Текст книги "Неподходящий жених"

– Как? – поразилась Варя.

– Натурально. Сама подсмотрела. Вышла из своей комнаты. Он думал, что я дольше буду отсутствовать, а я скоро вернулась и увидела, как он ковыряется в шкатулке, вытаскивает деньги, заталкивает купюры в карман.

– Какая гадость!

– Не то слово. Представляешь, я испугалась! Отступила в коридор, дала ему возможность вроде бы незамеченным выскользнуть из комнаты. А сама потом несколько суток не могла прийти в себя. Гадость, ты права! Деньги – это только деньги, но так противно, словно он у меня за пазухой шарил.

– Маруся! Деньги – это не только деньги, в смысле бумажки. Мы же за них работаем. Надо прекращать это безобразие!

Варя всегда очень рационально вела домашнее хозяйство, быстро освоила систему скидок в магазинах и страдала, потратив лишнюю сотню. Если на рынке помидоры по двести рублей, а в магазине по триста, то нужно садиться в троллейбус и ехать на рынок. Потратить два часа, чтобы сэкономить сотню – на это я была неспособна, а Варя считала нормой.

– Ага! – поймала я подругу на слове. – Значит, ты согласна с тем, что Андрея надо изводить из нашего дома?

– Я так не говорила! Я имела в виду, что тебе надо навести порядок в финансах. Выдавай детям определенную сумму, пусть планируют свои траты. И никаких доступных шкатулочек!

Нежелание подруги одобрить мои планы вызывало мстительное раздражение.

– Ты не понимаешь! – кипятилась я. – Это же тенденция! Сегодня он ворует мои деньги, а завтра решит, что я вовсе не нужна. Логика очевидна. Зачем я Андрею? Только мешаю. Без меня все будет славненько: влюбленная кошка Александра, обустроенная квартирка, хорошие деньги за аренду – живи, ни в чем себе не отказывай. Существует десятки способов натурально и безнаказанно отправить меня на тот свет, подсыпать яду, например.

– Маруся! Ты говоришь ужасные вещи!

– Вспомни эти слова на моих похоронах.

– С ума сошла!

– Ради интереса посмотри в Интернете анекдоты про тещ. Концентрированная мечта зятьков о физическом уничтожении тещ. Самый безобидный вариант: «Хоронили тещу, два баяна порвали».

– Зачем ты читаешь отвратительные анекдоты? – невольно рассмеялась Варя.

Ей можно смеяться, тещины проблемы ей не светят, дважды свекровью будет.

– По случаю, – глупо обиделась я на смех подруги, – с Женей спор возник. Но это ерунда. Важно другое. – Меня снова подхватила волна обличения Андрея. – Сам по себе нравственный урод не существует, не в вакууме же он обитает. Он отравляет других, здоровых людей, делает их хуже, пробуждая низменное в душе, заставляет страдать. Что, мне денег жалко? Да не жалко! Но я становлюсь скрягой. Что, мне трудно надеть перчатки и лишний раз унитаз помыть? Не трудно. Но я мою и думаю: «Кандидат филологических наук за работой». При чем здесь, скажи на милость, ученая степень? Раньше, когда я драила квартиру, не вспоминала о своих научных достижениях. А теперь у меня комплекс униженной и оскорбленной. Я постоянно давлю в себе недостойные чувства, я знаю, что к Андрею нужно относиться как к ребенку. Если Сашка ребенок, то и ее муж в той же ипостаси. Но у меня не получается!

– А у Саши тоже комплекс?

– Что ты! Она пребывает в блаженной эйфории первой настоящей любви. О моих терзаниях не догадывается, внешне я сохраняю невозмутимость и благодушие. Кстати, Сашка ведь познакомила Вову и Лешу с Андреем. Какое он произвел впечатление на твоих мальчиков?

У Вари забегали глаза.

– Ага! – Я не злорадно предвкушала убийственную характеристику. – Выкладывай!

– Они сказали, что Андрей – мажор.

– В каком смысле? – удивилась я. – В музыкальном?

– Возможно.

– Что значит «возможно»? Ты ведь допытывалась у сыновей. Как они пояснили?

