Текст книги "Сага о Кае Эрлингссоне"

Глава 3

Нарл – зимний бог-мореход, первый корабел, покровительствует морякам. Третий по силе боец среди богов, защитник мореплавателей от морских чудовищ

Атрибуты – золотой корабль и бронзовый гарпун.

Ра́странд разочаровывал с первого же взгляда. Жалкая деревушка внутри укромной бухточки из пары десятков лачуг, развешанные на ветру сети, стойкий запах рыбы. Навстречу нашему кораблю вышло всего три человека: старик с длинными развевающимися волосами и старуха, ведущая за руку ребенка.

Отец подождал, пока ка́рви не уткнулся в песок, спрыгнул в воду и, широко разведя руками, громко воскликнул:

– Хэй, О́ве!

– Эрлинг! – из самой большой халупы вышел старый, но довольно крепкий мужчина. Он держал такой же потрепанный топор, как и он сам. – Давненько тебя не было в наших краях. Зачем пожаловал?

– Навестить тебя, старого бирюка. Привез кое-кого в гости.

Лицо Ове странно искривилось, и я не сразу понял, что он так улыбнулся.

– Неужто моя Да́гней решила проведать дядю?

– Нет. Это твой внучатый племянник Кай.

Я спрыгнул вслед за отцом и, придерживая топор, подошел к нему.

– Кай? Что ж, рад познакомиться, Кай. А ты не сильно-то и торопился, Эрлинг. Всего-то тринадцать лет прошло с его рождения.

Ове протянул руку, и я крепко обхватил его запястье. Старик нахмурился и сжал в ответ мою руку так, что я еле сдержал крик.

– Он что, еще не принес свою первую жертву?

– Об этом я хочу с тобой поговорить отдельно. Кай, ступай пока, осмотрись.

Пока люди отца снимали с корабля мои пожитки и подарки для деревни, я быстро обошел все поселение. Лодок на берегу было немного, часть из них болталась на выходе из бухты. Позади домов виднелась узенькая тропинка, которая вела вверх по каменистому склону, так что я решил пробежаться и взглянуть на окрестности.

С высоты отцовский корабль выглядел крошечным, словно детская игрушка с квадратным куском цветной ткани, серое хмурое небо сливалось с таким же серым и хмурым морем. А с другой стороны было серое каменное плато, на котором росли жалкие желтовато-зеленые клочки травы. Поодаль я заметил несколько коз, их пасла девчонка лет шести.

И как в подобном месте я смогу выполнить условие Фомрира и заполучить столь желанную благодать? Если, конечно, этот шутник не загадал смертельную скуку на протяжении всей жизни.

– Кай! – Эхо подхватило отцовский зов, и я слетел по тропинке вниз. – Кай, поживешь какое-то время с дядей О́ве, научишься плести сети, ловить рыбу.

Как проклятый трэль! Это всё, на что я способен в твоих глазах, отец?

– Может быть, Ове расскажет тебе, как строить лодки. Быть корабелом – почетное занятие.

Вот только Нарл-корабел не очень-то и дружит с Фомриром. Впрочем, с кем вообще дружит этот зимний бог-воин?

Ове смотрел на меня, словно на вошь, ползущую по волосам на руке.

– Ну, прощай, сын! Я приплыву за тобой.

Отец похлопал меня по плечу, растрепал волосы и, не оглядываясь, ушел к кораблю. Он забыл сказать, когда именно вернется.

Дядя не стал дожидаться его отплытия, ткнул меня в спину и бросил лишь:

– Идем.

Он завел меня в одну из халуп, внутри была всего одна комната, тесная, как стойло отцовского коня.

– Здесь ты будешь спать, – и он указал на ворох тряпок в углу. – Здесь есть, – и ткнул на закопченный угол стола. – Топор свой сними и положи в сундук.

– Это мое оружие.

– Безрунным оружие не положено.

– Это не тебе решать.

Ове шагнул ко мне и с размаху влепил пощечину:

– Это моя деревня. Мой дом. Мои правила. Безрунные оружие не носят.

Вытащил мой топор, швырнул его в сундук и захлопнул крышку. Я чувствовал, что Ове и сам был не особо сильным воином, явно слабее отца. Вторая или третья руна, не больше, но для меня и одной руны многовато.

