Текст книги "Сага о Кае Эрлингссоне"

Глава 13

Я сидел на привычном месте у борта и не мог отвести взгляда от широкой спины попутчика. Тулле впереди, Рыбак – возле мачты, чтобы ничего случайно не поймал, Косой слева, А́рне Кормчий держал правило. И сакраво́р ярла Сигарра – возле Альрика.

Когда он начнет меняться? Как быстро проявится праматерь тварей в его крови? Как он изменится? Превратится ли в чудовище о трех лапах и одном крыле, как рассказывал рыжий скальд? Или обернется полумедведем-получеловеком, бьёрнманом, о котором ходит немало историй?

Если бы я мог выбирать, то стал бы ульфманом, человеком-волком, гулял бы по лесам и полям, резал бы свежую дичь да набирался бы сил. Создал бы свою стаю и захватил бы все земли.

Непонятно это. Почему после десятой руны нужно обязательно съесть сердце твари? Все знают, что в кишках сидит смелость, в голове – память, в языке – скальдический дар. А что хранится в сердце? Мать говорила, что в сердце есть то, что делает тебя тобой, но если съесть сердце коровы, то ведь мычать не начинаешь и на траву не бросаешься. Значит, если съесть сердце твари, то тварью не становишься, а вот если не сожрать его на десятой, пятнадцатой и двадцатой руне, то беды не миновать.

Сейчас сакравор дошел до десятой руны, но пока он не сделает положенное, хельтом считаться не может. Так, хускарл на последней ступени. Потому ярл Сигарр и отправил его с нами в Кривой Рог, мол, пусть найдет там да выкупит нужное сердце. А ведь сакравор еще и отказывался, говорил, что больше ни на кого руки не поднимет, не вырастет ни на одну руну, но ярл настоял, вручил сундучок с монетами и отправил восвояси. И откуда только у этого ярла столько денег? Поди, отец в свое время изрядно наватажил.

Пока Хьйолькег благоволил нам и дышал через нужную ноздрю, «Волчара» весело бежал по серым водам и без помощи весел. Хирдманы развалились кто как и занимались своими делами. Хвит распустил белые волосы, прикрывая лицо от непривычно теплого солнца, и шевелил губами. Сочинял. Энок Ослепитель крепил перья к стрелам. Вепрь просто храпел. А вот Трюггве сидел один, понурившись. Обычно он горячо обсуждал с Йодуром-мечником последние бои и прикидывал, как можно было сделать лучше. А Эйрик бы начищал свою секиру, точил бы, выглаживал древко, убирал малейшие неровности. Мы шутили, что его секирой можно мясо нарубить и на лезвии зажарить, он же всегда притворно злился и говорил, что лучше он нас нарубит и зажарит, чем осквернит оружие.

Я вздохнул и глянул на секиру, лежащую рядом со мной. Его секиру. Альрик сам отдал взамен расколовшегося топорика, сказал, что Эйрик бы не возражал. На острие после ночного боя остались выщербины, я взял точило и провел по лезвию. Сноульверы обернулись на меня со странными взглядами. Тулле прошептал:

– Я подумал, что это Эйрик…

Я отложил точило. Потом займусь секирой.

– А если на нас сейчас нападут, будет сакравор драться или нет? – спросил я Тулле. – Я бы на его месте не стал.

– С десятой руны не так просто сшагнуть, – ответил он. – Кто-то и десять лет сидит на ней, а кто-то – всю жизнь. Там таких, как мы, нужно не меньше сотни убить, а то и больше.

– У моего отца было сердце огненного червя.

– Хорошее сердце! Сильная тварь. Такое и для сторхельта сгодится.

– Но сейчас его уже нет. Как раз отдали воину на пятнадцатой руне. От него потом так силой пыхало, поболее, чем от конунговых наблюдателей.

– Так чего у тебя с той разноглазой-то вышло?

Тулле поменял тему. Не любил он разговоры о рунах, тварях и тому подобному.

