Текст книги "«Конкурс комплиментов» и другие рассказы от первого лица (сборник)"

Переходный возраст

Назвать нашу семью неблагополучной ни у кого бы язык не повернулся. Пятнадцать лет женаты, не пьем, не гуляем, каждую копейку в дом несем. Саша мастером в гальваническом цехе работает, я – закройщицей на швейной фабрике. Пять дней трудимся от зари до зари, вечером поужинали, телевизор посмотрели и спать отправились. В выходные на даче, не разгибаясь, вкалываем. И сынок наш единственный, Ромка, никогда особых хлопот не доставлял. Говорят, в четырнадцать лет переходный возраст кончается, а у Ромки он и не начинался. Учится парнишка хорошо, с дурными компаниями не водится, не перечит старшим, попросишь в магазин за хлебом сбегать или ковер пропылесосить – случая не было, чтоб отказал.

Конечно, у нас с мужем ссоры случались – живые люди, не без этого. Но чтобы с рукоприкладством или за порог квартиры выплеснулось – никогда. Сколько вокруг и пьянчуг, и дебоширов, и детей при живых родителях брошенных. «Да мы ангелы по сравнению с другими», – так я думала. Оказывается, страшно ошибалась. Когда гром на ясном небе грянул, земля ровная под нами провалилась, тогда мы совершенно по-другому себя увидели. Точно зеркало нам вместо писаных красавцев показало уродцев.

Началось с того, что Ромка пропал. Десять вечера, на улице дождь со снегом, а сына дома нет, хотя еще два часа назад с тренировки должен был вернуться.

– С пацанами гуляет, – отмахнулся Саша от моих тревог.

Сериал досмотрели, полдвенадцатого, а сына нет. Я стала по телефону его друзьям звонить – мальчики уж спят, родители говорят, Рома не приходил сегодня. После полуночи Саша оделся и к спортшколе побежал. Там, конечно, закрыто, но охранник телефон тренера дал. Того разбудили – говорит, не было Ромы на тренировке. Я классному руководителю позвонила. Выяснилось, что и в школе Рома не появился, то есть пропал с самого утра.

Как мы следующую неделю прожили – врагу не пожелаешь. И милиция, и морги, и подвалы-чердаки прочесывали, и тупо сидели у телефона, и в рыданиях я заходилась, и Саше «скорую» вызывали – сердце прихватило. Но, задним числом вспоминая тот жуткий период, должна честно признаться – горе нас не сблизило. Я считала, что муж виноват – довел сына нравоучениями или сказал что обидное, а Ромочка с детства очень впечатлительный, как девочка. Саша втайне думал, что я жизнь сыну отравила. Нет-нет, да и срывались мы на обвинения: это из-за тебя, нет – из-за тебя. Тут бы поддерживать друг друга, а мы собачились.

В милицию, конечно, всех родственников и мало-мальских знакомых адреса сообщили. В том числе и бабушкин – Сашиной матери. Но сами же сразу предупредили – она в больнице, да и не очень мы в контакте. Я против свекрови ничего не имею, она не настырная, денег и участия не просит. Живет от нашего городка далеко – сутки на поезде. Рома видел ее два раза в жизни – когда ему два годика было и когда в первый класс шел. Словом, внук ее толком и не знает, потому что мы все отпуска на даче корячились, а бабушка только два раза и приезжала. В том, что Саша к матери не больно привязан, моей вины нет. На праздники и дни рождения мы поздравительными открытками обменивались, иногда перезванивались. За несколько дней до Роминого исчезновения бабушка Оля и позвонила:

– В больницу ложусь, вены на ноге оперировать. Но вы не тревожьтесь, ничего опасного.

Мы и не тревожились, а как Рома исчез, вовсе про нее забыли. А тут еще милиционерша из детского приемника нам внушила:

– В этом возрасте, как правило, подростки чудят из-за первой любви. Многие даже с собой кончают. Или убегают за романтикой, чтобы прославиться.

Вот мы и искали «первую любовь», всех девочек допрашивали. Только никого не нашли. И милиционерша была в корне не права. Хотя, когда мы к ней снова пришли, о своих безрезультатных поисках доложили, она с умным видом заявила:

– Объект их воздыханий не обязательно за соседней партой сидит. Это может быть, например, какая-нибудь смазливая актриса или певица. Ваш сын музыку любит? Плакаты на стенки клеит?