– Ничего не пояснили, сказали только, что «мажор» – это не «ботаник». Маруся, ты ведь знаешь, они разговаривают на нерусском русском языке.

– «Ботаниками» они называют отличников, которые слишком много учатся в ущерб веселью и развлечениям. Тогда, по аналогии, «мажор» – любитель музыки?

Я ошибалась, потом посмотрела в словаре молодежного сленга. Слово из лексикона хиппи восьмидесятых годов, пренебрежительное обозначение человека, ведущего социально правильный образ жизни, ставящего материальное благополучие выше всего. В современном значении «мажор» – представитель «золотой молодежи», обычно не имеющий своего дохода, а пользующийся достатком родителей. Точно про Андрея, хотя к «золотой молодежи» я его не отнесла бы, золото ведь самоварное.

– Может, тебе, действительно, лучше переехать к Евгению? – спрашивала Варя.

– Может, – уходила я от обсуждения этой темы.

С Женей мы стали чаще видеться, не только на выходные, но и среди недели я приезжала к нему, чтобы расслабиться, подышать полной грудью. Дома я стала точно задыхаться, казалось, что квартира провоняла Андреем. Трутни, в отличие от рабочих пчел, испускают дурные ароматы. Я часто пребывала в хмуром настроении, которое Женя мужественно переносил.

Деликатно спрашивал:

– Трудно тебе с зятем?

– Не хочу тебя, как выражается нынче молодежь, «грузить» своими проблемами.

– Да, – подхватывает Женя тему, – современный сленг отличается брутальной модальностью. Вот, например, как звучит кодекс правил воспитанного человека: «Не наезжай! Не грузи! Не гони! Не тормози! Не пыли!» Ни один из глаголов не употреблен в своем словарном значении.

Мы заговорили о диглоссии (от греческого – «двуязычие») – это когда у одного народа существует две формы языка для разных сфер применения. Язык высокий и язык бытовой, просторечный, сленг. С университетской кафедры говорят не так, как в бане или на кухне. В нашей истории социальные взрывы потрясли не только основы общества, но перемешали языки. Еще выдающийся лингвист Селищев замечал после революции: «если говорит неправильно, значит, большевик». Чуковский называл советский язык канцеляритом. Перестройка, восьмидесятые, девяностые годы, да и современность потребовала от политиков публичности, отказа от чтения по бумажке. И выяснилось, что наши президенты, премьер-министры, депутаты и прочие функционеры, мелькающие в телевизоре, в подавляющем большинстве владеют в совершенстве только «кухонно-банным» стилем, а то и блатным лексиконом. Взрывоопасная смесь теперь уж не французского с нижегородским, а канцелярита с просторечьем, вторглась в сферы, где прежде господствовала правильная речь – в средства массовой информации, в литературу. Меня шокировало в свое время, когда президент призвал «мочить в сортире», выступления Черномырдина я приравнивала к юморескам Жванецкого. Да и теперь с пуританской вредностью я указывала на ошибки в речи публичных людей.

Евгений относился к языковым революциям более терпимо.

– Ошибок стало значительно больше, – соглашался он. – Зато речь интереснее, ярче, эмоциональнее.

– Неграмотность по определению веселая штука. Для тех, кто грамотен.

– Утверждения о всеобщей вопиющей неграмотности я не разделяю. Просто раньше неграмотность была спрятана, а теперь стала явной.

– Вот именно! Неграмотность сродни уродству, физическому недостатку, который положено закрывать от посторонних глаз. Только попрошайки-инвалиды выставляют напоказ свои культи, честные люди их прячут.

Я очень любила наши споры с Женей. Тот, кто сказал, что в спорах рождается истина, мало дискутировал. Ничего в спорах не рождается, я ни разу не видела человека, который поменял бы свои убеждения в ходе дискуссии. Но споры будят вдохновение, взрыхляют сознание, как плуг взрыхляет землю. Чтобы что-то вырастить, надо вспахать почву. Чтобы у тебя родилась идея (не обязательно связанная с предметом спора), надо растормошить твой ум. О чем спорят Саша и Андрей? Спорят ли? Ни разу не слышала.

Точно угадав мои мысли, Женя спросил, как дела у Александры.

