Текст книги "Выйти замуж"

Люся с Димкой переехали в Москву.

Приворотное зелье, или Муж номер три

Спортивная специализация второго Люсиного мужа, Павла Сергеевича Бойко, – бег на короткие дистанции, – отражала и его внутреннюю мужскую сущность. Как на стадионе, он притормаживал и делал толчок перед барьером, чтобы перескочить через него, так и в жизни буксовал перед каждой мини-юбкой и смазливеньким личиком, настойчиво пытаясь взять высоту.

Люся каждый раз выходила замуж как в последний, на всю жизнь. И со спортсменом прожила бы долгие годы, не будь он безудержным бабником и гулякой. Когда из его любовниц уже можно было составлять олимпийскую сборную, Люсино терпение лопнуло, она хлопнула дверью.

Родители выстроили Люсе кооперативную двухкомнатную квартиру. Потом, после развода, съехались с ней в громадную четырехкомнатную в Сокольниках. И жили они там впятером – Люся забрала Женю и воспитывала его вместе со своим Димкой. Павел Сергеевич продолжал ставить амурные рекорды в Свиблове.

Люся, наконец, в двадцать семь лет решила пополнить недостаток образования и поступила в строительный институт. Родители даже уговорили ее идти на дневное отделение. Они боялись, что дочь опять вляпается в какую-нибудь историю, выйдет замуж, и их мечта – видеть Люсю с институтским дипломом – никогда не осуществится.

Так Люся попала в общество зеленой молодежи, вчерашних школьников. И чувствовала бы она себя, конечно, бабушкой на танцплощадке, не окажись в одной группе с ней ровесник Сергей с забавной фамилией Копыто. Ее внимание невольно сфокусировалось на единственном представителе своего поколения. И эта фокусировка привела к тому, что Люся влюбилась в Сергея, хотя с головой у него было не в порядке.

В свое время Копыто служил на флоте, на громадном корабле, начиненном атомно-электронными секретами. Сергей был не то радистом, не то локаторщиком – почти три года плавал рядом с чем-то сильно излучающим все волны с буквами греческого алфавита. Однажды эта излучалка сломалась. Дежурную смену не только обдало лишними рентгенами, но и ударило током. Ребят отправили в госпиталь, где они, лысые как куриные яйца, пролежали целый год.

После аварии в юношеском мозгу вчерашнего пэтэушника Копыто что-то сдвинулось, переместилось и открылись способности удивительные. Он вдруг стал ходячей арифметической машиной – складывал, вычитал, множил шестизначные цифры и извлекал корни до восьмого знака после запятой. За считанные секунды запоминал страницы любого текста и повторял их как магнитофон.

Эти дарования более всего удивили и напугали самого Сергея. На его лице навечно застыло выражение недоумения и легкого страха.

После армии его заманила к себе какая-то областная филармония. Ловкие ребята возили Копыто по провинциям, выставляли на сцены Домов и Дворцов культуры, где он демонстрировал чудеса памяти и арифметики. Выступлению, как правило, предшествовала лекция о непознанных возможностях человеческого мозга, а заканчивалось представление научно-популярным фильмом о летаргическом сне или индийских йогах.

Далее сельских клубов артистическая карьера Сергея не продвинулась. Никакие уроки сценического мастерства не могли убрать с его лица маску испуга и потерянности. Он вызывал у зрителей страх и жалость, словно им демонстрировали оживших уродов из Кунсткамеры. У людей невольно возникало чувство неловкости – деньги заплатили, чтобы посмотреть на страдания блаженного.

Через несколько лет Сергею надоела кочевая гастрольная жизнь, и он решил пополнить свои чудесные мозги общедоступными знаниями в строительном институте.

Люсю угораздило влюбиться в этого радиоактивного студента. Она переживала, сохла, меняла прически и гардероб – словом, находилась в известном состоянии неразделенной любви. Копыто ни на молоденьких однокурсниц, ни на зрелую красавицу Люсю внимания не обращал. Он грыз гранит науки, то есть запоминал громадный объем информации, без всякой, замечу, пользы. Он и в институте оставался феноменом, на который показывали пальцем и поражались. Хотя преподаватели быстро поняли, что его мозг – это счетная машина, помноженная на магнитофон, и до компьютера ей никогда не подняться.

