Текст книги "«Конкурс комплиментов» и другие рассказы от первого лица (сборник)"

Никто ничего сначала не понял. Женщины дерутся: Валентина вырывается, а Ольга ее держит, плачет, да еще умудряется ногой лягать:

– Сволочь! Гнида! Воровка! Получай! Убить тебя мало!

Шуму было! Прибежал начальник, заодно с ним врачи двух бригад, водители, охранники. Разнимают женщин, растаскивают в стороны. Ольга в Валентину как клещами вцепилась, не отодрать. Наконец растащили. Оля стала горячо объяснять, из-за чего сыр-бор.

Мне стало грустно-грустно. Вроде бы справедливость восторжествовала, облегчение надо испытывать, а у меня тяжелая пустая грусть. Наверное, когда человеку в суде оправдательный приговор выносят, он подобное чувствует: усталость и печаль.

Не стала дослушивать Олю, вернулась в диспетчерский зал. Мигала лампочка, шел вызов, я его приняла. На уроке физкультуры девочка вывихнула ногу…

Сейчас у нас старшим диспетчером Ольга.

Заявления на Валентину в милицию мы подавать отказались, у нее двое детей. Бог накажет, а мы грех не возьмем в тюрьму сажать. Уволилась она по собственному желанию.

Ольга мне ставит только дневные и ночные дежурства. Никто не возмущается, считают это как бы компенсацией морального ущерба. А по утрам я в одном офисе убираю. Хорошая прибавка в наш с Лешей бюджет.

Трусы доярки

Это было давно.

Намедни достала фотографии той поры и пришла в замешательство. Попросила близких скорбным тоном завещания:

– Показывать только после моей смерти! Пожалуйста! Сравнение шокирующее. Я в двадцать шесть и я нынешняя – как свежий персик и сухофрукт.

А ведь и тогда, два десятка лет назад, мы думали, что стремительно стареем, тридцатилетний рубеж воспринимался как ворота в старушечью обитель.

Несмотря на «преклонный возраст», моя ближайшая и любимая подруга Надя никак не могла выбрать достойного спутника жизни. У меня уже давно были муж, двое детей, а Надя все еще пребывала в состоянии поиска и отбора.

Лицо и фигура Надежды были на пять с плюсом, поэтому претенденты и воздыхатели не переводились. Но у каждого Надя обязательно находила какой-нибудь мелкий брак, который через месяц превращался в роковой недостаток. У одного уши странно развернуты, у другого челюсть как у бегемота, третий, когда смеется, противно хрюкает, четвертый грызет ногти, пятый шепелявит, шестой косолапит… и так далее.

Я пыталась внушить Надежде очевидную мысль: дело не в молодых людях (кто не лишен недостатков?), а в ней самой, в микроскоп рассматривающей воздыхателей.

– Останешься в старых девах, – пугала я, – до тридцати лет будешь коллекционировать мужские дефекты, а после тридцати за первого попавшегося дефективного выскочишь. Чем тебе Сережа не угодил?

– Ты бы слышала, как он сморкается! Барабанные перепонки лопаются.

– А футболист Костя?

– Он прочитал одну-единственную книгу от корки до корки – букварь в первом классе.

Я разводила руками и качала головой: моей подружке не корреспондентом работать, а в народном контроле.

И все-таки это случилось! Надежда влюбилась, втюрилась, потеряла голову, улетела в облака и одновременно уплыла в океанские глубины. Я думала, Надежде, чтобы влюбиться, требуются невероятно героические, киношные обстоятельства. Скажем, на нее нападают хулиганы, тут появляется благородный защитник, бандитов раскидывает, как щенков, но получает опасное ножевое ранение, истекает кровью. В карете «скорой помощи» Надя держит его руку, потом в больнице сидит у операционной, заламывая руки в страшном ожидании. Последующие ночи проводит у постели спасителя, пока не прозвучит заветное: будет жить, кризис миновал. Или другой вариант. Надя тонет в проруби. Не понятно, зачем ее понесло зимой на реку, но это – уже детали. Спаситель (опять-таки герой) прыгает за ней в прорубь, но вытащить сразу не может, потому что хрупкий лед крошится. И тогда он, сильный и мужественный, как ледокол, разламывая грудью лед, таранит Надю к берегу…

