возраст. Несомненно, каждая версия имеет право на существование, вопрос только в ее доказуемости. Бывает и так в жизни: сильная, вспыхнувшая в миг страсть так же вдруг проходит, и ты уже не знаешь, почему этот человек, которого ты по-прежнему любишь и уважаешь, для тебя только близкий, доверенный друг, но не его желаешь видеть во внутренних покоях. Как часто мы пытаемся понять свое отношение к любимому человеку и проникнуть в его чувства, ошибаемся, уверяемся или остаемся в неведении. Все наши сомнения, переживания, радости и горести знакомы и сильным мира сего, только, быть может, они более решительны, свободны и имеют привычку следовать своим желаниям. Конечно, императрица Екатерина в силу своего высокого положения была желаема многими мужчинами, они видели в ней не только женщину, но в первую очередь возможность возвыситься и получить те или иные блага. Конечно, она пользовалась этой возможностью привлекать интересующих ее мужчин и реализовывать свою женскую фантазию. Строгая к своим подданным, нарушавшим установившиеся морально-этические нормы, она, как коронованная особа, была снисходительна к своим слабостям. Несомненно, что и Потемкин не был чужд женского общества, о его любвеобильности и многочисленных связях сохранилось немало исторических анекдотов и мемуаров современников. Но стоит ли их осуждать? Екатерина и Потемкин любили друг друга и сохранили нежную привязанность на многие годы, он вошел в число ближайших советников российской императрицы, и она смогла использовать заложенный в нем потенциал государственного деятеля на благо Отечеству. Нам остается только восхищаться великим чувством двух замечательных исторических персонажей прошлого России, чей союз оставил не только достижения в государственном строительстве, но и, что может быть не менее важно, красивую романтическую историю, изложенную пером императрицы Екатерины Великой.

В конце января 1776 г. Екатерина сближается со своим новым секретарем П.В. Завадовским, Потемкин в замешательстве: что его ждет? Неужели ему предстоит пережить трагедию отставного фаворита, удалиться от двора, испытать позор отставки, когда окружающие будут говорить о нем: «Вот некогда могущественный вельможа, бывший любимец государыни, а ныне отставной чиновник», потерять милость и щедроты императрицы? Думал ли он, что его сумасбродства привели к такой развязке? Себя, Екатерину или соперника винил Потемкин в прекращении многообещающего романа с императрицей? Сожалел ли о сказанном и сделанном сгоряча? Теперь он требует признаний Екатерины в незыблемости отношений, в сохранении любви и ласки. И она великодушна, она будет любить всегда своего милого, но теперь только как друга. Императрица терпеливо уговаривает Потемкина смириться и принять реальность, уверяет его, успокаивает. Только сейчас в посланиях Потемкина мы читаем о любви и его чувствах, испытываемых к Екатерине, но остается сомнение: не страх ли потерять ее водит пером князя?

Рукой Г.А. Потемкина (Рукой Екатерины)

Моя душа безценная, (Знаю.)

Ты знаешь, что я весь твой, (Знаю, ведаю.)

И у меня только ты одна. (Правда.)

Я по смерть тебе верен, (Без сомненья.)

и интересы твои мне нужны. (Верю.)

Как по сей причине,

так и по своему желанию,

мне всего приятнее

твоя служба и употребление (Давно доказано.)

заранее моих способностей.

Зделав что ни есть для меня,

право не раскаешься, (Душой рада, да тупа.)

а увидишь пользу. (Яснее скажи.)

В другом послании Потемкина Екатерине снова повторяется заочный диалог о любви и будущих отношениях двух некогда очень близких людей:

Рукой Г.А. Потемкина (Рукой Екатерины)

Позволь, голубушка, сказать последнее (Чем скорее, тем лучше.), чем, я думаю (Будь спокоен.), наш процесс и кончится.

Не дивисись (Рука руку моет.), что я безпокоюсь в деле любви нашей (Твердо и крепко.).

Сверх безсчетных благодеяний твоих ко мне, поместила ты меня у себя на сердце (Есть и будешь.).

