Текст книги "Последний июль декабря"

Рисовал Рома всегда и везде. Мелом на асфальте, углем на стенах, фломастерами в подъезде, ножиком на скамейках, гуашью и акварелью на бумаге. Руки такие неугомонные – ни секунды покоя. О холсте и настоящих красках даже не мечтал – в голову не приходило.

Однажды он с удивленным восторгом обнаружил, что мир вокруг состоит из картин: куски пространства – дома, люди, река, деревья – все – отдельные самостоятельные живописные полотна, причем в специально придуманных рамах. Модерновые – из электрических проводов, нарочито простецкие – из фонарных столбов, ассиметричные – резко очерченные линиями крыш и дорог, купечески богатые – из завитков и кружев листьев и цветов.

Глаза открылись, и прежний мир испарился, как роса на солнце, без боя и печали сдавшись новому – бескрайнему выставочному залу с работами, одна гениальнее другой. Но мыслей об учебе в Академии не возникало. Ни разу. И когда Славик, уже студент, увидев его росчерк на тетради, присвистнул: давай к нам, у тебя точно есть талант, он ухмыльнулся:

– У художников, как у генералов, своих детей полно. Тебя дед пристроил, а меня кто?

Когда-то отец приучил каждый день записывать впечатления – вести дневник. По строчке-две: с кем гулял, что делал. Отца не стало, а Рома все писал вроде, перед ним отчитывался… Теперь дневник больше похож на альбом: шариковые строчки – подписи под рисунками. Лица, дома, а то и целые сценки. Графика. Этой весной начал новую тетрадку. Четыре – исписанные и изрисованные – спрятаны от постороннего любопытства на дне чемодана под кроватью.

* * *

«“МММ“ было зарегистрировано 20 октября 1992 года. Создатель предприятия Сергей Мавроди сразу организовал по всей стране сеть пунктов продажи акций „МММ“, которые давали в месяц двойной прирост капитала. Всего за полгода число вкладчиков компании достигло от 10 до 15 миллионов человек.

В Петербурге действовало около сорока пунктов продажи „МММ“. В некоторые дни очередь тянулась от метро „Василеостровская“ до Университетской набережной.

3 августа 1994 года Мавроди был арестован по обвинению в неуплате налогов, 4 августа 1994 года пирамида рухнула. Пострадавшими от деятельности ОАО „МММ“ считаются более 10 миллионов человек, ущерб оценивается в несколько миллиардов долларов США. После краха „МММ“ 52 инвестора, потеряв все свои сбережения, совершили самоубийство.

Мавроди скрывался от следствия, пользуясь паспортом на имя жителя Санкт-Петербурга Юрия Зайцева. Его безопасность обеспечивали бывшие сотрудники спецслужб, профессионально использовавшие слежку, прослушку и контрнаблюдение.

Мавроди указал финансовым властям, какой огромный неосвоенный рынок лежит у них под ногами. После краха „МММ“ государство взялось активно развивать программы выпуска облигаций. Начиная с 1995 года их эмиссия росла как на дрожжах, пока не превратилась в пирамиду ГКО. Кончилось это так же, как у Мавроди, только обманутой оказалась вся страна.

(По материалам российской прессы 1995–2003 гг.)

«В Петербурге пресечена деятельность создателей очередной финансовой пирамиды – потребительского общества „Ладога“, от которой пострадали более тысячи человек. Примерный ущерб вкладчиков оценивается в 25 миллионов рублей».

Радио «Маяк», июнь 2007 г.

«Более 100 тысяч петербуржцев – вкладчиков инвестиционного проекта „Бизнес-клуб «Рубин»“ компании „Сан“ не смогут вернуть свои деньги. Первая финансовая пирамида XXI века рухнула. Ущерб, нанесенный вкладчикам, оценивается в десятки миллиардов рублей. Руководители „Сан“ действовали по схеме, изобретенной Сергеем Мавроди в начале 1990-х годов».

«Коммерсант», февраль 2008 г.

«В Петербурге выявлено 6 компаний с признаками финансовой пирамиды, которые привлекают деньги под слишком высокие, до 60 % годовых, проценты.

Это: ООО „Кватро Инвест“, ЗАО „Центр фондовых операций“, некоммерческое партнерство „Русский проект“, ООО „Базис Альянс“, ООО „ИЭкс Инвестмент Групп“ и „NordAutoTrading“. Сведения об этих компаниях переданы в прокуратуру города».