У Ромы на стенке висела только одна фотография старого седого мужика, который нахально высунул язык. Отец Ромку как-то спросил:

– Что за придурок?

– Это – не придурок, – ответил сын. – Это – Эйнштейн.

Но не в Эйнштейна же Ромка влюбился?

И все-таки та милиционерша подвела нас к разгадке. Потому что Саша после разговора с ней стал комнату сына обследовать и нашел записку на магнитофоне. А я вот не заметила. Всю неделю сидела в комнате сына, тихо стонала, из стороны в сторону раскачивалась, а бумажку, к магнитофону приклеенную, не увидела.

«Мама и папа! Включите и послушайте!» – вот что было там написано.

Саша нажал кнопку, и что-то зашуршало, завозилось, послышался звук телевизора, потом мой голос:

– Ты идешь ужинать? Я двадцать раз буду подогревать?

– Подожди. Сейчас тайм кончится. – (Саша.)

– Некогда мне ждать, у меня еще белье замочено. Ты спать скоро завалишься, а мне стирать! – (Я.)

– Мазила! – (Саша орет.) – Надо было на левый край подавать!

– Чтоб он провалился, твой футбол! – (Я, и тоже на повышенных.) – Два часа у плиты стояла, а ты на диване валялся, хоть бы утюг починил! Не допросишься!

– Отстань! – (Саша.)

– Не ссорьтесь! – (Рома.) – Мама, хочешь, я помогу тебе белье постирать?

– Ты настираешь! – (Я, мерзким базарным тоном.) – Весь в своего батюшку! Или вы идете есть, или ужин полетит в мусорное ведро!

Пауза, снова шум, но уже другой. Звон посуды, очевидно, за ужином.

– Мама, котлеты очень вкусные. – (Рома.)

– Чесноку напихала. – (Саша.) – Мясо, наверное, паршивое. Все экономишь.

– А ты на дорогую вырезку заработал? – (Я.)

– Тебе сколько ни дай, все в кубышку складываешь. – (Саша.)

– Где ты ее видел, мою кубышку? Другая бы давно на моем месте и пальто зимнее новое справила, и десять лет в одних сапогах не ходила. – (Я.)

– Завела пластинку. – (Саша.) – Сахар передай. Опять песок? Сколько раз говорил: я кусковой люблю!

– Сам за кусковым и гоняйся по магазинам! – (Я.)

– Не ругайтесь, пожалуйста! – (Рома.) – Папа, как у тебя прошел день?

– Штатно. Главный технолог в цех заявился. Зеленый стручок, вчера институт окончил, а туда же – учить нас… – (Саша.)

– У тебя все идиоты! – (Я перебиваю.) – Один ты умный. А на умных ездят и премии лишают.

– Когда, интересно, меня премии лишали? – (Саша обиженным голосом.) – Не знаешь, так и молчи!

– Не ссорьтесь! – (Рома.)

– Никто не ссорится, – (Я.) – Просто твоему отцу не хочется правде в глаза смотреть. Он восемьдесят процентов премии получает и рад. Молчит в тряпочку. А другие…

– Чего другие? Какие другие? – (Саша.) – Чья б корова мычала! Сама три копейки зарабатывает, а туда же…

– Ну, пожалуйста! – (Рома.) – Хватит ругаться!

– Кто ругается? – (Я, удивленно.) – Мы просто разговариваем.

– Заткнись, когда взрослые говорят! – (Саша, зло.)

Потом на пленке была тишина, и снова зашуршало. Теперь другие звуки, и опять наша «теплая» беседа. Собираемся на дачу, Саша не хочет тащить на горбу мои пустые банки для консервирования, потому что ими уже весь чердак забит, а я проклинаю его инструменты – ржавую рухлядь, которой место на помойке. Ромочка, знай, твердит: «Не ссорьтесь! Не ругайтесь!»

Дослушали до паузы, мне воздуху не хватило, за горло схватилась, руками мужу показываю – останови! Саша на кнопку нажал.