– Да ничего. Ты ж больше к столу не выходил, потому не видел, как она липла к другому хирдману, тоже младше нее.

– И ты ничего не сделал? – ухмыльнулся друг.

– Сделал. Обрадовался, что она наконец отвязалась.

– Странная. То тебя из рук не выпускала, то к другому переметнулась.

– Да она же наполовину мужик. Орсу отринула, к Фомриру ушла, вот у нее все и перемешалось в голове. А нам же как надо: чтобы помоложе да все время разные.

– Не всем, – вздохнул Тулле. – Мне бы и одна сгодилась, только не любая.

Я нахмурился. Неужто он влюбился в кого-то из сигурдовых девок? Они же страшные и староватые, да и не заметил я, чтобы Тулле кому-то из них уделял внимание.

– В соседнем хуторе. Мэ́ва[24]24
  Мэва – в переводе – морская чайка.


[Закрыть]. Я как чаек вижу, всегда ее вспоминаю. Она похожа на них.

– Такая же наглая и крикливая? – попытался было я перебить Туллевы откровения.

– Нет. Такая же чистая, белая и аккуратная. И ныряла не хуже любой чайки, даже с Черной скалы прыгала, а Черная скала – это такое место, где пока летишь в воду, успеваешь имена всех весенних и зимних богов проговорить. Я, когда в первый раз оттуда прыгнул, потом три дня ходить не мог – пятки горели. Мы ведь с Мэвой сговоренные были. Наши отцы хотели нас поженить, а потом я убил дядю, и все расстроилось. Оно и правильно. Вдруг бы я ее убил? Я же вообще не понимаю, что творю.

– Но ты с зимы ни разу не срывался. Самый скучный сноульвер!

Тулле отвернулся к морю.

– Знаю. У меня и раньше это нечасто случалось. Два-три раза за год.

И замолчал. Он всегда расстраивался, когда дом вспоминал. Вот бывают же такие люди! И ростом, и силой вышли, и с оружием управляются так, что любо-дорого смотреть, идеальные воины. Ан нет. Не лежит у них душа к ватажьему делу. Значит, не Фомрир их благословил. К Тулле явно Фо́льси благоволит, бог-пахарь. Хвит – Сва́льди хвалы возносит. Арне Кормчий – На́рлом одарен, сквозь воду скалы и рифы чует, знает, когда ветер сменится. Рыбак – Мири́ннов сын, тут и говорить нечего. Вепрь, видимо, от Ко́рлеха милость получил, уж больно он рукастый, может и смастерить что-нибудь, и приготовить, и рану зашить. На все дела мастер. Альрик ест с рук Фомрира и Мамира сразу: хитрый, умный, говорливый. А я? Я точно Фомриров воин. Пусть я не лучший в мире боец, не бесстрашный и не всемогущий, но больше ни к чему душа у меня не лежит.

 
– Се́чи великанша[25]25
  Великанша сечи – иносказательно – секира.


[Закрыть],
Ведьма лютой брани[26]26
  Ведьма брани – иносказательно – секира.


[Закрыть],
Блеск твой белый зе́ло
Не горит сим утром.
Не сверкает брони
Ненави́стник[27]27
  Ненавистник брони – иносказательно – меч.


[Закрыть] ярый.
Прореза́тель фьо́рдов[28]28
  Прорезатель фьордов – иносказательно – Фомрир. Пополнить хирд Фомрира – умереть в бою.


[Закрыть]
Хирд пополнил снова.
 

Эту песню будут петь часто, у многих она отзовется, многие теряли в сражениях своих друзей, неважно, мечников ли, сакраворов ли, лучников.

* * *

В Кривой Рог мы добрались спустя седмицу. Город не изменился ни капли, столь же шумный и бестолковый даже после свадьбы ярлова сына. Дагны, конечно, уже и след простыл, но о нас местные жители не забыли. Они помнили и о том, как я зарезал на улице рабынина сына, и о троллях, и о том, как ранили нашего человека, и о Торкеле с его угрозами. Может быть, потому Альрика еще с пристани позвали на встречу к ярлу, вежливо, но без права отказаться. Он прихватил с собой Вепря и Тулле, а мы отправились к Ящерице.