Люся приходила ко мне, делилась своим несчастьем. Я ее утешала и, как могла, старалась отвлечь от мутанта. Но, странное дело, для Люси сдвинутость мозгов у Копыто была чем-то вроде бородавки на любимом лице – она ее не замечала.

Однажды у меня дома Люся взяла с полки книгу об устном народном творчестве и так увлеклась чтением, что я еле дозвалась ее пить чай. В громадных Люсиных глазах блуждала мысль-надежда.

– Ты веришь в заговоры? – спросила она.

– Во что?

– У тебя в книге целая глава.

– Это фольклористы собирали.

– Раз столько набрали, значит, действует?

– Люся, не сходи с ума.

– Нет, ты посмотри, вот тут как кровь останавливать, зубы лечить, в родах помогать…

– Ну и что?

– Целых десять заговоров, как приворожить к себе любимого человека.

Я отобрала у Люси книгу и прочитала ей вслух сопроводительную статью, где говорилось, что для заговора использовали напитки, в которые подмешивали кровь, пот, волосы с интимных частей тела.

– Как ты, интересно, добудешь волосы с интимных частей тела своего Копыто? Хотя бы из-под мышек? На лекции с ножницами ходить будешь?

Но мой цинизм Люсю не остановил. Мысль химически-астрально обратить на себя внимание Сергея запала ей в голову.

В те времена ворожеи и предсказатели еще не сидели на каждом углу. Не заполняли газетные полосы объявления потомственных колдунов, гарантировавших разрешение всех проблем – от бесплодия до карьерного роста. Найти практикующего знахаря было труднее, чем получить путевку на юг. Но Люся своего добилась: вышла на тайно промышляющую в Подмосковье знахарку. Бабка не потребовала ни волос избранника, ни его крови, только попросила принести плоскую бутылочку коньяка с завинчивающейся пробкой. И велела обязательно самой наливать в стакан привораживаемому объекту. Хватит и рюмки, но для надежности, если мужик на хмель крепкий, лучше всю споить.

Бутылочка дожидалась в холодильнике удобного случая. Люся нарочно наделала ошибок в своей курсовой работе и, подгадав момент, зазвала Сергея к себе – помочь с расчетами.

Дома ее ждало жестокое разочарование. Люсин отец, Семен Иванович, его брат Александр Иванович, по образованию агроном, по месту работы директор мебельного магазина, друг отца шофер Пал Палыч и сосед музыковед Лев Исаакович Гуревич обмывали покупку рояля. Инструмент соседу достал Люсин дядя, а доставил Пал Палыч.

Сидели они, видимо, давно. Принесенного вина не хватило, и в ход пошла Люсина заветная бутылочка.

– Подождите! – закричала Люся, увидев, что разливают последнее. – Сереже дайте!

У нее напрочь вылетело из головы, что привораживаемому обязательно надо наливать собственноручно.

– Да я не хочу вовсе, – удивился Копыто. – Здравствуйте, – сказал он вежливо.

– Извини, друг, – сокрушенно развел руками Пал Палыч. – Но не жалей. Дрянь коньячок-то. Вот раньше…

Люся была готова разрыдаться. Все ее усилия, все планы рушились под действием желудочного сока отцовских собутыльников.

Люсин отец вылил в чистую рюмку остатки «коньячка» и протянул Сергею:

– Давай, парень, прими. Остатки сладки.

Копыто поблагодарил и выпил. Возвращая рюмку, он принял из рук Семена Ивановича кружочек лимона, посыпанного сахаром.

– Как, говоришь, тебя зовут? – благодушно спросил Люсин отец. – Серега? Садись, Серега. И расскажи нам, чем нынешняя молодежь живет. Вот мы тут поспорили. Есть мнение, что измельчал народец наш. Как считаешь? А ты, Люська, отправляйся к детям, проверь их на предмет двоек.