На самом деле ничего подобного не случилось, никакой героики. Они познакомились на интеллектуальной почве – в библиотеке. Избранник Никита, естественно, недостатков не имел, ни одного малюсенького. Уши у него на черепе сидели правильно, челюсть имел мужественную до крайности, не шепелявил, не косолапил, не хрюкал, сморкался изящно, как смольненская институтка, точнее, выпускник Пажеского корпуса. При этом был умен, остроумен, галантен и обворожителен – абсолютное совершенство.

В скобках замечу, что когда я познакомилась с «совершенством», то мысленно и ехидно насчитала десяток брачков. Но, конечно, никогда о них не заикнулась. А к моменту событий, о которых хочу рассказать, я только выслушивала страстные Надины речи про то, «какой он необыкновенный!».

Поскольку Надежда мощно влюбилась первый раз в жизни, чувство ее было до крайности романтичным. Иными словами, она думала, что Никита месяца два будет водить ее по филармониям и консерваториям, читать стихи при луне, трепетать и млеть (как она сама), петь серенады под балконом. А Никита возьми да пригласи Надежду на четвертом свидании к себе домой. На интимный ужин при свечах! Взял под локоток и доставил в собственную квартиру. Предлог – «музыку послушать» и «поговорить в спокойной обстановке» – белыми нитками шит. Намерения Никиты не были для Надежды секретом. Она – не дурочка! Но внутренне терзалась: положительное или отрицательное впечатление произведет ее быстрое (четвертое свидание) согласие?

Шампанское, цветы, легкие закуски, свечи – романтики хоть отбавляй. Дошло дело до поцелуев, сначала легких, потом страстных… ну, и далее замаячило то, что после поцелуев. И тут моя Надежда выкидывает фортель – подхватывается, ничего не объясняя, мчится на выход и удирает с любовного поля боя.

Звонит мне и так плачет-ревет-воет, что я испугалась.

– Сейчас буду! – крикнула в телефонную трубку.

Голодных детей подсунула мужу:

– Покорми! А я – к Наде. Похоже, ее «совершенство» оказался извращенцем. Расчленил мою подругу на куски, над каждым надругался, и теперь она себя обратно собрать не может.

Муж что-то твердил про милицию, про медицинское освидетельствование, но я не слушала, помчалась на всех парах.

Прилетаю к Наде. Лицо ее… никогда не видела пареной репы и людей, которые это блюдо употребляют, не встречала, но почему-то именно с этим овощем – репой после термической обработки – хотелось сравнить красную распухшую Надину физиономию. Рыдания ее уже перешли в стадию бесслезного воя, периодической икоты, которая рубила похоронные причитания:

– Все пропало… Какой он прекрасный!.. Жизнь загублена… Я несчастная, проклятая… – И по второму кругу: – Все пропало… Какой он чудный!..

– Он тебя… того? Изнасиловал?

– Не-е-ет! – воет Надежда с подозрительным сожалением.

– Надругался психически?

Мог ведь этот подлец (другого слова человеку, который довел мою подругу до подобного состояния, я тогда придумать не могла), например… Ну, я не знаю, что например! Накормить отбивными, сделанными из бедра соседки по лестничной клетке…

– Не-е-ет! – мотает головой Надя.

– Что он с тобой делал?

– Целова-а-ал.

– А дальше?

– Ой, какая я несчастная! Ой, все загублено! – новый приступ невменяемого отчаяния.

Незадолго до этих событий я писала статью о «врачебной» помощи, которую оказывают алкоголикам в медицинских (так они назывались, подчеркиваю) вытрезвителях. И хотя Надежда была практически трезва, я применила полученные знания на практике. Почему-то казалось, начни я ее ласково утешать, гладить по голове и соболезновать, Надя будет реветь до нового года.

Притащила я подругу в ванную, раздела догола, затолкала под душ, включила холодную воду на полную мощность и стала поливать. Надя корчилась-извивалась, как многочленистый спрут, и верещала. Хотя спруты, конечно, не верещат.