Попетляв по разбитым улочкам, мы вышли к дому О́рсовой женщины. Там, в небольшом дворике обнаженный по пояс мужчина рубил дрова. Я видел только узкую тощую спину с сильно выпирающими позвонками. Когда он наклонился подхватить полено, показалось, что косточки вот-вот порвут кожу и вылезут наружу белыми точками.

– Эй, знахарка здесь? – спросил Хвит.

Парень, перехватив топор иначе, повернулся к нам лицом. Глубоко запавшие серые глаза, едва заметные под нависшими бровями, одна из которых сильно просела вниз, тонкий скомканный рот, скособоченный кончик носа словно пытался указать на самое приметное место на лице – изрытую красными точками и прорезями яму на левой щеке. Длинная некогда выбеленная челка падала набок, но не могла скрыть ни шрамов, ни кривого лица.

– Я… ящерица, – вмиг осипшим голосом прохрипел наш скальд. – Это ты?

Парень открыл рот как-то странно, губы разъехались не в стороны, как обычно, а вверх и вниз, как у рыбы, вытащенной из воды.

– Я. Что, не узнать меня? – его голос изменился, как и он сам, стал тусклым и невыразительным.

– У тебя всё зажило? Значит, дальше с нами пойдешь? А чего, тебя тут не кормили? Тощий какой! Кожа да кости, – вмешался Рыбак.

– Нитки не так давно сняли. Ел только жидкую похлебку. Вон, топор в первый раз в руки взял. Разрубил три полешка и уже выдохся. Какой я теперь ульвер?

– Как раз на «Волчаре» и отъешься, – радостно продолжил Ха́лле. – Мы ведь видели Торкеля и даже рубились с ним. Скажи, Кай!

Халле обернулся ко мне и не заметил, как Ящерица испуганно сжался от одного только имени, как забегали его глаза, как побелело лицо. Это не боец. Это уже раб.

– Кай!

– Рубились, – протянул я, не отводя взгляда от Ящерицы. – Втроем не смогли одолеть. Он отбил мне все брюхо, чуть не проломил голову Тулле и едва не зарезал Альрика в кольчуге.

Лейф Ящерица, точнее то, что от него осталось, попятился назад, топор выпал из его ослабевшей руки, а он этого даже не заметил.

– Я, наверное… Мне бы еще подлечиться. Мяса набрать.

– На веслах быстро осильнеешь. Благодари знахарку и пошли на корабль. Увидишь, стоит тебе только погладить его оскаленную морду, как сразу полегчает.

Рыбак, видимо, не вспомнил, что Торкель резанул Ящерицу именно на корабле, но Лейф не стал возражать.

Альрик вернулся на «Волчару» лишь к ночи, пьяный и веселый.

– Ну что, сноульверы. Поздравляю с новой работенкой! – крикнул он, едва ступив на палубу.

– Что, так сразу?

– Тут снова тролли объявились?

– А может, сначала к Ви́дарссонам наведаемся, поблагодарим за пиво?

– К троллям этих Видарссонов! – взмахнул рукой хёвдинг. – Уж не знаю, почему, но местный ярл так жаждет от нас избавиться, что выкупил трофеи и даже посоветовал подходящий заказ. То ли опасается, что мы резню на улицах начнем, как Кай в прошлый раз, то ли боится, что приплывет Мачта, и тогда резню начнет он. О, Ящерица! Живой и здоровый? Выглядишь, как дохлая рыба, теперь придется месяц тебя откармливать.

– А что за заказ? – спросил А́рне Кормчий.

Тулле и Вепрь тоже изрядно пошатывались. Друг упал рядом, потирая полный живот и обдавая запахом крепкого пива.

– В трех днях пути живет такой ярл Гейр[29]29
  Гейр – в пер. копье.