Что далее происходило в том застолье, Люся не знает. Да, собственно, и знать нечего. По тому, как громовым басом Пал Палыч обзывал Брежнева ходячим трупом, а потом слышался голос Льва Исааковича, просившего говорить тише, как замолкал гул, а потом раздавался дружный хохот, что означало обмен анекдотами, как Люсин отец шумно упорствовал: «Я говорю в третьем периоде и с подачи Фирсова…», было ясно – идет возбужденное мужское общение, которое на женщин наводит скуку и вызывает зевоту.

Разошлись они поздно и в самом приподнятом состоянии духа. Сережа взял Люсину курсовую с собой.

После этого в общем-то случайного сабантуя в доме Кузьминых наступило странное оживление, на которое поначалу никто не обратил внимания.

Пал Палыч звонил Люсиному отцу едва ли не каждый день и предлагал дружескую помощь и услуги:

– Сень, может, тебе перевезти чего надо? Ты не стесняйся, тревожь. Мы же старые кореша, верно?

– Спасибо, да что мне перевозить? – удивлялся Семен Иванович.

– Ну а живешь как? Может, помощь нужна по дому, по даче? Веранду, ты говорил, строить хочешь? Я насчет стекла могу договориться.

После его звонков Семен Иванович удивленно говорил жене:

– Что это с Павлом? Десять лет виделись урывками. А тут такое участие.

– Скучает человек, – пожимала плечами Ирина Алексеевна и недальновидно советовала: – Ты с ним связи не теряй, может, действительно дачу поможет достроить.

Дядя Саша, который терпеть не мог футбол, стал ходить с Люсиным отцом на стадион.

– Созрел, – радовался Семен Иванович, – оценил братишка!

Лев Исаакович регулярно приносил билеты в консерваторию, в которую Люсины родители в жизни не ходили, книжные новинки, которые они не читали, и вообще находил множество предлогов, чтобы заскочить вечерком к «милым соседям».

Сережа перечитал Люсину работу. Потом она написала теоретическую часть его курсовой и напечатала оба труда на машинке под его диктовку. Люсе было приятно, что Копыто часто у них бывает, что он относится с большим уважением к ее отцу. Для Семена Ивановича в копытинском феномене не было ничего феноменального. Он так же относился к умению Льва Исааковича играть на рояле – сам Семен Иванович все песни пел на мотив «Ой, мороз, мороз…» и не мог, как Пал Палыч, гнуть медные пятаки – мало ли кому что дано. Постепенно сколотилась теплая мужская компания: вместе ездили на рыбалку, ходили на футбол, в баню, строили Кузьминым дачу, коротали вечера за картами и разговорами. Особенно доволен был Люсин отец – он неожиданно стал центром дружеского общения, внимания и даже, как оказалось потом, обожания. За проявление истинной мужской дружбы он принимал слова Пал Палыча:

– Ты, Сеня, отличный мужик. Я к тебе отношусь – во! – И Пал Палыч поднимал кверху сарделистый палец.

– Все-таки самые тесные узы – родственные, – замечал Александр Иванович. – Ближе брата у меня никого нет.

А Лев Исаакович изрекал, что впервые в жизни понял прелесть и удовольствие настоящей мужской дружбы.

Молодая жена Александра Ивановича Зоечка как-то сказала Люсиной маме:

– Знаете, Ира, у нас дома в последнее время прямо культ старшего брата. Саша на стенку повесил фотографию Семена, и через каждое слово: «Семен сказал, Семен считает, Семен хочет…»

– У нас то же самое, – деликатно слукавила Ирина Алексеевна.

Ей было приятно, что ценят ее мужа, и, кроме того, подобное отношение она считала вполне заслуженным. Кем еще восхищаться, если не Сеней?

Трагедия разразилась, когда на сцене появилась другая жена – Роза Давыдовна Гуревич.

С выпученными от страха глазами, теребя какие-то листочки, она заявилась однажды к Люсиной маме. Мужчины были в бане.

– Ирина, я должна поделиться с вами ужасным известием, – прошептала она.

– Не волнуйтесь, – спокойно отреагировала Ирина Алексеевна.

Она решила, что Роза пришла к ней рассказать о какой-нибудь страшной болезни. Дело в том, что у Люсиной мамы было довольно распространенное женское хобби – болеть и лечиться. Похоже, у нее не было ни одного здорового органа. Ирина Алексеевна доводила до отчаяния бездарных врачей, которые не соглашались с ее диагнозами, установленными по справочникам для сельских фельдшеров. В этих книгах популярным языком описывались симптомы, которые время от времени обрушивались то на тазобедренные суставы бедной Ирины Алексеевны, то на ее поджелудочную железу, а то и на сердце.