– Написала отличную курсовую работу, – похвасталась я. – Ошибки в использовании паронимов (однокоренных, но не тождественных по значению слов) ни много ни мало – в произведениях русских писателей.

– О! – вскинул брови Женя.

– Поймать неправильное использование паронимов в бытовой речи или на телевидении проще простого. Люди не догадываются о разнице «царского и царственного», «удалого и удачливого», «типового и типического», «нетерпимого и нестерпимого».

– Глаголы «надеть и одеть» путает девяносто девять процентов населения. Так кого же прищучила Александра?

– У Гамзатова в переводе Козловского «половинчатой, неспелой взошла над островом луна».

– Надо «половинной», – кивнул Женя.

– У Роберта Рождественского: «Я тихонько и бережно стукну в низкое окно. Ты в окошко глянешь боязно…»

– Правильно: «боязливо». С другой стороны, хорошим поэтам многое прощается, перенос ударения, например, ради рифмы. Иное дело прозаики. Что у нас с прозаиками?

– У Белова «в лесистых (вместо «лесных») чащобах рождаются полчища кровожадного гнуса». У Алексея Толстого в «Хмуром утре» воинские колонны «двигались стремительным маршем к последней черте оборонных (вместо «оборонительных») укреплений Царицына». И так далее.

– Александра умница. И очень приятно, что она выбрала славистику, твою профессию.

– Твою тоже, – великодушно улыбнулась я.

– Саша потрясающая девушка, – продолжал кормить меня медом Женя. – Как-то рассказывает мне об одном ученом и называет его известным кровельщиком. Я не сразу понял, откуда взялось такое определение. Теперь ты догадайся. О ком речь?

– Какой-то архитектор?

– Холодно, мороз.

– Небольшая подсказка? – просительно скривилась я.

– Революционер в психиатрии, создатель школы… Ну?

Беспомощно пожимаю плечами.

– Оговорка по…?

– Фрейду! – выпаливаю. – При чем здесь кровельщик?

– А выражение «крыша поехала»? «Крыша протекает, крышу снесло»? Кто чинит крыши? Кровельщик! Диглоссия, никуда не деться. У Александры потрясающий лингвистический нюх, совершенно необходимая в нашем деле, от тебя унаследованная усидчивость.

– Но?

– И при этом, во время личного общения, она выражается как тинэйджер-бахвал.

– Но? Я ведь вижу по твоим бегающим глазкам, что есть еще одно «но».

– Будет обидно, если свою энергию Александра пустит на менторски-прокурорское выискивание редакторских ошибок. Ты прекрасно знаешь, что массовые ошибки речи со временем становятся нормой, закрепляются словарями. Так говорит народ, а народ, как мать, всегда прав.

– Не соглашусь. Мать часто вредит ребенку, а народ выбирает в лидеры тиранов.

– Андрей разделяет интересы Саши? – сменил тему Женя.

– Не знаю.

– Он гуманитарий?

– Не ведаю.

– А что ты про него ведаешь?

– Он передовик машинного доения.

– Чего-чего? – поразился Женя.

– Ты сам виноват: спросил про зятька, теперь меня понесет. Останови, когда надоест. Возможно, Андрей обладает недюжинными интеллектуальными способностями, пока спящими, не отвергаю такого варианта. То, что я отмечаю при наших редких общениях, – это набор знаний в модных молодежных, массовых тенденциях в культуре, в том, что называют мейнстримом. Иными словами, его образовательный багаж представляет его как типичного бонвивана.

– Говоря о зяте, ты достаточно критична.

– Уже останавливаться?

– Нет, продолжай, мне интересно.

– Он знает по именам всех звезд Голливуда и фильмы с их участием, но не раньше восьмидесятых годов. Одри Хепберн, фильм «Римские каникулы» ему неизвестны. Русская кинематографическая культура на нуле. Про «Летят журавли», «Баллада о солдате» и даже про «Холодное лето пятьдесят третьего» слыхом не слыхивал. Конечно, полный набор сведений о музыке: хард-рок, металлика, хай-тэк…

– Маруся, хай-тэк – это не музыка, а дизайн квартир.