[Закрыть] Лопата.

Тулле хрюкнул от смеха:

– Надо же, имечко подобрали. И копье, и лопата. Что это за штуковина такая получается?

– Земли этого ярла находятся на границе с северным краем. Сами знаете, чем дальше к северу, тем меньше людей и больше разных тварей, в том числе и изменившихся. Дружина у Гейра отличная, спаянная, проверенная, ниже пятой руны там никого нет. Насколько я понял, там что ни месяц, с той стороны приходит та или иная тварь.

– И с такими силами Лопате нужна наша помощь? – не понял я. – Зачем? Чтобы подкормить тварюшек?

– Лопата не любит попусту терять людей, в которых он вкладывается и деньгами, и силами. А там такая беда подвалила, с которой можно потерять всю дружину разом, потому он нанимает чужие ватаги. По оплате всё нормально. Полмарки на человека. Если кто-то из нашего хирда завалит тварь, то все мы получим по марке на нос. Лопата славится крутым нравом, но не жадностью. Платит всегда полностью, что обещал.

– Так что там за тварь?

– Великан. По силе как сто́рхельт.

Я вздрогнул и посмотрел на то место, где прежде сидел сакравор. Если он не добудет сердца твари, то вполне может пойти по той же дорожке.

– Мы только что вышли из серьезного боя, потеряли троих. Ящерица еще не окреп, – хёвдинг потер лицо, глотнул воды из фляжки. – Но это неплохая возможность прославиться. Давненько тут не объявлялись великаны, и все воины будут на слуху не один год, потому я принял предложение. Завтра с утра придет торговец, выкупит трофейное оружие и броню, потом соберем припасов, а на следующий день выходим.

– Альрик, а может, всё же сбегаем к Ви́дарссонам? – спросил я. – Съестного спросим по старой памяти.

Хёвдинг прищурил глаз и весело хмыкнул:

– Ну, если по старой памяти только. Человек пять возьми с собой. Поблагодари за пиво. И смотри там, не набедокурь. Ви́ра дороже еды встанет.

На следующее утро мы поднялись с рассветом. Я взял Тулле, чтобы он меня останавливал коли что, Трю́ггве-мечника, чтобы он немного повеселел, Сте́йна, Халле Рыбака и еще Хвита Снежного. Скальд сам напросился, сказал, что хочет сочинить веселую песенку, да пока подходящей идеи не нашел. Снарядились мы словно в боевой поход: топоры-мечи на поясе, щиты за спиной, у Стейна лук со стрелами, и у всех копья в руках, кроме меня, так как одной секиры вполне достаточно. Тащить всё это на себе, конечно, не шибко радостно, но иначе Видарссонов вряд ли получится уговорить.

Перед самым уходом я столкнулся нос к носу с тем премерзким торговцем оружием, что запрашивал четыре марки за обычную секиру. Он сразу же узнал меня, заметил мои три руны и слегка напрягся, я же оскалился, постучал по рукояти секиры и провел пальцем себе по шее. Вдруг это поможет Альрику в торгах?

За то время, что мы тащились в горы по пыльной дороге, я проклял и свои дурацкие затеи, и кожаную куртку, в которой упарился и вспотел, как в бане, и тяжеленную секиру, чья рукоять протерла в плече настоящую дыру. И главное – зачем я попер щит? С секирой щит в руки не возьмешь, да и не будут Видаррсоны обстреливать нас из луков, тем более в спину. Получалось, что я просто так тащил на себе эту круглую дуру.

Поэтому, когда мы добрались до поместья братьев, я был мокрым, уставшим и злым. Особенно злым.

Сначала ведь я хотел добром поспрашивать Ви́дарссонов об ошибке с пивом, посмеяться, показать силу в дружеском поединке, намекнуть на недовольство хёвдинга. Словом, поговорить по душам. Но после неприятного перехода я подошел к воротам, за которыми заходились от лая собаки, со всей силы пнул створки, а когда они не распахнулись, снял с плеча секиру и вогнал в доску, расщепив ее пополам.