В данный момент Люсину маму беспокоил вазомоторный ринит. Попросту говоря, по ночам она громко храпела. Красивое название болезни требовало правильного подбора лекарства. И после многочисленных капель нос Ирины Алексеевны почти принял форму носика ее дочери. Если собрать все пилюли, микстуры, эмульсии и капсулы, которыми владела семья Кузьминых, то понадобился бы, наверное, ящик от большого телевизора. Естественно, что соседи пользовались аптекой врача-любителя.

Но в том заболевании, которое назвала Роза Давыдовна, Люсина мама ничего не смыслила.

– Наши мужья – гомосексуалисты! – прошептала Роза.

– Кто? – не поняла Ирина Алексеевна. – Чьи мужья?

– Ваш и мой. Их не интересуют женщины, они… они…

– Да с чего вы взяли? – рассмеялась Ирина Алексеевна.

– Вы обратили внимание на их дружбу, странную дружбу, вдруг вспыхнувшую?

– Почему вдруг? Сеня не только с Львом Исааковичем дружит.

– Это еще ужаснее! Я давно замечала неладное. Тысячи, тысячи деталей! Но когда прочитала это, все поняла. – Роза Давыдовна протянула листочки. – Чудовищно! Кто бы мог подумать!

Это были стихи. Стихи, которые написал Лев Исаакович и посвящал Люсиному отцу. В них было смятение, ревность и, безусловно, страсть.

– Почему вы решили, что мой Сеня тоже, что он взаимно… – растерялась Ирина Алексеевна.

– А вы можете утверждать, что Семен Иванович отказывает Леве? Прогоняет? Не хочет видеться?

Этого Люсина мама доказать не могла, как не могла отрицать десятки подозрительных наблюдений, на которые ссылалась Роза Давыдовна.

Наступили черные дни. Хотя многочисленные хвори Ирины Алексеевны вдруг в одночасье пропали, чувствовала она себя очень плохо. Теперь она уже и сама подтверждала диагноз Розы Давыдовны.

Из рук Люсиной мамы с грохотом падали тарелки, когда Пал Палыч попросту заявлял:

– До чего ж я тебя, Сень, люблю! Прямо как жену в медовый месяц.

Стоило Льву Исааковичу дружески-любовно приобнять ее мужа за плечи, как у Ирины Алексеевны тошнота подступала к горлу, а на лбу выступал холодный пот.

– Представляешь, – удивлялась в телефонном разговоре Зоечка, – мой совсем ополоумел – хочет сына в честь брата в Семена переименовать!

Ирина Алексеевна что-то бормотала в ответ, боясь открыть золовке глаза на правду.

Еще больше она боялась, что из-за пагубных наклонностей отца Люсю обвинят в том, что втянула в развратную компанию выдающегося студента. А Женю и Димочку с позором выставят из английской спецшколы с бассейном и бальными танцами.

Словом, Ирина Алексеевна впала в депрессию, своего рода психологический ступор. Роза Давыдовна, напротив, стала очень деятельной и активной. Хотя в прошлой, гетеросексуальной, жизни она была хрупким, беспомощным, интеллигентным созданием.

Прежде всего Роза Давыдовна решила вооружиться теоретически, а заодно подковать и Ирину Алексеевну. Книги и статьи о проблемах сексуальной патологии вогнали несчастную Ирину Алексеевну в еще больший ужас. Бессимптомная язва или вегетососудистая дистония в сравнении с теми извращениями, о которых приходилось читать, были просто подарками судьбы.

У Люсиной мамы опустились руки, она слабо воспринимала доводы соседки.

– Ни в одной монографии, – рассуждала вслух Роза Давыдовна, – не описано случая, чтобы пятеро взрослых мужчин, двое из них уже дедушки, так резко поменяли половую ориентацию. Может ли это нас обнадеживать?

– Теперь напишут, – обреченно вздыхала Ирина Алексеевна.