– Хорошо, хорошо, – торопилась я. – Все понимаю, готова заткнуться, только еще одно слово о литературе. Он утверждает, что прочел «Улисс» Джеймса Джойса. Представляешь? Я знаю уйму лингвистов, но, кроме тебя, есть еще только два человека, которые освоили эту заумь. Не мог бы ты при случае заговорить с Андреем о Джойсе? Проэкзаменовать, так сказать?

– Конечно, мог бы, – глубоко вздохнул мой любимый мужчина. – Только надо ли?

– Не надо! – Придушив злорадство, согласилась я. – У тебя поблизости имеется магазин, где продают галстуки? Мне нужно купить парочку для зятя.

– Я тебя очень люблю! – рассмеялся Женя.

Моим козням против Андрея предшествовала активная мыслительная работа. В мировой художественной литературе описано много способов влюбить в себя девушку. Из самых популярных – совершить на ее глазах подвиг, желательно спасти саму девушку: вырвать из лап Змея Горыныча, Кощея Бессмертного или Бабы Яги, можно девушку вынести из горящего дома, вытащить из ледяной проруби, остановить ее взбунтовавшуюся лошадь, раскидать по сторонам обидчиков-насильников, на худой конец заморочить девушке голову революционными идеями, готовностью к самопожертвованию. Эффектно также давление на жалость – «она его за муки полюбила». Случаи обратного развития, когда страстно влюбленная девушка с вечера на утро разочаровывается в объекте воздыханий, крайне скудны. Оно и понятно: чтобы раскусить человека, требуется пуд соли с ним съесть, а это процесс длительный. Тот же пуд соли принятый единовременно – гадость неперевариваемая. И добрые писатели не издевались над своими героинями, пичкая их килограммами отравы. Логично предположить, что если подвиг влюбляет, то антиподвиг отвращает. Словом, человек должен совершить перед лицом девушки подлость, чтобы у нее открылись глаза. Перед лицом – это принципиально важно. Потому что рассказам о его неблаговидных поступках она не поверит. А любые отрицательные характеристики и суждения будут иметь противоположный эффект. Это я хорошо знаю на собственном опыте.

Когда мама говорила мне, что Игорь расхлябанно-вихлястый, что он не боец, не герой, а пылепускатель, что за симпатичной мордашкой кроется заурядная серая личность пошлого обывателя, во мне закипал дикий протест. Я теряла голову, физически ощущала, как во мне быстрорастущей опарой зреет негодование, буквально глаза лезут из орбит.

– Через десять лет, – говорила мама, – Игорь отрастит живот, будет сидеть на диване, пить пиво и смотреть футбол. В особо интересные моменты матча вопить от счастья. Таково его представление и желание счастья. В скучные моменты он будет чесать промежность.

– Ты на него наговариваешь! Ты его не знаешь! – топала я ногами, чувствуя, что впервые в жизни остро ненавижу родную мать.

– Он будет тебе изменять с подавальщицами в столовой, проводницами поездов и прочими незамысловатыми бабами. Непростых он будет обходить стороной – кишка тонка да и хлопотно.

– Игорь скорее погибнет, чем изменит мне! – убежденно восклицала я. – Ты не понимаешь, какие высокие отношения связывают нас!

– Не выше постели.

Мама оказалась абсолютно права. Но это тот самый случай, когда благими намерениями выстилают дорогу в ад. Повторять ошибки своей мамы, мостить своей дочери путь в сокрушительное разочарование я не желала.

Антиподвиг, то есть подлость, устроить сложно, хлопотно, и при отсутствии организаторских и режиссерских навыков рассчитывать на успех проблематично. Подлость Андрей уже совершил – украл деньги из моей сумки.