Я не знал, как бы отнесся ко мне дядя Ове, если бы я получил благодать, но сын его любимой Да́гней, не достигший даже первой руны, ему явно не был по нраву. Он со мной даже не разговаривал, лишь бросал одно-два слова, и если я не сразу понимал, что он хотел, то получал подзатыльник. Утро начиналось с «Встал». Затем он швырял котелок с остатками пригоревшей каши, который я потом должен был отдраить. Даже мать не занималась такой работой, для этого у нас были рабы. Потом я шел к берегу, помогал собрать сети и уложить их в лодку. Затем у меня было полдня свободно. Обычно я вытаскивал топорик, уходил наверх и размахивал им, представляя, как рублю врагов. Сначала у них были лица Ленне и Нэнне, но постепенно они все больше походили на Ове. Потом я спер жердь из тех, на которых сушились сети, вытесал из нее подобие копья и учился работать с ним, тыкая в травяное чучело. Иногда я разговаривал с девчонкой, пасущей коз, но она была слишком маленькой и глупой и вечно улыбалась.

Когда Ове возвращался, я тащил тяжеленные вымокшие сети и развешивал их. Если в них была дыра, то я должен был их починить. От грубых веревок и соленой воды руки покрывались ссадинами, которые потом долго-долго ныли. Я возненавидел рыбалку, рыболовов и всю деревню одновременно.

Чистить рыбу, сушить рыбу, потрошить рыбу, солить рыбу, жрать рыбу, дышать рыбой, складывать рыбу, кормить скотину рыбой. И так каждый день. Каждый день!

А по вечерам Ове пил странно воняющую брагу и говорил о том, какой придурок мой отец. Что малышка Дагней заслуживала другого мужа и что только от гнилого семени Эрлинга мог родиться такой урод, как я. Хотя я не понимал, на что жаловался этот старик. Отец был воином седьмой руны, могучим и суровым. Его не обошла вниманием удача, ведь он вернулся из походов с прибылью и даже получил целый херад в управление. Мать жила в хорошем теплом доме, ее руки были мягкими и нежными, так как всю грубую работу выполняли трэли. Но стоило мне только открыть рот, как я тут же получал затрещину.

– Безрунные должны молчать, когда говорит настоящий воин!

Воин он, как же. Убил за всю жизнь пару коз да какого-нибудь раба, чтобы получить вторую руну. Я тоже забрал человеческую жизнь. Только мне повезло не так, как Ове. Хотя я бы не назвал его жизнь везением. Я прожил в Ра́странде всего неделю, а он – много лет. И у меня еще оставалась надежда выбраться отсюда, а у него – нет.

Спустя две седмицы я, лежа на полу и слушая попискивание мышей, вдруг понял, что за целый день не сказал ни слова. Впервые не ходил наверх и не упражнялся с топором. Более того, я не мог сказать, на что потратил весь день. Наверное, снова возился с сетями, но это занятие стало настолько привычным, что я даже не обратил на него внимания. Я как будто растворился в провонявшей рыбьими потрохами деревне с рыбобрюхими жителями, у которых вместо мозгов моло́ки селедки, а вместо крови течет морская вода.

Может быть, такие мысли возникли и у дяди, поэтому на следующее утро Ове швырнул в меня какой-то железкой, едва не задев ухо.

– Сегодня в море не пойду. После полудня будем колоть свинью. Почисти пока свинокол.

Я взял железку. Видимо, ее не чистили со времен выхода Хуно́ра на сушу. Я швырнул свинокол на стол. Потом почищу. После обеда.

* * *

Бухта, где находился Растранд, была небольшой, с изрезанными неровными краями. Видать, Фомрир, когда вырезал местный берег, был изрядно пьян. Потому корабль заметили не сразу, к тому же все местные рыбаки сегодня остались на суше – готовились к празднику в честь Хуно́ра. Хуно́р уважал хорошее мясо, а не обрыдлую рыбятину.

Первый бабий визг взлетел лишь тогда, когда дракка́р почти воткнулся в берег. С него тут же соскочили воины, все оружные и доспешные, словно не деревушку собирались брать, а целый Сто́рбаш. Еще не все успели понять, что происходит, как пролилась первая кровь: ту орущую бабу с размаху проткнули копьем.