И начинала всхлипывать. Она часто стала плакать. Даже когда врачи, наконец, уступили ее давним требованиям и сделали ей рентген головы, замечательно здоровой головы, она рыдала, глядя на глянцевый снимок своего черепа.

– Нельзя, нельзя распускаться, – повторяла Роза Давыдовна.

Она ходила по комнате решительно, не по-женски, а по-солдатски чеканя шаг, и думала вслух:

– Возможно, в их компании есть провокатор.

– Кто?! – поражалась Ирина Алексеевна.

– Тот, кто спровоцировал их на извращение, у кого это было заложено с рождения. Вы их хорошо знаете?

– С Сеней с детства… мы из одной деревни… Не было у него никогда влечения к другому, то есть к своему полу!

– Левочка тоже, – кивала Роза. – Когда лекции читал в народном университете, в него влюблялись студентки, он… Но мужчины, мальчики – нет. А брат Семена Ивановича? Вы его близко знаете?

– Саша? Да, ну в этом смысле нет, конечно. Павел – тот обыкновенный работяга был, веселый, компанейский, но чтобы… Ах, ничего я не могу сказать! Они все бессовестные!

– Мы в тупике, – констатировала Роза Давыдовна. – Не хватает информации. Мы должны привлечь их жен и действовать сообща.

Зою и Евдокию Владимировну, жену Пал Палыча, пригласили, когда мужчины отправились на рыбалку.

У молодой жены Александра Ивановича были кругленькие веселые глазки и слегка выдающаяся вперед верхняя челюсть, кроме того, имя ее начиналось с «З», да и вообще, ответственностью и углубленностью в любое порученное ей дело она напоминала зайчика, сосредоточенно отбивающего по барабанчику. Так ее и звали все – Зайчиком. Кажется, даже ученики младших классов, в которых она преподавала пение.

О Евдокии Владимировне можно сказать, что она была полной противоположностью Зайчику, по массе соответствовала всем троим женщинам, вместе взятым, а по объему, пожалуй, превосходила. Жена Пал Палыча имела обыкновение говорить громко и безапелляционно, для убедительности вставлять слова ненормативной лексики.

Пребывавшие в благодушном неведении жены вначале не поверили горькой правде, но под напором фактов и выводов вынуждены были проглотить горькую пилюлю.

Зайчик и Евдокия Владимировна трепыхались в сомнениях, главным образом потому, что им была не ясна практическая сторона мужского гомосексуализма. Начитанные Роза Давыдовна и Ирина Алексеевна быстро просветили их на этот счет. Зайчик на время утратила дар речи, а Евдокия Владимировна разразилась проклятиями, в которых цензурными были только союзы и предлоги.

Статистика и примеры из жизни крупных деятелей искусства окончательно убедили сомневающихся. В самом деле, если такое случается с артистами и композиторами, почему не может произойти с шофером и завмагом?

Зайчик впала в тихую истерику, а Евдокия Владимировна – в шумную. Она ругалась с использованием замысловатых конструкций табуированной лексики и грозилась переломать четверым мужчинам, а заодно и всей сильной половине человечества первопричину их правильных и неправильных влечений.

От этого энергичного всплеска женщинам даже немного полегчало, но дальнейшее расследование плодов не принесло – у всех мужей прежняя жизнь была хоть и грешной, но в традиционном плане. Провокатор не обнаруживался. Или им мог быть студент со странными фамилией и мозгами.

Женщины теперь стали общаться едва ли не теснее, чем их мужья. По вечерам они долго сидели на телефоне, обмениваясь информацией. Но дальше накопления фактов и сведений о том, кто кому что сказал, как посмотрел и куда пригласил, дело не шло.

Люсю, по просьбе Ирины Алексеевны, не посвящали в суть горького открытия. Но с Копыто требовалось разобраться.

Его заманили к Гуревичам, попросив помочь со счетами за электричество: Роза Давыдовна никак не могла запомнить, сколько стоит киловатт, и каждый раз платила по-разному. Она придумала, будто Горэнерго требует от нее ликвидировать задолженность за три года, но выставленная сумма – двадцать три рубля, – ей и Ирине Алексеевне представлялась астрономической.

