Текст книги "Мой мир: рассказы и письма художницы"

V. Небылицы

Гоголь и Карл Маркс

У нас в училище позировали два необычных натурщика. Один был очень похож на Карла Маркса. Другой был вылитый Гоголь. Вероятно, они начали свою карьеру натурщиков благодаря своему сходству с великими людьми. Они были, конечно, ценнейшей находкой для авторов жанровых картин и исторических портретов

Натурщики, поднаторев в своей профессии, узнали, что обнажённым моделям платят во много раз больше. Вот они и перешли в обнажённые модели. Их вполне можно понять: кушать-то всем хочется! Свои «исторические» лица им было некуда девать, поэтому пришлось их оставить при себе.

Мне приходилось писать этих натурщиков. Но я при этом чувствовала себя как-то неловко. Восхищаешься писателем, благоговеешь перед его произведениями, а он перед тобой обнажает не только душу, но и тело.

Голый Гоголь вызывающе смотрел вдаль, как будто делал дерзкий вызов будущему. А с Марксом было ещё хуже. Он стоял на возвышении, а сзади него повесили ярко-красное полотнище. Складки его были динамичны и напоминали о флаге. Можно было вообразить, что великий теоретик, автор «Капитала», призывал к практическим действиям, стоя на баррикаде на фоне развивающегося красного знамени. Мысль была бы недурна, хоть и банальна. Только голую фигуру хотелось бы одеть. Одеть же её было никак нельзя: у нас было задание – обнажённая натура. Мы, студенты, были ни в чём не виноваты…

А мои этюды с изображением «ню» этих великих людей, вероятно, теперь висят на стенках в домах потомков наших дворников, которые разобрали мои этюды с помойки на заднем дворе Дома Герцена.

И ещё раз о наших натурщиках

Раз уже зашла речь о натурщиках, можно рассказать и ещё кое-что.

Занятие это не такое лёгкое, как кажется на первый взгляд. Мне и самой приходилось позировать для портрета. Нужно часами сидеть или стоять в неудобной позе, боясь шелохнуться: почесать нос или прогнать надоедливую муху. Художники за работой – народ горячий. Могут невзначай кинуть в натурщика чем-нибудь или обругать, если им помешаешь.

Не знаю, есть ли у нас теперь такая признанная официально профессия. Получают ли пенсию старые и больные люди, всю жизнь служившие искусству.

Помню, шла я как-то давно по Страстной площади. Вдруг во втором этаже большого дома открылось окошко. Оттуда выглядывала приветливая старушка, которая здоровалась со мной и улыбалась мне. Я её узнала. Это была Осипович (имени-отчества её уже не помню). Она была единственная тогда у нас в стране натурщица, получающая персональную пенсию. Она часто позировала нам для портрета в училище. Она была полячка, верующая католичка. А в прошлом это была знаменитая модель. Есть много работ Коненкова, сделанных с неё. Удивительной красоты деревянные торсы и иные работы…

А вообще-то жизнь натурщиков – не малина. Им хорошо живётся только тогда, когда они востребованы.

Работал у нас ещё знаменитый натурщик, который был известен под именем Иван Грозный. Его лицо мелькало на всех учебных просмотрах. Он был очень величествен. Как же, «царь» всё-таки! Выразительнейшее лицо.

Прошло много лет. И вот как-то поздно вечером я зашла в круглосуточный телефонный автомат на Пушкинской площади. Там на стуле дремал совсем одряхлевший Иван Грозный. Чувствовалось, что он болен. И, по-видимому, бездомный и никому уже не нужный.

Ещё был натурщик Некрасов, как две капли воды – Пушкин. Мне рассказывали, что его как-то нанял известный в послевоенное время художник Лактионов. Он отвёз своего Некрасова в Михайловское. Сшили натурщику костюм в духе пушкинского времени. И вот Некрасов по заданию художника стал разгуливать по парку, задумчиво заложив правую руку за борт «пушкинского» сюртука и подставляя курчавую голову ласковому ветерку «родных» пенат. А художник поглядывал на свою модель издалека и вдохновлялся, обдумывая, где и как его изобразить на будущей картине.

Рассказывали также, что приехала в это время в Михайловское экскурсия школьников во главе с учительницей литературы. Гуляли они по парку. И вот восторженная учительница остановила свою группу на аллее Керн и произнесла следующую речь: «Ах, как здесь всё напоено поэзией Пушкина! Здесь так живо чувствуется присутствие самого поэта, что не удивлюсь, если сейчас из-за этого поворота выйдет к нам на аллею сам Александр Сергеевич Пушкин!»

