Текст книги "Индийский принц, или Любовь по заказу. Исповедь функции"

Над ними как раз жила молодая семья, с чьей некрасивой дочкой мы ездили гулять по Дели. Девчонка часто казала мне через балконные решетки язык, махала и, смеясь, пряталась за развешенные сушиться половички.

Ну так вот. Баба уже расчесалась и накручивает волосы пучком. Собирает их на затылке, а они рассыпаются. Она проделывает ту же процедуру накручивания дважды или трижды, но тщетно.

С улицы раздается клич торговца утренних газет. Пузатый муж из глубины комнаты поднимается с широкой постели и кричит что-то жене. Она тут же управляется с пучком и закрепляет его заколкой на затылке. Оглядывается. Отвечает. Потом нагибается с балкона и кричит продавцу:

– Что за газета? По чем?

Он сипло кричит название и цену. Баба достает из кармана ночнухи кошелек (прям и спит с ним), роется в поисках тяжелой мелочевки и кладет в ведерко на веревочке. Продавец внизу достает из своей сумки на ремне (как у нашего почтальона Печкина) одну из газет. Складывает ее в несколько слоев, что получается дощечка. И с одного прицела, размахнувшись, закидывает прямиком на третий этаж. Газета шлепается к толстым ногам в потертых тапочках. Ведерко уже внизу и продавец с благодарность извлекает оттуда свои рупии.

Я слежу за всем с таким изумлением, как за цирковыми трюками.

Пузо напротив наполовину выкатывается из комнаты и хватает свежий номер газеты. Через секунду панкха нещадно разматывает в его руках широкие страницы, мешая читать.

Я возвращаюсь к теквондистским ударам и долго выкидываю в воздух то одну ногу, то другую. Под разными углами и с разных разворотов.

Краем глаза улавливаю вылезающую из глубокой лестницы чью-то черную голову. Голова замирает. Смотрит на мои удары и снова улазиет в недра бетона. А я уже слушаю пение сикхов из ближайшей гурудвары.

Начался день. Уже в полную силу гудят нараспев машины. Лают собаки. Жужжит наждачной ножной машиной уличный точильщик ножей. Все как в средневековье. А я из другого мира. И мне странно.

Появляется Пунит.

– Идем вниз. Ма зовет.

– Не хочу. Мне тут нравится.

– А со мной не хочешь посидеть там на диване? – мило осклабливается. Мне сейчас очень нравится эта его детская улыбка. Задорная. Живая.

Может, он все-таки хороший? – мелькает надежда в голове. Я ожида, что он захочет побыть со мной на крыше, пока мать не видит. Посидеть. Поболтать. Пусть даже и не о чем.

Но он отводит меня подальше от перил и я с тонкой струйкой тоски понимаю, что ему не по себе, если увидят соседи. Какой слабохарактерный. Но я отхожу, все еще в надежде побыть с ним наедине.

– Ты идешь со мной? – тянет меня вниз.

– Нет, не хочу. А куда мы сегодня пойдем гулять? – пробую узнать о его планах на день.

– Ручи придет вечером и погуляет с тобой.

Я нервно отдернула руку. Он посмотрел: «что-то не так?»

– Я не к Ручи приехала, а к тебе.

– Я не могу. Я занят.

– Иди тогда и сиди один на диване.

Я отвернулась и стала настойчиво прыгать, стрясывая с себя обиду. Он еще раз попытался ухватить меня за руку. Я отдернула.

– Потом погуляем, – виновато и неуверенно отвечает.

– Когда? – я резко повернулась и остановилась.

– Не знаю, – его глаза прячутся под опущенными веками. Снова врет.

– Тогда просто давай посидим здесь, поговорим, – снова иду на уступки: я же обещала себе, что попробую ужиться с ним.

– Нет, – мотает упрямо головой и косится на толстую соседку, которая приготовилась выпрыгнуть с балкона, лишь бы увидеть, что мы тут делаем. – Анти ждет. Идем.

– Я не пойду. Я здесь гулять буду.

Он молча уходит. А я, кусая губы, смотрю на покромсанные красные кирпичи. Ищу, что бы схватить и куда бы забросить. А лучше в кого. И снова перед глазами тренер Андрей: «Чем выше пояс, уровень мастерства, тем больше самоконтроль». Как же трудно управлять собой, когда хочется взорваться и все погромить, тем более что пояс совсем желтенький. И я снова начинаю неистово прыгать и брыкаться, избивая нещадно невидимого соперника.

