Текст книги "По каналам времени плыву"

Платье… платье… ещё платье

 
Женщина немыслима без платья —
Это философия, мечта…
Шёлка, крепа тонкие объятья.
Красотою женщина права.
 

Платье – философия женщины. Оно многое может поведать о носительнице. По моей задумке, я хотела рассказать об одном платье, но воспоминания, как ниточки, потянули за собой и другие «знаковые» платья в моей жизни.

Далёкий 1989 год. Я – на пороге юности, в предчувствии скорых перемен, но скорее не политических, а своих, девичьих. Это эффектное и модное крепдешиновое[7]7
  Крепдешин (фр. Crêpe de Chine – китайский креп) – вид шёлковой креповой ткани с умеренным блеском, одна из самых распространённых шёлковых тканей в СССР и России начиная с 1952 года. Плотная, относительно тонкая ткань.


[Закрыть] платье я надела для поездки. Основной фон, или, как говорили в деревне, «земля», был в цветах почвы – природно-коричневый с переходами, на этом фоне выигрышно смотрелись изящные жёлтые тюльпаны, но не строгой формы, а живые, словно растрёпанные степным ветром. Надо сказать, что общая гамма платья не очень сочеталась с моим летним типом лица, да и надела я это платье, скорее всего, потому что сильно скучала тогда по маме – она долго лежала в больнице, а я как раз окончила школу, и была пора выпускных экзаменов. Для любопытствующих опишу фасон: отрезное, слегка расклёшенное книзу, с оборкой, V-образная оборка на груди, маленькая же оборочка украшала ворот платья, который завязывался на бантик. К платью прилагался поясок. И несколько слов о материале: чуть шершавый на ощупь плотный шёлк крепового переплетения, отливающий матовым благородным золотом. И надо сказать, это не очень уютное для меня, но такое родное платье производило эффект на мужчин, да такой, что моему учителю химии, отвёзшему меня к маме, пришлось решительно пресечь всяческие попытки приставания особо рьяных любителей женского пола. Кстати, это платье запечатлено на студенческой фотографии. Сентябрь 1992 года был удивительно тёплым, почти полмесяца мы щеголяли в летних нарядах, являя миру степень финансовой обеспеченности и следования модным тенденциям, что прослеживается на фото слишком явно. Например, на будущей звезде журналистики – модные брючки-бананы и белая майка с надписью-плакатом. Некоторые наши девушки – в собственноручно сшитых нарядах, воспроизведённых по выкройкам из «Бурды». Ещё одна наша примадонна демонстрирует на фото изысканную элегантность простоты.

А между тем волны памяти прибили ещё несколько эпизодов, касающихся платьев. В моём детстве самыми ходовыми были сатиновые платья. Одно из таких – тёмно-синее с крупным белым горохом в стиле ампир, с широкой пышной оборкой по низу, с рукавами-крылышками, со строгим белым круглым воротничком – мне подарила тётя Нина. Очень торжественное, одно из любимых платьев. С этим платьем связан поход в фотомастерскую. В Ядрине был комбинат бытового обслуживания, включающий парикмахерскую, теле-, фото-, часовую и сапожную мастерские и даже маленькое бюро ритуальных услуг (из их работы я помню только грустные, наводящие скорбную тоску венки, украшенные бумажными цветами, и чёрные ленты с надписями, сделанными бронзовой или серебряной краской). Фотомастерская располагалась на втором этаже, подниматься нужно было по очень крутой лестнице с грубоватыми балясинами, но с мощными перилами. Заведовал фотоцарством потомственный фотограф Владимир Курочкин (и отец его, и дед-долгожитель занимались этим весьма прибыльным ремеслом). Антуража, как то: красивых кресел или скамеечек, подставок с цветами, декораций, я не помню – главенствовал аскетизм, но главное же было не в эстетике, а в возможности запечатлеть мгновения жизни на чёрно-белой фотоплёнке. И вот облачённая в новое платье, в белых гольфах и белых сандалиях с перфорацией, на голове – капроновый бант, имитирующий распустившуюся розу, я торжественно переступаю порог мастерской. Володя ставит меня перед объективом фотоаппарата, закреплённого на высокой треноге и накрытого чёрной плотной материей, поправляет свет и, скрывшись под волшебной тряпкой, приказывает принять соответствующее моменту выражение лица, и… вылетает птичка. Вскоре я иду к приёмщице (она на первом этаже работала) за готовыми снимками. Та, проворно перебрав чёрные, разной пухлости конверты, находит мой – заказ выполнен. Я долго любуюсь новой фотографией и бережно вставляю её в красный бархатный альбом с серыми плотными листами с прорезями для фото разных форматов – для сохранности.