Только она это произнесла, Пушкин и вправду вышел. Вышел, заложив правую руку за борт сюртука и весело потряхивая курчавой головой. Школьники сначала обомлели, потом с диким визгом разбежались. Осталась на месте одна учительница, да и та лежала в глубоком обмороке поперёк аллеи Керн…

Вот ведь какие совпадения случаются в жизни.

Испанцы в русской деревне

Один наш знакомый, большой специалист по испанскому театру, хорошо знал испанский язык. У него было много друзей испанцев и в России, и в самой Испании. Как-то к нему приехали гости из Испании. Они были преподавателями русского языка и русской литературы. Гости просили нашего знакомого познакомить их с русской экзотикой, свозить их в глубинку, в настоящую русскую деревню.

Наталья Касаткина. Эскиз костюма к спектаклю. Сер. 1960-х – нач. 1970-х.

Бумага, гуашь. На полях карандашом: «Эскиз № 10. Глухонемой сапожник»

Наш знакомый и сам давно хотел навестить места, где любил бывать в молодости. Вот он и повёз своих друзей в Пошехонье, что в Рязанской области. Это были красивейшие места когда-то. Остановились они в маленькой, живописно расположенной среди лесов деревушке. Дед и бабушка, хозяева избушки, куда они зашли, охотно согласились приютить гостей. Испанцы положили свои вещи и сразу же пошли посмотреть окрестности. Бабушка пошла доить корову, а наш знакомый пристроился к затопленной печке просушить мокрые сапоги. На лавке стояла большая корзина грибов, видимо, хозяйка собиралась их посушить. Итак, наш знакомый (назовем его Ф.) и дед остались вдвоём. Первое время они сидели и разглядывали друг друга молча. У деда были пронзительные синие глаза. На его ногах были, несмотря на летнюю пору, новые валенки. Минут пять помолчали. Наконец Ф., застенчивый от природы, начал разговор: «А что, дедушка, ходишь ли ты в лес?» – бойко спросил он, стараясь изобразить из себя большого молодца. Дед помолчал, пожевал губами, посмотрел на свои руки, потом на часы, висевшие на стенке. Видимо, часы вдохновили его на ответ. Ответил он степенно и достаточно кратко: «Ну». И снова замолчал, ожидая следующего вопроса. Ошеломлённый ответом деда, Ф. не сразу сочинил второй вопрос. И спросил довольно глупо, глядя на корзину грибов, стоящую на лавке: «А есть ли в лесу грибы?» И опять дед подумал, прежде чем ответить. Потом ответил ёмко и кратко: «А то!» И опять замолчал. Разговор явно не клеился. И пока наш знакомый сочинял новый вопрос, дед ошеломил его контрвопросом: «А у вас там клопы есть ли?» Ф. в панике начал прикидывать, как лучше ответить: «Ну» или «А то»? Но ответить не успел. К счастью, вернулись испанцы. Да и хозяйка пришла и начала собирать на стол. Гости достали свои закуски и бутылочку, отчего дед радостно заулыбался. А хозяйка начала готовить яичницу на скорую руку. Способ приготовления яичницы удивил испанцев. Это была яичница с помидорами и луком. Такую обычно делают у них на родине. Бабушка поставила большую сковороду на стол и произнесла испанское название этой яичницы. Это было неожиданно. И старики рассказали, что много лет жили в Латинской Америке и только лет десять, как вернулись из эмиграции. Русский язык они не забыли, так как жили своей колонией в деревне. А на старости лет потянуло на Родину. Разговор постепенно перешёл на испанский язык. Дед оживился и стал значительно разговорчивей, чем вначале. После ужина хозяйка хорошо устроила гостей на ночь в горнице. Там было очень чисто и тепло. Нашего Ф. сначала не покидала беспокойная мысль о клопах. Быть может, думал он, дед не зря затронул эту тему, и на них тут набросятся целые полчища кровопийц. Но ничего такого не случилось.

На следующий день бабка истопила для гостей баню, и дед научил их хлестаться веником. А потом пришли соседи и принесли гитару. И было у них вдоволь и испанских, и русских песен.

