Текст книги "Негаданное счастье"

– Виктория Михайловна, Вика, ты где? – услышала она голос Геннадия Николаевича. Спасение пришло в лице Балканского, когда она уже его не ждала и готова была от отчаяния и безнадежности совершить любую глупость. Почему он обращался к ней на «ты»? Что она пропустила? Что же все-таки произошло этой ночью?

Несчастная женщина выскочила из ванной, споткнулась, зацепившись впопыхах о порог, – и оказалась в объятиях Геннадия Николаевича. Балканский подхватил ее очень своевременно и, судя по всему, отпускать не собирается. Обомлев от собственной смелости и оттого, что Балканский здесь, Виктория Михайловна уткнулась в мужское плечо и зарыдала.

– Вика, что случилось? Не надо плакать, – ласково произнес Балканский и принялся гладить ее по волосам, потом сделал легкую попытку оторвать лицо Виктории Михайловны от собственного плеча. От ласки Виктория Михайловна превратилась в сжатую пружину. Она знала одно – не сможет она ни при каких обстоятельствах посмотреть в глаза Геннадию Николаевичу, пока не разберется окончательно, что она натворила в состоянии алкогольного опьянения.

– Так и будем стоять? А как же наши планы? – Замечательная история. У них, оказывается, имелись общие планы на сегодняшний день. Что, опять? Колорит испанских традиций и так встал поперек горла. Из национальных развлечений осталась только коррида. Все остальное она уже испробовала. Причем в ее положении только и оставалось, что выйти на арену.

– Я не могу, Геннадий Николаевич, – прошептала Виктория Михайловна.

– Ты очень смешная девчонка, Вика-Виктория. Во-первых, ты можешь объяснить толком, чего ты не можешь? А потом, почему ты обращаешься ко мне столь высокопарно и официально? Мы же вчера на пляже пили шампанское на брудершафт, забыла? Кстати, инициатива была твоя. А еще Виктория. Кто только умудрился назвать тебя таким гордым и бесстрашным именем. Никакая ты не Победа.

Так, получается, они все-таки целовались. Значит, не приснилось. Только беда в том, что память эти счастливые моменты не зафиксировала. Никаких ощущений, кроме стыда, Виктория Михайловна не испытывала. Она осуществила свои тайные, несбыточные желания, только никакая она была не победительница, скорее настоящая идиотка, накачавшаяся вином до полного беспамятства в самый ответственный момент своей жизни. Мечтать о том, чтобы мужчина обратил на тебя внимание, решиться на смелый поступок и отправиться с ним в путешествие, а потом все разрушить собственными ручками. Позор, несмываемый и непростительный.

Стук в дверь заставил Викторию Михайловну вздрогнуть и оторваться наконец от спасительного плеча. Она вопросительно уставилась на улыбающегося до ушей, довольного жизнью Балканского.

– Кто это? – прошептала Виктория Михайловна.

– Дед Мороз, наверное, – легкомысленно бросил Балканский. И, увидев, что эти слова заставили Викторию Михайловну побледнеть, немедленно исправился: – Вика, приди в себя, наконец. Я завтрак в номер заказал. Я пошел дверь открывать, а ты отправляйся умываться, договорились?

Виктория Михайловна присела на краешек ванны. Это что получается? Почему Геннадий Николаевич вспомнил про Деда Мороза? Наверняка не просто так. Получается, что, не контролируя себя, она не только целовалась-обнималась, а, может быть, и еще что посмелее исполняла, но умудрилась выболтать Балканскому все, что можно и чего не стоило сообщать ни при каких обстоятельствах. Она все разрушила, все! И пусть это все было ненадежным и эфемерным, но теплилась в сердце малюсенькая надежда на счастье. А она взяла и убила надежду, а потом еще закопала ее в пляжный песок. Поздно рыдать и биться в конвульсиях. Вставай и иди. И черпай по полной программе из той самой посудины, которую наполнила собственной глупостью. Никогда в жизни не будет между ними никаких отношений, кроме дружеских. Это ясно как день. Счет сравнялся. Теперь между ними ничья.