«Деловой Петербург», апрель 2010 г.

«По данным регионального отделения Федеральной службы по финансовым рынкам, сейчас в России работает 30 компаний, которые привлекают средства граждан под высокие проценты и имеют признаки финансовых пирамид. Из них более 10 работают в Петербурге».

«Деловой Петербург», июль 2012 г.

* * *

Парень в пятнистой бейсболке все махал и махал без устали. Сверкала задница, голубели ляжки. Рома обошел сад уже два раза, сужая круги к барону. Два здоровенных черных мешка расперло от бутылок и мусора, а эти заразы все никак не могли кончить.

Жесть.

Собачники деликатно скучились возле Четвертой линии, псы паслись тут же, не посягая нарушить таинство публичных утех. Прохожие, сдуру ломанувшиеся через калитку против памятника, спотыкались взглядами о поджидавший за оградой сюрприз, охали, крякали, не веря глазам, и стыдливо припускались вскачь.

Местные алкаши, собравшиеся у мозаичных мастерских на обязательную утреннюю сходку, отнеслись к происходящему философски, типа интеллигента за столом, не замечающего пролитого соседом супа. Мужики занимались серьезным делом: пересчитывали общую наличность, решая, чем правильнее встретить грядущий день – портвейном или пивом. О водке вопрос не вставал. Для академических аборигенов водка с утра – моветон. Раньше полудня – ни-ни!

Измаявшийся Рома тоскливо попросил убрать за собой после «завтрака». Пообещали, уважительно внимая нелегкому дворницкому труду. Ясный пень, выпьют – забудут, но искреннее участие вдохновляло.

На чешуйчатой, как крокодилья спина, каменной скамье лицом на Четвертую линию спал Трифон. Исцарапанные грязные руки нежно и заботливо прижимали к груди недопитую бутылку шампанского.

Еще месяц назад Серега Трифонов, охранник Академии, важно гремя ключами, обходил по вечерам сад, строго шугая чужих и вполне благоволя своим. Мог вступить в беседу о международном положении или высказать профессиональное мнение о последнем матче «Зенита». Хороший человек, положительный, солидный. И такого бросила жена! В результате, запив по-черному, Серега забыл закрыть на ночь сад. Кто-то чужой, свой бы не посмел! – взломал конюшню и выкрал пони.

Трифона уволили, идти ему было некуда, да и не мог ввиду полной неуправляемости членов, он и прикорнул прямо на месте своего триумфа и позора, да подзадержался – выходное пособие позволило.

Уважая чужое горе, аборигены сердобольно ходили за шампанским – ничего иного Серега не признавал, в душу не лезли, денег не просили. Деликатность высшей пробы. По ночам на здоровенном камне, вросшем в землю позади скамейки, выставлялись посты для охраны неверного трифоновского сна и его же благосостояния от посягательств ушлых чужаков. Никого это не удивляло. Люди. Горе у всякого случиться может.

В общем, Академический сад представлял собой обособленный мир, со своими законами, правилами, устоями. Свои собачники, свои собаки, свои алкаши, свои студенты. Тот, кто забредал случайно, надолго не задерживались. Собак не принимали собаки, хозяев – собачники, пришлые студенты, пристраиваясь на этюды, не могли уловить смену света и тени, терялись в пене листвы, не в силах поймать ускользающую гармонию пространства, обиженно таращились, не понимая, что происходит, сворачивались и уходили, не возвращаясь.

* * *

Тупое кружение по саду Роме изрядно надоело. Уже и посланец аборигенов степенно вернулся из магазина, уже хозяева увели скандальных братьев-фоксов и веселого овчара Кузю, уже на площадку перед конюшней вывели для этюдов рыжего мерина Филю и натурщик Иван Романыч, изображающий бравого казака, пристраивал на лысину папаху, используя в качестве зеркала замызганное окно, а публичная порнуха перед изумленным взором бронзового барона все не заканчивалась.

Тошнота у Ромы прошла, захотелось есть и пить, а как уйдешь? Сад-то не убран! Затянувшееся чужое счастье начинало злить. Сколько можно? Рома подошел ближе и громыхнул совком о ведро. Никакой реакции!