Обычно я имею приблизительное понятие о том, сколько денег находится в кошельке. Но тут заранее посчитала. Выгребла всю наличность из шкатулки, теперь деньги улетучивались из нее с космической скоростью, а нужно оплатить счета по квартире и за свет. Я отложила нужную сумму в одно отделение кошелька, чтобы не копаться в Сбербанке, во втором отделении, я точно помнила, лежало три купюры по тысяче, две пятисотенных и четыре сторублевки. Тысячу мне нужно сдать на подарок коллеге, пятьсот заплатить за химчистку, купить продукты и моющие средства – это примерно полторы тысячи, столько же остается. Не густо, поэтому я все и забрала из шкатулки. В банке, не пересчитывая, я протянула девушке-кассиру стопочку из первого отделения. «Тут тысячи не хватает», – сказала кассир. Я растерялась, стала вытаскивать деньги из второго отделения – тысяча, вторая, пятьсот, сто, сто, сто. Не хватает тысячи шестисот.

Расплатившись, я выползла из банка на ватных ногах. Меня так мутило, что я оглядывалась по сторонам: куда бы стошнить культурно. Волна отвращения подкатывала к горлу, и я чувствовала, что сейчас оскандалюсь. Кое-как отдышалась. Меня саму удивила моя реакция – захлестывающая гадливость в ответ на мелкое бытовое воровство. Просто я с подобным никогда раньше не сталкивалась. Ошибиться я не могла. В квартире нас было двое. Я пересчитала деньги перед уходом из дома, телефонный звонок раздался, когда я обувалась в прихожей, сумочку я оставила на полке перед зеркалом, вернулась в комнату, несколько минут проговорила с приятельницей. Как Андрей вытаскивал деньги, я не видела, но ведь не Барабашка их умыкнул. От подъезда до банка три минуты хода, сумку я не роняла, из рук не выпускала. Столь наглое воровство говорило только о том, что Андрей не первый раз запускал руку в мой кошелек. Но сегодня он напрасно рассчитывал на мою безалаберность. Тошнотворное отвращение долго меня не отпускало, да и сейчас не прошло. Первым порывом было, конечно, желание выплеснуть свое возмущение дочери. Но я подавила этот порыв, прекрасно понимая, во что выльется наш разговор.

– Сашка, твой Андрей вытащил из моей сумки деньги!

– Как ты можешь такое говорить, мама! Ты сошла с ума, ты бредишь!

Потом дочь расплачется и побежит к своему ненаглядному. Он станет в позу оскорбленной невинности и с показным достоинством будет мне пенять:

– Не ожидал от вас подобной низости, Мария Сергеевна!

И оба они решат, что я впадаю в старческий маразм и слабоумие.

Даже Варе и Жене я не стала рассказывать про этот случай. Мне было стыдно. Удивительная вещь: презираешь человека, но тебе за него стыдно. В тройне стыдно, что избранник твоей дочери оказался мелким воришкой. Поэтому я вечером ни словом не заикнулась о пропаже, заперлась у себя в комнате, сославшись на головную боль. Лежала, смотрела в потолок и просила бога дать мне силы не выказывать своих эмоций.

Во всей этой истории самым страшным было терзание о судьбе дочери, а самым тяжелым – актерство, постоянный самоконтроль, необходимость ни словом, ни взглядом, ни жестом не выдать своих истинных чувств. Потому что выбранный мною метод действий подходил под определение «вода точит камень». Капель тысячелетия пробивает отверстие, ручеек – столетие, мощная морская волна справится за десятки лет. В нашем случае вода – это определенно я, кто камень, затрудняюсь ответить, получается – дочь, хотя моя тайная агрессия направлена против зятька. Важно было точно рассчитать напор «водяного» давления, не переборщить, чтобы Сашка не заметила скрытых потоков. В то же время десятилетий-столетий в моем распоряжении не было. Завтра окажется, что дочь беременна, и жизнь пойдет совсем по другому сценарию.

Окончательно став на тропу войны, я испытала даже некоторое удовольствие, подъем духа. Активность, пусть и тайная, все-таки бодрит в сравнении с изнуряющими, тупыми беспомощностью и бездействием. Внешне я была исключительно доброжелательна и предупредительна. Каждый день демонстрировала заботу о милом Андрюше.

– Почему жареная картошка без лука? – кривится Сашка.

– Андрей не любит лук, – отвечаю я. – Ешь, что дают.

«Будь моя воля, – мысленно добавляю, – всыпала бы ему цикуты».

– Мама, ты хотела посмотреть выступление твоего коллеги по каналу «Культура»?

– Ничего страшно, еще будет повтор, наверное. Смотрите футбол, не беспокойтесь.