Я рванул в сторону дома Ове, за топориком. Зачем только я послушал глупого старика и согласился ходить без него? Я не рассчитывал победить. Дядя был прав, безрунным оружие не давали, а значит, против меня будет не просто воин, а воин, достигший нескольких рун. Такой прибьет меня, как щенка, и даже не заметит. Но лучше уж помереть с топором в руке, как мужчина, чем сдохнуть, скуля от страха.

За спиной слышались крики, стоны, затрещали от огня сухие крыши. Я затылком почувствовал, что меня заметили. Рывком распахнув дверь, я бросился к сундуку, но не успел. Скорость рунных намного выше моей! От смачного пинка я свалился плашмя на стол, врезавшись носом в доски.

– Вставай, рыбий сын! – голос напавшего звучал довольно грозно, но в конце дал петуха, словно там под шлемом пацан не старше меня. – Хоть сдохнешь как мужчина.

Мне уже не было страшно. Голова была пуста. Я как будто смотрел со стороны: вот я приподнимаюсь на локтях, вытираю кровящий нос и понимаю, что под животом лежит тот самый ржавый свинокол, что утром дал Ове. Я схватил железку и развернулся, спрятав ее за спиной.

Я не ошибся. Передо мной стоял мальчишка примерно такого же возраста, что и я, но радужная дорогущая кольчуга, остроконечный шлем с конским хвостом, массивная секира и щит добавляли ему и роста, и мощи. Выглядел он весьма внушительно.

Он усмехнулся, неторопливо занес секиру за голову. Самое время бы напасть, но Ленне и Нэнне показали, насколько же быстры люди даже с одной руной, потому я ждал. Замах. Глухой стук. Секира глубоко вошла в низкую потолочную балку у меня над головой. Я тут же рванул к врагу, выставив свинокол вперед.

Удар. Ржавое лезвие глубоко ушло в открытую подмышку врага, но не успел я обрадоваться, как меня тут же снес к стене удар щита. Я даже расслышал хруст собственных ребер. Но врагу досталось больше. Затихающий хрип. Кровь хлестала из широченной раны: я не успел выпустить свинокол из рук и разворотил ему весь бок.

И тут волна холода прошла по всему телу, смывая усталость и боль, а затем, как и говорил отец, пришло тепло, залив меня солнечным медом с ног до головы. В глазах посветлело, я рассмотрел каждое переливающееся колечко на кольчуге мальчишки, сползшего по рукояти секиры на пол, услышал сотни звуков, доносящихся с улицы, и понял, что наконец получил благодать Фомрира. Только сейчас он принял первую жертву.

Там, снаружи, продолжалась бойня, но я не собирался отсиживаться. После получения первой руны я почувствовал себя всесильным. Достал из сундука топор, который казался теперь невероятно легким, попробовал вытащить секиру из балки, но та застряла намертво, поэтому я забрал лишь щит убитого мальчишки. Теперь я полноценный воин и должен защищать это поселение, как бы я его не ненавидел.

Но когда я вышел из дома, жара поубавилось. По всей деревне носились и улюлюкали опьяненные кровью воины, выталкивали из лачуг местных жителей и по очереди резали их, явственно наслаждаясь потоками благодати. Врагов было по меньшей мере полтора десятка.

Незамеченным я оставался недолго. Спустя несколько ударов сердца ко мне подскочил ближайший воин, тоже мальчишка, с ног до головы увешанный оружием: копье, щит и вдобавок на поясе болтался меч в ножнах.

Он явно не рассчитывал на сопротивление. Излишне широко размахнувшись, он ударил копьем. Оно пробило мой щит и застряло там. Я дернул левой рукой и повернул щит, надеясь, что смогу затормозить противника, но вместо этого легко вырвал копье из рук мальчишки. Странно, ведь он должен быть равным мне по силе либо даже сильнее. Отбросив бесполезный кусок дерева, я рванул к врагу. Он потянулся к мечу, но я не стал дожидаться. Одним движением отбросил топором его щит в сторону, основанием левой ладони вбил наполовину вытащенный меч обратно в ножны и ударом головы в лицо сбил мальчишку с ног, после чего вонзил топор прямо ему в лицо.