– Блин! – громко выругался Рома. – Больше часа прошло! Нашли место!

Бейсболка, не останавливаясь, приподнял голову и махнул рукой: типа, проходи не мешай, не видишь, делом заняты?

От подобной бесцеремонности Рома офонарел. И даже почувствовал что-то вроде зависти. Или желания. Вспомнилась голая незнакомка на кровати со Славиком. Горячая кровь мгновенно свинтила из головы вниз, заполнив собой до отказа одно-единственное место – между ног. Джинсы немедленно вспухли так, что пришлось присесть – в раскорячку много не походишь.

На недостаток мужской силы он пожаловаться не мог. Девчонки всегда оставались довольны, но так долго… Это ж как надо по бабе истосковаться! Может, бейсболка из тюряги вышел? Или любовь. У Ромы такая пока не случилась. И без любви любая готова, только свистни. А сегодня свистеть некому – воскресенье.

* * *

Камень приятно морозил ягодицы, Рома поерзал, чтоб охладить восставшую плоть, и засек за оградой девчонку. Пялится на трахальщиков во все глаза. Перехватила взгляд, смутилась, отлипла от решетки и дунула мимо, типа, опаздывает.

Прискакал лабрадор Боня, толстый, белый, веселый с болтающимся розовым языком. Сунул морду под скамейку, вытянул затоптанную ленту сосисочного полиэтилена, втянул в себя как пылесос и унесся к компании заканчивающих «завтрак» аборигенов, приступивших, судя по сленгу, к безоговорочному осуждению внешней политики украинского президента. Там Боня разжился заветренным куском плавленого сырка, употребил остатки пахнущего килькой соуса из консервной банки и помчался в другой конец, приметив подружку – рыжую сеттершу Нюшу.

Нюша была загадкой природы. Происходившая из интеллигентной непьющей семьи университетских профессоров, сеттерша не знала удержу в пагубной страсти к алкоголю. Ела мало и плохо, соглашалась лишь закусить парным мяском глоток коньяка, посему, несмотря на хорошие условия проживания, оставалась болезненно худой, вызывая печаль хозяйки и недоумение соседей. Сейчас она нарезала конкретные круги возле спящего Трифона, вожделея о глотке шампанского. Трифон же, несмотря на крепкий сон, бутыль держал крепко, без наклона. Огорченная Нюша помчалась к одинокому философу Диме, появившемуся минут пять назад, но уже одолевшему вторую банку пива. Ловкой лапой сеттерша перевернула опорожненную жестянку, лизнула выкатившуюся каплю, просительно завиляла хвостом. Дима, вполне входя в положение собаки, плеснул пены на валявшуюся рядом газету, Нюша не дала ни капле напитка впитаться в бумагу, за что и получила строгим поводком от рассерженной хозяйки.

Наконец-то! Бейсболка переменил ритм: стал замирать, будто прислушиваясь к надвигающимся ощущениям, тыкаться губами в лицо и шею смирно лежащей партнерши, порыкивать. Скоро кончит, – решил Рома. И побрел выносить мусор.

Тащился медленно, лениво, еще ощущая меж ног горячую неприкаянность, и вдруг за одним из раскидистых кустов шиповника снова увидел девчонку. Ту самую.

Здрасте! Мы никуда и не ушли! Спрятались и подглядываем!

Глазищи вытаращила, огромные серые, как вода в Неве, и аж не дышит! Пацанка совсем. Миленькая. Волосы хорошие – светлые, по плечам – как меховой воротник. Кожа бледная, аж светится. Местная, сразу видно. Питерский ребенок, солнца не видавший. И секса тоже. Потому и прилипла. Или сама хочет? На траве принародно? Нынешние ссыкли – они такие…

В штанах снова загорячело до ломоты и страшно вдруг захотелось разложить эту сероглазую на траве и иметь долго-долго, как секс-гигант в бейсболке.

– Слышь, давай трахнемся! – шепнул он ей в ухо, обойдя куст сзади.

Девчонка дернулась, испуганно ойкнула и метнулась на дорожку. Волан юбки зацепился за шиповниковые колючки. Сероглазая дернулась и замерла, будто бабочка на булавке.

– Пошли, – ухмыльнулся Рома, – я тут рядом живу. Перепихнемся по-быстрому! Раз десять, наверно, кончила, пока наблюдаешь?