Это в кино, когда тайно записанную пленку слушают, увлекательно получается, нервы щекочет, а в жизни… Ничего более отвратительного и мерзкого я никогда не переживала. Так гадко, будто теплое вонючее масло ложку за ложкой хлебаешь. Еще секунда – и стошнит.

– Когда это было? – тихо спросил Саша и кивнул на магнитофон.

Я плечами пожала – тоже не помню. Хоть убей, ни футбола, ни котлет с чесноком, ни банок с инструментами – ничего в памяти не застряло. Ромочка часто говорил: «Не ссорьтесь!» Но разве то ссоры настоящие были? Ребенок и не видел, как взаправду скандалят.

– Дослушать надо. – Саша нажал на кнопку.

Более никаких тайных записей, только Ромин голос. Заметно, что волнуется, с остановками говорит:

– Мама и папа! Я вас очень люблю. Вы тоже, наверное, друг друга… во всяком случае, когда-то раньше или сейчас… по-своему любите. Но вы живете!.. Вы же нормально не разговариваете! Только упреками! Только упреками обмениваетесь! Постоянно, по любому поводу! Я так не могу, я задыхаюсь с вами… Мама! Ты никогда папу не похвалишь. Что бы он ни сделал… веранду красивую построил или кафель в ванной положил… а у тебя такое выражение лица… будто вот наконец-то добились от него… и доброго слова он не заслуживает. А ты, папа? Кроме восьмого марта и дня рождения никогда маме цветка не подарил. Из автобуса выходишь, спиной к маме поворачиваешься, руки не подашь. Так разве любят?.. Не то я говорю, я не об этом хотел… Я не могу с вами. Вы все время ссоритесь, зудите друг на друга, упрекаете… Вы по-другому не можете, тошно с вами… Я к бабушке уезжаю… Я всегда хотел с ней жить, с детства… Сколько себя помню, мечтаю к ней уехать… от вас… А сейчас решился, наконец. Вы обо мне не беспокойтесь… (Длинная пауза)… До свидания, мама и папа! Ваш сын Роман.

Первыми нашими чувствами были радость и облегчение. Жив сынок! Он у бабушки! Мы с Сашей в один голос даже простонали от счастья.

А все услышанное уже потом переваривали, в поезде. Молча переваривали. Пленка эта в мозгу отпечаталась, как на камне вырезали. Сутки ехали, и каждый о своем думал, в смысле – об одном и том же. Молчали и думали. Попутчики нас даже спросили: «Вы не на похороны едете?» Типун им на язык!

От вокзала долго добирались, городок разросся, Саша путался в новых улицах, да и старые призабыл. Звоним в квартиру бабушки Оли – никого, закрыто. К соседке позвонили. Открыла старушка симпатичная, мы представились, она тут же закудахтала:

– Ромочкины родители? Ах, какой мальчик! Золото! За бабушкой в больнице ходит и мне молочка, хлебушка в магазине купит. Мы с Ольгой – обе колченогие, полдня до булочной ползем. А Ромочка! То есть и вы, должное отдать, прислали его на помощь. Ольга-то после операции только на костылях полгода будет передвигаться. А как на них по гололеду? Собес не каждую неделю приходит. Ключ от ее квартиры у меня, сейчас принесу. Я, грешница, раньше вас злым словом поминала – бросили мать, носу не кажут. А она оправдывала. Правильно! Такого внука вырастили – загляденье. И вежливый, и участливый, и, прямо сказать, не современный, не то что шпана наша лысая. Я-то его не признала сразу. Так ведь никогда и не видела! Утром звонит в дверь, я, говорит, Рома – бабушки Оли внук. Ну, думаю, наводчики-воры, пронюхали, что человек в больнице. Милицией пригрозила и поганой метлой. А он: можно рюкзачок у вас оставить, и скажите, как больницу найти. Вечером записку от Оли принес. Уж она, сердешная, наверное, рада была! И вас благодарила!

Соседка говорила и говорила, замок открывала, на все лады нахваливала нашего сына, а мы лица прятали. Стыдно!

Потом она ушла, и остались мы одни в убогой квартирке. Мебель старенькая, салфетками кружевными нищета прикрыта. Саша на стул сел и руками за голову схватился. Страдает мужик – больно смотреть. Мне и самой лихо, кошки уж не по сердцу скребут, а по тому, что от сердца осталось. Я подошла к мужу, голову его к себе прижала. Он меня руками обхватил крепко, прямо воет:

– Что же я за сволочь! Мать! Сын! На что жизнь тратил? Ты тоже… меня прости!