– Ви́дарссоны, тролль вас задери! Открывайте! Гости пришли.

Я подождал немного и снова ударил, вырубив одну доску напрочь.

– Открывай! Иначе сам войду.

Со двора послышались голоса, детский писк, собаки уже хрипели от лая, но ворота так и остались запертыми.

Я собирался ударить в третий раз, но Тулле схватил меня за плечо.

– Да отстань! Не видишь, они за воротами отсидеться решили, сволочи!

– Мужиков, поди, дома нет, – тихо сказал друг. – Время не раннее, на поля ушли, скорее всего. Или еще куда по делу.

Я заглянул в прорубленную дыру и увидел перепуганных женщин и нескольких рабов, которые схватились за вилы и топоры, чтобы защитить дом.

– Открывайте, – уже спокойнее крикнул я. – Мы – сноу́льверы, что троллей для вас поубивали. В сеннике у вас спали.

– А чего ж с оружием пришли? Троллей вроде больше нету, – ответила женщина постарше, не выпуская потрепанный серп.

– Так мы в гости, по старой памяти. Приплыли в Кривой Рог и решили к вам заглянуть. Уж больно ваше сено мягкое и пиво вкусное, – я не сдержался и последние слова прорычал.

Один пацаненок вскарабкался на крышу дома, взглянул на нас и заорал на весь двор:

– Я его знаю. Он топорики подбрасывал. А тот – мечи. А еще один седой. Это те самые.

Хвит усмехнулся. Привык, что все по первости принимают его за седого.

Створки дрогнули, и старик-раб открыл ворота, впуская нас во двор. Впереди стояла женщина, перепуганная и взъерошенная, как курица, пряди волос выбились из-под серого платка, у ее ног лежал серп, но в руках было блюдо с хлебом и сыром, а позади нее девчонка еле удерживала полный кувшин.

– Прошу прощения, дорогие гости! – слегка запинаясь, сказала хозяйка. – Муж мой сейчас на пастбище, а без него я не смею пускать во двор. Не побрезгуйте, угоститесь с дороги. А сынок сейчас сбегает, позовет мужа.

Обойдя издали, мальчишка едва ли младше меня умчался со всех ног, и я еле сдержался, чтобы не заулюлюкать вслед, подгоняя его, как дичь. Я положил секиру обратно на плечо, взял кусок сыра, кинул на хлеб и запихал все это в рот. Угощение вряд ли остановит меня от убийства местных жителей, если понадобится, но сытый я явно буду добрее. Тут же нам принесли кружки, налили пиво, то самое, ви́дарссоновское, густое и терпкое настолько, что одним запахом можно было наесться.

– Если прикажете, зарубим курочек и запечем. Но сейчас есть только это, – пролепетала хозяйка, угощая моих собратьев.

– Ничего. А похлебка какая есть? Или колбасы?

– Есть копченая свинина, но муж не разрешает…

– Тащи.

Мы взяли чурбаки и расселись в тени сенника. Я не стал вламываться в дом, памятуя, как Видарссоны рьяно не хотели нас туда пускать в прошлый раз. Мало ли, вдруг озлятся, начнут кулаками махать, а так и до виры домахаться можно. То ли я разозлюсь, то ли Тулле взбеленится, а может, и Трюггве вдруг сорвется, он после смерти Йодура сам не свой.

– Дяденька! – послышался робкий басок из-за угла. – А вы настоящие хирдманы?

– А что, так не видно? – рассмеялся Тулле. – Выходи сюда, не покусаем.

Из-за сенника вышел парень, один в один Ви́дарссон, только чуток поменьше: массивный, косматый. Несмотря на юный возраст, его борода уже доходила до груди. Я невольно пощупал свой гладкий подбородок.

– А вы с тварями сражались? С настоящими тварями, а не со зверями.

Мы переглянулись и рассмеялись.