– Дурак! – вспыхнула всем бледным лицом девчонка и заплакала.

Слезы брызнули, как из крана, отвернутого на всю катушку. Даже до Ромы долетели. Она зло дернула юбку и, оставив кусок волана на гвоздях шиповника, выскочила на асфальт. Бегом, утирая на ходу слезы, заторопилась в сторону Большого.

Дневник Романа, 01 июля

Надо завязывать с грибами. Все. Сегодня на спуске кемарнул, подходит мужик пожилой. Одет прикольно: кафтан до колен в серебряных галунах, шляпа с загнутыми полями треугольная, из-под нее – букли висят. Штаны короткие, гольфы, боты с бантами. Как из восемнадцатого века сбежал. Летом на набережной ряженых полно, туристов завлекают. А этот как звезданет мне в ухо:

– Вставай, олух, топай на Тифлисскую, к книгохранилищу.

Я припух. У нас же там практика по реставрации. Отвернулся, чтоб он не приставал.

А он мне ботой в бок как шарахнет! Головой трясет, палкой тычет:

– Не смей род позорить! Ты один способен фамильное дело продолжить.

Сон или глюк? Не понял. Глаз приоткрою – стоит. Бумаги какие-то достал. Старые, пожелтели уже.

– Под слоями штукатурки моя лепнина осталась. Осторожно счищай, лучше в одиночку. Один блок из чистого золота. Знал я, что потомки состояние промотают и бедствовать будут.

Спрашиваю: ты кто, мужик? Он меня глазами сверлит: не узнаешь? Шляпу свою дурацкую снял. Пот вытер. И бумажку мне под нос:

– Наш фамильный герб.

На рисунке вроде щит. Как рыцарский. Скошенный, на четыре треугольника поделен, типа Андреевского флага. В верхнем треугольнике на голубом поле корона золотая, внизу так же на голубом, – шестиконечная звезда золотом. Боковые треугольники – серебряные. В них по центру – красные зигзаги, как молнии.

Рисую как запомнил.

Фамильный герб. У нас с ним. Ага. Тут дошло: не сон и не глюк – псих.

Он надулся, аж покраснел:

– Помни, оболтус, кто ты есть и соответствуй.

Хотел послать подальше, язык не шевелится! Точно как во сне. Хотел встать – никак. И в глазах пелена. Проморгался – рядом никого. Ни-ко-го! На всем спуске!

Славка ржет: ищи герб в Интернете, вдруг ты чей-нибудь забытый потомок, наследство получишь!

Вечером стрелканулся с Юлькой, с которой вчера познакомился. Ниче такая мартышка, забавная. Дура дурой. Крутой наивняк! Хотел поцеловать, оттолкнула, разревелась. Убежала. Догнал. Зачем, сам не знаю. Что-то в ней есть.

Тайна Цверга

Значит, так они познакомились…

– Дека, ты видел?

– Конечно, – проворчал из-за закрытой двери недовольный дребезжащий голос. – Не сейчас, давно.

– Ты подсматривал за Юлей?

– Конечно, – возмущенно прокашляли в ответ. – Хочешь ввести в дом неизвестно кого, открыть мою тайну, а я должен потакать маразму?

– Прекрати грубить! – прикрикнула женщина. – Юля – моя внучка и тебе прекрасно известно ее предназначение.

– Потому и контролировал, – проскрипел тот же голос. – Льда принеси, дышать нечем.

– Совсем плохо? – забеспокоилась женщина. – Чего молчал?

– Чего-чего, ты как свое сокровище увидишь, так становишься глухой, слепой и тупой. Еще бы пара минут – и все.

– Что – все?

– Ушел бы к братьям.

– Ну что ты! – женщина явно занервничала. – Успокойся!

Открыла морозильную камеру, занимавшую чуть ли не полкухни, как те, что в магазинах забиты морожеными полуфабрикатами, извлекла несколько покрытых шерстяным инеем булыжников, ссыпала в полиэтиленовое брюхо стеганого мешка крупно искрошенный лед, сгребла все это в медный таз, накрыла куском ватного одеяла.