А время летит неумолимо. В пору дискотек и школьных вечеров было сшито платье из настоящего шёлкового атласа. Как водится, обратились к портнихе. В связи с этим припомнилось, что жило наше окружение в тесных квартирках или маленьких домах – в таком ютилась с двумя детишками и Аля Ремезова. Это платье я ждала с нетерпением. «Индпошив! – как говорили в те времена. – Не как у всех». Что же получилось на выходе? Платье с отрезной талией, подол – полусолнце, рукава – три четверти, с маленьким белым круглым воротничком и узкими манжетами. Это платье со сложным цветочным узором я дополняла позолоченными часами-медальоном «Чайка» на длинной цепочке (о них расскажу позже). Вполне себе комильфо. Параллельно с этим я подумала: как же изменился квартал, где жила портниха… Исчезли подслеповатые домишки, серая неровная плитка тротуара местами заменена брусчаткой, как грибы, выросли высотные панельные дома, сбившись в одну кучку на маленьком клочке пространства, – чужие, инородные.

Вообще, нужно заметить, память, тихо качая на своих волнах, может прибить лодку воспоминаний в любое время, вмиг нарушая границы и даже отчасти ломая логику повествования. Сразу припоминается первый год поступления в институт. Мои «деревенские» одёжки – тётя, оглядев их, молча открыла шкаф и достала польское платье из плотного хлопка, белое с изящными букетиками, немного мешковатое по моде того времени, с тонкой планкой и придающими женственности оборками на рукавах и подоле. Превращение золушки из маленького городка в горожанку вполне себе состоялось. В душе я очень радовалась ещё и тому обстоятельству, что плетёные босоножки отлично подошли к этому платью по цвету – я перестала испытывать неловкость за свой внешний вид – слияние с городом свершилось!

Платье для женщины – это всегда сильная эмоция, важный этап в жизни, её внутреннее «обновление». Крестильное, выпускное, свадебное, вечернее, повседневное, домашнее, смертное – линия жизни обозначена. Разные материалы, разные фасоны, разное назначение – и всегда разная женщина. Написала и подумала: выпускные платья так навсегда и остались выпускными, они как будто проросли в те волнующие события – окончание школы и получение профессии и ассоциировались у меня только как рубеж жизни, перейдя который, я должна была, как змея, сменить кожу, а иначе это всё будет неправдой, игрой. Я в деталях помню своё вечернее платье: из немецкого кружевного полотна чёрного цвета с люрексом, на подкладе, с длинной молнией на спине, в пол, с высоким разрезом. Это был первый Новый год, отмечавшийся в кафе. В конце 1990-х в практику вошли подобные вечеринки по пригласительным билетам. Приличных заведений общественного питания в Ядрине было мало, и кафе «Етӗрне» ещё не имело репутации забегаловки для алкашей. Моя школьная подруга пришла на вечер в чёрных джинсах и красном пуловере, что не помешало ей, в отличие от меня, чувствовать себя раскованно и свободно. Мне же хотелось настоящего праздника, и разве рабочая одежда американских фермеров может подарить подобное ощущение?! Причин подобной разношёрстности много: отсутствие вкуса, представления об уместности, желание эпатировать публику или спрятаться за удобной одеждой.