Эти два дня были насыщены впечатлениями. И в лес сходили, посмотрели окрестности, порадовались, полюбовались красотой тех мест. Так что экзотика русской деревни не обошла стороной наших путешественников. Вернулись в Москву очень довольные поездкой.

Однако уже перед самым отлётом на родину гости из Испании спросили своего русского друга: «Скажите честно, не подстроили ли вы специально нашу встречу с “русскими испанцами”? Уж очень неправдоподобно!»

И мы можем повторить вместе с ними: «Действительно как-то неправдоподобно!» Однако факт.

Гомберг

Дмитрий Ильич Гомберг, старинный друг нашей семьи, жил неподалёку от моей бабушки в Трубниковском переулке. После внезапной смерти жены он почувствовал себя страшно одиноким и начал почти ежедневно бывать в бабушкином доме («дом» умещался в одной комнате), где жили тогда и мы с мамой. Дмитрий Ильич был уже человек немолодой. Он был опытный адвокат и имел небольшую частную практику. Пенсий тогда ещё не было и, видимо, ему жилось нелегко. Впрочем, он отлично выглядел, всегда был чисто выбрит, оставлял только небольшие усики над верхней губой, которые придавали ему несколько фатоватый вид. Костюм, хоть и старенький, всегда сидел на нём отлично. Профессия обязывала его держаться и выглядеть прилично.

Гостеприимная моя бабушка всегда старалась накормить Гомберга получше, ей казалось, что он плохо питается. Но он был горд и иногда неприступен. Однажды он сказал бабушке: «Я к вам не есть пришёл!» А в другой раз, когда бабушка от всей души наложила ему целую глубокую тарелку киселя из сухофруктов, в нём вдруг проснулась подозрительность. «Как называется это блюдо?» – спросил он. Бабушка простодушно ответила: «Кисель-компот». Тут в Гомберге, видимо, заговорили гены далёких немецких предков, не терпевших неопределённости. Он резко отодвинул тарелку и сказал: «Я никогда не буду есть “кисель-компот”. Я ем или кисель, или компот». Вот такой был сложный человек наш Гомберг. Но мы любили его таким, каков он был.

Кроме потери жены было у Гомберга и ещё одно горе. У него была падчерица, которую он очень любил и воспитывал как родную дочь. Когда она заболела туберкулёзом, он отправил её лечиться в санаторий на юг Франции (в то время это было ещё возможно). Дочь познакомилась там с одним художником и вышла за него замуж. Не было никакой надежды, что она вернётся. Мне хотелось узнать фамилию зятя Гомберга, так как я в то время училась в художественной школе и очень увлекалась французской живописью. Но Гомберг упорно не хотел говорить об этом.

Однажды он всё-таки «раскололся». «Зачем тебе его фамилия?» – спросил он. Голос его сделался враждебным и даже презрительным. «Он совершенно неизвестный, так – французишка испанского происхождения. Его зовут Сальвадор Дали».

Ничего себе «неизвестный»! В то время мало что проникало через «железный занавес». Но художники умудрялись увидеть книги, контрабандой привезённые к нам. Я подумала: «Хорошо, что Гомберг не имеет представления о творчестве Дали, он бы этого не вынес». Конечно, он не знал и того, что дочь его вначале была женой Поля Элюара, а потом сделалась знаменитой Гала – женой и музой Сальвадора Дали на всю жизнь.

Копеечка

В середине прошлого века жил в Москве знаменитый на весь мир старый архитектор Мельников. Жил он в арбатском переулочке в доме, который сам же и спроектировал. Жил он тихо, незаметно. Многие считали, что он давным-давно умер. Его московские здания – свидетельство определённой эпохи в искусстве, эпохи конструктивизма, кубизма. Наиболее известное в Москве его здание – Клуб им. Русакова в Сокольниках.

Наталья Касаткина с мамой Агнией Александровной. Москва, Дом Герцена.

Кон. 1950-х

В советское время вначале «поиграли» в кубизм-футуризм, а потом решили, что всё это происки «гнилого Запада» и простому народу это не нужно. Многие художники тогда пострадали, стали изгоями в собственной стране. Вот и Мельникова затёрли, забыли. Как и на какие средства он существовал, никого не интересовало. Правда, однажды всё-таки решили отметить его юбилей выставкой из фондов музея архитектуры. Вероятно, почувствовали неловкость: ведь на Западе широко отмечались юбилеи больших художников. И Мельников был в их числе.