«Бедные пьяницы», – подумала я. Но экзекуцию над подругой не прекратила, пока икота не прошла и выбиваемая зубами дробь не стала особенно мелкой. По доброте душевной в финале я окатила подругу теплой водой. Вытащила, завернула в махровый халат, поволокла на кухню. Заварила крепкий сладкий чай, заставила Надю выпить. Сама для стойкости опрокинула рюмку коньяка.

Ведь я собиралась выслушать душераздирающую историю страшного поругания, в котором почему-то не участвовали ни тело, ни душа моей подруги! Но когда Надя рассказала, из-за чего сыр-бор, я поняла, что коньяк был напрасен.

– Дура! – воскликнула я. – Если ты его ТАК любишь! Если он ТАКОЙ необыкновенный! Какого черта ты удрала?

– Трусы, – тихо и скорбно пояснила Надя.

– Что-что? – не поняла я.

– На мне были ужасные трусы!

– Привет! Ты что, ходишь в драных трусах?

– Нет. Обыкновенные, белые, хлопковые. КАК У ДОЯРКИ! – Тут Надя (второе дыхание!) снова принялась плакать, повторяя, как заведенная: – Как у доярки, как у доярки…

Указательным пальцем одной руки я строго погрозила Наде, а пальцем другой руки показала в сторону ванной: – Снова окачу, если будешь рыдать.

Надежда втянула носом слезы и вредным голосом напомнила:

– Ты сама говорила!

– Что говорила?

– Что женщина всегда должна быть одета так, чтобы не стыдно было под трамвай попасть… Перед работниками морга не стыдно, когда они раздевать станут. А тут! Хуже морга!

Ну, виновата! Водится такое за мной – любовь к хлесткой фразе, к афоризму, красному словцу. Наболтаю, потом сама вспомнить не могу. А подруги страдают. Надежда не первая. Подруге Юле запала в голову моя вульгарно-феминистская фраза, что, мол, у мужчин мозги распределены по двум местам: часть в голове находится, часть (пардон) – в мошонке. Идеальный мужчина – у которого равновесие двух полюсов. И Юля все терзалась от перекосов – у ее жениха то одна часть мозга доминировала, то другая…

Раз виновата, то исправлюсь! Как могу, выправлю личную жизнь моей подружки.

Начала я издалека:

– Наденька! Давай, ты напряжешься и представишь себе, что мужчины тоже люди, человеки! Этакая боковая ветвь развития, не исключено, что тупиковая… Последнее уточнение забудь! – велела я тут же.

– Конечно, люди, – вяло согласилась Надя.

– Ты не понимаешь! Из всей нашей женской компании, отбросим скромность, я – единственная, кто относится к мужчинам правильно! Потому что с детства дружу с мальчиками, юношами, мужчинами! Из рогатки научилась стрелять раньше, чем на спицах вязать. А муж у меня! Без академии женских наук такого не приручишь! Воспитываю двух сыновей, наплевала на карьеру. Вот увидишь, мои мальчики, когда вырастут, станут потрясающими личностями. Девушки по обочинам их пути будут от восхищения падать, в штабеля укладываться… Извини, отвлеклась на личное. На чем мы остановились? Итак, ты не относишься к Никите как к нормальному здоровому человеку…

– Почему же! – перебила Надя. – Он очень! Он более чем! У него такие нежные руки… когда он меня обнял…

– Вот именно! – в свою очередь заглушила я воспоминания о нежных руках и объятиях. – Никита для тебя – полубожество, сверхчеловек, супермен. А он между тем потратился на шампанское, цветы и закуски! Еще и свечи наличествовали! Свечи – это точно любовь! Чтобы их купить, надо было в хозяйственный магазин прийти и в очереди простоять. Вопрос: что ты сделала с его чувствами в их материальном воплощении? Надругалась! Пустила коту под хвост!

Надежда совершила очередную попытку разрыдаться, но я на нее гаркнула. Она видела, что у меня имеется какое-то решение, выход из тупика, поэтому быстро замолкла.

– Повторяй за мной! – требовала я. – Никита – простой хороший живой человек!