Когда спустилась, хозяйка позвала меня в гостиную с телевизором и вынула из шкафа свои костюмы. Выбрала болотного цвета шальвар-камиз с длинными рукавами и подала мне.

– Одень. Это тебе.

Я, не поняв подарок это или просто поносить дали на время, быстро переоделась и появилась в индийском традиционном наряде. Вобщем-то мне все шло. Даже знакомые и мои дядьки всегда шутили по этому поводу: «Наглецу все к лицу», потому что и женские и мужские вещи сразу садились на мне, как на специальном манекене. Фигура что ли универсальная? Хотя отнюдь и не склонная к худобе.

И все, кто был в комнате, а это вся семья кроме Ручи, ахнули: как красиво, как хорошо. Не особо по характеру способная краснеть и смущаться, почему-то слегка застеснялась и, потупя взор, улыбалась.

– Ачча, – покачал головой отец семейства. – Шарм агаи. Застеснялась.

И все одобрили во мне это ценное в Индии качество.

– Вот в этом суте и походи, – кивнула Шанта и убрала остальные вещи обратно в шкаф.

Я еще хотела одеть и носить мелкие браслеты чурия, но мне запретили: рано еще. Выди замуж сначала.

И как-то так я провела весь день до вечера, даже вспомнить трудно: ничего не делала. В нетерпении ждала, что пойдем с Пунитом гулять по городу. Всех стесняясь, валялась в комнате. Чуть-чуть писала. Чуть-чуть читала. Ела, чем кормили. Хм, да…

Ручи вернулась с работы в семь. За окном темно. Почти ночь. Какой рынок? Куда ехать? Мы с Виджендрой с утра ездили на Палику базар. Просиживали там целый день, а Ручи собралась успеть за полчаса.

– Ты уже готова? – с порога огласила она намерения. – Мы идем с Наташей на рынок покупать подарки ее семье.

Я в том же болотного цвета костюме. Ручи прихватила зонтик, кивнув одбрительно: тебе идет индийский наряд. В мусонное время дождь льет когда ему вздумается и сейчас за кном моросило.

На дороге за домом она остановила вело-рикшу. Сурово-грубовато с ним договорилась и мы залезли. Пологое сиденье без перил. Держаться не за что. Я содрогаюсь от ужаса, что на следующей встряске об кочку или колесом в яму, я слечу и попаду головой под колеса. Как и в апреле, повторяю имя Господа, чтобы сохранил меня целой и невридимой. Обещаю себе никогда больше не садится на такую повозку.

Дупатта – обязательная для шальвар-камизов шаль на плечах, развивается за спиной и лезет сама под колеса.

Ручи смеется и завязывает мне ее взади на негрубый узел.

– Так все делают, чтоб дупатта не сползала и не мешалась.

– А зачем ее вообще носить, если мешает? – держу в руке шифоновый шарф.

Девушка задумывается над традициями в одежде. Не находит ответа и бросает:

– Красиво. Всегда носили.

Мы трясемся по черным улицам. Начинает лить дождь. Ручи прячет нас обеих под черный зонт. Его края задевают зонты проезжающих мимо других рикш с пассажирами.

– Боишься? – замечает моя соседка как сильно я цепляюсь руками за металлические палки коляски, – отвечать на это нет надобности.

К счастью поездка быстро заканчивается у сверкающей ночными огнями и вывесками улицы. Это и есть районный базар, состоящий сплошь из палаток-магазинчиков.

Ручи начинает обход с развалов обуви. Примеряет себе на каблуках, со шнуром между пальцами. И постоянно спрашивает меня:

– Ты тоже себе смотри. Решай. Я поменяла твои деньги. Почти шестьсот рупий.

Но я не знаю, что можно купить на такую сумму. И потом мне Пунит обещал новую обувь, как невесте. Жду. Пока обулась в свои кроссовки. Пока сыро и вечер – не жарко.

Мы лазием взад-вперед. Я как дикая пялюсь на витрины с яркими костюмами, в каких пляшут в клипах киношные красавицы. Кругом сари, свадебные украшения. И мне тоскливо сосет под ложечкой. И я хочу яркого праздника. И вам, и всем его всегда хочется.