– Не убивайся! – плакать не плачу, а слезы ручьями бегут. – Ты ни в чем не виноват. Работал, жилы тянул, а я… От начала до конца во всем виновата. Хотела, чтоб лучше было, а теперь посмотреть – и мать, и жена, и невестка я никчемная…

Рыдали мы на пару, обнявшись, так по покойнику не плачут, а мы по себе – по здоровым и сильным.

Потом как бы и стыдно немножко было, но легче на душе стало – точно. Я Саше предложила порядок и чистоту в доме навести. Бабушке Оле сил хватало только в центре прибрать, до углов да окон руки не доходили. В больницу нам почему-то боязно идти было. Сходили в магазин, купили продуктов и моющих средств. Шесть часов квартиру драили. Саша прежде за тряпку никогда не брался, а тут добросовестно трудился, по моей подсказке, конечно. Во дворе веревки натянули, чтобы постиранные шторы, покрывала да бельишко высушить. Наверное, со всех окон народ смотрел, когда Саша с тазиками бегал и прищепками белье закреплял.

Рома пришел вечером. Таким он мне взрослым и красивым показался! Сердце, до чернослива сморщенное, оживать и силой наполняться стало. И еще законной гордостью!

Ужин у меня был готов, а также бульон куриный, паровые котлеты – бабушке завтра в больницу. Сын увидел нас – обрадовался, расцеловал. Он-то думал, мы сразу его запись обнаружим, не догадывался, что мы неделю на том свете прожили. Мы не объясняли. Ужинаем, Ромка про город, про бабушку рассказывает. А я возьми и спроси:

– Где твоя куртка кожаная? И джинсы фирменные, свитер голубой? А часы? Потерял?

Я весь дом перевернула. Сын в какие-то лохмотья одет, а эти вещи – ценные, на дни рождения даренные.

Ромка вилку отложил, тарелку рассматривает, потом глаза поднимает и говорит:

– Продал. На толкучке. Потому что не было денег. А бабушке нужны фрукты. Я денег у вас не брал. Добирался сюда на электричках, двое суток.

И тут вдруг Саша по столу кулаком как треснет! Тарелки подпрыгнули, стаканы упали, мы с Ромкой даже пригнулись от страха.

– Так! – заревел муж не своим голосом. – Хватит!

Мы думаем, что он дальше что-то важное скажет, но Саша, похоже, сам растерялся и молчит с выпученными глазами. Я не выдержала и выступила:

– Сынок! Мы многое передумали. Мы теперь будем жить совсем по-другому.

– От бабушки не уеду! – решительно заявляет Ромка. – Я уже в здешней школе был, меня примут. Только нужные документы вышлите. И еще… еще денег… но, если не дадите, я вечером устроюсь работать. Потому что бабушкиной пенсии нам не хватит. Ей сейчас нужны лекарства…

– Заткнись! – Саша пришел в себя. Рявкнул, а потом сбавил пыл и заговорил почти ласково: – Сынок, ты из меня придурка не делай. Мы с матерью пережили и передумали, не сомневайся. Ты во многом был прав. Но не прав!

Тут я сильно занервничала, потому что Саша по природе не краснобай и речей длинных не любитель. Напортит, не донесет до сына, что мы перечувствовали. Но Саша хорошо, главное, твердо сказал:

– Ты, Ромка, в силу возраста, многое не понимаешь. Я свою жену, твою маму, это… люблю как… как надо. Жизнь отдам в целом и по частям. Она тоже… надеюсь, то есть уверен… Дальше. Забираем бабушку к нам, все едем домой и… И живем, как люди. Ясно?

Ромка кивнул, схватился за вилку и стал быстро есть. Оголодал мой сыночек! Он в тот вечер сметал все с тарелок, как из тюрьмы вернувшийся.

Сказать, что дальше наша жизнь покатилась радостно и безоблачно, было бы неправдой. Бабушка Оля, которую мы привезли к себе, – не такая уж ласковая и безропотная старушка. Она двадцать лет прожила одна, и заморочки имеет, прости господи! Больше всех Ромке достается, ведь он с ней в одной комнате живет. Да что жаловаться, неизвестно, какими сами будем перед концом.