– Никита простой хороший живой человек, – послушно повторяла Надя и от себя мечтательно-тоскливо добавляла: – Изумительный!

– У него с головой все в порядке и чувство юмора наличествует.

– У него прекрасная голова и великолепное чувство юмора, – редактировала мои слова Надя.

На ее отсебятину я внимания не обращала и еще несколько минут «кодировала» подругу на предмет человеческой полноценности Никиты. Когда мне показалось, что сеанс внушения удался, я предложила простое и гениальное решение проблемы:

– Ты должна ему все честно рассказать! Про свою любовь, про трусы доярки, про меня с идиотскими афоризмами! Объяснить человеческим языком, почему трусливо сбежала, когда более всего мечтала остаться.

– Как это ВСЕ рассказать? – возмутилась Надежда. – Ты с ума сошла! Кто же в подобном признается?

– Опять двадцать пять! – в досаде всплеснула я руками. – Ты же секунду назад была согласна с тем, что Никита – нормальный, психически здоровый человек!

– Я и сейчас так считаю!

– Неправда! Ты его держишь за супермена с легкими проблемами адекватного восприятия действительности. Вот скажи, – потребовала я и ткнула себя пальцем в грудь, – я человек?

– Да, – кивнула Надежда.

– И Никита тоже человек?

– Тоже.

– Тогда почему передо мной ты можешь исповедоваться, а перед ним нет?

– Какие могут быть сравнения? У вас ничего общего! Кроме…

– Ну-ну! – подбодрила я.

– Кроме того, что я вас обоих люблю.

– Уже теплее. Продолжай.

– Нет, не могу, – покачала головой Надя. – Как представлю, что я ему признаюсь, хочется повеситься.

– Это ты всегда успеешь.

– А что, если, – слегка встрепенулась Надя, – ты поговоришь с Никитой, объяснишь мое странное поведение?

– Ты же знаешь: я за подруг в огонь и в воду. Но тут больно интимный момент. Обсуждать с незнакомым человеком твое нижнее белье – это слишком. Вот если бы у тебя, например, была татуировка на груди, которой ты постеснялась и удрала, тогда другое дело. Я бы сочинила душещипательную историю, как ты валялась в бессознательном состоянии, а коварные завистницы выкололи на твоих молочных железах надпись «кормилицы мои».

– Какой ужас тебе в голову лезет! Нет у меня никаких татуировок!

Следующий час я потратила на то, чтобы убедить Надежду идти с повинной к Никите. Для наглядности сама изображала кающуюся Надю и в нескольких вариантах за нее держала речь. Краткий вариант: «извини меня, дуру» – состоял из трех предложений. Средний вариант: «мне стоило больших усилий решиться на этот разговор» – тянул на три абзаца. В пространном варианте: «я пришла, чтобы открыть тебе душу» – Надина жизнь была представлена начиная с детсадовского возраста, когда Витя Чижиков залез ей под юбку, больно укусил за попу, чем навсегда привил страх мужского коварства и привычку носить надежное хлопчатобумажное белье.

От долгого говорения у меня стал заплетаться язык. Дважды звонил муж, давал послушать, как орут наши дети, стоя в углу. За время моего отсутствия мальчики каждые десять минут совершали проступки, за которые их следовало поставить в угол. Там они вопили, потом просили прощения, выходили из углов, а через несколько минут возвращались в них снова. Совершенно ошалевший муж страстно желал моего возвращения домой и раздраженно спрашивал:

– Я не понимаю! Твою Надю изнасиловали или нет?

– Если бы! – отвечала я. – Все гораздо запутаннее.

– Вы там дурью маетесь! Лясы точите! А я тут… Картину, которая, кажется, называется «Иван Грозный убивает своего сына», помнишь?

– Продержись еще полчаса!

Спасение Надиной любви казалось мне в тот момент важнее всего на свете. Хотя я понимала, что сама Надя, как всякая женщина в истерике, постарается свидетелю истерики измотать все нервы.

Но вот, наконец, забрезжил успех моих усилий. Надя стала задумываться и просить повторить наиболее удачные фразы из моих-ее покаянных речей.

– Думаешь, лучше начать издалека? С детсадовского возраста? Но меня никто не кусал за попу!