Балканский терпеливо поджидал Викторию Михайловну за накрытым столом. Завтрак прошел вяло. Виктория Михайловна отмалчивалась, прятала виноватые глаза и ерзала на стуле. Геннадий Николаевич ел, как всегда, с аппетитом и особенно разговорами не донимал.

– Признайся, дорогая, готов поспорить, что ты танцевала этот зажигательный танец не в первый раз. Наверняка посещала занятия по фламенко в школе бальных танцев или бабушка была испанкой, – допивая кофе, нарушил затянувшееся молчание Балканский.

– Из Рязанской губернии была моя бабушка. А в школу танцев таких, как я, не принимают, – огрызнулась Виктория Михайловна. Он теперь будет издеваться над ней пожизненно?

– Позвольте узнать почему, – искренне удивился Геннадий Николаевич.

– По возрасту, – отрезала Виктория Михайловна. – Старовата я для школы танцев.

По-моему, это очевидно и не подлежит обсуждению.

– Не подозревал, что вы кокетка, – улыбнулся Балканский.

– Никакая я не кокетка. И нечего ехидно улыбаться. Вы человек взрослый и, надеюсь, глубоко порядочный, поэтому предлагаю вам забыть все, что произошло из-за содержимого этого проклятого поррона. Я не помню, что между нами было, это правда, хоть для меня очень обидная и горькая. Могу сказать больше, для меня это полная катастрофа. Но что бы ни случилось этой ночью, я прошу вас не обращать внимания на мои откровения и не придавать ни малейшего значения душераздирающим излияниям. Это говорила не я, это вино разговаривало. Извините меня, пожалуйста. Я вела себя непростительно, навязчиво и крайне легкомысленно.

– Вика, – попытался возразить Балканский. Счастливая улыбка медленно сползла с его лица. Он был явно озадачен ее демаршем. Виктория Михайловна предупредительно подняла руку, словно собираясь дать свидетельские показания в суде.

– Не перебивайте меня, пожалуйста, Геннадий Николаевич. Мне и так тяжело. Извините еще раз, я хочу вернуться домой немедленно, желательно отправиться в путь сразу после завтрака, если вы не возражаете. Теперь я сказала все.

– Я возражаю. Вы ни в чем не виноваты. – Балканский заметно заволновался. – Мы собирались провести здесь еще денек-другой. И я не вижу причин, по которым мы должны менять свои планы.

– Тогда я поеду автобусом, – твердо заявила Виктория Михайловна.

– Воля ваша, придется идти на свидание со Снежком одному, – притворно вздохнул Балканский.

– Снежок – это, простите, кто? – Виктория Михайловна попалась на провокацию на удивление легко.

– Снежок – это единственная в мире горилла-альбинос, живет в местном зоопарке. Мы же вчера решили обязательно сходить в зоопарк. Это удивительное место. Вам понравится. Есть на что полюбоваться – и отдохнуть можно с комфортом.

– Очень хорошо. Я уже отдохнула на всю оставшуюся жизнь. Передавайте Снежку привет. Пожелайте ему от меня долголетия и счастья. Не надо меня уговаривать, Геннадий Николаевич. И шутить не надо, пожалуйста. Что-то у меня сегодня плоховато с чувством юмора. Я все для себя решила, я возвращаюсь. Боюсь, что впечатлений мне и так хватит на долгие годы.

– Ты не смешная девчонка, я ошибся, ты вздорная самоедка. Что случилось, Вика, опомнись! Подумаешь! Да нормальные люди не придают значения таким мелочам. Выпила вина и потанцевала. Преступление, которое карается смертной казнью. Купалась ночью в море? Опять катастрофа. Ты ненормальная. Портишь жизнь по пустякам себе и людям. – Геннадий Николаевич заорал. Да какое право он имеет повышать на нее голос?

– Прекрати на меня орать, – выпалила Виктория Михайловна, не заметив в порыве, что беспардонно тыкнула в адрес своего кумира. – Да, я старая и глупая. Мне об этом уже говорили неоднократно. Но я такая, какая есть. И ничего менять не собираюсь, понятно? Даже ради внимания благородных и обходительных рыцарей. А если рыцари не готовы к такому повороту событий, пусть ищут прекрасных дам в другом месте. – Господи, что она несет? Хороша благородная дама. Точно не помнит, сама она приняла вчера душ или кое-кто помог соблюсти гигиену. Опять же милые подробности выясняются. Оказывается, она вчера ночью покоряла не только Балканского, но и Средиземное море.