Важные события в жизни – сколько их было… Первая презентация первой книги. День рождения. Платье цвета морской волны из плотного трикотажа, облегающее фигуру, с чёрной кружевной вставкой впереди, создающей, по замыслу дизайнера (о, как это высоко сказано!), атмосферу торжественности. Оно буквально впитало в себя взгляды, слова восхищения, радость новизны, надежды на большое писательское будущее. Ремарка напоследок: в вечернем платье я проводила премьеру фантастического романа «Алхимия судеб». Это было незабываемо: свечи, романсы в живом исполнении, «оживление» моей героини и очень сильное волнение. Другое платье – свидетель многих представлений моих книг. Теперь они связаны – платья и книги – свидетели жизни, свидетели времени.

Посуда

 
Чашка из дулёвского фарфора
Сохранила тепло ваших рук.
Магия душевных разговоров —
Как виденье, явленное вдруг.
 
 
Как очарование эпохи,
От меня ушедшей навсегда.
Старенькой пластинки охи-вздохи —
Где же вы, бесценные года?..
 

Надо сказать, что в нашем доме набор посуды для повседневного использования сформирован из изделий, как выяснилось, прославленного Конаковского завода. Попадаются тарелки и с голубой каёмочкой, и с малинкой, и со стилизованными цветами. Торты, домашние пироги и яблочную шарлотку я неизменно выкладываю на винтажное блюдо «Прекрасная садовница» – ах, какая это чарующая пастораль, выполненная тончайшими синими штрихами на белом фоне. О принадлежности к этой некогда известной марке говорит клеймо на донышке – изящная еловая веточка и надпись «ЗиК».

Конаковский фаянсовый завод им. М. И. Калинина (бывший Тверской завод Ауэрбаха) – один из наиболее крупных и широко известных керамических предприятий в СССР. Его продукция – это разнообразная посуда и скульптура, которая завоёвывала призы и награды на международных выставках, была популярна и любима гражданами страны.

Конаковский фаянсовый завод был основан в 1809 г. Ф.-Х. Бриннером в поселке Кузнецово (Тверская область).

Затем, через некоторое время, завод купил аптекарь А. Я. Ауэрбах. Весь начальный период фабрика успешно работала, выпуская изделия высокого качества. Но после смерти Ауэрбаха в 1846 г. новые владельцы завода, получившие его по наследству, не смогли успешно им управлять, хотя активно инвестировали в модернизацию производственной части.

В 1870 г. предприниматель Матвей Кузнецов выкупил завод, а в 1889 г. завод вошёл в «Товарищество производства фарфоровых и фаянсовых изделий М. С. Кузнецова», после чего завод стал процветать, расширил линейку выпускаемых товаров – от сантехники до сервизов, стал производить фарфор, фаянс и майолику. Продукция славилась высоким качеством.

После революции завод был национализирован. В 1923 г. заводу присвоено имя М. И. Калинина, а в 1929 г. село Кузнецово было переименовано в Конаково.

В советский период завод прожил интересную и славную жизнь, воплотив в своей продукции типичные для того или иного времени художественные течения. Долгое время завод был ведущим предприятием, а его посуда и скульптура занимали почётное место среди советских художественных изделий.

В 1920-30-е годы Тверской фаянсовый завод выпускал простейшие изделия посуды, в основном тарелки для общественного питания и быта с цветной и золотой отводкой. Выражение «на тарелочке с голубой каёмочкой» относится именно к этим фаянсовым тарелкам.

Конаковский фаянсовый завод всегда имел свой особенный почерк. Особенно больших достижений он добился в конце 1950-х и в 1960-1970-е годы, когда его фаянс, полный неповторимого национального своеобразия, стал носителем оптимистического, радостного мироощущения, свойственного всему советскому декоративно-прикладному искусству.