Я хочу (Вижу и верю.) быть тут один (Душою рада.) преимущественно всем прежним для того, что тебя никто так не любил (Первое удовольствие.); а как я дело твоих рук, то и желаю (Само собою придет.), чтоб мой покой был устроен тобою, чтоб ты веселилась, делая мне добро; чтоб ты придумывала все к моему утешению и в том бы находила себе отдохновение по трудах важных, коими ты занимаешься по своему высокому званию. (Дай успокоиться мыслям, дабы чувства действовать свободно могли; оне нежны, сами сыщут дорогу лучую. Конец ссоры.)

Аминь. (Аминь.)

Но не сразу договорились Потемкин и Екатерина, всю весну 1776 г. продолжались ссоры, которые императрица очень тяжело переживала. «От Вашей светлости подобного бешенства ожидать надлежит, – возмущенно писала Екатерина после очередной выходки Потемкину в конце марта, – буде доказать Вам угодно в публике так, как и передо мною, сколь мало границы имеет Ваша необузданность. И конечно, сие будет неоспоримый знак Вашей ко мне неблагодарности, так как и малой Вашей ко мне привязанности, ибо оно противно как воле моей, так и несходственно с положением дел и состоянием персон». 21 марта императрица поздравила Потемкина с получением диплома на княжеское достоинство Священной Римской империи, и послала записку своему новому фавориту Завадовскому: «Буде ты пошел новую Светлость поздравить, Светлость примет ласково. Буде заперся, ни я, никто не привыкнет тебя видеть. Терпения недостает у тебя».

Каждый следующий фаворит после Потемкина должен был сразу понимать значение князя и его влияние на Екатерину, а если учесть, что почти всех мужчин императрицы вводил в ее покои сам светлейший, то его роль в придворной жизни и положение в государстве несоизмеримо возрастали с каждым последующим увлечением государыни.

Май 1776 г. – решающий месяц в жизни Потемкина. Екатерина, не переставая, увещевает своего милого друга в письмах, уговаривает, ей хватает терпения отвечать на все претензии и выходки Потемкина, лишь изредка она срывается на упреки и строгий тон возмущенной женщины.

«Прочтите с терпением мой ответ, ибо я без скуки прочитаю Ваши письмы, – ведет непрерывный диалог с Потемкиным Екатерина. – Вот Вам ответ на первую строку: Бог да простит Вам, по моему желанию, пустое отчаяние и бешенство не токмо, но и несправедливости, мне оказанные, ради причин, кои приписываешь и кои не инако, как приятны мне быть должны. Но буде можно, просим позабыть неприятное. Катарина (говорит о себе императрица в третьем лице. – Н.Б.) – никогда не была безчувственная. Она и теперь всей душою и сердцем к тебе привязана. Она иного тебе не говорила и, снося обиды и оскорбления (читай вчерашнее ея письмо), увидишь, что ты найдешь всегда, как ее желать можешь. Я не понимаю, почему называешь себя немилым и гадким, а меня милостивой ко всем, опричь тебя. Не прогневайся, сии суть три лжи. В милости по сю пору ты первый. Гадким и немилым едва быть ли можешь. Слово „омерзение“ не токмо из тебя, но и из меня душу извлекает. Я не рождена для ненависти. Она не обитает в моей душе, я ее никогда не ощущала, не имею чести с ней знаться».

Терпение Екатерины неиссякаемо, и в ней все-таки остается любовь к этому необыкновенному человеку, которого она никак не хочет терять: «Я верю, что ты меня любишь, хотя и весьма часто и в разговорах твоих и следа нет любви. Верю для того, что я разборчива и справедлива, людей не сужу и по словам их тогда, когда вижу, что они не следуют здравому рассудку. Ты изволишь писать в разуме прошедшем, изволишь говорить „был, было“. А мои поступки во все дни приворотили лад на настоящее время. Кто более делает покой и спокойствие твое, как не я. Теперь слышу, что ты был доволен прошедшим временем, а тогда тебе казалось все мало. Но Бог простит, я не пеняю, отдаю тебе справедливость и скажу тебе, чего ты еще не слыхал: то есть, что, хотя ты меня оскорбил и досадил до бесконечности, но ненавидеть тебя никак не могу, а думаю, что с тех пор, что сие письмо начато и я тебя видела в полном уме и здравой памяти, то едва ли не пошло все по-старому. Лишь бы устоял в сем положении, а буде устоишь, то, право, баяться не будешь, милой друг, душа моя. Ты знаешь чувствительность моего сердца». Екатерина говорит о надежде, обещает свою привязанность надолго, она, как ласковая и нежная мать, увещевает усомнившегося в любви ребенка. Но решение ее бесповоротно – Завадовский остается при дворе.