Геннадий Николаевич с изумлением посмотрел в ее сторону, нахмурился, бросил на стол салфетку и поднялся.

– Хорошо, собирайся. Сейчас я решу кое-какие организационные моменты, и поедем, – недовольно буркнул он и вышел из номера.

На обратном пути не радовали ни пейзажи, ни солнышко, ни приятная музыка. Виктория Михайловна забилась на заднее сиденье, сидела там тихой мышкой и страдала изо всех сил всю дорогу. Балканский наверняка обиделся и решил больше не связываться с сумасшедшей бабой. Ни словечка, ни взгляда в ее сторону. Вцепился в руль и занялся исключительно дорогой. А чего удивляться? Она сделала все возможное и невозможное, чтобы довести человека до невменяемого состояния. Откуда в ней, спокойной, сдержанной, ни с того ни с сего прорезались истерические интонации? Амбиции дамские, которых сроду не было, поперли. Вела себя сначала как дура, а потом как хамка со стажем. Все было настолько глупо и безнадежно, что не хотелось жить. Организм, к великому счастью, оказался умнее головы. Виктория Михайловна не заметила, как уснула. Сработала защитная реакция. Очнулась несчастная оттого, что машина остановилась. Виктория Михайловна не сразу поняла, что путешествие закончено. Она решила, что Геннадий Николаевич задумал сделать небольшую остановку в пути. Поэтому ее особо не удивило, что он вышел из машины и открыл дверь с ее стороны. Остановка так остановка. Она человек подневольный. Спасибо, что не пришлось тащиться обратно на автобусе.

– Ау, на палубе! – Балканский нагнулся, заглянул внутрь и протянул Виктории Михайловне руку. – Просыпайся, соня, приехали.

Плохо соображая, Виктория Михайловна выбралась наружу. Машина стояла во дворе, только все вокруг было незнакомо. Она никогда здесь раньше не была, это совершенно точно.

– Геннадий Николаевич, вы куда меня привезли?

– Домой.

– Я не здесь живу.

– Я знаю. Только после сегодняшней ночи я считаю, что нам пора познакомиться поближе. Я же был у тебя в гостях, теперь твоя очередь нанести ответный визит.

У Виктории Михайловны подогнулись ноги. Балканский вел себя по-хозяйски уверенно, без капли сомнения и был непоколебим в своей правоте. Ее мнение не учитывалось, словно заранее между ними все было решено. Сумочку с вещами подхватил, уверенно своей ручищей обнял за плечи. Значит, все ее самые страшные опасения выросли не на пустом месте. Вот умница, вот красавица, все сумела, все успела сделать. Как себя вести? Строить из себя принципиальную, неприступную и порядочную даму поздно. Кроме насмешек и презрения такое поведение не вызовет ничего. А! Пропади все пропадом. Она не будет больше бунтовать и корчиться в нравственных муках. Пусть все идет своим чередом, а там будь что будет. Бессмысленно злиться на себя бесконечно. Что сделано, то сделано, невозможно вернуться назад и перечеркнуть то, что случилось, даже если она ничего не помнит.

Не успели они переступить порог дома, как Балканский бросил вещи и, ни слова не говоря, подхватил Викторию Михайловну на руки. Она не успела опомниться, как Геннадий Николаевич миновал холл и стал подниматься по лестнице на второй этаж. При этом выражение лица у него было напряженное, почти злое. Голова кружилась непонятно от чего, то ли от страха, то ли от счастья. Дыхание перехватило, а сердце замерло. Вот они на втором этаже, еще несколько шагов, – Балканский бьет ногой в дверь, та поддается, и они оказываются в спальне. Еще миг – и Виктория Михайловна на кровати, в крепких мужских объятиях. И – о небо! Еще секунду назад она была на грани отчаяния и решила, что между ними все кончилось. А сейчас обрадовалась так, что хотелось кричать или плакать. Никто никогда не целовал ее так нежно и страстно. Сердце захлебывалось от любви и нежности. А может быть, это снова был только сон? Нет, не сон. Его руки, губы, запах, ласки не давали опомниться. Только бы не потерять сознание, чтобы ничего не забыть! Не успела эта мысль сформироваться, как любовь своей бесконечной властью приказала не думать ни о чем и повела за собой в свою волшебную страну.