– Это и заметно! – тут же воскликнула я в сердцах.

– А что, если по телефону Никите все объяснить?

– Можно, но хуже. Он не увидит твоих прекрасных глаз, полных любви и раскаяния.

– Вдруг мне не удастся изобразить любовь и раскаяние?

– Ничего не надо изображать! У тебя во взоре столько горячей страсти, что посмотришь на яйцо – оно вкрутую сварится.

– Мне только и осталось глазами яичницу жарить.

– Сама виновата!

– Да, но если бы ты не говорила про трамвай…

– Конечно, вали теперь все на меня! Вам слова сказать нельзя, что тебе, что Юльке, всякую шутку воспринимаете как руководство к действию. А когда вас учишь уму-разуму, упираетесь как ослихи!

– Тебе и Юльке хорошо! У вас мужья есть и дети. А я Никиту, возможно, потеряла, – шмыгнула носом Надежда.

– Пока ты его только уронила. Надо быстро поднять, а то другие и прыткие украдут.

Факт существования «других и прытких» заметно подстегнул Надежду. Она попросила еще раз повторить, как лучше провести сцену объяснения. Мое терпение было на исходе, но я в который раз напрягла фантазию.

– И все-таки, – сомневалась Надя, – мы только один раз целовались, а тут про трусы… Фу, как пошло!

Тут я решила пустить в ход тяжелую артиллерию. Для надежности еще раз напомнив подруге, что она не разбирается в мужчинах, спросила:

– Как ты думаешь, что более всего будет интересовать Никиту во время твоего покаяния?

– Верить или не верить мне?

– Глупости! Его более всего будет интересовать, слушай внимательно! КАКИЕ В ДАННЫЙ МОМЕНТ НА ТЕБЕ НАДЕТЫ ТРУСЫ?

– Логично! – впервые за вечер рассмеялась Надя. – Черные кружевные подойдут? Нет, я девушка скромная. Розовые гипюровые? Белые прозрачные?

Я поняла, что могу отправляться домой. Утешать мужа, который не подозревал, какие страшные пороки заложены в наших детях, какие бандитские наклонности уже сейчас в них проявляются, какие бездны порока могут открыться у шести– и трехлетнего мальчиков. И самое главное выяснить – как выглядит каленое железо, которым он собирается выжигать дурные наклонности наших детей?

Развитие событий, отношения Нади и Никиты после судьбоносного объяснения я предсказала верно. Могу изложить все в деталях, потому что выучила их после многократных пересказов Нади наизусть. Только эти подробности, как правило, бывают дороги самому человеку, его близким, а для посторонних они – типичная любовь-морковь и марш Мендельсона в ЗАГСе.

Мои сыновья однажды спросили:

– Почему дядя Никита очевидную глупость, несуразицу называет «трусы доярки»?

– Это у них семейное идиоматическое выражение, – ушла я от ответа.

– Ваша мама, – встрял муж, – столько идиом своим подругам набросала, что не успевала расхлебывать.

– Идиома – это устойчивое словосочетание, – пояснила я мальчикам, далеким от филологии. – Вот еще примеры: козел отпущения, встать на дыбы, яблоко раздора…

Но в голову мальчикам запало именно «трусы доярки», вошло прочно в речь, пошло гулять. Если вы когда-нибудь услышите это выражение, не упомянутое ни в одном фразеологическом словаре, знайте, откуда оно взялось.

Потерять сознание

С Русланом мы дружим пятнадцать лет, со школы. Сидели за одной партой. В девятом классе он был несчастливо влюблен в Таньку Спицыну, а я безответно сохла по Ванечке Бурмакову. Утешали друг друга, как умели. Главным был вопрос: что ты в нем (в ней) нашла (нашел)? Руслан называл Ванечку дундуком и козлом, а я утверждала, что Танька – кривляка и воображала. Иными словами, никакого сочувствия к переживаниям и ярая критика объекта воздыханий. Помогло. К моменту окончания школы благополучно избавились от своих любовей и пришли к полному согласию: Ванечка дундук, а Танька кривляка. Стоило мучиться и страдать!