* * *

Маленькая комната квартиры напоминала подземелье. Плотно зашторенное черным сукном окно едва прорисовывалось по периметру крохотными тусклыми звездочками, обозначавшими местоположение частых гвоздиков, намертво пришпиливших ткань. Непосредственно под окном почти встык друг другу раззявили облупленные пасти еще две морозильные камеры, натужно гнавшие в помещение влажный холод. По всему полу в жестяных банных шайках, обложенных слезящимися булыжниками, вздыхала коричневая вода. Раскормленные черные змеи поливочных шлангов обвивали несколько аккуратных пирамидок из разновеликих камней и щебенки.

Усталая испарина на влажном темном кафеле стен, блестки воды в щербинках шершавой тротуарной плитки пола.

У морозилок, где парные опахала холода опадали вниз пуховым водопадом, темнела выложенная из камней ниша. В ее углублении, напоминающем примитивную садовую клумбу, на плотно набитом кожаном матрасе лежал крохотный человечек.

По размеру конечностей, тела и головы его вполне можно было принять за годовалого ребенка, если б не страшные скрюченные артритом пальцы с черными ногтями, седые космы на черепе и невероятно морщинистое уродливое лицо с громадным носом под низко надвинутым на глаза лбом. Отдельно сбоку обглоданным до костей чилижным веником скучала ржаво-седая борода.

– Почему ты опять отключил кондиционер? – строго спросила женщина.

– По кочану, – злобно отозвался карлик. – Чуть не задохнулся.

И то правда: под окнами с самого утра скрежетал странный однорукий механизм, движок которого, жадно поглощающий солярку, заплевал двор-колодец серо-синим вонючим дымом. Хорошо, в квартире стеклопакеты.

Соседи требовали прекратить безобразие, пытались вызвать санэпиднадзор, пожарных, милицию. Механизм не отключили, дыма прибавилось, никто из вышеозначенных на вызов не откликнулся. Значит, имеет место очередной щедрый подарок жильцам Дома Трезини от хозяев будущего отеля.

– Потерпи, милый, вечер, скоро жара спадет… – женщина поставила рядом с карликом мешок со льдом, открыла, направив ток морозного пара на лохматую голову. Угнездила под седые космы обернутые тряпицами заиндевелые камни.

Человечек лишь тяжело вздохнул.

– Неужели мою внучку так интересует секс? – она рассуждала вслух, вовсе и не надеясь на беседу или даже реакцию старичка.

– Старая дура, – неожиданно заносчиво отозвался тот. – Совсем выжила из ума? Не понимаешь? Ее интересую я!

– Ты?! – хозяйка остолбенела, пропустив мимо ушей явное оскорбление.

– Ну… И ты немножко тоже, – неохотно выдавил карлик. – Но только как приложение ко мне.

– Хочешь сказать, в саду она искала тебя?

– Конечно! Там же собаки. Много.

– Дека, милый, – женщина счастливо засмеялась и ласково потрепала гнома по морщинистой щеке, – не представляешь, как порадовал! Она ищет тебя? То есть нас? Все получается! Понимаешь? – она встала и по-молодому упруго заходила по комнате, грациозно переступая через шланги и камни. – А этот мальчик… Несмышленыш… Решил, что она такая, как все! Моя внучка – такая, как все. Надо же додуматься… Дурачок!

– Дурачок, – кивнул карлик. – Тогда она искала нас, а теперь его, – он погрустнел, – мы ей совсем не нужны.

– Откуда ты знаешь? – возмутилась женщина.

– От верблюда, – ворчливо уведомил старичок. – Она его любит, тебе неясно?

– Любит? Почем тебе знать? Ты – цверг. Ты никогда не любил. Разве ты можешь понять человека? Тем более – ее?

– Сама – цверг, – отмахнулся карлик. – Альдога недоделанная. За свои века я сам почти человеком стал. Даже плакать могу. С волками жить по-волчьи выть. Хотя с волками – лучше. Спокойнее. У них прагматическое воспроизводство и никакой любви.

– Ты не можешь стать человеком, у тебя нет души, – поддразнивая, произнесла хозяйка, обрадованная неожиданной бодростью умирающего пару минут назад старичка.

– Есть, – обиженно насупился карлик. – Докажу.

– Кому?

– Себе. Тебе – бестолку, не оценишь. Все бабы – дуры.

– Точно очеловечился! – засмеялась женщина. – Цитируешь классику.