– Сари себе красное будешь покупать? – читает мои мысли Ручи и добавляет насмешливо: – Для вашей с Пунитом свадьбы.

Меня перекашивает от негодования: обещал выслать деньги, чтоб я приехала, обещал приехать сам. Ни того, ни другого. Дорого. Знаю. Но уж сари-то он в состоянии купить. Свой бизнес компьютерный как-никак. Может и никак, если на тряпке экономит. То-то сейчас посмеялся бы надо мной Винаяк: «А я тебе говорил, нечего с ними связываться. Они хвалились, что у них от их жалкого бизнеса всего двести баксов прибыли в месяц. Куда ты на такие деньги ездить будешь? Чего ты увидишь? Не послушалась меня. Не выбрала меня или моего знакомого паренька. Ездила бы сейчас в Дубай, Банкок, Пакистан. Теперь сиди слезы вытирай.» Но я ведь не за деньгами и достатком гналась. Мне любимый человек нужен был. Неужели сила чувств от степени доходов зависит?

Я отнекалась Ручи и мы быстрым шагом прошли мимо нарядных сари, что разноцветными редкостными бабочками цвели в витринах на манекенах.

Наконец я решила, что хочу подарить брату индийскую рубаху, но не длинную по колено или ниже, а обычной длины, со стоячим воротничком, без пуговиц. И маме кофточку, если денег хватит. Дома Ручи показала мне обмененные деньги. И предложила сразу по курсу банка обменять мне прямо дома. «А то может не хватить». Я выложила еще десятку. И у меня осталось всего ничего – сорок долларов.

– Я сама буду носить твои деньги вместе со своими, у меня кошелек. Тебя могут попытаться ограбить. Много воров на рынках.

Я нехотя согласилась. Как кукла безмозглая. Что говорят, то и делаю. И мне же еще стыдно потребовать себе свои деньги.

Пошли. То в одном месте нам товар разложат, то в другом. Пока я не подобрала нежно розовый прозрачный шелк с тонкой вышивкой. Маме. Пусть поносит красивую зарубежную вещь.

– Сколько?

– О?! – воскликнули продавцы в голос. – Мадам хинди знает?

– Тора-тора, немного, – ответила за меня Ручи. – Так сколько?

– Триста.

– Ну будешь брать? Красивый у тебя выбор.

– Не знаю, – шепнула ей на ухо. Это дорого или нет.

Он замотала головой:

– Нормальная цена за такую красивую вещь. Это правильно они сказали. Бери.

Я еще немного сомневалась, щупая и проверяя ткань. Смущали разговоры знакомых из Москвы, что в Дели они всегда подобные шмотки за сотню брали. Либо места дешевые знают, либо на мне сейчас руки нагревают. Но кофточка манила. Как сливочно-клубничное мороженое. И я взяла. Мне завернули и положили в красный фирменный пакет с надписями, из которых я заключила, что мы находимся в районе Кришна нагара.

Долго пришлось искать подарок для Саши. Объяснять всем, что курта – традиционного покроя рубаха, – не дожна быть по колено, но разрезики по бокам – элемент интересный, – сложно.

На пятом магазине мне выложили шесть разных фасонов. Белые я сразу отвергла: где их носить, не в электричках же. Осталась бежевая хлопковая и стальная шелковая. Думая и теребя обе, кинула выбор на ту, что дешевле. Шелк зашуршал и в другом пакете.

– Кхуш? – лукаво улыбалась Ручи. Я кивала.

Себе она присмотрела пару неприглядных футболок, подходящих больше для садово-дачных участков, чем прогулок по столице, хоть и коровьей. Купила у мальчишки двадцать нимбу – маленькие лимончики на десять рупий. И позвала к угощению.

– Сейчас попробуешь самое лучшее блюдо во всей Индии.

Меня это заинтриговало. Мы подошли и встали под навес, где, прячась от дождя и с голодной слюной, толпились промокшие люди. Одни ждали в очереди свою порцию, другие уже жадно поедали. Я присмотрелась. Огромные пани-пури. В порции одна штука, но на всю тарелку. Ее также проламывали и начиняли горохом, картошкой, соусом, кетчупом и еще добавляли резаные яйца, дошираковскую сухую лапшу, посыпали сухой жареной чечевицей, как орешками.