– Первая руна? – просипел дядя Ове, подходя сбоку. Он успел вооружиться: щит, охотничья рогатина в красных потеках и неизменный топорик на поясе. – Кай, это лишь щенки, которых натаскивают на кровь и получение новых рун. Там еще есть матерая псина, что следит за ними. Я уже убил двоих, ты кого-то. Нам не простят, сожгут всю деревню. Так что я вызову пса на бой, но если меня убьют, беги в горы. Потом иди на север, к отцу.

– А тебя убьют?

– Зависит от пса.

Ове сейчас выглядел не так, как обычно, более грозно и уверенно. Не только я поднялся на руну за этот день.

Он направился к пристани. Один из щенков, как назвал их дядя, бросился было к нему, но вовремя остановился и даже отошел назад. Ове же продолжал идти спокойно и непоколебимо. Возле вражеского корабля стоял мужчина. И хотя на нем не было ни шлема, ни кольчуги, а из оружия лишь потертый меч на поясе, сразу было видно, что это опытный воин. Издалека я не мог понять, на какой он руне, но вряд ли ниже четвертой.

Воин был абсолютно лыс, чудовищно высок и худ. Сложив руки на груди, он ждал приближения Ове, выражение его лица изменилось лишь при виде окровавленной рогатины.

– Кто ты и по какому праву пришел в мое селение? – голос Ове прокатился по всей деревне.

– То́ркель Мачта. По праву сильного. Ты убил моих подопечных?

– Ты убил всех жителей!

– Значит, ты не смог их защитить. Ты слаб и заслужил смерть.

Несмотря на опасность, я не мог не восхититься словами То́ркеля. Он словно писал песнь о себе. Ове проигрывал словесный поединок.

– Я смотрю, ты достиг четвертой руны. Мне твоя смерть не принесет пользы. Где Ро́альд? – рявкнул То́ркель.

Мальчишки тут же разбежались по нескольким уцелевшим хижинам, а у меня возникло подозрение, что я знал, где Ро́альд.

– Торкель! – один запыхавшийся щенок подбежал к вожаку, но остановился поодаль. – Роальд… он…

– Говори! – Мачта вытянул длиннющую руку и подтащил пацана к себе. – Что с ним?

– Он мертв. Его секира застряла в балке, а сам он… – мальчишка заколебался, Торкель тряханул его так, что зубы клацнули. – Его пырнули свиноколом.

Неудачник полетел в сторону и пропахал боком каменистый берег, но на него никто и не глянул. Весь вражеский молодняк отступил на несколько шагов назад и потупил глаза, боясь глянуть на исказившееся лицо Торкеля.

– Роальда закололи, как паршивую свинью? – голос Мачты изменился до неузнаваемости.

Ове не стал ждать продолжения, а подбросил рогатину в воздух, перехватил и с силой швырнул в Торкеля, сразу же рванув следом.

Я впервые видел настоящий не учебный бой рунных воинов. Торкель даже не дернулся к мечу и не стал уворачиваться. Он поймал рогатину одной рукой, развернул её, вбил в щит дяди до перекладины и уклонился от мощного удара топором. Ове тут же отбросил бесполезный щит, сменил хват на секире и бросился в прямой бой. Удар! Еще удар! Дядин топор рассекал воздух с бешеной скоростью и силой. Торкель, несмотря на огромный рост, легко уворачивался от ударов, не пытаясь достать меч или отскочить. Он словно танцевал, точно зная, куда пойдет топор в следующее мгновение, и подстраивался под его движения. И вдруг он оступился. Ове восторженно взревел и, замахнувшись, нанес удар такой мощи, словно хотел расколоть горы и рассечь море, но лезвие почему-то прошло мимо. Торкель отступил на шаг, а когда топор вонзился в землю, наступил на обух, мгновенно выхватил меч и одним движением отрубил дяде голову и обе кисти рук, которыми тот пытался прикрыться.

– Деревню сжечь! Всех убить! И уходим.

Я проглотил кислую слюну и помчался наверх, в горы.

Глава 4

Хуно́р – весенний бог-охотник. Первый из вышедших из моря богов, кто отнял чужую жизнь, убив медведя ради мяса и шкуры.

Атрибуты – медвежья шкура и охотничье копьё.

Изредка благословляет охотников после первой успешной охоты.