– Долей в тазы воды и купи, наконец, нормальную штору, сто лет обещаешь, в этой скоро будет дырка. Не видишь? – он ткнул скрюченным пальцем в больший, чем прочие, лучик света, пробивающийся сквозь ткань.

– Нечего было царапать окно когтями.

– Нечего было превращать меня в собаку!

Перепалка была привычной. Ни злости, ни раздражения. Так, словесный пинг-понг.

* * *

Женщина включила насос, выкачала из тазов теплую воду, набрала холодную. Отнесла в морозилку нагревшиеся верхние крупные камни. Суетясь и переругиваясь с гномом, внимательно наблюдала за его реакцией и состоянием.

Здоровье старичка в это лето дало откровенный сбой. Он хирел не по дням, а по часам, тускнел глазами, слабел конечностями. Сколько живут цверги? Помнилось: долго, очень долго, но не вечно, и крайне не хотелось, чтоб земное существование Деки окончилось прежде, чем ее. За годы совместной жизни они свыклись друг с другом как родственники, и их ежедневные переругивания были способом разнообразить наскучившее до оскомины бесконечное бытие.

Конечно, говоря, что у цвергов нет души, она специально подначивала Деку. Хотя изначально, понятно, никакой души у него не было. Откуда ей взяться у одного из болотных духов, что правили тут много тысяч лет назад?

Тогда все было другим. И такой реки – Нева – не существовало. И Дека был вовсе не Декой, а одной из миллионов непонятных сущностей, населяющих Литориновое море. Что тогда произошло? Кто так напугал море, что оно съежилось, как испаряющаяся на солнце лужа, и спешно сбежало, оставив вместо себя топи да болота? Почему не прихватило с собой верных цвергов? Случайно, не успев, или нарочно, надеясь когда-нибудь вернуться?

– Наводнения – наших рук дело! – частенько хвастался Дека. – Несколько раз нам почти удалось вернуть море.

Она считала это пустой болтовней выживающего из ума карлика. Хотя иногда промельком вспыхивало в голове собственное прошлое, далекое-дальнее, еще дочеловеческое, когда и она существовала совершенно в ином качестве – бесполого светлого альдога, вечного противника темных цвергов. Правда, эти промельки-воспоминания проносились столь стремительно, что наверняка не сказать, твоя это память или чужая…

Например, наводнения. От основания города при жизни Петра их тут было… тринадцать! (Показательное по людским меркам число.) Первое – через два месяца после закладки Петропавловской крепости.

Вода в ту ночь поднялась на два с половиной метра. Разметало все – бревна, доски, песок, камни. Петр немедленно примчался из Лодейного Поля, а толку? Лагерь Репнина, что разместился меж Петербургской и Выборгской сторонами, затопило полностью, превратив местность в непроходимое болото. Конечно, вся работа встала.

Через пару лет Петра снова пугнули наводнением, небольшим, правда, видно, силенок цверги не накопили, а вот в шестом году, в сентябре, море решило взять реванш: вода поднялась на целых три метра. Но и Петербург в то время уже стал вполне городом – народ спасся на крышах, а сам Петр признавался Меншикову, что вода большой беды не наделала, подумаешь, в царских хоромах в полметра над полом плескалась, так и держалась недолго – часа три, не более.

Два наводнения случились в десятом году, одно – в пятнадцатом… Это – большие, когда Нева поднималась под два метра, малые же кто считал? Привыкли.

В ноябре двадцать первого, после девятидневного шторма, срывавшего кровли, море полностью покрыло острова. Так Петр – вот же лихач! – выехал на буере из Зимнего дворца на Адмиралтейский луг и принялся куролесить, демонстрируя ловкость владения парусом! В награду за смелость цверги еще один потоп организовали, точнехонько через пять дней.

Два раза штурмовало море город в двадцать третьем, а в двадцать четвертом, выходит, цверги все же добились своего…

В тот день, первого ноября, и воды-то особо высокой не нагнало – два метра с лишком, но шторм – жесточайший. Флотилию Петра, возвращавшегося домой, истрепало до печенок. Сам государь, спасая моряков с гибнущего судна, провел несколько часов в ледяной воде, потом всю ночь на корабле, потому что пришвартоваться не удавалось. На берег сошел больным, так не оправился.