Возвращаться из сказочной страны грез не было ни малейшего желания. Виктория Михайловна поняла, что такое быть на седьмом небе от счастья. Она забыла про возраст, условности, неприятности, переживания, телефон. Прежняя жизнь, которая была у нее до эры Балканского, перестала иметь значение. Сейчас, в этот момент, не было ничего важней любимого. Нежность переполняла ее душу и тело. Как же это здорово – жить и дышать ради любимого! Прикосновение, дыхание, невольный вздох, который отзывается мгновенно в любящем сердце. И полное взаимопонимание – что может быть выше этого!

Они опомнились через много часов. Виктория Михайловна не понимала, какое сейчас число и сколько прошло времени. Неожиданно, нарушая безмятежную картину счастья, где-то под ложечкой зашевелился голос совести. Он противно и назойливо напоминал, что нельзя вести себя столь безрассудно в зрелом возрасте, что кроме страсти, любви и прочих вздохов в жизни имеются и другие обязательства, о которых она не имела права забывать просто потому, что она человек разумный.

– Гена, – прошептала счастливая Виктория Михайловна, ей так было приятно еще раз произнести это имя. Самое лучшее на земле. Балканский понял все и сразу.

– Девочка моя, не думай ни о чем. Тебе хорошо со мной? – Вопрос прозвучал слишком серьезно, чтобы можно было уйти от ответа или отшутиться.

– Мне кажется, что мы с тобой страшные эгоисты.

– Ты знаешь, я столько лет думал о других и решал чужие проблемы, что имею право побыть эгоистом хотя бы чуть-чуть. Думаю, что это в полной мере можно отнести и к тебе.

– Ну, совесть-то иметь надо в любом случае, – жалобно произнесла Виктория Михайловна. – Алексу надо позвонить. Он, наверное, совсем покой потерял. Он же ответственность за меня в некоторой степени несет и вообще, он просто хороший человек.

– Алексу я позвонил, как только ты в первый раз уснула, – добродушно хохотнул Балканский. – Кстати сказать, я и не думал, что ты такая страшная соня.

– Ах так. – Виктория Михайловна задохнулась от неожиданного выпада. – Смерть предателям! – Она выдернула подушку из-под головы и начала атаковать хихикающего Балканского.

Кто может описать состояние счастья? Нельзя простыми словами определить степень влюбленности и погружения людей друг в друга. Два взрослых, не очень счастливых по жизни человека встретили друг друга, почувствовали, что между ними есть тонкая грань взаимопонимания, симпатии, и их страшно влечет друг к другу, но это еще ничего не значит. Чтобы между ними заискрило так, что в один миг они, отбросив все, бросились в объятия друг друга, должна была поработать сверхъестественная сила. Но и это еще не все. Страсть – штука нешуточная. Если она настигнет, не позавидуешь этим избранным. Она изматывает, опустошает и возносит к небесам одновременно. Но насколько она сильна, настолько и разрушительна. Созидательна только истинная любовь.

Балканский знал точно, что за последние годы он счастлив по-настоящему впервые. И самое главное, он не чувствовал вины перед Леночкой. Он словно обрел свободу. Нет, он не стал меньше любить свою погибшую жену, но он понял, что, поскольку ему выпало счастье жить, дышать и топтать эту грешную землю, он не имеет права ставить крест на своей личной жизни. Она немного смешная, эта Вика, очень несовременная, с множеством комплексов и проблем, но она такая славная, светлая, чистая. Он знает, что любит второй раз в жизни, и твердо уверен, что это вовсе не грех и не предательство. Он сделает эту женщину счастливой. И это будет справедливо. Они будут счастливы по-настоящему.