Кофейный сервиз, щедро «облитый» перламутром, – произведение Ломоносовского фарфорового завода – одного из старейших в Европе, первого и одного из крупнейших в России предприятий по производству художественных фарфоровых изделий, основанного в 1744 году в Санкт-Петербурге.

В дальнем уголке кухонного шкафчика стоит одинокий бокальчик барочной формы – на постаменте с бороздками, с изящным носиком и тонкой ручкой, оканчивающейся завитком. По верхнему краю сие произведение фарфорового искусства украшают миниатюрные розочки, центральная часть – в растительной сеточке зелёного, венчают общую композицию рисунка два символически скрещенных обручальных кольца и стилизованные золотые веточки флёрдоранжа. Скорее всего, эту штучку тётя Люба купила в салоне для новобрачных. И очень жаль, что бокал только один – тоже как символ.

И, конечно, радует глаз великолепная, создающая тёплое настроение, придающая особый уют дому посуда Дулёвского фарфорового завода. Заинтересовавшись историей, я выяснила, что завод основан в 1832 году выходцем из Гжели Терентием Кузнецовым, задумавшим наладить массовое производство фарфора. И уже через 20 лет он сделал завод ведущим предприятием России. Фарфор завода отличался благородной простотой – ослепительная белизна сочеталась с великолепной позолотой и равномерным насыщенным блеском глазури. Но для успешного сбыта посуды требовалась иная роспись – более яркая, броская. Поэтому акцент был сделан на самобытность, народное творчество, национальные особенности и традиции, в результате чего родился неповторимый дулёвский стиль росписи – это знаменитые агашки. Этим словом обозначают старую русскую манеру росписи, ручную живописную раскраску. Ещё агашка – это цветок! Самый излюбленный узор – яркая роза с круглыми лепестками – называется агашка. От этих бесхитростных агашек и розанов, от народного письма по керамике пошли все дулёвские рисунки, в них – душа Дулёвского фарфорового завода. Наибольшее развитие завод получил при управлении Матвеем Кузнецовым, который создал Товарищество производства фарфоровых и фаянсовых изделий. Цехи завода были оснащены новым оборудованием из Франции. Примечательно, что на нашей посуде красуется гордый орёл, цвет которого указывает на сорт изделия. Только теперь, как будто очнувшись, я припоминаю, что у тёти Любы было роскошное чайное трио формы «Тюльпан»: на золотом фоне легчайшие, сотканные словно из воздуха агашки нежно-розового цвета. Этот предмет был настолько торжественным, что пить из него чай каждый день считалось едва ли не святотатством.

Был период, когда нам отчаянно захотелось жить покрасивше – по выражению одного киношного героя. И – о, удача – был приобретён чайный сервиз, тончайший, легчайший, красивейший. На белоснежном фоне – листочки всевозможных оттенков природного зелёного цвета, с золотыми завитками. Они выполняются особой раскладкой кисти, крупными мазками. Волнистые чашки с широкими краями, удобные вместительные блюдца, пузатый заварочный чайник с изящно вытянутым носиком, в пару к нему сахарница с двумя ручками-дужками по бокам и скромный молочник с такой формы носиком, что молоко или сливки не разбрызгаются и изольются в чашку с душистым чаем тонкой струйкой. Но надо признать: красота во всей своей красе просуществовала недолго – гости наши были весьма неловкими и зачастую напоминали того самого слона в посудной лавке. До момента повествования дожили в сохранности три предмета: молочник и сахарница, и изрядно пострадавший чайник. А вместе с разбившимися чашками и блюдцами сошла на нет пора совместных чаепитий и многочасовых сидений, сопровождавшихся задушевными разговорами. Но как же это было красиво и торжественно – наслаждаться чаем и лицезреть правильно накрытый к чаю стол! Может быть, по этой причине появился сменивший прежний другой сервиз, выполненный деколью[8]8
  Деколь – технология нанесения изображения на керамические или стеклянные изделия. Изображение, собственно деколь, «переводная картинка», переносится на керамику с бумажной основы.