На нас с Сашей, конечно, Ромин побег и та пленка влияние большое оказали. Сначала даже разговаривать толком друг с другом не могли. Хотя ночью, по семейно-любовному все здорово улучшилось. На каждом слове заикаемся, каждое предложение на свет рассматриваем – а не упрекаю ли я своего дорогого, не сволочусь ли? И ведь трудно поначалу было! Всю жизнь по-простому говорили, как воду лили, а тут требовалось культурно объясняться, непривычные слова употреблять. Но когда привыкли, самим понравилось. И зауважали мы друг друга. Казалось бы – столько лет вместе, какие могут быть открытия? Да вот и есть!

Подарки стали дарить. Вручали, обязательно, чтобы Рома видел. Саша, конечно, всякую чепуху покупал – то брошь аляповатую с камнями бутылочного стекла, то кофту на три размера меньше моего. Деньги на ветер, но все равно приятно. Я мужу полезные вещи дарила – станок для бритья импортный, шарф исландской шерсти.

И постепенно втянулись мы в новую жизнь. Реже стали за закрытыми дверями, подальше от сына, злым шепотом отношения выяснять. Поняли, что бесполезное это дело – претензиями обмениваться. Убедить не убедишь, только обиду вызовешь. Лучше спокойно объясниться, на рожон не лезть и даже соломки постелить. Например, начать мужу промывку мозгов со слов: «Может, я не права, ты мне объясни, но…»

Когда мы с Сашей «перестроились», то стали замечать то, чего раньше не видели. Большинство близких людей (муж – жена, родители – дети) общаются между собой как враждующие стороны, хотя ведь на самом деле любят друг друга. Когда Саша первый раз меня прилюдно «дорогой» назвал, друзья чуть со стульев не попадали. Подруги допытывались: что такое ты с мужем умудрила? А он чем прославился, если ты, как молоденькая, воркуешь и подарки ему ищешь? Я отшучиваюсь. Ведь не скажешь, что не муж, а сын на путь праведный наставил.

Надолго ли нас хватит? Не случится ничего из ряда вон выходящего, так на всю оставшуюся жизнь, надеюсь. Мы же не врем, очки не втираем, а естественно себя ведем. Вот и Рома говорит:

– Раньше у вас отсутствовала культура межличностного общения, а теперь вы ее приобрели.

Саша смеется: сынок рассуждает – чисто Эйнштейн.

Бизнес-леди

Я – та самая злодейка, смазливая длинноногая секретарша, которая увела шефа от его верной и стареющей жены. Оправдываться не собираюсь. И когда мне однажды заявили: «Ты по трупам пойдешь!», я сказала, что не в ответе за тех, кто лапки кверху задирает, при малейшей трудности пластом на асфальт ложится. Ходят по тем, кто позволяет себя топтать. Это не про меня! Свою цену я знаю, она растет день ото дня. И будет расти! Потому что ни умом, ни внешностью Бог меня не обидел, и распорядиться ими я умею.

Десять лет назад я недобрала балл на экзаменах в строительный институт, поступила на вечернее отделение. Родители устроили меня секретаршей к своему приятелю Кириллу Петровичу, начальнику строительно-монтажного управления. Дядю Киру и его жену тетю Глашу я знала с пеленок. С их сыном мы – ровесники, вместе совершали набеги на соседские сады на даче. Нас одно время дразнили женихом и невестой, родители мечтали нас поженить. Но, когда мы выросли, выяснилось, что я к нему испытываю не больший интерес, чем он ко мне. И ни о какой пламенной детской страсти к дяде Кире речи идти не могло. Он был стар (сорок пять), лыс и пузат. Но специалист, организатор производства и лидер он был настоящий – это я быстро поняла.