Их медовый месяц длился целую неделю. За это время они не расставались ни на миг. Только на третьи сутки пребывания на вилле, наконец, выбрались в город прогуляться. Прогулка получилась недолгой. Им было неинтересно среди людей. Они не нуждались в общении. Им было хорошо вдвоем необыкновенно. У них был свой островок счастья, и ни ей, ни ему не нужен был никто. Генадий Николаевич, не спрашивая согласия, затащил Викторию Михайловну в сувенирную лавку и купил в подарок очень красивый браслет. Виктория Михайловна сопротивлялась и возражала, но все ее слова были бесполезны. Браслет был очень красивый и очень дорогой. После этого, не сговариваясь, они, как сумасшедшие, помчались в свое уютное гнездышко.

Виктория Михайловна знала одно: эта страна стала для нее синонимом счастья. Она только сейчас, на пятом десятке лет, поняла, что значит это заезженное и растиражированное слово – «любовь». Она просыпалась ночью и улыбалась, потому что знала, что рядом любимый, за которого она безоговорочно готова отдать жизнь немедленно, сию секунду, без лишних вопросов. Она не желала знать, что будет завтра, и не думала о будущем. Впервые в жизни она жила днем настоящим, впитывала его нюансы и запахи до самозабвения и наслаждалась.

Они вели себя, как дети, не знающие горя и не ведающие забот. Балканский отпустил прислугу, и они остались вдвоем в огромном доме. Они не соблюдали общепринятых правил. Спали, когда хотели, ели, если вспоминали о чувстве голода, плавали в бассейне наперегонки и любили друг друга.

Загоревший, влюбленный по уши в самую лучшую женщину на земле, Балканский был пьян от счастья, наблюдая за Викторией, которая самозабвенно, совершенно по-девчоночьи, плескалась в бассейне. Он, конечно, не собирался звонить о своей любви во все колокола, но знал совершенно точно, что с ним такого не случалось очень давно. Ему снова страстно хотелось жить, работать и видеть рядом с собой женщину, от которой он без ума. Словно кто-то снял с него многолетнее проклятие и вернул к жизни. Они обязательно поженятся. Балканский сидел в шезлонге, нежась под ласковыми лучами солнца, и мечтал о будущем. Он обязан поступить красиво, неординарно, празднично. Вот с кем бы еще посоветоваться и понять, каким образом это сделать. У него практический опыт в таких делах нулевой. Маруся далеко, с ней много не посекретничаешь, вечно куда-то спешит, занята постоянно, вся в отца, деловая до невозможности. Маму с папой пока радовать рановато. Сначала нужно получить от Вики согласие. А то с нее станется, может заартачиться в последний момент. Придумает очередную глупость, милая сумасбродка. Петька может дать дельный совет. Он в таких делах дока. В сладкие мечты о будущем ворвался телефонный звонок. Прогресс – вещь, конечно, замечательная, но иногда очень мешает. Балканский взял телефон и громко крикнул:

– Вика, твой телефон проснулся! Кажется, тебе пришло сообщение. Кто-то соскучился. Что делать? Потом посмотришь?

– Прочти, пожалуйста, – подплывая к бортику, выдохнула Виктория Михайловна. – Наверное, от детей или от Людмилы. – Она не ожидала подвоха. У нее не было тайн от любимого. За эти дни они рассказали друг другу о себе все. Между ними не существовало недоговоренностей. Они любили и доверяли друг другу безоговорочно.

Балканский глянул на телефон, и Виктория Михайловна поняла, что сказка кончилась. Сейчас, в эту минуту. Еще не зная, что произошло, Виктория Михайловна осознала, что рушится счастье, подаренное небом и судьбой. Она не кривила душой, не обманывала любимого и не вела двойную игру, но, не понимая до конца причины происходящего, ясно осознала, что наступил конец. Лицо Балканского в долю секунды стало жестким и чужим.

– «Сердце мое, – саркастическим, громким и чужим, почти издевательским голосом прочел он первые строчки сообщения. Поморщился недовольно и продолжил: – Почему ты не отвечаешь на мои звонки? Я страшно скучаю и беспокоюсь. С нетерпением жду от тебя вестей. Надеюсь на скорую встречу, по-прежнему люблю. Твой навеки Александр».