Не врет Дека? Сами Петра породили, сами и уничтожили? Цверги… Темные духи болот и топей, питающиеся смрадом испарений и ненавистью к людям…

* * *

Война цвергов и альдогов, вечная как жизнь, не прекратилась и по сей день. Свет борется с тьмой, утро с ночью, добро со злом. Цверги с альдогами, потому что одни – тьма и печаль, вторые – свет и радость. Одни ненавидят город как злейшего врага, отобравшего море и лишившего родины, вторые – оберегают и защищают как родной дом.

Прописные истины. Забытые, сегодня практически непознаваемые, но – существующие! Не утратившие ни силы, ни действенности.

Утро наступит, веришь ты в него или нет. Равно как и ночь. Не тобой определено, не для обсуждения создано. Данность. Правда, знание о цвергах и альдогах в ней тоже из той самой странной памяти, которая то ли своя, то ли чужая – не разберешь. Хочешь – принимай, хочешь – майся сомнением.

Конечно, теперь все очень изменилось. И мир. И Дека.

Злобный жестокий карлик в конце концов просто устал от бесконечно длинной жизни, пузырящейся ненавистью, как перебродившим квасом. Как и когда он превратился из духа в карлика, она не знала, равно как и сколько прожил под землей, во тьме, сырости и холоде. Сам Дека на этот счет молчал, спросить не у кого. Если где и знают, то разве – в Асгарде, но туда путь заказан – ни разрешения, ни сил.

* * *

Она подобрала его морозной зимой, теперь и неясно, в котором году. Давно. Обессилевший и больной, он вышел на свет, чтобы умереть. Известно, какой конец у цверга – лучик солнца как смертельный укол, и вместо живого существа – холодный камень.

Дека ошибся по времени, выполз из земли в декабре, ближе к вечеру, в самое темное время, когда до следующего рассвета – почти сутки. Еще и метель. Покуда сообразил, что промахнулся, сил вернуться обратно под землю не осталось.

Его зов о помощи, слабый, невнятный, услышала только она. Спустилась в завьюженный двор, темнотища, ветер, где-то провода оборвало – фонари не горят, а тут он скулит шевелящимся сугробиком. Думала – собака замерзает, снег откинула… С тех пор так и живут вместе.

Назвала Декабрем, а как еще? Уже потом, когда заговорил, узнала, что его имя – Текка – приятный. Возможно… у черных эльфов совсем другие представления о приятном. Потом уловила созвучие прежнего имени с тем, которым случайно его нарекла: Текка – Дека.

Ах, оставь, – сказала сама себе, – какие случайности, откуда? Значит, послан. А для чего – рано или поздно выяснится.

В ее одиночестве Дека стал настоящим спасением. Отдушиной. А разве отдушиной может стать тот, у кого нет души? То-то и оно. Во всяком живом существе есть душа, пусть маленькая, крохотная, меньше мушиной точки на окне, нежнее осколочка льдинки в весенней луже, незаметнее капельки росинки на проклюнувшейся травинке, но ведь есть! Может, это и чудо, но Дека прав: за долгую жизнь среди людей он стал одним из них. А значит, и душой прирос. Взрастил, как надземные собратья, светлые эльфы, выращивают самые прекрасные цветы. Собрал по камушку, как Брисинги волшебное ожерелье для Фрейи. Выковал, наконец, как Двалин копье Гунгнир для Одина, сплел, как Андвари – магическое кольцо силы. Гномы – лучшие умельцы, недаром про это столько сказок сложено.

* * *

– Бабушка, а когда все это было? – Глаза у Юли горят в темноте, она плотнее закутывается в плед, потому что в комнате Деки сыро и зябко.

– Что именно, деточка?

– Ну, когда отступило море и появились цверги?

– Может, пять тысяч лет назад…

– Во время расцвета Древней Греции?

– Примерно.

– То есть там уже все было, а у нас тут даже Нева еще не родилась?

– Всему свое время, милая…

– Если б победили цверги, никакой Петербург Петр бы не построил?

– Вероятно, – бабушка нежно пожимает Юлину руку и виновато взглядывает на Деку.