В ответ на новые упреки и обиды Потемкина императрица снова садится за письмо, оно получается большим, несравненно больше тех, что были о любви. Она еще и еще раз отвечает на все колкости князя, уверяет в своей привязанности, успокаивает его, но твердо говорит о том, что прошлого не вернуть. Сколько времени она провела над листом бумаги: несколько часов, день, ночь, возвращалась ли к нему? Это письмо – ее боль, ее страдания, частичка ее души:

«Прочитала я тебе в угодность письмо твое и, прочитав его, не нашла следа речей твоих вчерашних, ни тех, кои говорены были после обеда, ни тех, кои я слышала вечеру. Сие меня не удивляет, ибо частые перемены в оных я обыкла видеть. Но возьми в рассуждение, кто из нас безпрерывно строит разлад и кто из нас непременно паки наводит лад, из чего заключение легко родиться может: кто из нас воистину прямо, чистосердечно и вечно к кому привязан, кто снисходителен, кто обиды, притеснения, неуважение позабыть умеет. Моим словам места нету, я знаю. Но, по крайней мере, всякий час делом самим показываю и доказываю все то и нету роду сентиментов в твою пользу, которых бы я не имела и не рада бы показать. Бога для опомнись, сличая мои поступки с твоими. Не в твоей ли воле уничтожить плевелы и не в твоей ли воле покрыть слабость, буде бы она место имела. От уважения, кое ты дашь или не дашь сему делу, зависит рассуждение и глупой публики.

Просишь ты отдаления Завадовского. Слава моя страждет всячески от исполнения сей прозьбы. Плевелы тем самым утвердятся и только почтут меня притом слабою более, нежели с одной стороны. И совокуплю к тому несправедливость и гонение на невинного человека. Не требуй несправедливостей, закрой уши от наушник[ов], дай уважение моим словам. Покой наш возстановится. Буде горесть моя тебя трогает, отложи из ума и помышления твои от меня отдалиться. Ей-Богу, одно воображение сие для меня несносно, из чего еще утверждается, что моя к тебе привязанность сильнее твоей и, смело скажу, независима от происшествий…

Из моей комнаты и ниоткудова я тебя не изгоняла. В омерзении же век быть не можешь. Я стократно тебе сие повторяю и повторяла. Перестань беситца, зделай милость для того, чтобы мой характер мог вернуться к натуральной для него нежности. Впрочем, вы заставите меня умереть».

Потемкин понял, что Екатерина хочет сохранить его как друга, соратника, крупную политическую фигуру, он убедился в своей судьбе, навеки связавшей его с этой сильной и гордой женщиной.

В начале июня Екатерина пишет Потемкину: «Изволь сам сказать или написать к Елагину, чтоб сыскал и купил и устроил дом по твоей угодности». Она хотела приобрести для своего друга собственный дом, ведь до того времени он занимал покои в Зимнем дворце, теперь они предназначались для другого. Потемкин сначала хотел получить дом А.И. Бибикова в Москве, но Екатерина II, не желая так далеко отпускать от себя князя, покупает у графа К.Г. Разумовского Аничков дворец в Петербурге, некогда принадлежавший бывшему фавориту императрицы Елизаветы Петровны – Алексею Разумовскому.

До сих пор потемкинский период в судьбе этой жемчужины Петербурга – Аничкова дворца – был обозначен лишь именем в череде его владельцев.

Во время триумфального шествия Екатерины Алексеевны в Зимний дворец в знаменательный день дворцового переворота 28 июня 1762 г. конногвардейцы присоединились к ней именно между Аничковым дворцом и Казанским собором. Разве мог тогда юный Григорий Потемкин представить себе, что настанут времена, когда он будет рядом с императрицей, а этот великолепный дворец гостеприимно встретит его как нового хозяина?! Пожаловав дворец Потемкину 22 июня 1776 г. «в вечное и потомственное владение», императрица выделила еще 100 000 рублей для его ремонта и благоустройства.