Когда мне говорят, что дружбы между мужчиной и женщиной не бывает, что это природой не предусмотрено, нонсенс, абсурд или глубоко замаскированные (Фрейд не отдыхает) чувства одной из сторон, я только пожимаю плечами. Нам с Русланом на Фрейда, извините, начихать. Мы свою дружбу отстояли в боях: Руслан – с женой, я – с мужем. Наши половинки смирились, поверили в чистоту и непорочность давней дружбы. Теперь у нас полная гармония. Я могу часами болтать с женой Руслана о тряпках и болезнях детей, Руслан с моим мужем говорят о политике и футболе. Но в дружбе двух семей все-таки главным остается, что Руслан и я скучаем друг без друга. А для скептиков хочу привести пример из наших с Русланом отношений тех времен, когда мы еще не обзавелись семьями.

Договорились встретиться в метро. И я немножко… на сорок минут опоздала. Причина была не совсем уважительная: по дороге заскочила в магазин. Там было такое симпатичное платьице! Пока мерила, выбирала расцветку, стояла в очереди в кассу…

Вышла я из вагона, подошла к Руслану, изображая раскаяние, извиняясь и оправдываясь. Но Руслан остался глух к моему покаянию и слеп к моей просительно-извинительной физиономии.

Попутно, в скобках, как большой специалист по опаздываниям могу поделиться опытом. Если вы опаздываете к мужу или другу (поклонники, ухажеры – другая статья), то лучше промариновать их часок-два. Явитесь через полчаса – получите по полной программе. А через два часа они думают: только бы осталась жива, только бы с ней ничего не случилось! Могу подвести под свое наблюдение научную базу. Адреналин в крови не вечно бушует, за два часа полностью растворяется-рассасывается.

Но в тот период я была еще малоопытной опаздывальщицей, а у Руслана адреналина выработалось под завязку. Он, злой, взбешенный, принялся на меня орать:

– Ты что себе позволяешь? Я целый час слушаю грохот поездов (всего сорок минут! ну, может, пятьдесят). Ты мне кто? Девушка? У нас с тобой что? Любовное свидание?..

И так далее в таком духе. Пока он распалялся, я сменила выражение лица с покаянного на обиженное и оскорбленное. В свою очередь повысила голос (надо было перекрикивать стук поездов) и выдвинула контрдоводы:

– Я тебе не девушка! И свидание не любовное! Но я с тобой дружу десять лет! Сколько у нас за это время девушек перебывало? Где твои девушки? А я на месте и тебя терплю! Выходит, каким-то промежуточным девушкам позволено то, что мне, верной подруге, возбраняется? Так-то ты ко мне относишься? Мало того, что сравниваешь, но я еще и проигрываю! Друг называется! Двадцать минут тебе для меня жалко…

И так далее, в таком же стиле. Пока не увидела на лице Руслана знакомое: в общем ты права, но в частностях я тебе никогда не уступлю.

Наша дружба – это вечный спор. Говоря высоким стилем, спор мужского и женского видового отличия. Мы спорим обо всем на свете: о человеческих отношениях и половых инстинктах у животных, о пользе и вреде разгона дождевых туч в праздники над столицей, о необходимости и недопустимости применения ремня в воспитании детей, о литературе серьезной и легкой, о преимуществах паркета перед ламинатным покрытием, о не прошедших через бухгалтерию гонорарах врачей и учителей (не путать с чиновниками!), о религии как универсальном этическом учении, о цветах кабачков, которые якобы не хуже роз, и пусть на даче цветут кабачки с огурцами, а не бесполезные розы.

Естественно, что в наших спорах я бываю права в девяносто девяти процентах случаев! Свидетельство тому – упаднические аргументы Руслана. Когда он доходит до точки, то неизбежно восклицает:

– Это женская логика! Это бабский взгляд на вещи!

– Хорошенькое дело! – не спускаю, не забываю упрекнуть. – Я у тебя все время человек, человек, человек, подруга и умница. Но стоит тебе почувствовать бессилие перед моими доводами, как я мгновенно превращаюсь в женщину! С абсурдной логикой и примитивными взглядами!

– Но ты не понимаешь очевидных вещей!