«Надеюсь, Андрюша еще не скребет промежность, когда наши проигрывают».

– Мария Сергеевна, вы не будете возражать, если сегодня к нам придут друзья?

– Нисколько. Сегодня вечером мы с Евгением Ивановичем идем в театр.

«Никуда мы не идем, и Женя в командировке. Просижу вечер в его квартире, заночую, а утром вернусь домой и с большой радостью уберу последствия вашей гулянки».

Двойная жизнь требовала постоянной сосредоточенности и напряжения, поэтому я не могла себе позволить расслабиться, делиться с Варей и Женей происходящим. Уходила от разговора, отделывалась шутками, когда речь заходила об Андрее.

– Он все еще тебя нервирует? – спрашивала Варя.

– Зятю положено нервировать тещу, таково распределение ролей.

– Какая-то ты странно благодушная, – подозрительно смотрит на меня подруга.

– Нормальная. Кстати, последовала твоему совету. Нечего их баловать. Положила в шкатулку только половину ренты.

– Молодец!

– И сказала, что ты попросила в долг.

– Я?

– Ты. Не проговорись при случае.

– Хорошо, – соглашается Варя.

Ее так радует моя проснувшаяся меркантильность, что Варя готова поддержать обман. Знала бы она, что лукавство и вранье – принцип моего нынешнего существования.

– Как дела у Андрея? – интересуется Женя. – Нашел работу и надевает ли два галстука сразу?

– Работу ищет, а галстуков вовсе не носит. Он гордо носит собственную голову. Ты обратил внимание, что люди с горделивой посадкой головы воспринимаются аристократами духа?

– А молчаливые кажутся значимыми. «Молчи, сойдешь за умного», – совершенно справедливое наблюдение. Любое самомнение отражается во внешних признаках, легко читается окружающими и принимается на веру.

– Интересно, какие у меня внешние признаки?

– Ты выглядишь как образованная интеллигентная женщина, не просто сохранившая привлекательность, а возбуждающая эротические фантазии. Вот только…

– Что? Говори прямо!

– С обонянием у тебя проблемы. Разве ты не слышишь, что тянет подгоревшим мясом.

– Ах, батюшки! – подхватываюсь я и несусь на кухню.

Моей изощренности в интриге против Андрея могли бы позавидовать великие царедворцы вроде Марии Медичи или Макиавелли, которые считали, что при наличии благой цели (как они ее понимали), надо опираться на выгоду и силу, а не на мораль. С не доброй славой вошли в историю эти деятели.

Любую критику я преподносила под видом заботы и участия. Я отправила, наверное, сотни ядовитых стрел, но все они были тщательно замаскированы.

Саша, как и я, маниакальная книгочея. Если нас поставить перед выбором: отобрать руку или возможность читать, мы отдадим конечность. Без руки можно прожить, а без чтения невозможно, бессмысленно, скучно, безрадостно, невдохновенно. Сейчас у нас есть электронные книги, куда закачиваем тексты. Большая экономия и выгода с точки зрения расходования денежных средств и места в квартире, которая уже забита книгами от пола до потолка. Андрей наркотической привязанностью к литературе художественной или общественно-политической, или к какой-либо другой не страдал. Он предпочитал глянцевые журналы, которые покупал регулярно. Был, так сказать, в курсе современных трендов. А по-русски: впитывал ближайшие, краткосрочные тенденции, интересы массовой культуры. Саша постоянно подсовывала ему понравившиеся книги. Это естественно – поделиться с любимым человеком впечатлениями, размышлениями, идеями. Андрей обещал прочитать, но слова не держал. Ведь серьезное чтение требует работы ума. Это как пережевывание сочного куска мяса требует работы жевательных мышц. А журнальные статьи под яркими обложками никаких усилий не требовали, сладенькая манная каша – глотай, сколько влезет. У нас с Александрой не редко возникали споры о прочитанном. Я, понятное дело, занимала позицию патриархальной ретроградки, а дочь – прогрессивной авангардистки. Во время одного их таких споров – мы обсуждали автобиографический мотив в прозе Довлатова, Рубанова, Рубиной – Андрей тихо выскользнул из кухни. До этого тщательно маскировал зевоту.