– А то как же. Я сам на огненного червя ходил. Он длиной что твой дом и толщиной выше пояса. Шкуру и секирой едва прошибешь, а как прошибешь, так из раны огонь пышет. Рыбак вон морскую безымянную тварь выловил, зубов у нее было не перечесть.

Хвит перебил меня:

– Кай, не умеешь рассказывать – не берись. Сейчас я всё расскажу.

И пошел заливать про огненного червя, которого он в глаза не видел, только мои рассказы слышал, и про хуорку ввернул зачем-то, и про морскую тварь, и про волков, которые вообще не твари, но в его устах выглядели сыновьями Бездны. Парень слушал с открытым ртом. Мы потихоньку отхлебывали пиво и как-то подзабыли уже и про мясо, которое всё никак не несли, и про Видарссонов.

– Бья́рки, что тут сидишь! А ну пошел коровник вычищать! – рявкнул вернувшийся отец, и парня будто ветром снесло.

– Здоро́во, хозяева. Видите, к вам гости пришли, а вы их неласково встречаете.

– Незваных гостей и вовсе пинками выпроваживаем, – буркнул один из Видарссонов, самый разговорчивый.

Если бы я услышал что-то подобное чуток раньше, то точно бы отрезал ему либо ногу, либо язык, но сейчас я отдохнул, поел, выпил пива и подобрел, потому всего лишь рывком подскочил к нему, крепко схватил за бороду, вытащил нож и воткнул самый кончик в щеку Видарссона. Немного, только чтобы кровь потекла. Хирдманы тут же ощетинились оружием, предостерегая второго брата от глупостей.

– Ненавижу ваш поганый город с его погаными улочками, поганым ярлом, погаными торгашами и погаными правилами. Здесь другу отрезали щеку, и его слюни стекали не через рот, а через дырку сбоку, потом он месяц жрал лишь жидкую похлебку, исхудал так, что кости через кожу можно пересчитать. Лицо перекособочилось, как у твари, вышедшей из самой Бездны. А знаешь, что интересно? Ваш ярл запросил за моего друга самую малую виру, настолько малую, что я могу каждого в этом доме так порезать и заплатить виру из своего кошеля. И будете вы не Видарссонами, а твариными отпрысками. Скажи еще слово и будешь всю жизнь показывать язык аж через две дырки.

Он мелко затрясся, скашивая глаза на меня. Из-за низкого роста мне пришлось вытянуть руку и встать на носочки, но я чувствовал страх этого здорового мужика и свою власть над ним. И это было здо́рово. Я даже захотел, чтобы он сделал какую-нибудь глупость, и я смог бы вырезать дыру на его лице. Хотя серебра все же жаль.

Второй брат упал на колени, едва не напоровшись на меч Тулле:

– Прости его, хирдман! Попутал он. Будьте желанными гостями в нашем доме.

– Я не хочу быть гостем там, где мне не рады. Вы подсунули нам поганое пиво. Свою работу мы выполнили честно, а вот вы заплатили, считай что фальшивым серебром.

– Не со зла. Это глупая баба не тот бочонок взяла. Перепутала, дура! Я ее поучил потом, поехал в город, да вы уж уплыли.

– Мне плевать, кто ошибся. Теперь мы здесь!

– Конечно. Сейчас принесу бочонок лучшего пива, самого лучшего!

– И припасы на седмицу на два десятка человек.

Мужик аж трястись перестал. Жадности в нем было больше, чем страха, потому я вогнал нож поглубже.

– Шрам – он украшает воина, а вот гнилые зубы через дыру в щеке – навряд ли.

– Конечно! Припасы. На седмицу. Там много будет. Не унесете!

– В телегу грузи. Из города сын вернет.

Я убрал нож и сел спокойно на чурбак.

– Долго ждать не будем. До вечера вернуться надобно.