– Кто? Я не понимаю? Да ты сам скворца от дрозда отличить не можешь, а берешься судить!

– При чем тут птицы, если мы говорили о рок-музыке?

– Птицы тоже поют!

Не припомню случая, чтобы Руслан когда-либо отказался от своего мнения, внял моим доводам и поменял точку зрения. Даже когда он полностью повержен, уложен на две лопатки, пресловутая мужская фанаберия не дает ему признать поражения. Выкручивается, мямлит что-нибудь вроде: в исключениях и в частностях ты, возможно, права, но не в целом.

Таком образом, наши споры можно было бы назвать пустым сотрясанием воздуха, бесполезным занятием, вредной привычкой. Но все вредное, как правило, бывает очень вкусным (шоколад, копченая колбаса, маринованные огурчики). Самые лучшие детективы – бесполезны (в отличие от книги кулинарных рецептов), а пустым сотрясанием воздуха тугой на ухо человек может назвать и божественное пение Елены Образцовой. Поэтому мы с Русланом будем, наверное, спорить, пока живы или, точнее, пока один из нас еще будет способен раскрывать рот. Во всяком случае в больнице, где мой друг лежал со сломанной, загипсованной, подвешенной в воздухе ногой, у нас состоялась активная дискуссия с привлечением медперсонала и пациентов.

Прихожу в больницу проведать друга. Вывалила на тумбочку соки, фрукты и салаты в баночках. Загипсованная нога Руслана показалось мне такой скорбной и печальной, что я решила ее приукрасить. В сумке у меня оказался фломастер, поверх гипса я написала: «Мы еще побегаем!»

Села на стул рядом с кроватью и стала расспрашивать Руслана о перспективах его выздоровления и регулярно ли ему, обезноженному, подают «утку». Про «утку» он велел заткнуться. И бюллетень здоровья озвучивать отказался. Потому что у него сегодня уже побывали жена, сестра и мама – каждой приходилось говорить одно и то же, надоело работать заезженной пластинкой.

– И хоть бы кто-нибудь принес хорошую книгу! – возмущался Руслан. – Вот ты, например, не догадалась захватить мне детектив!

– Не пришло в голову. Думала пива безалкогольного купить, а про литературу не подумала. Но у тебя же полно книг, – показала я на стопку на тумбочке.

Оказалось, что это жена притащила свои любимые романы. Мол, теперь у Руслана есть время почитать действительно хорошие книги и понять, почему она, жена, очень ими увлечена.

– Редкостная ерунда! – непререкаемо заявил Руслан. – Герои-мужчины будто в колбе выращены, в особой питательной среде, потому все, как на подбор, – супермены, ни черта не работают, только за юбками бегают. А девушки регулярно падают в обмороки! Чушь собачья! Девушки в обмороки не падают!

– Ну почему же!

– Ты падала?

– Я нет. Но в романах Теккерея или Вальтера Скотта, например…

– Они тоже лепили горбатого! Только дураки могут поверить в девичьи обмороки! А дамочки, которые валятся, как подкошенные, – чистой воды актерки, кокетки и притворы!

Руслан был зол на свою травму, на вынужденное бездействие, поэтому выражался особо резко и безапелляционно. Спорить с ним о литературе – это мы уже проходили, это добрых три часа. Но не отстоять наше девичье право на обмороки я не могла. А заодно и развлечь друга смешной историей. И я рассказала, как моя двоюродная сестра Соня выходила замуж.

Сонечка живет в Омской области. К моменту бракосочетания мы с ней не виделись лет пять. А мама моя ездила на родину. Вернувшись, сообщила, что у Сонечки теперь рязанская фигура. Характеристика меня очень заинтересовала. Чем отличается рязанская фигура от, скажем, вологодской? И каково живется человеку с южной фигурой в Сибири? А у меня самой какая география во внешности? Мама сказала, что у меня фигура узницы фашистского концлагеря, а от обсуждения Сонечки уклонилась.