Я уловила сожаление во взгляде, которым дочь проводила Андрея, и сказала:

– Мне кажется, тебе надо прекратить подсовывать ему книги. Ну, не читает их человек! Это никак не характеризует его с морально-этической стороны. Перефразируя Пушкина: быть можно дельным человеком и думать о красе вещей. Андрей истинный ценитель красивой одежды. Вообще красоты в ее конкретно-материальном проявлении. Это своего рода дар.

– Под Пушкина можно все подогнать, – огрызнулась дочь. – Быть можно дельным человеком и думать о красе зверей, детей, соплей…

– Фу, Сашка! Извини, что я вмешиваюсь в ваши отношения. Просто мне кажется неправильным, когда ты ставишь человека в неловкое положение, подсовываешь ему книги, которые он никогда не прочитает. Кроме того, – я слегка запнулась, чтобы тщательно проконтролировать отсутствие сарказма в голосе, и лучезарно улыбнулась. – Кроме того, человеку, который прочел «Улисс» Джойса можно отдыхать от чтения всю оставшуюся жизнь.

Саша ушла из кухни насупленная и хмурая. Я перевела дух и задалась вопросом: достигла ли ядовитая стрела цели, хорошо ли была замаскирована?

Александру ничегонеделанье Андрея не могло не беспокоить. Еще больше ее заботило мое отношение к его, назовем вещи своими именами, тунеядству.

– Андрей был на нескольких собеседованиях, – говорила мне дочь, – ждет ответа.

– Да что мы не прокормим молодого человека! – отмахивалась я вроде бы беспечно.

Ни раз, и ни два Сашка заводила разговор о якобы имевших место попытках Андрея трудоустроиться. Если бы я могла сказать прямо, то дочь услышала бы: «Во-первых, никаких попыток, поползновений, телодвижений с его стороны в принципе не существует. Во-вторых, нет такой работы, чтобы ничего не делать, а получать много». Но я ничего подобного, естественно, вслух не произносила.

– Не бери в голову, – советовала я. – Нормальный мужчина по природе добытчик. Умный мужчина ищет, где добывать выгоднее.

– Полгода уже ищет?

Это могла быть провокация, разведка боем – в самом ли деле я так благодушно настроена? На провокации не поддамся.

– Хоть полгода, хоть три года. Разве нам не хватит терпения? Или мы бедные?

– Мама! – дочь едва не плачет от умиления. – Какая ты у меня добрая, чудная, самая необыкновенная!

Знала бы моя девочка, чего мне стоит «необыкновенность» и ради чего я прикидываюсь доброй тещей. Прикидываюсь, наверное, неумело, но влюбленная дурочка не замечает фальшивой игры, дурочке кажется, что все вокруг должны восхищаться ее избранником.

Как-то при очередном Сашкином заходе: Андрей-де хотел в фирму своего приятеля устроиться, но фирма прогорела – я оборвала дочь:

– Ты точно оправдываешься. Прекрати! Не навязывай мне роль злобной тещи, которая считает каждый кусок хлеба, съеденный зятем, или число подштанников, которые за ним выстирала.

Я отвернулась, как бы обиженная. А потом со всем своим скудным актерским мастерством изобразила на лице улыбчивую задумчивость, которая бывает, когда человек мысленно возвращается в приятное прошлое.

– Мама, о чем ты сейчас подумала?

– Вспомнила, как твой отец ночами разгружал вагоны, а утром разносил почту. Мы съехали от родителей, я уже тебя носила, денег не хватало катастрофически. У нас было две главных статьи расходов – оплатить съемную комнату и купить мне фрукты, кроме фруктов я ничего есть не могла, иная еда вырывалась из меня фонтаном. После месяца бессонных ночей и тяжелой физической работы твой отец стал засыпать на лету. В метро, стоя, держась за поручень. При каждом удобном случае и в любом самом неудобном положении. И на лекциях в институте, конечно. Однажды лектор, заприметив его храпящим, велел всей аудитории умолкнуть, подошел вплотную, несколько минут вредно наблюдал. Потом растолкал Игоря: «Молодой человек, мы вам не мешаем? Ах, не мешаем! Но все-таки аудитория института мало подходит лежебокам, тут ведь тверденько. Отправляйтесь домой, коль здоровый сон для вас важнее науки».