Взлетев на каменистое плоскогорье, я заметил всё ту же девчонку с тощими козами. Она смотрела на дым, поднимающийся из низины, и глупо хлопала глазами. Сейчас голосов умирающих слышно не было, всех уже поубивали, но она не могла не слышать криков, стонов и радостных воплей врагов.

Я подскочил к ней и швырнул на землю, зажав рот.

– Молчи и лежи, дура! Иначе сюда придут и убьют нас.

Я спрятал ее в ложбинке за камнем, затем отогнал коз подальше, а сам подполз к краю и принялся наблюдать. Щенки в очередной раз обыскали деревню, нашли лишь старые сети да сожженные ими же дома. Все лодки они порубили и покидали в огонь, а затем быстро поднялись на борт своей скорлупки и отчалили.

Мне не было жаль этой деревни, ничего хорошего я тут не видел, но дядя Ове в последний момент все же сделал попытку защитить меня. И мне изрядно грело душу то, что я, именно я, убил того мальчишку, заколол его как тупую свинью, и теперь То́ркелю Мачте придется нелегко. Ро́альд ни капли не был похож на Торкеля, а значит, кто-то богатый поручил Мачте приглядывать за своим сынишкой. Неудачливому няньке хорошенько влетит. Может, его даже прирежет какой-нибудь богатенький мальчик, который боевого топора и в глаза не видел. Прирежет и огребёт благодати на две руны, а потом поплывет в нищую деревушку, чтобы стать еще сильнее, и там его заколет такой воин, как я. Ха!

Корабль плыл неторопливо, никак не хотел скрываться из вида.

А ведь я и впрямь теперь воин! Я получил первую руну из рук Фомрира, только вот так и не понял, какое же условие он поставил. Может, я должен убивать только оружных? Или только в бою? Или только если я чудом выжил? Или могу убивать лишь сверстников? Впрочем, сейчас это было неважно. Потом убью кого-нибудь еще и узнаю.

Главное – это моя новая сила. Я чувствовал, что стал сильнее, чем Нэнне, и ловчее, чем Ленне. Когда я сражался со вторым противником, я никак не должен был вырвать у него копье. У него тоже была руна, мы должны быть наравне. Отец говорил, что до пятой руны отличий между равными воинами почти нет, только умение владеть оружием и только удача могут склонить Фомрира на твою сторону. Но я был явно сильнее. Не зря отец гонял меня по двору, не зря обучал.

Я уже предвкушал, как вернусь в Сторбаш и наваляю Ленне-Нэнне. Даг, поди, снова подожмет хвост и подползет, выпрашивая дружбу как подачку, вот только он ничего не получит, кроме изрядного пинка.

– Теперь можно вставать? – пропищала девчонка.

Тролль меня задери, я уже и забыл про нее.

– Да, стой здесь. Я схожу вниз, проверю, не осталось ли кого.

Спустившись, я не нашел живых. Только догорающие лачуги со всем нехитрым скарбом, несколько верещащих свиней, мечущихся по деревне, да исполосованные трупы – видать, парни не умели убивать так же чисто, как их нянька. Даже на старуху им потребовалось не меньше трех ударов. Трусы.

На берегу я нашел Ове в той же позе, как он и упал. Голова и кисти рук лежали поодаль. Он не оставил мне никакого наследства: рогатина была для меня бесполезна, щит расколот, да и мой топорик удобнее лежал в руке, чем дядина железяка. Но умер дядя, как настоящий воин, потому я оттащил его тело к ближайшему пожарищу и бросил в огонь. Голову и руки положил туда же и накидал вокруг побольше бревен. Пусть это не настоящее погребение, но лучше уж лежать в огне, чем на открытой земле. Остальных я тоже положил в огонь, пусть и затухающий. Я не мог позаботиться обо всех.

Потом взял кусок сети, положил туда котелок, воняющие гарью и частично обгоревшие одеяла, несколько сморщенных овощей, всю соль, что сумел отыскать, засунул за пояс парочку старых ножей и глянул на море. Если бы эти уроды оставили хоть одну лодку, за пару дней я бы смог догрести до людных мест и попросить довезти до Сторбаша. Но пешком по этим горам, да еще с мелкой девчонкой, мы будем ползти целую вечность. Напоследок я закинул в сеть немного недовяленной рыбы. Как бы она мне не надоела, жрать что-то нужно.