Знакомый спазм в желудке. Ручи несет довольная, что протиснулась вне очереди, тарелку с вздутым жареным в масле пузырем и двумя пластиковыми вилками. Малюсенькими, что ими больше просыпишь, чем до рта донесешь.

– Пробуй.

Эта бурда оказалась поприличней обычных пани-пури, но после многих попыток обмануть себя, что это вкусно, я разочаровалась в индийской кухне. Даже те самосы, ради обалденного вкуса которых весь культурный центр бегал на банкеты в посольство в честь презентаций книг, открытия выставки картин и прочих мероприятий, оказались тут в Дели жалким подобием московских и были по вкусу двухдневной выдержки.

Мы не доели и отложили на стол, где мальчишка в грязном фартуке как робот смахивал в корзину остатки еды для святых бродячих коров или голодных псин, что толпой выглядывали огоньками глаз из темноты подворотни.

Мы направились к магазинчику с браслетами и прочими безделушками. Купили упаковку нарядных в виде арнамента бинди, что приляпываются как украшение на лоб между бровей. Я выбирала паяль – браслеты для ног. С красными камушками, с бирюзовыми колокольчиками, цепочками, сплошной окольцовкой. Глаза разбегались. А продавец податливо подсовывал еще и еще, и с каждым разом все лучше и красивее. Я уже отложила в сторону на выбор несколько штук, как Ручи потянула меня за руку и шепнула:

– Пойдем отсюда. Он врет. Тут все очень дорого. Паяль столько не стоит.

Я доверилась ей. Она местная. Цены знает. Скрипя сердце, что снова упускаю желания, я последовала за ней. Торговец что-то беззвучно шептал. Обычные проклятия в адрес нерадивых покупателей. Придут, переворошат. И не возьмут.

– Ой, смотри, давай купим! – увидела на дороге телегу с горой наваленных зеленых груш. По виду еще жестко-недоспелых. Но такие идеально хрустят. И они дома долеживаются, пока их ешь.

– Нашпати хочешь? – поморщила Ручи нос. – Потом Пунит купит. Попроси его.

Каждый раз все сваливалось на него: он купит, он починит, он погуляет, он покажет, он принесет. Но прошло три дня, а он как-то неторопится с обещаниями.

– У меня еще остались деньги, чтобы купить груши? – остановила я Ручи.

Та посмотрела на меня снисходительно, даже с жалостью и вздохнула:

– Кончились твои деньги. Я бинди уже тебе на свои купила.

Так и поперхнулась статистикой: «обычная индийская семья живет в месяц на пятьдесят долларов». Всего две кофточки и двадцатки нет. Эти статистические семьи никогда себе ничего не покупают? Даже кило неспелых груш?

Все еще не в состоянии отойти и вникнуть в индийские деньги, что они значат, я села на извозку с пологим сиденьем. Дождь почти кончился. Мелко приятно моросило. Освежая лицо и руки, я отказалась от зонта и Ручи пришлось мочится за компанию. За нами уже стали прикрывать торговые лавочки. Улица резко темнела. Ручи расспрашивала меня о транспорте в моем городе, есть ли у нас рикши и как мы передвигаемся. Я ответила, что рикш нет и мы в основном ходим пешком – городок у меня не большой, за день весь оббегать успеешь.

Мы свернули за угол и через несколько коротких минут оказались у знакомого дома. Ручи расплатилась медью – сдача от покупок. Мы поднялись наверх хвалиться покупками.

– На, наклей мне бинди, – протянула я Пуниту красивые наклейки на лоб, когда он пришел ко мне в комнату.

Он сел рядом. Схватил мою руку, рывком поцеловал ее и скуксился:

– Не могу.

– Почему? – я так хотела, чтобы именно он приляпал мне эти женские украшения, по которым весь мир сразу узнает индианок. Один полукровка Мишка (мать русская, отец дагестанец) фырчал по этому поводу: «Наклеют точки между глаз, как снайперская мишень, хоть стреляй», но маленькие, аккуратные, с блестками, они украшали даже европейские бледные лица.

– Их носят только замужние. Ты не замужем. Поэтому не могу. Зачем ты их вообще купила?