Пока Копыто переводил киловатты в рубли, его тонко допрашивали. Роза Давыдовна показывала студенту репродукции картин художников французского Возрождения, на которых были изображены резвящиеся мальчики:

– Какие симпатичные мордашки, правда, Сережа? И тела у них юные, стройные.

– Да, кажется, – отвечал Копыто. – Только я не очень хорошо в живописи разбираюсь.

– А вы были женаты? – интересовалась Ирина Алексеевна.

– Нет, – смущенно розовел Копыто.

– Почему? – допытывалась Люсина мама. Сергей не знал, что ответить, и сбивался в расчетах.

– Не было потребности? – подсказывала Роза Давыдовна.

Сергей согласно кивал, а женщины понимающе переглядывались.

– Что же, у вас и девушки никогда не было? – не отступала Люсина мама.

– Была. Женщина-змея.

– Кто?! – хором восклицали Роза Давыдовна и Ирина Алексеевна.

– Гимнастка. Выступала в номере «Женщина-змея», ноги на голову складывала.

– И почему же вы с ней расстались? Вас что-то не удовлетворяло? Вы чувствовали, что это не вашего плана объект? – допытывалась Роза Давыдовна.

– Чувствовал. А потом точно узнал, что она была объектом директора филармонии.

– И после этого вам стало приятнее общаться с мужчинами? – снова вступала Гуревич.

– С интересными людьми всегда приятно общаться, – пожимал плечами Сергей. – Все, я закончил, вы должны на тринадцать копеек меньше, чем они насчитали.

– Спасибо, Сереженька. А женщины, по-вашему, не интересные люди? – кокетливо спросила Роза Давыдовна.

– Почему же? Я этого не говорил.

– Как вы относитесь к голубым? – поставила вопрос ребром Ирина Алексеевна, так как студент явно намеревался распрощаться с ними.

– К каким?

– К гомосексуалистам.

– В каком смысле?

– Они вам симпатичны или отвратительны? Интересны или вы равнодушны к ним? Волнуют вас? Кажутся загадочными? – Роза Давыдовна подсела к Сергею, нежно провела пальцем по его щеке и взяла его руки в свои.

Про себя она отметила, что он не дернулся брезгливо, не отшатнулся.

А Сергей подумал о том, что дамочка, похоже, из змеиной породы.

– Не задумывался об этом, – пожал он плечами. – Никак я к ним не отношусь, то есть равнодушно, наверное. А почему вы спрашиваете?

– Милый Сереженька, – Роза Давыдовна не отпускала его рук, – я хочу признаться вам в страшном подозрении. Мне кажется, что мой муж стал гомосексуалистом.

– Лев Исаакович? – прыснул Копыто. – С чего вы взяли?

– Вы не находите, что его отношения с Семеном Ивановичем несколько отдают голубизной?

Ирина Алексеевна громко икнула, а Сергей рассмеялся:

– Выдумки какие! Лев Исаакович да и я тоже… мы очень уважаем Семена Ивановича. Его все уважают, он замечательный человек. Как вам в голову могли прийти подобные мысли?

Копыто смотрел на женщин с таким недоумением, словно они объявили ему, будто прилетели с другой планеты. Сомневаться в его искренности не приходилось, так как играть и притворяться он не умел.

Студента отпустили, взяв с него слово не говорить остальным об их глупых подозрениях.

Роза Давыдовна резюмировала:

– Этот олух… ох, простите, Ирина, что я так приятеля вашей дочери обозвала, – вырвалось. Молодой человек – совершенно определенно не провокатор, обманывать он не способен. Это во-первых. А во-вторых, мы узнали, что до интимности у них дело не дошло.

– А когда дойдет, что мы будем делать? – всхлипнула Ирина Алексеевна. – Где они будут все это… – заплакала она.

Роза Давыдовна не обращала внимания на ее слезы.

– В-третьих, мы опять в тупике. Нам нужен специалист.

– Гомосексуалист со стажем? – поразилась Ирина Алексеевна.

– Да нет же, врач, который их лечит!

Приходится повторяться: в те времена и сексопатологи на каждом углу не сидели. Да и заведись такой, повесь табличку в поликлинике, его бы обходили брезгливо стороной. А уж если кому бы и взбрело в голову расспрашивать про интимное или советовать к специфическому врачу обратиться, то участь его была бы незавидной – мог и в морду получить.