Виктория Михайловна внутренне похолодела. Балканский не смотрит в ее сторону, только морщится как-то брезгливо и презрительно. Неугомонный Александр Григорьевич продолжал слать страстные послания! Как она могла забыть о своем горе-обожателе? Теперь придется объясняться с Геной. Это для нее ситуация выглядит досадным пустяком. А любимый явно расстроился. Кажется, она ничего не рассказывала ему о докторе, и не потому, что желала скрыть какие-то факты и подробности своей жизни, а по той простой причине, что настойчивые ухаживания Александра Григорьевича для нее не имели никакого значения. Она много раз пыталась объяснить это доктору, и не ее вина, что он отказывался принимать ее доводы. Сердце ее принадлежало Балканскому безраздельно, все остальные мужчины мира для нее не существовали. Нет, они наличествовали, конечно, на этой планете физически, это она перегнула палку. Просто, кроме Балканского, ей не был интересен ни один из них. Милый! Хмурится, нервничает из-за какого-то дурацкого сообщения. Неужели он ревнивец? Хотя какая разница? Она не кокетка ветреная и не будет давать ему поводов мучить себя понапрасну.

Виктория Михайловна вышла из воды, Балканский подал ей полотенце. Но не улыбался, как обычно, старательно отводил глаза в сторону.

– Ты обиделся, родной? Я тебе сейчас все объясню.

– Ничего не надо объяснять. Мы оба взрослые люди, и у каждого из нас до встречи была своя жизнь.

– Да не было у меня никакой своей жизни до тебя, неужели ты этого не чувствуешь? – взмолилась Вика.

– Я все понимаю, милая, мне странно, что ты так сильно нервничаешь. Давай не будем отравлять последние дни друг другу и выяснять отношения.

– Почему последние? – У Виктории Михайловны екнуло сердце.

– Я не хотел тебя огорчать раньше времени. Мне надо возвращаться домой.

– Когда?

– Послезавтра.

Виктория Михайловна понимала умом, что рано или поздно должно было случиться именно это, но одно дело понимать, а другое знать определенно, что счастье закончится через несколько суток. Балканский улетит домой, а она останется в чужой стране, пока не решатся проблемы с паспортом. А тут еще Александр Григорьевич очень своевременно внес свою лепту. Как она ни старалась, слезы все равно оказались тут как тут.

– Да ты что, с ума сошла? Придумала. Кто позволил сырость разводить на пустом месте? – притворно грозно спросил Балканский и нежно обнял Викторию Михайловну. – Я же не на войну ухожу, чудо мое. Ты скоро вернешься в Москву, а я обязательно, даже если у меня в этот день будет сто тысяч форс-мажоров, встречу тебя в аэропорту вот с такущим букетом. – Он показал величину под названием «такущий». На мгновение отпустил женщину и раскинул руки в обе стороны.

– Зачем мне столько? Они потом начнут умирать, а мне будет больно, – всхлипнула она.

– Н-у-у-у, совсем рассиропилась моя девчонка. Ты собираешься оставшееся время плакать и страдать? Глупости это. Будем наслаждаться жизнью и прожигать ее, договорились?

В ответ Виктория Михайловна кивнула.

Казалось, ничего не изменилось в их отношениях. По-прежнему они не могли надышаться друг другом и не расставались ни на минуту. Но Виктория Михайловна чувствовала совсем маленькую червоточинку, которая мешала обоим. Балканский часто уходил в себя, становился задумчивым и отстраненным. В такие моменты лицо его было чужим, и очень трудно оказывалось понять, о чем он думает. Она считала, что перепады в его настроении связаны с предстоящим расставанием. Ведь ей тоже становилось невыносимо больно от одной мысли, что скоро она останется без него.

А потом Геннадий Николаевич улетел. Он попросил Викторию Михайловну не ездить в аэропорт. Простились они дома. Восемь дней и ночей без него превратились в муку. Алекс, как мог, пытался вытащить ее из скорлупки. Балканский звонил по нескольку раз в день, и это стало главным, для чего имело смысл жить.