Текст книги "Выйти замуж"

– Не надо думать о нас плохо. Мы Михаила Борисовича уважаем, ценим. Восхищаемся, можно сказать.

– Он нам все постельное белье оставил, – всхлипнул Женя.

– Я вас предупредила! – Люся погрозила пальцем. – Пеняйте потом на себя.

Мальчики переглянулись и весьма натурально изобразили оскорбленную невинность.

Они вернулись в комнату, где тема родительского долга получила новое развитие в речах замминистра.

– Часто, очень часто, – говорил он, – приходится сталкиваться не только с тем, что отцы плохо выполняют свой отцовский долг, но и вовсе не признают своих детей. Конечно, всякое может произойти в жизни. И дети рождаются нежеланными. Но! Если уж случилось – будь добр, раздели ношу, помоги воспитывать члена общества. А так мы, милостивые государи, подрываем всяческие основы бытия: родители бросают во младенчестве детей, а те их в старости. Рушится связь поколений, все, к черту, рушится, что с Россией сделали…

Жена сообразила, что его уводит не в ту сторону, ткнула локтем в бок и вернула разговор на прежнюю колею:

– Мы недавно создали специальную генетическую лабораторию, которая как раз занимается установлением отцовства. По клеткам крови и ДНК. Совершенно новый и абсолютно объективный метод. Ошибки практически исключены.

– Что вы говорите? – восхитился Женя. – А в чем суть методики?

– Почему ты заинтересовался? – насторожилась Люся.

– С научной, исключительно научной точки зрения, мама. У Строевых вечный незапланированный приплод. Должны же и кобели нести ответственность.

– Участки ДНК уникальны, – рассеянно пробормотала ученая дама, – могут совпадать только у родственников. А кто эти Строевы?

– Наши родные, – ответил Дима, – по материнской линии.

Люся метала на них грозные взгляды.

– Попробуйте щучки фаршированной, – сказала она таким тоном, словно отправляла детей в угол, – остывает!

В дверь позвонили.

– Я открою, – поднялся Женя.

– Нет, я открою сама, – возразила Люся тем же строгим голосом.

Братья вполне могли, как уже бывало, развесить по городу объявления, и сейчас повалит народ делать попугаям прививки или понесут по десять рублей для участия в народной лотерее.

На пороге стояли два симпатичных паренька, двойняшки.

– Здравствуйте, здесь живет Михаил Борисович? – спросили они хором и с прибалтийским акцентом.

– Здесь. А вы кто?

– Мы по личному делу. Нам нужно поговорить с ним.

– О чем поговорить? – не отступала Люся.

Подростки мялись, переглядывались.

– Мы хотели бы ему лично сказать.

– Нет, сначала скажите мне. Михаил Борисович занят.

– Может быть, мы в другой раз придем? – спросил один из близнецов.

– В другой раз не получится, – сказала Люся, – завтра он уезжает.

– Далеко?

– Далеко и надолго, на всю жизнь. Так зачем он вам?

– Мы его дети.

– Кто-о? – хлопнула глазами Люся. – Из Израиля?

– Нет, из Таллина.

– Да, – пробормотала опешившая Люся, – в Израиле мальчик и девочка.

Она была так поражена, да еще эти разговоры о детстве-отцовстве, что повела близнецов прямо в гостиную, не догадавшись вызвать бывшего мужа в другую комнату.

– Миша, к тебе. Из Таллина.

– Молодые люди, вы ко мне? – благодушно улыбнулся эмигрант. – Чем могу служить?

– Нам бы лучше наедине, – сказал один из юношей.

– Да какие секреты? – Михаил Борисович развел руками. – Здесь все свои, медики. Ну что там у вас?

Он подумал, что мальчишки пришли на подпольное лечение по чьей-нибудь рекомендации. Вот сейчас он и докажет, что подобным промыслом не занимается.

– Дело в том, – замялся один из пареньков, – в том…

– Ну, смелее!

– Что вы наш отец, – вставил другой.

– Я-а?

После этого вопля на несколько секунд установилась гнетущая тишина. Оленька застыла с прижатыми к подбородку руками. Ее жест комично повторила двухлетняя дочка, любившая обезьянничать и сидевшая в этот момент у Жени на коленях. Сам он закусил как от сильной боли губу. Изо рта замминистра вывалился кусок лосося. Слышно было, как потрескивает лакированный макияж его жены.

– Постойте, постойте. – Михаил Борисович встряхнулся и протрезвел. – Что вы такое несете? Вы меня с кем-то спутали.

– Мы с вами давно хотели встретиться, – потупив глаза, сказал один близнец.

– Но мама была против, – добавил другой.

– А теперь она умирает, – тихо сказал первый.

– Какая еще мама? – раздраженно вскрикнул Михаил Борисович.

– Может, посадим? – спросил Дима.

– Что? А? – не понял Михаил Борисович.

– Я говорю, может, посадим сироток, – пояснил Дима, – что они кольями торчат?

Близнецов усадили на диван. Они зажали ладони между колен и опустили головы.

– Нет, нет, давайте разберемся, – попытался усмехнуться Михаил Борисович. – У меня никогда не было чужих детей, только свои.

– В Тель-Авиве, – заметил Женя.

– Вы помните свою поездку в Юрмалу в семьдесят шестом году? – спросили близнецы.

– Я прежде в Прибалтике каждый год отдыхал.

– Ну не до такой же степени, – негромко сказал Женя.

– Что он, собака Строева? – так же тихо отметил Димка.

– Вы тогда познакомились с нашей мамой. Она потом все ждала, ждала вас.