– Пойдем, – сказал я, поднявшись на плоскогорье.

– Куда? – спросила девчонка, стоя на том же самом месте, где я ее и оставил.

– Туда, – и я махнул рукой на север.

– Зачем?

Я вздохнул. Может, лучше оставить эту дуреху тут? Хотя в таком случае милосерднее будет ее прирезать.

– Все умерли. В деревне больше никого нет. Да и деревни тоже больше нет. Нужно идти к людям. Где тут есть другие поселения? К вам приезжали гости?

– Да. Недавно приезжал целый корабль, забрал всю рыбу и уплыл.

Я стиснул кулаки и процедил сквозь зубы:

– Это был мой отец. А кроме него кто-то приплывал?

Она помотала головой.

– Как тебя звать?

– Ингрид.

Я еще раз посмотрел на нее. Широколицая, плосконосая, белесые волосы торчали как пакля, нос весь грязный. «Ингрид» значит красивая, а эта пигалица не казалась даже хоть чуточку симпатичной.

– Так, Ингрид. Мы сейчас пойдем через горы и лес к людям. Будем идти быстро, на нас могут напасть звери, так что держись возле меня и не отставай. Поняла?

Она кивнула и тут же спросила:

– А козы?

– Что козы? – я скрежетнул зубами так, что один из них зашатался.

– Тетка сказала следить за козами.

– Твоя тетка… – закричал я, но осекся.

А ведь это неплохая мысль! Если у нас будут козы, не придется тратить время на охоту. Будем резать их по мере необходимости и есть.

– Хорошо. Раз тетка так сказала, значит, берем и коз.

Я пожалел о своем решении уже через несколько минут. Ингрид по сравнению с козами была как бог Мами́р по сравнению со мной: она хотя бы могла понимать человеческий язык. Эти же рогатые твари были бесконечно тупы, не понимали ни слов, ни палки, ни даже топора, обухом которого я приложил одну из них, только жалобно блеяли. Как будто ругались на своем козьем и проклинали мою семью вплоть до пятого колена.

За полчасаС дикими мучениями мы с Ингрид смогли дотащить их только до леса, а потом они и вовсе уперлись. То ли боялись темноты и хруста веток, то ли чуяли зверье.

– Так, Ингрид, пусть козы останутся здесь. Мы возьмем с собой только двух.

– А остальные?

– А остальные пусть живут тут, раз им так нравится. И вот еще… Ты хочешь получить свою первую руну?

– Но у меня еще не пошла кровь, – нахмурилась девчонка. – Тетка говорила, что до первой крови руну не получить.

Хмм, а я такого не слышал. Какая еще первая кровь? Неужто она ни разу себе палец не резала или носом не ударялась? У меня нос вообще кривой, Нэнне, урод, свернул его в первый же день, после того как получил свою козью благодать. Но ничего, с помощью Фомрира я вернусь и сверну его сопелку так, что он высмаркиваться на щеку будет.

– А ты попробуй. Если будешь такой же слабой, как сейчас, точно отстанешь, и тебя сожрут волки.

– Хорошо.

Ингрид не выглядела напуганной. Ее полуопущенные веки создавали впечатление, что она то ли дремлет, то ли вот-вот уснет. И от этого у меня руки чесались вмазать ей, чтобы она встряхнулась.

– Что надо делать?

– Все просто. Вот тебе нож! Смотри, не урони его. Я подержу козу, а ты ударишь ей по горлу сильно-сильно. Со всей силы. Если не будешь стараться, боги отвернутся от тебя.

Я схватил за рога первую попавшуюся козу с белым пятном на лбу.

– Ой, только не Беляночку! Она такая красивая, – закричала Ингрид, даже глаза распахнула.

– Хорошо-хорошо, – я отпустил Белянку и подвел другую козу. Девчонка подозрительно зашмыгала носом. – Что, и эта не подходит? Так какую тебе не жалко-то?

– Вот ту, с кривым рогом. Она все время бодается. У меня из-за нее синяки на ногах.

Я сплюнул, догнал криворогую, с трудом подтащил ее к девчонке. Коза упиралась так, словно понимала, что ее сейчас будут резать. Если бы не полученная благодать, так я и вовсе бы не справился с этой животиной.