Я пришла в СМУ в тот момент, когда Кирилл Петрович отчаялся навести порядок в государственном предприятии и решил основать свое личное. Работать приходилось сутками, чем я с удовольствием и занималась. Быстро стала его правой рукой и незаменимым помощником. Многие думают, что секретарша – это кофе подать и глупой куклой торчать в приемной. Ничего подобного! Рационально спланировать рабочий день начальника так, чтобы ни минуты даром не пропало, – целая наука. Встречи, переговоры, заказчики, смежники – по полсотни звонков в день, уши опухали и голос садился. И при этом я постоянно училась – не только в институте, но и осваивала технологию, номенклатуру, термины. На личную жизнь времени не оставалось. Один раз подружки вытащили меня на дискотеку, я там в углу под громовую музыку заснула. Вот как уставала! Молодые люди, которые оказывали мне внимание, пытались закрутить романы, казались мне глупыми веселыми щенками. Я невольно их сравнивала с Кириллом. Он – настоящий зубр, а у них еще молочные зубы не выпали.

Через два года наша фирма крепко стояла на ногах. Кирилл Петрович заявлял честно и неоднократно, что мой вклад в успех, авторитет и прибыли фирмы неоценим. А я к тому времени от восхищения его деловыми качествами незаметно перешла к восхищению им как мужчиной. Кирилл уже не казался мне старым и обрюзгшим. Напротив – эталоном мужских достоинств. Он не соблазнял меня и не домогался. Первый шаг я сделала сама и ни секунды не сожалею.

Обычно в командировки, по области и в столицу, Кирилл ездил один. Но как-то я напросилась: возьмите меня в Москву. Он согласился. Все имевшиеся у меня деньги я потратила в магазине женского белья на изумительный гарнитур – коротенькую прозрачную ночнушку и пеньюар. Вечером приняла ароматическую ванну, распустила волосы, накинула гарнитурчик и заявилась к нему в номер. Сказала просто и честно: «Я тебя люблю! Хочу, чтобы ты был у меня первым и последним, единственным». Сбросила пеньюар и юркнула к нему под одеяло.

Думаете, он тут же распахнул объятия? Ничего подобного! Принялся говорить, что я молода, у меня все впереди, а он стар, что он – друг моих родителей, как он им в глаза посмотрит… и прочую чепуху. Я даже немного обиделась. Ведь справедливо считала себя подарком для него, а он мямлил и юлил. Проявлял идиотскую порядочность – удел безвольных и трусливых натур. Я напомнила, что уже совершеннолетняя и вправе распоряжаться своей жизнью без оглядки на родителей и прочие авторитеты.

– Люблю тебя! – повторяла я. – Хочу тебя! Никто другой мне не нужен.

Говорила, а сама целовала его лицо, шею, грудь. Он гладил меня по спине и голове, вначале растерянно и по-отечески. А потом – по-настоящему и страстно. И при этом он умудрялся быть заботливым и бережливым, словно я – не молодая крепкая девушка, а драгоценное хрупкое создание. Я чувствовала себя богиней, избранницей небес. Потому что мой первый интимный опыт резко отличался от того, которым делились подруги. Им достались судорожные корчи, боль и разочарование, мне – блаженство нежности и улетные ощущения.

На следующий день мы скомкали переговоры и весь день провели в гостиничном номере. Дурачились, как дети, целовались, как взрослые, и не могли нарадоваться друг другу. Но когда вернулись домой, Кирилл попытался вернуть все на прежний круг. Мол, что случилось, то случилось, но я не хочу портить тебе жизнь. Надо все забыть, зацементировать, залить бетоном и идти каждому своей дорогой. Я – подлец, ты – ангел, а то, что было, – мимолетное виденье.

Делать из своей жизни мимолетное виденье я была решительно не согласна. И мне пришлось второй раз брать крепость. Она сдалась после непродолжительной, но упорной осады. Кирилл влюбился в меня до умопомрачения. Я получила все, о чем мечтала, услышала слова, которые заслуживала. И про то, что я – негаданный фантастический подарок, чудесная молодая фея, праздник и радость его жизни.

Мы были очень счастливы в трудах и в постели. Наши сердца бились в унисон, и дышали мы, словно одни легкие на двоих достались. Кирилл на глазах помолодел, сбросил лишний вес, и энергии у него было столько, что взвод юношей мог позавидовать.

Сын Кирилла, студент, учился в Москве, а жена работала в нашем краеведческом музее. Получала копейки и какие-то окаменелости изучала. Она и сама давно мхом поросла. И имя у нее дурацкое – Глафира Пантелеевна, как из русской литературы, из пьес Островского.