Смирившийся со своим новым положением князь, несколько официально, поблагодарил Екатерину II. «По сообщению Ивана Перфильевича (Елагина. – Н.Б.), – говорится в послании Потемкина, – о пожаловании мне дома Аничковского я лобызаю ноги Ваши. Приношу наичувствительнейшую благодарность. Милосерднейшая мать, Бог, дав тебе все способы и силу, не дал, к моему несчастию, возможности знать сердца человеческие. Боже мой, внуши моей государыне и благодетельнице, сколько я ей благодарен, сколько предан и что жизнь моя в Ея службе».

Потемкин так и не сумел полюбить Аничков дворец, всегда напоминавший ему «смутные» дни в отношениях с императрицей. Тяжелые воспоминания, а также частые разъезды по делам государственного управления привели к тому, что Потемкин не жил постоянно в Аничковом дворце, изредка давая в нем и специально сооруженном Итальянском павильоне великолепные празднества. Тем не менее Потемкин поручил своему любимому архитектору И.Е. Старову переделать Аничков дворец в стиле классицизма и разбить английский сад. Потемкин был большим любителем парков и садов в пейзажном английском стиле. Состоявший при нем английский садовник Уильям Гульд организовывал их на юге Российской империи: в Екатеринославле, Херсоне, Николаеве, на пути следования императрицы в 1787 г.; в Петербурге в Таврическом и Аничковом дворцах, на Островках, в Осиновой роще; словом, везде, где вельможа устраивал усадьбы.

Стараниями Старова к Аничкову дворцу был пристроен Зимний сад и терраса, разобраны галереи и ограда, засыпана гавань и пруды. В усадьбе построили Итальянский дом с галереей (предназначенный для празднеств), театр и колоннаду. Екатерина, радуясь, что Потемкин согласился с пожалованием Аничкова дворца и остается при дворе в Петербурге, заботилась о ходе реконструкции новой резиденции князя. «Слышу я, что кровли на дом князя Потемкина свести не умеют, – говорится в одной из записок Екатерины, адресованной, по-видимому, к дворцовому чиновнику, – здесь и в моей службе плотниской мастер Валтер, сей человек зделал кровли на одной зале пятидесяти сажени длинника и девятнацать сажень поперечника».

Потемкин с головой погрузился в государственную деятельность, став проводником политического курса Екатерины II и ее ближайшим соратником. Уезжая из Петербурга на юг, он продал Аничков дворец и усадьбу, вероятно, в 1777–1778 гг., купцу Шемякину, тот некоторое время отдавал дворец внаймы торговцам, а павильон, где при Потемкине помещался театр, сдавал иностранным «комедиантам».

Решив наградить Потемкина за успехи в освоении Новороссии и Крыма, Екатерина II выкупила Аничков дворец и снова подарила его князю. В заботах государственной важности не забывал он свои обширные вотчины, дворцы, дома, наполняя их книгами, изысканной мебелью, редкими произведениями искусства. Бывая в Петербурге, Потемкин давал великолепные балы в Аничковом дворце, устраивал маскарады. Сохранившееся свидетельство очевидца бала 8 февраля 1779 г. позволяет представить великолепные галереи Аничкова дворца, обставленные тропическими растениями и цветами, украшенные висячими гирляндами и свечами. Большой любитель и ценитель музыки, Потемкин занял более ста музыкантов, которые инструментальной, духовой, роговой и вокальной музыкой сопровождали маскарад. Праздник удался: Екатерина II, двор и иностранные министры танцевали, играли в карты, ужинали – веселились от души.

Еще один маскарад в честь императрицы, запомнившийся всему Петербургу, устроил Потемкин в Аничковом дворце 27 февраля 1785 г. Именно здесь состоялся первый выход в свет шестнадцатилетней красавицы – Екатерины Федоровны Барятинской, пленившей сердце Потемкина в 1790 г. в военном лагере близ Бендер. «В вечеру, в 7-м часов Ея императорское величество, – зафиксировано в „Камер-фурьерском журнале“, – при свите дежурных фрейлин и кавалеров изволила выход иметь в Аничковский дворец к Его светлости князю Григорию Александровичу Потемкину в маскерад, почему Ея императорское величество изволила быть и в свите обретающиеся особы были ж в маскерадном платье». Екатерина II пробыла во дворце до 9 часов и в сопровождении дежурного генерал-адъютанта князя Репнина вернулась в Зимний дворец. Посетили потемкинский маскарад и цесаревич Павел Петрович с супругой, пробыв на час дольше императрицы.