– Вот, я ее держу. А ты вспомни, как она тебя обижала. Она же твой враг, верно? Настоящий злой враг. Она тебя била, гоняла, и сейчас, если я ее выпущу, сразу же наскочит на тебя и проткнет рогом насквозь. Ты должна ее убить. Отомстить за все синяки. Бей сильно-сильно, в горло, сразу за бороденкой.

Ингрид кивнула, зажала нож двумя руками, напыжилась так, что даже уши покраснели, а потом как воткнет лезвие козе в шею, только сбоку, а не спереди. Криворогая отчаянно забилась в моих руках, заблеяла.

– Режь давай! Дерни нож на себя! – закричал я, с трудом уворачиваясь от бешено молотящих копыт.

Хвала Скириру, Фомриру и Хунору, девчонка послушалась, и спустя несколько минут коза затихла и свалилась на землю. Но я на нее и не глядел. Ингрид стояла передо мной с окровавленным ножом в руках, вся в мелких каплях крови, с широко распахнутыми глазами, и не очень походила на человека, получившего благодать.

Я подождал немного, а потом спросил:

– Ну как? Есть что-нибудь?

– Нет, – сказала она, едва не плача.

Но тут троллева коза дернулась последний раз, и у девчонки изменился взгляд.

– Да, горячо, вот тут, – и она ткнула себя в живот.

– Отлично, а теперь вытри кровь с лица, и пошли. Возьми двух самых послушных коз, обмотай им рога веревкой.

А сам тем временем отрубил заднюю ногу убитой козы, замотал, как смог, в траву – это будет нашим ужином сегодня, а заодно и завтрашним обедом. И мы отправились в путь.

Я решил не отходить далеко от берега, но прямо около воды идти было невозможно, там были резкие каменистые обрывы и неудобные переходы, поэтому придется идти горами и лесами. Ингрид повеселела, даже ее полусонный взгляд стал более осмысленным, и она, ведя за собой одно из животных, засыпала меня вопросами:

– А какой бог меня одарил благодатью? Скирир или Фомрир?

– Ты не похожа на воина. В лучшем случае это был Хунор.

– Бог-охотник?

– Да, он первым из весенних богов вышел из моря, а потом убил медведя.

– А какой был медведь?

– О, это был самый большой и злобный медведь на свете, – говорил я, прорубаясь через валежник и засохшие ветки. – Огромный, в половину того дерева, его клыки были длиной с нож, и когда он рычал, весь лес дрожал от страха.

– И Хунор его победил?

– Хунор не воин, а охотник. Он выследил медведя в лесу и поднял его на рогатину, но когда разделывал его и снимал шкуру, поцарапал руку о его черный острый коготь. Поэтому все охотники после хорошей добычи проливают немного своей крови в знак уважения к Хунору и в благодарность лесу.

– Значит, и я тоже должна пролить кровь, раз я поохотилась на козу?

– Значит, и ты должна. Эй, что ты делаешь?

Ингрид вытащила нож, который я ей оставил, и провела по ладони. Нож был тупым и иззубренным, поэтому там появилась не гладкий ровный порез, а рваная царапина, но пара капель крови оттуда вытекла. Девочка вытерла руку о кору ближайшего дерева и сказала:

– Тебе, Хунор, мой дар! – а потом облизала рану.

– Никогда не режь ладонь, дура! Тебе же ей потом щит держать или топорик. Хотя ты ж девчонка…

Я махнул рукой и пошел дальше. Совсем не соображает, что делает. Я же просто так ляпнул про Хунора. Откуда мне знать, кто из богов решил взглянуть на грязную девчонку, прирезавшую козу? И вообще, почему этой Ингрид так повезло? В таком возрасте иметь первую руну – это редкая удача. Обычно ждут, пока не пройдет двенадцать-тринадцать зим после рождения. Когда я был маленьким, часто просил отца, чтобы тот позволил принести первую жертву раньше, чем положено, ведь я и так был самым сильным в Сторбаше, меня боялись, меня уважали, со мной считались все безрунные. Отец отмалчивался, и лишь мать, устав слушать просьбы, сказала, что за детьми до семи лет присматривает богиня Орса, а остальные боги не собираются тратить время на несмышленышей и неслухов, и если боги не примут твою первую жертву, то потом вряд ли взглянут на такого неудачника. После этого я присмирел и ждал своего череда молча.