И только когда Соня приехала в Москву покупать венчальное платье, я поняла, что мама имела в виду. Сонечка была чуть-чуть полновата. Красива, мила, обаятельна и чуть-чуть упитанна, что ее совершенно не портило. Папа называл Сонечку настоящей русской красавицей. Она смущалась, но отвечала остроумно:

– Правильнее сказать: настоящая среднерусская красавица. Но как русской, так я могу быть и украинской, и белорусской, поэтому национальность отбрасываем. Остается – настоящая среднекрасавица.

– Еще и скромница! – ласково гладила по головке любимую племянницу мама.

Наряд Соня выбрала роскошный. Фата (метров пять невесомой ткани) и симпатичный веночек, у платья широченная воздушная юбка, как в фильме из жизни девятнадцатого века, и… корсет, расшитый блестками и бисером. Сонечка уперлась – подайте ей корсет на три размера меньше, чем требуется по фигуре. Продавцы ее разубеждали, я уговаривала – ни в какую!

– Похудею к свадьбе! Обязательно похудею! – твердила Соня.

И купила-таки корсет, который на спине не сходился у нее сантиметров на десять.

Похудеть Соне не удалось. Она мужественно голодала днем, ложилась спать со спазмами в животе, не могла уснуть. А потом ее подбрасывала какая-то сила, победившая волю. Соня мчалась на кухню, распахивала холодильник… и съедала на ночь все, в чем отказывала себе днем. Словом, приезжаем мы на свадьбу и находим Сонечку в том же размере, что три месяца назад. Жених нам понравился: симпатичный, молчаливый и смотрит на Соню с неподдельным обожанием.

Я попробовала было заикнуться, что, мол, хорошо бы корсетик поменять. Но Сонина подруга, которая на свадьбе была свидетельницей, с авторитетным видом мою идею отбросила и пообещала: утянем!

Вот мы и утягивали Сонечку в день свадьбы. Стоит она, бедная, а мы у нее на спине шнуровку в четыре руки утягиваем и призываем:

– Выдохни! Еще выдохни!

Глаза у Сонечки из орбит выкатываются, грудь двумя полушариями выпирает, зримо растет, а мы все тянем и тянем, корсет по миллиметру сходится. Осталось сантиметров пять утянуть, как вдруг – хрясь! Шнур порвался! Корсет расползся. Сонечка быстро и глубоко задышала, освобожденная. Я снова выступила с предложением заменить корсет на какую-нибудь блузочку. Сонечка чуть не плачет, свидетельница говорит:

– У нас дома веревка бельевая – тонкая, капроновая, очень прочная, белого цвета, от шнура не отличишь. Сейчас я позвоню, нам принесут.

Через полчаса доставили веревку. Время поджимает, гости и жених у подъезда топчутся, а у нас невеста не готова.

Стали мы снова Сонечку утягивать. Вспотели, взмокли, пальцы болят, веревка их режет. И все-таки утянули, получилось! Крепкий узел завязали, чтобы не разошлось. Быстренько фату водрузили. Невеста – на загляденье. Только несколько бледновата и дышит коротко и часто, как мышка. Но это можно на волнение списать, такой день все-таки!

Собрались выходить, а Сонечка шепчет:

– Что-то мне нехорошо.

– Надо взбодриться, – говорю. – Раньше при корсетах обязательно нюхательные соли держали. У вас их, конечно, нет. Но хотя бы нашатырный спирт?

Нашатыря в аптечке не имелось. Сонина мама вспомнила, что в кладовке стоит средство для мытья стекол, которым пользоваться невозможно, – чистый аммиак, глаза выедает. Принесли стеклоочиститель в пластиковой бутылочке с насадкой распылителя и рычажком. Я набрызгала на салфетку и дала Сонечке понюхать. Помогло! Невеста затрясла головой, три раза чихнула и порозовела. На всякий случай я бутылочку в свою сумку положила.

До ЗАГСа добрались благополучно. Там в комнате ожидания еще несколько свадебных коллективов находилось, группируясь вокруг женихов с невестами. Наша невеста была самой обворожительной, отстраненно загадочной. Глазами не стреляет, они у нее в одну точку уставлены, слабая улыбка и благородная, возвышенная бледность. Из гостей только ленивый не сказал Сонечке, как замечательно она выглядит, похудев(!).