Я повернулась и посмотрела на дочь. Не переборщила ли? Аналогия столь очевидна и прозрачна. У меня была заготовлена вторая часть душещипательного монолога, которая напрочь убивала мораль первой части. Мои родители, узнав о бессонных подвигах Игоря, заняли жесткую позицию. Сколько вам нужно денег? Мы дадим столько и больше. Или Игорь хочет сделать карьеру бригадира вокзальных грузчиков? Или главного почтальона? Но если он намерен выучиться на инженера, то должен учиться, а не вагоны разгружать, письма разносить и дрыхнуть на лекциях.

– Мама, ты очень любила папу? – спросила Саша.

И я поняла, что продолжения выступления не понадобится.

– Когда-нибудь я расскажу тебе про нашу любовь. Сейчас я не готова, ты не готова. А вот курица уже поспела, – я присела и открыла дверцу духовки. – Твоему отцу я по гроб жизни благодарна только за то, что у меня есть ты. А с другим, не приведи господи, родился бы какой-нибудь нравственный урод.

«Вроде Андрея», – мысленно добавила я.

Мои ли ядовитые стрелы, Сашина ли нарастающая прозорливость, но дело с мертвой точки сдвигалось. Все чаще и чаще я видела на лице дочери озабоченность, совершенно несвойственную влюбленной девушке. Такая озабоченность бывает, когда выходишь после экзамена и не знаешь, все ли написал правильно, или терзаешься на работе: выключила я дома утюг или забыла. Надо пускать в ход тяжелую артиллерию, решила я, усилить натиск. Но только бы не переборщить! Только бы не испортить все дело!

Саша пришла из университета и, как обычно, первым делом спросила:

– А где Андрей?

Прежде я отвечала: «Занимается у себя в комнате». Подмывало сказать: «Дрыхнет, как водится».

– Он отдыхает, – прошептала я.

– От чего, интересно, отдыхает? – в полный голос спросила Саша.

Я уловила в ее тоне нотки раздражения, мысленно перекрестилась и показала на дверь своей комнаты:

– Зайди, мне нужно с тобой поговорить.

В комнате, глядя на дочь, я поразилась перемене ее лица. Только что она была зла на Андрея, а теперь смотрит на меня настороженно, с готовностью дать отпор, защитить своего ненаглядного. Ох, знакомо мне это выражение. Как в зеркале двадцатилетней давности. Но отступать некуда, рискну.

– Александра, мне кажется, у Андрея есть серьезные проблемы со здоровьем.

– Какие?

И вот уже растворилась настороженность и защитная агрессия, заступил страх.

– Не пугайся, пожалуйста! Все, я думаю, исправимо. Сашенька! Я невольно наблюдаю Андрея в течение многих месяцев. Хочешь, не хочешь, а заметишь. Он спит по четырнадцать часов в сутки! Это ненормально, это болезнь. Классическую сонную болезнь вызывает укус африканской мухи цеце. Но ведь Андрей не был в Африке и никто его кусал, не так ли? Значит, это может быть железодефицитная анемия или гипотония, снижение артериального давления, когда мозг плохо питается. Надеюсь не гипотиреоз – дефект щитовидной железы, хотя он лечится. Есть еще синдром Клейна-Левина, при котором человек эпизодически испытывает непреодолимую сонливость, но этот синдром, как правило, поражает подростков, Андрей староват для Клейна-Левина.

Я сыпала медицинскими терминами, диагнозами, симптомами, методами лечения. Я изображала искреннюю озабоченность:

– Подчеркиваю! Андрей не виноват в том, что спит и спит, ест и спит, читает журналы и спит, играет на компьютере и спит. Представляешь, как тяжело постоянно хотеть спать! Я прочитала по поводу непреодолимой сонливости в Интернете уйму статей, сделала закладки, посмотри в моем компьютере. Очень плохо лечится, крайне плохо. Но мы ведь не пожалеем никаких денег, мы найдем самых лучших специалистов!