Обида и разочарование резанули по сердцу. Что такого? Все равно ведь постоянно речь заходит о свадьбе. Днем раньше приляпать бинди, днем позже – какая разница. Ну хотя бы дома, где посторонние не увидят. И потом, я много видела и в кино и так, как незамужние девушки носят между бровей разных видов бинди. И не зазорно.

Я отодвинула от себя упаковку с чуждыми вдруг узорами. Мадхури Дикшит весело улыбалась мне с картонки, щеголяя перед всей страной блестящей завитушкой.

Может потому что я не индианка, местные не позволяют в чем-то копировать их. Так много щепетильности на пустом месте. То чурия ни для моих рук, теперь бинди. Что будет завтра еще не для меня?

На третий день, точнее вечер, Пунит примчался развеселый, крикнув с ходу, что купил специально для меня очень дорогого куриного мяса. Сами они его даже не едят.

– Вот видишь как я тебя люблю! – склонился надо мной. – Даже чикен тебе.

А вот мяса-то я и не просила. Летом даже в России мяса не хочется, больше на зелень сочную тянет. А уж в горячей Индии я бы вообще, наверно, первую неделю на одних свежих соках жила. Нет бы принес кило манго, бананов или чего-нибудь подешевле. А то сами решили попиршествовать курочкой и я им поводом стала. Ну раз уж сготовят, не откажусь. Хоть рис для разнообразия будет.

Но принесли опять роти и горохово-овощную подливу, из которой торчали две маленьких косточки – птичья спина никогда мышечной массой не отличалась, а тут самый хребет обдерганный.

– Ну что, Наташа, рада? Как у тебя дома, да? – лезли все в комнату посмотреть на мою неописуемую радость.

– Да, спасибо, вкусно, – кивала кисло, пачкая пальцы в соусе.

Ручи поковырялась в своих маленьких кусочках, на которых на костях что-то было и сунула мне в миску:

– Ты любишь – ешь. Я не хочу. Вообще мясо не люблю, фу! – поморщилась.

Я взглянула на пополнение в своей тарелке. И как теперь на это реагировать: обрадоваться и поблагодарить за заботу или обидеться, подавляя тошноту, что тебе в помои еще и объедки кинули.

– Если захочешь еще чикен, не стесняйся, анти спроси, она еще принесет, – уже спокойней, с прояснившимся лицом обратилась Ручи. Я вздохнула, оценивающе просмотрела кусочки и решилась их съесть. Потом долго, пока не уснула раздиралась двумя своими внутреними голосами. Один подхихикивал и тыкал пальцем, издевался. Другой оправдывался и выгораживал меня передо мной же. Нет, я не подъедала. Да, я подъедала. Ну а вы как думаете?

Я сидела одна в комнате. Просматривала свои записи в тетраде. Сны. Впечатления. Мои первые радости от знакомства с Пунитом весной, мои чаяния. Все теперь казалось таким чужим и непонятным мне. Неужели я все это писала? Как же много я себе напридумывала…

На лестнице шумно поднимались. Пунита сразу узнала. С ним разговаривал какой-то мужик скрипучим голосом. Мне не сильно было любопытно. Познакомят – ладно. Нет и не надо, все равно мне от этого ни тепло, ни холодно.

– Шанта джи! Намаскар!

– Ха джи…

Дальше набор сипло-хриплых харканий.

Они вошли ко мне. Пунит и новый гость. Мужик лет сорока с хвостом. Крашеные хной волосы. На пальцах круглые перстни. Это я много позже узнала, что такие носят верующие астрологам. Тогда просто подумала, что безвкусно понтуется. И одет так себе. Вроде рубашка и брюки чистые – верх серый, низ коричневый, но что-то сразу бросилось в глаза. Позже присмотрелась повнимательней и поняла: качество материала. Дешевый ширпотреб. Такие носит каждый велорикша. И хриплый прокуренный голос, как у наших зеков или алкашей. Он совсем не походил на человека с достатком. Кто он им, интересно.

– Это мой дядя Камал, – подтолкнул Пунит мужика, который стеснительно жался у входа.

– Это та самая Наташа из России, про которую мы все тебе говорили.

– А-а… Наташа, намасте! – прохрипел, широко раззевая рот с противно гнилыми зубами. – Много наслышан!

Потом тоже узнала, что это не гниль, а ржавчина от бетеля с известью, который многие в Индии постоянно жуют. Это самый популярный здесь «Стиморол».