Музей архитектуры располагался тогда на территории Донского монастыря. Там-то и должна была открыться выставка. Но она так и не открылась по причине «неприличного» поведения юбиляра. О том, что произошло, мне рассказал товарищ – тогдашний художник музея Слава Андреев. Оказывается, накануне дня открытия выставки приехала комиссия ознакомиться с экспозицией. Мельников шёл вместе с «начальниками от искусства» по территории монастыря. Когда они проходили мимо храма, Мельников остановился, снял шапку, широко перекрестился и низко поклонился. Этот его поступок и решил судьбу выставки: она так и не открылась…

Мне посчастливилось однажды увидеть Мельникова и даже получить от него полезный урок. Было это в Доме художников на Кузнецком мосту. Был вечер: в Малом зале показывали диапозитивы, снятые в Фера-понтовом монастыре. Сидим мы, ждём начала показа. Вдруг кто-то мне говорит на ухо: «Если хочешь увидеть того самого Мельникова, обернись незаметно: он сидит сзади нас со своим сыном-художником». Я удивилась, думала, что Мельников давно умер. Обернулась. Сзади сидели очень славные по виду люди: отец и сын. Мои глаза встретились с очень ясными стариковскими глазами. Глаза эти улыбались весело и насмешливо. Видимо, Мельников понял, что я оглянулась «поглазеть» на него. Я смутилась и больше уж не оборачивалась.

А потом – кончился вечер, и я вышла на улицу. Там шёл дождь. Я, доставая из кармана перчатки, нечаянно выронила какую-то мелкую монетку прямо в лужу. Доставать её я, конечно, не стала, а быстро пошла дальше. Слышу – сзади кто-то кричит: «Девушка, подождите!» Обернулась и вижу, что меня догоняет старший Мельников с белым платочком в руках. Отдышавшись, он говорит мне: «Вы уронили копеечку!» Достаёт из платочка вынутую из лужи и обтёртую копеечку и подаёт её мне. Мне стало неловко. Я говорю: «Ой! Зачем вы беспокоились, это совсем неважно!» А он мне отвечает: «Напротив, это – чрезвычайно важно. Каждая копеечка важна. Нужно уважать копеечку!» Тут мне стало ещё стыднее. Но старый Мельников ласково улыбнулся и сказал мне на прощание: «Всего вам самого хорошего!»

Цветы для любимой

Говорят, что французы – народ скуповатый, и в то же время говорят, что им присуща галантность по отношению к прекрасному полу. Как же совмещаются эти два качества в одном народе? Это загадка.

А вот мне известна одна история, которая исключает скупость и показывает во всей красе галантность французов.

Герой этой истории – скромный французский старичок, продавец цветов в зале ожидания парижского аэропорта. Он предлагал туристам купить цветы. Чудесные свежие гвоздики были красиво расположены в маленькой изящной корзиночке. Перед старичком с гвоздиками задумчиво стоял турист из России. Это был высокий красивый человек не первой молодости. Человек этот стоял и мысленно ругал себя последними словами примерно так: «Ну и скотина же я, ну и болван! Накупил себе книг у букинистов на все деньги (а много ли их было?!). Увлёкся, забыл про свою любимую жену, не подумал о ней, а она как раз сейчас болеет… Может быть, хватит оставшейся мелочи на один цветок? Ох, навряд ли…»

Он протянул на ладони несколько мелких монет и умоляюще сказал старичку, великолепно произнося французские слова: «Месье, умоляю Вас, продайте мне, пожалуйста, хоть один цветок для моей любимой!»

И вот тут-то и проявилась старинная галантность французского народа. Она вся собралась на минуту в одном маленьком скромном старичке, продавце цветов в парижском аэропорту. Старичок, радостно просияв, просто сказал туристу: «О, для Вашей любимой! Тогда возьмите, прошу Вас, от меня в подарок все эти цветы вместе с корзиночкой и будьте счастливы!»

«Вот это – да! Ничего себе – скупость», – подумал турист из России. Он горячо поблагодарил старичка, они обменялись рукопожатием и улыбками. И счастливый турист из России побежал догонять свою группу, прижимая драгоценную корзиночку к груди…

Эту историю мне рассказал мой учитель – художник М.Т Хазанов. Он сам наблюдал сцену дарения корзиночки и радовался за своего друга, поэта, художника и блистательного переводчика Вильгельма Левика. Все, кто любит поэзию, поймут, что я имею в виду, говоря о Левике и произнося слово «блистательный». Немало потрудился Левик, переводя французских поэтов, одни переводы Ронсара чего стоят! Вот и Франция преподнесла ему чудесный подарок.