Я взял секиру поближе и стал наблюдать. Вдруг пока они таскают мясо да крупу, их снова жадность одолеет? Это я от неожиданности смог его так легко схватить, а если такой бугай возьмет топор или косу, то я увижу Фомрира воочию раньше времени. Но больше Ви́дарссоны не кочевряжились: грузили телегу, крепили мешки и короба. Если подумать, а что они могли сделать? Даже если каким-то чудом они убьют пятерых трехрунных воинов, то потом к ним еще одиннадцать придут и спалят хутор со всеми жителями и скотом.

Обратно ехать было куда приятнее. Мы покидали щиты и копья на телегу, а сами налегке шли позади. Ви́дарссонов мальчишка, тот самый, что спрашивал про тварей, все оглядывался и каждый раз пугался, встречая мой взгляд.

– А что ты сказал отцу, что он тебя послушал? – наконец решился он спросить.

– Сказал, что вырежу вам всем дыру на лице, если он не послушает.

– А вырезал бы?

– Вырезал, – кивнул я. – В таком деле врать нельзя.

– А я его всегда боялся. Он чуть что по уху бил. А ты ж… – он замялся, подбирая слова.

– Невысокий, – предложил я.

– Да. По плечо всего, и волос еще на лице нет, а вон не побоялся его.

– Так одного вашего тролля Кай зубами порвал, – давясь от смеха, сказал Тулле. – Сам прыгнул, нож воткнул в живот, чтоб не сорваться, и давай зубами его грызть, да так, что клочки мяса во все стороны летели и кровь рекой текла. Кай потом с головы до ног красным был.

Парень чуть шею себе не свернул, глядя на меня. Видать, никак не мог представить, что я, такой мелкий, загрыз тролля.

– После такого разве будет он бояться твоего отца!

– Да, видать, не будет.

Альрик встретил нас на пристани с восторгом.

– Ай да, Кай! Ай да, Э́рлингссон! И как только сумел уговорить? А еще жаловался, что торговаться не умеешь!

Хвит усмехнулся:

– Если он так всегда торговаться будет, нас ни в один город не пустят.

Сын Ви́дарссонов помог разгрузить телегу, походил по «Волчаре», полюбовался на наших парней, напугался от вида Ящерицы, а потом, когда все дела были закончены, подошел к Альрику и сказал:

– А возьмите меня к себе! Я, правда, всего-то однорунный, да и с оружием не очень. Но я старательный! Сильный! Я один могу полный бочонок с пивом поднять.

– И что потом? Бросишь его в тролля? – съехидничал Рыбак.

– Нет. Зачем? Он же разобьется, бочонок-то, – растерялся парень. – Зачем пиво зря тратить? Не хочу я в дом возвращаться. Там отец сейчас бешеный, снова изобьет почем зря. Мне так его до старости слушать придется. Хочу сам пожить, мир посмотреть! В море сходить! На тварей охотиться.

– У меня есть такое правило. Если трое из хирда откажутся тебя принимать, то не возьму, а если уговоришь их, то могу и взять. И еще – у тебя должно быть оружие.

– У меня нет, – развел он руками. – Могу дать телегу и лошадь взамен.

– Так они не твои, а отцовы.

– Я тоже отцов, но не трэль, а свободный человек, взрослый. Пусть это будет мое наследство.

– Звучит правильно. Ну что, кто не хочет, чтобы Видарссон в хирд вошел?

– Моего отца не Ви́дар зовут, а У́кси. Я У́ксиссон, – возразил парень.

А ведь точно, Видарссоном отца кличут, Ви́дар, значит, его дед.

– Э нет, ты выглядишь как Видарссон и звать мы тебя будем Видарссон, – рассмеялся Альрик. – Ну так что, есть несогласные?

Я пожал плечами. Мне все равно, войдет он в хирд или нет. Так-то я понимал его мысли, он хотел не столько приключений, сколько сбежать от отца, и это не так уж и плохо. Но однорунный нам сейчас не ко двору, да и грядущий бой с великаном не давал ему особых шансов выжить. Впрочем, возражений ни у кого не нашлось, и Видарссон вошел в наше братство.