Розе Давыдовне пришлось потратить немало сил, чтобы организовать цепочку телефонных звонков и добиться аудиенции у автора одной из прочитанных монографий. Отправились к нему коллективно, все четыре брошенные жены.

Скрывая за лениво-важным видом растерянность, доктор понятливо кивал в ответ на страстные тирады, призывы о помощи и обещания высоких гонораров. В итоге он заявил, что должен побеседовать с носителями патологии, обследовать их, и только тогда возможен – «но рассчитывать на чудо не надо» – разговор о лечении.

Теперь хоть цель была ясна – заставить дружков прийти к сексопатологу. Но как это сделать? На очередном совещании все женщины признались, что сунуться к мужу с таким предложением страшно и ответ его известен заранее.

– Но нужно пытаться, – настаивала Роза Давыдовна.

– Милицию вызвать и в… в… – не знала, куда отправить извращенцев, Евдокия Владимировна.

Всем было ясно, что в смирительной рубашке к таким врачам не ходят.

– Может, снотворным напоить? – предложила Ирина Алексеевна.

И тут же поняла, что это не метод.

– Я схожу с ума, – заверила Зайчик.

– На работе скажу, – пробурчала Евдокия Владимировна, – мужики ему морду набьют.

– Да, да, – кивнула Роза Давыдовна, – сейчас хороши все средства, чтобы их спасти. Ведь пока, как мы знаем, дело не дошло до постельных связей.

– Ведь у него внуки! – простонала Ирина Алексеевна.

– У меня в школе могут узнать, – ужаснулась Зайчик.

В ответ на эти опасения Роза Давыдовна только пожала плечами. Ей все время приходилось собирать волю растерянных женщин, как рассыпавшиеся из коробка спички.

– Необходимо все тщательно продумать. Без истерик, – Роза строго посмотрела на Зою, – и без грубости, – кивок в сторону Евдокии Владимировны. – Только сосредоточенная твердость с нашей стороны, общий напор и натиск. Я предлагаю шоковую терапию. Собираемся на какой-нибудь праздник или день рождения и объявляем мужьям, что мы все знаем и требуем лечиться.

Дальнейшая стратегия также предполагала максимально душевную обстановку дома, парикмахерские и новые наряды. Словом, попытку если не вернуть прежнюю любовь, то призыв к разуму – смотри, что теряешь.

Для решительного объяснения был выбран праздник Великой Октябрьской революции, то есть седьмое ноября, который отмечали в квартире Кузьминых. Стол устроили, не в пример обычному, скромный, так как, по словам Розы Давыдовны, обильная еда притупляет трагизм и драматичность восприятия. Люсю с детьми отправили на демонстрацию трудящихся и армейский парад.

После смены горячих блюд, перед сладким, женщины ретировались на кухню, чтобы обсудить там последние детали, приободрить друг друга. Они переживали то состояние пика эмоций, которое бывает, когда очень страшно, но обязательно надо что-то сделать.

Сгруппировав волю и выстроившись боевым порядком, они наконец двинулись в комнату, но… она была пуста. Женщины обескураженно оглядывались, теряя боевой задор. Зазвонил телефон.

– Да? – схватила трубку Ирина Алексеевна. – Вам не хватило? Что? Да, нам весело. – Она положила трубку, села на диван и, глядя потерянно на стоящих подруг, сказала: – Им не хватило. Они сбегали за пивом и сидят у Льва Исааковича. Смотрят хоккей.

– Хоккей? – глупо переспросила Роза Давыдовна. – Лева? Пиво?

Она обессиленно рухнула в кресло.

– Раньше он хоккей терпеть не мог, – пробормотала Зайчик и присела к Люсиной маме.

– Ох, кобели, кобели, – застонала Евдокия Владимировна.

Ее ноги тоже не держали, она опустилась на стул.

Плакать начали не сговариваясь, дружно и горько. Евдокия Владимировна громко и навзрыд. Роза Давыдовна уставившись в одну точку и не вытирая бежавших по щекам ручейков. Ирина Алексеевна и Зайчик обнялись и рыдали друг у друга на плече.