Камаль присел с краю, не зная как заговорить. Я тоже с ним поздоровалась и теперь сидела наблюдала, не собираясь первой начинать почему-то неприятное сразу же общение. От него разило дешевым одеколоном. То ли надушманился, то ли хлыстал вместо виски.

– Пунит сказал, что к нему приехала в гости девушка русская. Я не поверил. И никто не верит. Все постоянно об этом болтают. Я пришел посмотреть, чтоб другим рассказать. Думал, сейчас его проучу за вранье. А он правду сказал…

Нате, пяльтесь, цирк приехал.

Пунит торжествовал в проеме, кривляясь и не зная куда приложить руки.

– Ну расскажи, ты хинди знаешь? – таращил на меня каре-мутные глаза посетитель. Похож на пьяного или малость обдолбанного наркотой. Может от бетеля.

– Чуть-чуть, – помяла пальцы. Стало неловко, что меня экзаменуют.

– Ну скажи что-нибудь, – хрипел «лотос» (видать самый вялый из всех) – камаль в переводе на русский.

– А что сказать? – я деланно улыбнулась. – Вы правда его дядя? – указала на Пунита.

Они странно засмеялись и Камал начал быстро говорить, посмеиваясь, пожевывая и непрестанно харкая вместо слов. Я с трудом понимала нормальные разговоры, а тут нечленораздельное. Надо родиться носителем языка, чтобы понять такое.

– Поняла? – хлопнул легонько по покрывалу.

– Нет, – честно призналась.

Он попробовал заново, но итог прежний. Пунит махнул нетерпеливо:

– Она плохо понимает.

А звучало, будто я не хинди не понимаю, а вообще с головой не дружу. Меня покорежило. Но я сидела и дальше смотрела на мужика, что еще спросит.

– У тебя мама-папа, брат —сестра есть?

Стандартные вопросы.

– Все есть, кроме сестры.

– Это хорошо, – смогла различить.

Постепенно Камал все увереннее размещался на паланге и через минуты четыре уже свободно восседал, скинув на пол шлепанцы.

– Ты куришь? – протянул мне пачку сигарет.

– Нет.

– Правда не куришь? – удивился, будто курящая девушка это норма, даже обязательство перед обществом. – А пиво пьешь?

– Пью.

– А водку, виски? – меня уже раздражало такое обхождение. За кого они меня принимают: путана с улицы?

– Нет.

– Почему-у? – глаза округлились.

Пунит напрягся, ловя каждое слово. Даже рот разинул.

– Потому что не пью.

Мужик хлопнул себя по ляжке. Показалось, что пыль полетела от брючины.

– Бария, бахут бария!

Если он им родственник, то и говорит одинаково. С чьей, интересно, стороны. Спрошу потом у Пунита или у Ручи.

– А тут можно курить? – вытащил он сигарету и сунул в рот.

Пунит великодушно махнул: кури. Я поспешила обрадовать гостя:

– Можно вы покурите на балконе? Я не… мне не нравится, – решила выразится попроще.

Мой так называемый жених взорвался:

– Можно и тут. Какая проблема? – удерживал Камала на месте. Но мужик оказался деликатней племянничка и извинился. Пошел на балкон. Пунит взглянул на меня раздраженно и понесся за гостем.

Вошла Шанта.

– А где? – указала на пустующее место.

– Курит.

– А-а, – протянула зычно и поставила передо мной два подноса с лепешками. – Ешь ты и это Камалу.

Я обмочила в кефирчик мучное и положила в рот. Если не стошнит, значит проглотится.

Камал покурил наспех. Наверняка и сигаретку на половине выбросил. Так его подмывало посмотреть на невидаль.

– Это вам, – показала на его поднос, когда вернулся.

Удивился, будто я ему приготовила и угощаю. Уселся поудобнее и скрючился над лепешками.

Они всегда ели на кровати в виде вопросительного знака. Если уж капать далем, то на тарелку. Потому и наедались быстро: желудок согнут пополам.

Роти мгновенно исчезали в камаловском черном рту, а Шанта успевала только подносить новые. Между жеваниями он продолжал расспрашивать меня, кто мой брат, чем занимаются родители, что делаю я. Очень не верили, что мы не крутые бизнессмены. Предполагали, что шучу. Европейцы все богатые.