[Закрыть] «сирень», но второго сорта, ставший своеобразным «памятником» – по прямому назначению он не использовался никогда. Многие сочтут глупостью и сами воспоминания, но они рассказывают о быте ушедших эпох, раскрывают психологию обывателей.

В девяностых, когда мама работала в гостинице, ей подарили два замечательных предмета: большой глубокий салатник с четырьмя крупными очаровательными агашками по краю – коричневыми, в завитках листьев, и неглубокое блюдо – на дне объёмный лист, на который приземлилась красивая бабочка – великолепнейшая ручная роспись.

Есть у нас салатник с кленовым листом – это из коллекции под названием «Осень». Если мне попадается на глаза стеклянный графин, уже потускневший и пожелтевший от времени, с высоким узким горлом, совсем как шея у лебедя, с выгравированной изящной матовой веточкой на круглом боку, увенчанный вытянутым шпилем-пробкой, я сразу вспоминаю, что в комплект к нему были куплены тонкостенные стаканы необычной формы, тоже с веточками. Для вина они были явно великоваты, но в нашем случае графин использовался для других целей.

Плыву я себе по каналу памяти и неожиданным образом попадаю в большое поволжское село Михайловское к тёте Нине. Она чудом сохранила единичные экземпляры фарфоровых тарелок японского бренда TONO CHINA. В СССР подобные были у многих. Основательные, сама фарфоровая поверхность чуть-чуть отливает молочной голубизной, а какие сочные натуралистические рисунки – глаз не отвести. Нам в наследство были переданы три плоские тарелки и три небольших салатника с нежными розочками. Из полудюжины глубоких суповых осталось тоже три, но рисунок другой. Одно лицезрение этой красоты и утончённого изящества возвышает и облагораживает. Это уже винтажная посуда – «наследники» предлагают её на аукционах. Однако в этой посуде кроется парадокс: кроме надписи «Made in Japan», есть клеймо производителя, которое можно полностью расшифровать, лишь зная японский язык. Пометка CHINA всегда ставила меня в тупик, но оказалось, что это международное обозначение высококачественного костяного фарфора, происходящее от искажённого титула императора, который владел монополией производства фарфора. А ларчик просто открывался! В маркировке может быть зашифровано название города или провинции, в которой изготовлены изделия: Сацума, Кутани и другие. Часто слова-иероглифы обозначают название фарфора – в Японии несколько его категорий, у каждой из них есть характерные особенности.

Сохранились две глубокие тарелки с нежными голубыми цветами, но другого производителя, кажется, польские, и совершенно иного качества.

Ракушки

 
Таинственная гурия глубин,
Причудливая форма – по спирали.
Из недр морских – глухой могучий гимн.
Ракушка – символ тайны и печали.
 
 
Как будто бы художница-луна
Нарисовала тело перламутром.
Ей монотонно вторила волна,
Встречая солнце тихим летним утром.
 

Эту главу словно прибило морским прибоем. И как же может быть иначе, если мы с читателем плывём по каналам времени?.. Моя любовь к морским ракушкам началась с того времени, когда наши давние друзья Ковалёвы (Царствия им Небесного!) привезли из Сочи в подарок морскую раковину. Для придания товарного вида она была покрыта лаком. Помню: чтобы добиться натуральности, я бы даже сказала, «настоящности», мы с другом Витей вымачивали раковину в воде, но почти безуспешно. Действительно подлинные раковины значительно бледнее снаружи, зато внутри перламутр разлит по лососевой, бледно-розовой, молочно-белой поверхности – таинственно красиво. Причудливые завитки спирали, гребешки, шипы, продольные и поперечные полоски – каких только форм не существует в мире! Тогда мне сказали, что если поднести раковину к уху, можно услышать голос моря – и – о, чудо – из недр изливается гул – глухой, успокаивающий, вечный.