Так их и застала Люся. Сначала ей пришла в голову мысль о всемирной катастрофе.

– Война? – ахнула Люся. – Война началась?

– Не-е-ет, – запинаясь, протянула Ирина Алексеевна, всем видом показывая, что несчастье более крупного масштаба.

– Мама, – испугалась Люся, – что-нибудь с папой?

– Да, и с дядей Сашей, и с Пал Палычем, и с Львом И-исаако-овичем, и с Сергеем.

– Боже! – Люся заломила руки. – Где они? Что с ними?

– Пиво жрут, – ответила Евдокия Владимировна. – Хоккей смотрят, сексуалисты чертовы.

– Кто? Я ничего не понимаю.

Ирина Алексеевна поднялась с дивана, подошла к Люсе и обняла ее.

– Доченька, ты не волнуйся. Мы сделаем все, чтобы защитить твоих детей. Они не узнают… не узнают, что их дедушка и эти дяденьки… гомосексуалисты.

– Кто?! – выпучила глаза Люся.

В то, что рассказывали женщины, поверить было невозможно. Но вид заплаканных жен был кошмарен и трагичен.

– Когда все это началось? – спросила Люся, просто чтобы спросить, заполнить паузу.

– С нашей покупки рояля, – сказала Роза Давыдовна. – Они тогда, в тот черный день, впервые собрались.

Люся вспомнила этот день.

– Не может быть! – воскликнула она. – Это совершенно ненаучно!

– У доктора мы уже были, – высморкалась Евдокия Владимировна.

– Такая трагедия, такая трагедия, – качала головой Зайчик.

Люся закрыла лицо руками, чтобы несчастные женщины не увидали ее борьбы со смехом. Она кусала подушечки пальцев, усмиряя приступ веселья. Ирина Алексеевна истолковала ее гримасы по-своему.

– Не плачь, милая. Я тебе обещаю – дети не пострадают. А с отцом разведусь, если он не захочет лечиться.

– Не надо, – простонала Люся. – Это я во всем виновата.

– Ты?! – воскликнули женщины.

Люся убрала ладони от сухого веселого лица и честно рассказала о приворотном зелье, о подпольной знахарке и о том, как мужчины нечаянно выпили заговоренный коньяк.

Возмущенные женщины застыли в немой сцене, только у Евдокии Владимировны начал нервно дергаться один глаз.

– Людмила, вы же интеллигентная женщина! – нарушила молчание Роза Давыдовна.

– А кто знал, что подействует? – защищалась Люся.

– Это тебе не глистов гнать! – повысила голос Евдокия Владимировна.

– Люся! – Зайчик молитвенно сложила руки. – Если есть приворотное зелье, значит, и отворотное должно быть?

– Не знаю, – сказала Люся, – в книге об этом ничего не было. Или я не дочитала? Глупость какая-то, я все равно не могу поверить, что папа и другие… нет, не верю. Но адрес бабки могу дать.

Точно установленная причина недуга разбила женскую дружбу. Против всех мужей они действовали сплоченно, но за своего личного каждая предпочитала сражаться отдельно.

Люся с мамой долго обсуждали, ехать ли к бабке, поить ли отца с Сергеем чем-нибудь тайно, но так и не пришли к выводу. Решили ждать эффекта со стороны его друзей. И эффект последовал – один за другим товарищи стали пропадать. Что с ними проделывали дома, как отваживали от порочной привязанности – неизвестно. Знаем только, что Пал Палыч две недели мучался тяжелым расстройством пищеварения, чуть не попал в больницу с подозрением на дизентерию. Дядя Саша вновь охладел к спорту, увлекся женщиной из горторга и одновременно родил сына на стороне и дочь от Зайчика. Лев Исаакович подготовил подборку стихов в журнале «Сельская новь», с помощью жены изменив, где нужно, мужской род на женский.

Люсин отец долго не мог понять, отчего распалась их теплая компания, поначалу порывался собирать друзей. Но, наткнувшись на их отговорки, махнул рукой и зажил по-старому.

У Сергея если и было порочное влечение, то избавился он от него самым естественным образом – вступив с Люсей в брачные отношения.