Пришел Ашвани. Понаблюдал за нашим знакомством и вскоре избавил меня от надоевшего хрипения.

– Дела, извини, – кинул мне Камал и нехотя вышел, оставляя на покрывале измятую газету, на которой расползались темные пятна подливы. Шанта как знала подсунула под тарелки бумагу.

Когда женщина вернулась за грязной посудой, я не удержалась и спросила:

– Это ваш брат или вашего мужа?

Она выпучила глаза:

– Кто тебе такое сказал?

– Пунит сказал, что это его дядя.

– Это как друг, – махнула небрежно в их сторону. – У них бизнес, дела общие.

– Понятно, – кивнула понимающе и вроде бы с облегчением: хорошо, что не родня.

– Пойдем телевизор посмотрим, – предложила как-то Шанта, закручивая хвост на затылке.

Я слезла с паланга и пошлепала за ней. Мы единственные затворницы в доме. У остальных дела неотложные.

К полудню не казали ничего интересного, только тошные от занудства спектакольные сериалы. Никогда не думала, что (уж на что любительница индийских фильмов и мексиканских сериалов) исплююсь, глядя на скучных красоток, неумело изображающих отчаяние и восторг.

– Вам это нравится? – морщась, спросила женщину.

– Да я не всегда смотрю. Часто некогда включить. А если больше ничего нет, то смотреть можно.

У нее настолько серая жизнь, болото рутины, что и телевизор смотрела больше по привычке, тоже как часть домашних дел.

Она взяла неуправляемый пульт и попыталась отчаянно переключить канал. Но пульт не поддавался. Хоть на какую кнопку жми – попусту. Дала мне:

– Попробуй ты.

Я вытянула руку. Потом подсела ближе к экрану. Нажимаю на каналы, включается звук. Нажимаю на звук, отключается экран.

– Ох, – вздохнула отчаявшись Шанта, – это только сыновья умеют включать. Они умные.

Я принялась разглядывать вблизи ящик. Должно как-то вручную вкючаться. Везде так. Но не тут. Выдрали они, что ли, все. Никаких кнопок – зияющие дыры. Неужели жалко купить новый? Не обязательно плазменный. Просто работающий. Чтобы любой мог им управлять. Но это меня как бы не касалось. Пунит декламировал, что скоро они приобретут новый огромный холодильник. Болтовня. Да что там новый телек. У них не было даже раздолбанного кассетника, радио. Ничего. Не может быть, чтобы не продавались. Виджендра ведь в Дели себе цифровой фотик купил, а эти найти магазин не могут?

– Ну если телевизор не кажет, – покачала головой хозяйка, всем видом принимая безропотно казусы судьбы, – то давай просто полежим.

Как мне опостылело лежать целыми днями! И опять. Только в другой комнате. Хотя и это уже разнообразие.

Мы прилегли. На меня равнодушно смотрело серое небо потолка. Я молчала. Шанта посопела немного и кряхтя встала. Открыла ключом шкаф и вытащила отттуда ящичек-сейф. «Неужели прячет там деньги и драгоценности?» – подумала я.

Она открыла сундучок. Я заглянула. Мешочки с зернами. Брошка, позеленевшая от времени, цепочка, косящая под золото, записки, квитанции. Шанта взяла один мешочек, развязала и высыпала на ладонь мелкие пилюли. Протянула мне:

– Бери, тести – вкусно.

– А что это? – косо поглядела на сомнительное угощение.

– Ты никогда такое не ела? – удивилась.

– Нет.

– Ну тогда пробуй.

Всыпала себе и мне в ладонь горку. Завязала мешочек. Положила обратно в ящик. Я осторожно лизнула, зацепив в рот несколько штук. Они оказались мелкими сосалками со сладким вкусом карамели.

– Нравится? – улыбнулась мне.

– Да.

– Это чтобы во рту хорошо было и не пахло. После еды нужно пожевать.

Сама кинула в рот все с ладони. Я последовала ее примеру. Затем она достала второй мешочек и достала из него гранулы. Серые, с напылением. Ну вылитый с виду комбикорм для скотины. И это тоже съедобно? Она и мне протянула две штучки.

– Тоже очень вкусно.

Я попробовала. Наверно, что-то очень местное. Походило на кисловатый спресованный сухофрукт с перемолотой сухой травой. Пожевала и не успела понять, вкусно или нет. Уж не наркотик ли? Спросила шуткой. Женщина посмеялась:

– Нет, не наркотик. А похоже?