Потом я привозила раковины, брелоки с ракушками с Азовского моря. Шипастые шоколадно-белые, плоские бежевые, в тонкую полосочку… Собирать ракушки, выброшенные на берег капризной волной, одно из самых любимых занятий отдыхающих. Я им насладилась в полной мере – набрала пол-литровый пластиковый контейнер. Часть этих морских богатств была использована на топиарии, они украшают подоконник на балконе, битая ракушка сиреневого, фиолетового и синего цветов – на оформление коробочек. Оставшаяся часть дожидается своего часа.

Будучи в Витязеве, я обратила внимание на такой факт: на Чёрном море совсем другие ракушки, нежели на Азовском. Удачливые собиратели после шторма находили фантастические экземпляры. Я поступила проще: большую белую раковину – миниатюрную копию морской пены – купила на местном рынке. Мысленно я оказываюсь на маленьком уютном базарчике – тягуче пахнет чурчхелой, на прилавке – южные варенья из кизила, грецкого ореха; россыпи восточных сладостей и орехи, тут же – истекающая мёдом пахлава. Дурманящий запах разнообразных специй щекочет нос. А вот и ракушки. Вы уже догадались, что привлекло моё внимание. Может быть, эта ракушка напомнила мне о зиме?!.

 
Наша странность не знает границ —
Мы зимою мечтаем о лете…
 

Этим летом я вновь возвратилась к теме моря и вышила маяк, очень напоминающий увиденный в Анапе. А ракушки могут стать прекрасным обрамлением и памятью о южном море.

И в гуле волн морских услышала я ВЕЧНОСТЬ…

Репродукции

 
Ну, чем мой дом не галерея?!
Тут Васнецов, а там – Крамской.
Брюллов «Последний день Помпеи»,
«Алёнушка» склонилась над водой.
 
 
Все копии лучших шедевров
Висят у меня на стене.
Уж очень будоражат нервы
«Девятый вал» и «Пруд» Моне.
 

Возможно, ироничное начало этой главы смутит кого-то. Не суть. Если задуматься, репродукция – не просто копия шедевра живописи в полиграфическом исполнении, это ещё и приобщение к высокой культуре, воспитание эстетического вкуса. По крайней мере, во всех домах, в которых я бывала в детстве, обязательно присутствовали репродукции. Если у нас дома уместились только две – очень грустная, но красивая «Неизвестная» Крамского и пугающий эстетический кошмар моего детства «Последний день Помпеи», то у подружки Женьки это была васнецовская «Алёнушка», у школьной подруги – «Флора» Рембрандта. У тёти Нины в Михайловском на стенах висели «Золотая осень» Левитана и «Охотники на привале» Перова. Престижно было иметь «Утро в сосновом бору» И. Шишкина, этот сюжет даже удостоился чести быть помещённым на любимые конфеты. Не менее популярными были «Дети, бегущие от грозы» К. Маковского, «Грачи прилетели» А. Саврасова. Очень мощный патриотический посыл несли «Богатыри» Васнецова. А вот гордую брюлловскую «Всадницу» и «Лунную ночь» И. Крамского я помню по журналу.

Была у меня открытка Ф. Толстого «Цветы, фрукты, птица» – в ней что-то от японского искусства, она рождала тончайшие эмоции от созерцания необъяснимого изящества линий, сколько светлого настроения было в простом сюжете!

Репродукции украшали не только частные дома и квартиры, они находили место и в кабинетах – из разряда так называемых идеологических, на страницах учебников помещались с обучающей целью. Кто из людей старшего и среднего поколений не помнит сочинения по мотивам картин? Тут тебе и классические «Опять двойка» Ф. Решетникова, и «Тройка» В. Перова, и «Утро» Т. Яблонской.

И всё-таки я убеждена: знакомство с репродукциями сподвигло меня в будущем к посещению выставок, к размышлению над картинами, к постижению философии мастеров живописи, к открытию новых миров, новых образов и написанию поэтического цикла «Галерея вдохновения».