Помню, после большого заказа мы банкет на фирме устроили. Она фужер подняла и проморосила: «Как славно, что вам достался этот подряд в Егорьевске!» Мы полгода назад дом в Егорьевске сдали! А теперь совершенно другой контракт отмечали! Насколько она была далека от забот мужа, настолько я плотью и кровью жила ими.

Недавно встретила рассуждение, что люди уходят в бизнес, как на войну. Возвращаются не всегда или возвращаются с совершенно иным мировоззрением. Старые связи, дружеские и семейные, рушатся. Потому что есть новая, «фронтовая» жизнь. С новыми друзьями и новыми походно-полевыми женами. Некоторые женщины решают эту проблему, отправляясь «в окопы на передовую» вместе с мужьями. Глафира Пантелеевна – не из числа таких подвижниц.

А я рядом с Кириллом на передовой (без кавычек) постоянно находилась. И санитарка, и снаряды поднести, и огнем прикрыть, и отдых после боя организовать. Ну и кто из нас был нужнее Кириллу?

Не хочу себя приукрашивать, наивную альтруистку изображать. И квартиру мне Кирилл купил, и машину, и подарками дорогими заваливал. Меня окаменелости не волнуют и не красят. А роскошная шуба и бриллианты – очень красят. Служебную карьеру я не в постели ковала, а работала, как проклятая. Закончила институт и полноправным партнером фирмы стала. Даже в чем-то опережала Кирилла. Он все-таки – человек старой формации, и не хватало ему жесткой целеустремленности, которая в бизнесе больше значит, чем стахановский энтузиазм.

Около двух лет мы скрывали наши отношения. А потом мне надоело. Почему я должна таиться в подполье и думать о тех черепахах доисторических, которые изо дня в день переползают? И Кириллу внушила: мы с тобой имеем не меньшее право на счастье, чем остальные. Ты не любишь подлости и вранья, так давай и не будем жить во лжи! Он понимал, что истина на моей стороне, и согласился.

Конечно, тут начались истерики. Мои родители в ужасе, Кирилла сын проклял, жена лапки кверху в гипертоническом кризе и прочих болезнях. Облысела от переживаний. Ну и что? Кирилл уже давно лысиной сверкает, а молоденькие девушки на него засматриваются. Пусть брошенка парик купит и радуется, что такой мужик, как Кирилл, двадцать лет при ней состоял.

Когда буря улеглась, в сухом остатке мы имели: официальную семью, примирившихся с неизбежным моих родителей, процветающий бизнес, строптивого сына в отдалении и тихую лысую краеведку в осязаемой близи.

Семь лет промелькнули, как один счастливый день. У нас все было: большая квартира, загородный дом, зарубежные поездки на отдых, друзья и деньги. Только ребенка я все откладывала. Понимала, что нужно, но постоянно мешали обстоятельства, которые не позволяли надолго выпасть из дела. То сдача объекта, то новый контракт, то дефолт, то модернизация. У Кирилла родился внук, и он страшно переживал, что не допускают его к наследнику. Будь у нас ребенок, наверное, не страдал бы, но я все тянула. Конечно, можно сказать: карьеристка, ее только бизнес и деньги интересуют. А нежеланного ребенка на свет производить – это правильно? Ну нет у меня материнских наклонностей! Хоть тресни! И я – не уникум. Сколько талантливых женщин и просто чего-то добившихся в жизни обходятся без сопливых младенцев и пачканых пеленок!

На этом сказка про меня, плохую девочку, заканчивается. И начинается сказка про хорошую бабушку Глафиру Пантелеевну, которую судьба по заслугам наградила. Но я рассказывать чужих сказок не буду, путь «хорошая» сама распространяется.

У Кирилла случился инфаркт. И после больницы он вернулся не домой, не ко мне, а в свою старую семью. Пыльная музейная работница его выхаживала. Внуку он стишки Агнии Барто читал. Я по стенкам и потолкам от злости бегала. Пыталась с ним поговорить, но он только твердил: «Ты не поймешь!» А что тут понимать? Он просто умом после болезни тронулся, заявлял, что всю жизнь любил свою первую жену – Глашу. Простоквашу!

Бизнес мы поделили, а потом его часть я выкупила.