– Не знаю. Я не пробовала наркотики.

Она дала определение гранулам. Неизвестное название как всегда мимо ушей. Но в голове почему-то осело, как жевательный табак.

Шанта довольная собой и странностями, которые прятала как драгоценность, заперла ящик на ключ и убрала. Из-под слоя сложенных вещей достала пластмассовую баночку с белым расшелушенным пенопластом.

– Пока никого дома нет, поедим, – посмеялась заговорщицки.

Я удивилась: она что-то скрывает от семьи. Маленькая месть за принужденное затворничество. Пока другие отсутствуют, она вынимает припрятанные сладости и прочую закусь и балует себя. Меня приняла за себе равную. Я такая же заложница. Обе томимся в зеленых холодных стенах. Это нас сблизило. И я протянула ладонь. Пенопласт потоком ринулся в лунку. На вкус это оказался вареный с молоком сахар. Мне и Шанта так объяснила. Но почему-то сахар получился белоснежным.

Я вспомнила такие штучки. Когда мы с Виджендрой ходили ужинать в ресторан, после блюд перед счетом нам принесли тарелку с зелеными семенами зиры, перемешанными с цветными пилюлями и отдельно лежал этот сахарок-пенопласт. Я тогда взяла лишь немного семян, повыкидывав из них пилюли. Для свежести дыхания.

– Еще будешь?

Я снова протянула руку. От безделья на все согласишься.

– Ты же не ешь сладкое? – хитро сощурилась Шанта, потому что всегда делала по моей просьбе чай без сахара.

– Да, не ем. Это сейчас просто пробую.

Она понимающе кивнула и проглотила россыпь.

Следующим этапом стало открывание еще одного тайничка, но уже из-под матраса. Там же прятались и ключи от шкафа. В пакетике, сером и неприглядном таились сушеные шарики. Я попробовала. Узнала по зернам внутри. Такие оранжевые фрукты, дорогие в апреле, Виджендра покупал мне попробовать. Несколько штук я еще домой отвезла. Кисловато-сладкие. Очень приятные.

– Ты знаешь, что это? – сгорбилась вопросительно хозяйка.

– Да, фрукт желтый. В апреле ела, – постаралась, больше эмоционально мимикой и жестами, описать его.

– Правильно. Ты знаешь? – удивилась. – Ну ладно. Еще хочешь?

– Ну можно, – неуверенно предположила. Не от меня зависит.

Дала еще два шарика и спрятала хорошенько остальное.

– Завтра, когда никого не будет, еще вытащу.

Я кивнула.

Мы посидели какое-то время молча, прислушиваясь к шуму вентилятора и визгам шин на дороге.

– Попьем чайку? – предложила женщина.

– Вам помочь приготовить? – привстала, показывая свою готовность пойти за ней на кухню.

– Возьми молоко из холодильника, – махнула на проржавленный металлолом у входа.

Это первый раз, когда так проявилось доверие ко мне: разрешили самой залесть в холодильник.

Шанта пошлепала по коридору, хватаясь за поясницу и распрямляясь.

Я открыла дверцу. Глаза разбежались. Холодильник низкий, маленький, но там я еще не была, хотя и видела со стороны. Захотелось полазить, покопаться, но сдержалась. Рассмотрела со слюнями на губах спелые помидорчики, золотистые нимбу – мелкие лимончики, рассыпанные по пакету, и даже на утреннем недоеденном овощном рагу – приложение к роти.

Вынула миску с молоком. Сверху уже плавала толща сливок. Я отнесла на кухню.

Вскоре закипел напиток. Женщина выключила газ и процедила чай через широкое сито.

Ароматный, с пряностями… Как я люблю индийский чай…

Мы прошли с подносом только для нас двоих в зал. Я поставила стаканы на тумбочку у изголовья кровати и взяла свой стакан, ухая от горячности.

– Пусть немного остынет, – посоветовала хозяйка и я послушно отложила, как будто без ее слов так бы и продолжала жечь пальцы.

Шанта прошла в смежную комнату, где обычно спали ее сыновья, и уже откуда-то оттуда вытащила пакет с сухариками. Как у нас продаются, белые, хрустящие, с ванилью.