Через пару часовДовольно скоро даже с благодатью мы утомились. Сначала Ингрид замолчала, потом задышала, как собака на жаре – шумно и с присвистом, затем начала понемногу отставать. А мы все еще не поднялись на первую вершину…

Мы плыли с отцом в Растранд всего несколько часовничего – даже проголодаться не успели. Да, нас подгонял попутный ветер, и мы шли по ровному морю, без гор, оврагов и троллевых зарослей, которые приходилось то и дело обходить. У нас не было двух коз, которые так и норовили вцепиться желтоватыми зубами в ветки, и девчонка, еще не видевшая и семи зим, не тащилась следом. Но я думал, что за несколько дней мы сумеем добраться до самого Сторбаша. Сейчас я молился Фомриру, чтобы за это время мы доползли до ближайшей деревеньки.

Пока мы плыли, отец несколько раз указывал пальцем на узенькие извилистые проливы, уходящие вглубь суши, и говорил, что там находится та или иная деревня, говорил, сколько с нее можно получить провизии и какой, и сколько там воинов выше третьей руны. Но разве я его слушал? Я злился, что он отсылает меня в какую-то глухомань. Что мой отец, самый сильный в Сторбаше, самый могущественный человек из всех, кого я знал, кто может решить любой вопрос и надавать по морде любому воину, сдался и просто вышвырнул меня.

Когда Ингрид в очередной раз упала и уже не смогла встать, я понял, что пора делать привал. Я и сам устал, хоть и меньше, чем девчонка. А ведь нужно было еще собрать хворост для костра и жарки мяса, устроить лежанку и приготовить поесть.

Я походил вокруг, нашел подходящее место, расчистил площадку, привел туда Ингрид и сказал, чтобы она собрала хворост. Сам же отправился за нормальным деревом. Тонкие ветки горят быстро, и мы замучаемся их подкидывать. Нашел дерево, упавшее несколько лет назад. К счастью, оно сгнило не целиком, и я смог отрубить несколько крепких сучьев. Стук от топора разносился на всю гору. Зверей он вряд ли приманит, все же середина лета, хищники нынче сытые и осторожные, людей тут тоже быть не должно, но я все равно хмурился от гулкого эха.

К тому времени Ингрид уже натащила целый ворох сухих веток, я кивнул и отправил ее за лапником. Спать на голой земле даже в летнюю ночь неудобно, и хотя рунные почти никогда не болели, нам нужно было выспаться. Завтра предстояло много пройти.

Я запалил небольшой костерок, засунул туда дрова, с другой стороны приготовил место для второго костра, затем из принесенного Ингрид лапника соорудил лежанку и уложил ее спать. Пусть она отдохнет получше, чтобы завтра бодрее идти. А сам подождал, пока прогорят угли, нанизал куски козьего мяса на прутики и стал его жарить. Лучше бы, конечно, соорудить что-то вроде вертела и зажарить ногу целиком, но у меня живот сводило от голода, и я уже не мог ждать.

Девчонка спала без задних ног, и даже запах жареного мяса ее не разбудил, поэтому я решил, что она не так уж и голодна, и смолотил все мясо, местами обугленное, местами еще сочащееся кровью. Приглушив немного голод, я нарезал новые куски и запек их, накормил Ингрид, даже приготовил мяса впрок, потом запалил костерок с другой стороны, улегся между медленно тлеющих углей и уснул.

Я проснулся ночью и сначала не понял, что меня разбудило. От почти потухших костров еще шло мягкое приятное тепло, Ингрид прижималась ко мне спиной, и все было спокойно. Я глянул по сторонам, ничего не заметил, потому снова улегся на место и закрыл глаза. И спустя какое-то время услышал шуршание. Совсем рядом. Я резко сел и замер. Тишина. Только где-то в стороне ухают совы. Вдалеке послышался волчий вой. Отец всегда говорил, что волки летом отъедаются на более легкой добыче, чем человек, и что даже однорунный сможет отбиться от пары псин. Я не двигался, и вскоре снова услышал шуршание в паре шагов. Сразу за костерком. Туда я положил остатки козьей ноги.