– Какая беспардонная ложь! – громко и возмущенно восклицает карлик. – Не слушай ее, дитя. Все совершенно наоборот! Вот оно, коварство альдогов! Это всегда была наша земля! Они и пикнуть не смели. Боялись. Потому что мы сильнее. А когда море ушло и сюда полезла Ладога, эти, как саранча, поперли! Цверги – тихие и добрые, мы и воевать-то не умели. Альдогов приняли как друзей: места много, на всех хватит. А им все мало! Агрессоры!

Женщина, не сдержавшись, хмыкает.

– Молчать! – взвизгивает гном. – С чего ты взяла, будто была альдогом? Что альдоги – это добро? Заполонили нашу землю, загнали нас, коренных жителей, в болота и низины. Чем не резервации? Я тебе точно скажу, все эти конкистадоры, янки, фашисты – у них научились! Адское семя. Выродки. Но мы, цверги, не стали сдаваться. Мы копили силы! Выжили! И вышли на сушу.

– Зачем? – ахнула Юля.

– Чтобы вернуть море. К тому времени уже существовала Нева. О, ты не представляешь, как хитры и коварны альдоги! Они помогли реке намыть острова, соорудить дельту, пробить глубокое русло. А нам предстояло все это размыть до основания, до прошлого дна, чтобы снова заполнить морем.

– Ну? – перебила его хозяйка. – И я о том же! Вернулось бы море, не было б города!

– А люди, – не утерпела Юля, – кому помогали люди?

– Люди? – старикашка ухмыльнулся. – Кто их принимал в расчет? Пара калек на тысячу верст. Потом, когда они стали тут размножаться, нам удалось им внушить, что все беды – от реки.

– Так и это ваша работа? – ахнула женщина. – Юляш, ты в курсе, что только в конце прошлого века установили: все питерские наводнения – проделки моря?

– Нет, – удивленно похлопала глазами девочка. – Я всегда знала, что это – Нева.

– Вот! – задрал к потолку гном крючок пальца. – Мы сумели сохранить тайну моря. Но эти недоумки, альдоги, призвали на помощь людей. Слабаки. Поняли, что самим с нами не совладать. Кишка тонка. Придумали соорудить тут оградительную мандалу.

– Что? – не поняла Юля. – Дамбу?

– Оберег, – пояснила женщина. – Сооружение, которое хранит от враждебных сил. То есть пришли к тому, с чего начали: город возник исключительно благодаря мудрости и предусмотрительности альдогов.

– Выкуси! – карлик вскочил с матраца и, зажав в кулак, выставил перед собой подвядший пук бороды наподобие скуксившегося острия. – Если б победили альдоги, тут бы по сей день была Швеция! И никакого Петербурга!

– Как это? – ахнула Юля. – А в книгах… И в школе…

– Скажи мне, женщина, – патетически задрал голову Дека, – кто направил сюда экспедицию Биргера?

– Это даже я знаю, – улыбнулась девушка, – шведы.

– Ха! – уничижительно выхаркнул карлик. – Тем-то вы, глупые люди, и отличаетесь от нас, мудрых гномов, что елозите исключительно по поверхности, где все знание втоптано в грязь. И только мы, цверги, подземные жители, способны проникнуть в суть вещей.

– Кончай митинговать, Дека, – попросила женщина. – Заканчивай свою лекцию, раз начал.

– Биргера послали альдоги! – торжественно провозгласил гном. – С единственной целью – построить тут город, то есть мандалу, то есть защиту от моря. Но мы смотрели дальше альдогов! И мы сделали ставку на русских!

– Как? – ахнули одновременно бабка и внучка.

– Так! – скривился цверг. – Призвали князя Александра. Он так вломил этому Биргеру, что у шведов до сих пор задницы болят! – Гном радостно и хрипло засмеялся. – Правда, потом альдоги взяли небольшой реванш: пока мы праздновали победу, шведы построили Ландскрону. Признаюсь честно: прокололись. Ландскрона, если б разрослась, вполне могла стать мандалой. Пришлось призвать Андрея Александровича с новгородским воинством. Что от этого «венца мира» осталось? Правильно, зола да головешки! С землей сравняли, и шведский дух по ветру пустили! Ну а уж дальше – вопрос чисто психологического воздействия. Русские снова стали считать эти земли своими, что и требовалось, но о строительстве города даже не помышляли – какой город на болотах? Соорудили для острастки шведам крепостишку, назвали Ниен, вроде и городок с ноготок, а все – предостережение, – скромно, но весьма хвастливо закончил он.