А что же купил во Франции своей жене мой учитель, который, конечно, тоже растратил свои деньги на книги по искусству и репродукции?

У него, в отличие от Левика, всё-таки осталась маленькая сумма. И Хазанов стал искать магазинчик поскромнее в надежде хоть что-нибудь купить. В одной витрине он увидел немного выгоревшую от солнца розовую кофточку. Цена вполне устраивала, и Хазанов смело вошел в магазинчик. Он был вполне уверен в себе, так как твёрдо знал два главных французских слова: «вуи» и «нон». Несколько приблизительно произносимые им, они переводились как «да» и «нет». Но бедный мой учитель не учёл темперамента французских продавцов. Они налетели на него со всех сторон, окружили и, как он ни сопротивлялся, насильно усадили в роскошное кресло. Узнав, что он из России, один из продавцов побежал на соседнюю улицу за переводчиком. А пока что заиграла чарующая музыка и на подиум вышли шикарные манекенщицы. Они демонстрировали… меховые манто. Единственный зритель сидел в кресле и тоскливо подумывал, как бы ему отсюда выбраться. Впрочем, он уже устал сопротивляться. Кресло было таким удобным, музыка завораживала, а он так устал…

Но вот, наконец, программа показа подошла к концу. И тогда мой бедный учитель, вызвавший столько хлопот, встал с кресла и скромно указал рукой на кофточку в витрине. Любезные французы ничем не выдали своего разочарования. Они, не моргнув глазом, сняли розовую кофточку с витрины, красиво упаковали её и проводили Хазанова до двери с таким видом, словно он весьма обязал их свой грошовой покупкой.

Вот истинно французская любезность!

Рассказывали, что…

У Чехова приводится как пример пошлости надпись на спичках: «Эти спички украдены у таких-то»… Однако, это, видимо, было в обиходе.

В театре Мейерхольда на дверях, которые обычно украшаются литерами «М» и «Ж», было написано: «Минута стыда, но год здоровья». А на электрических лампочках написали: «Эта лампочка украдена из театра Мейерхольда». С этой надписью лампочки стали разворовываться ещё больше, уже в качестве сувениров.

А писатель Гиляровский ставил на книгах из своей библиотеки штамп: «Эта книга украдена из библиотеки Гиляровского». У моего отца было несколько таких книг. Текст штампа был исправлен рукой Гиляровского: «Не украдена, а подарена».

Моя мама в молодости училась у Мейерхольда и дружила со многими студентами. В частности, с С. Эйзенштейном.

От его матери мама слышала такую историю. Как-то в их доме готовили на кухне свиные языки. И Серёжа позволил себе шалость, которой чуть было не уморил собственную мать. Он взял в рот свиной язык, подошёл к матери и отрезал ножницами кончик языка. Мама, конечно, упала в обморок. Ничего себе «шуточка»!

Студент С. Эйзенштейн поставил номер для цирка о бытовых квартирных неустройствах в 20-е годы. Участниками номера были: моя мама, Э. Гарин и Шалимов. В числе предметов реквизита был и огромный ночной горшок, который на длинной верёвке вывозила моя мама.

Наталья Касаткина с мамой Агнией Александровной. Москва, Дом Герцена. 1960-е

Как-то студенты шли гурьбой по Арбату. Они шли на какой-то митинг. А потом должна была состояться репетиция номера для цирка. Мешок с реквизитом попросили донести одного застенчивого студента. Он и не знал, что именно несёт. Посередине Арбата студент поскользнулся, мешок выпал из его рук, развязался, и по льду на середину улицы торжественно выехал большой ночной горшок. Студент покраснел, страшно смутился, а все вокруг хохотали. Шалимов разрядил ситуацию. Он взял горшок, высоко поднял его и пошёл впереди, возглавив шествие на митинг. Он не выпустил горшок из руки, даже когда выступал на митинге. Напротив, он эффектно потрясал им в нужных местах своего выступления.

Эйзенштейн показывал этот номер в цирке. К сожалению, он почему-то не был реализован, хотя очень понравился циркачам. Кажется, номер сочли слишком уж «острым»…

Авторская рукопись