Близнецы говорили по очереди, один начинал фразу или даже предложение, а другой заканчивал.

– Надеялась.

– Она гордая, не сообщила вам, что мы родились.

– Воспитывала одна.

– У нас только фотографии были.

– Вы на них похожи, мы вас сразу узнали.

– И еще мама один раз нам вас…

– …издали…

– …показала.

– Плакала…

– …но к вам броситься не пустила.

Оленька всхлипнула. Женя участливо повернулся к жене и принялся вытирать ей слезы на щеках.

На стол легли снимки. Михаил Борисович помоложе и в плавках. Михаил Борисович обнимает симпатичную блондинку. Михаил Борисович держит ее на руках на фоне волнующегося моря.

– Ведь это ты, – констатировала Люся.

– Я, – согласился Михаил Борисович.

– А это кто? – Она указала пальцем на блондинку.

– Знакомая, то есть я не помню, не помню, как ее зовут.

– Маму зовут Ирма, – подсказали близнецы.

– А вас, ребятки? – спросил Женя.

– Миша и Гриша.

– Поесть, наверное, хотите? – предложил Дима.

– Постойте, как это – поесть? – занервничал Михаил Борисович. – В смысле, поесть – пусть, но дети – нет, не может быть.

– Да что там, – грубовато махнул рукой Женя, – случилось, так надо нести ответственность. Правда, господин замминистра?

Но вопрос не вывел того из оцепенения. Медицинский начальник и его жена сидели китайскими болванчиками и механически-кукольно переводили глаза то в сторону одного участника разговора, то другого.

Перед Мишей и Гришей поставили чистые тарелки, и они принялись с завидным аппетитом поглощать дары морей и рек. Люся не успевала подкладывать.

Михаил Борисович нервно ходил вдоль стола, трещал суставами пальцев, что-то бормотал, вспоминал, высчитывал и только время от времени вскрикивал:

– Нет, это не тогда! Не может быть! Черт возьми, ничего не помню!

Сейчас он уже походил не столько на вальяжного дипломата перед заграничной поездкой, сколько на контрабандиста, у которого таможенники обнаружили бриллианты в подкладке пиджака.

Наконец близнецы насытились. На столе остался сиротеть только тихоокеанский селедочный хвост. Михаил Борисович собрался с духом.

– Я не подлец, – сказал он хрипло, – никогда не поступал бесчестно по отношению к женщинам.

– Да, это верно, – заметил Дима.

Венеролог на выпад внимания не обратил.

– Все это совершенно неожиданно, – продолжал он, – но я готов, готов понести… Хотя, признаться, не чувствую никакого голоса крови.

– Ну, кровь можно в лабораторию сдать, – сказал Женя и вопросительно посмотрел на жену замминистра.

Она что-то промычала и принялась толкать мужа локтем в бок.

– Нет, нет, не уходите, – взмолился Михаил Борисович. – Мы сейчас во всем разберемся.

– Без ДНК тут не разобраться, – покачал головой Дима. – А в самом деле, Михаил Борисович, задержитесь на два денька, сдайте анализ!

– У нас большая очередь, – процедила сквозь зубы замминистерша.

– Ну, по знакомству, по блату так сказать? – скривился просительно Димка.

– Спасибо, нам ДНК не нужно, – сказал невежественный не то Гриша, не то Миша.

А потом кто-то из них продолжил:

– Мы приехали потому, что с мамой очень плохо. У нее почка блуждает. Она хочет проститься с вами, Михаил Борисович. Перед смертью.

Эмигрант опустился на стул осторожно и плавно, как в замедленном кино. Оленька снова заплакала.

– Да вы не переживайте, ребята, – подбодрил близнецов Дима. – Все будет в порядке. Здесь такие медицинские светила – сила. Михаил Борисович, когда нужно, может из-под земли любое лекарство достать, а то и почку, которая блуждать не будет. А вы-то сами как? У вас все в порядке?

Миша и Гриша замялись, но потом решились, поведали о своих проблемах в той же странной манере одного голоса на двоих:

– Мы не хотели вас беспокоить.

– Но из-за маминой болезни нам пришлось…

– …все продать, даже дом.

– Сейчас живем у друзей.

– Деньги на билет сюда заняли.

– Нам одиннадцатый класс заканчивать.

– А из школы выгнали…

– …так как нет прописки.

– И национальность нам мама русскую записала.

– Только вы не думайте…

– …мы ничего не просим.

– Если мама выздоровеет…

– …ее можно в Дом инвалидов поместить.

– А мы в рыбаки пойдем…

– …или на Север завербуемся.

– Только вы, пожалуйста…

– …поезжайте к маме!

– Это ее самое главное желание.

– Она вас до сих пор любит.

Оленька шумно, со звуком «и‑и‑и» втянула воздух и зашлась в рыданиях.

Михаил Борисович обхватил голову руками:

– Все рушится. Столько времени, усилий. Нет, это просто, просто театр абсурда.

– Театр, – прошептала Люся.

Она вспомнила. Вспомнила, где видела этих пареньков. Вернее, одного, то ли Гришу, то ли Мишу. Оттого, что лицо удвоилось, она сразу и не узнала. В Димкином театре! Студенты. Артисты.

Люся схватила диванную подушку и уткнула в нее лицо. Плечи ее дрожали.

– Ни в какие рамки… Стасик, мы уходим, – вскочила замминистерша. – Спасибо, было очень… очень вкусно.

После ухода сановной пары, которую в грустной почтительности проводил Димка, Люся, насмеявшись, подняла лицо.

– Ну все, хватит, – сказала она. – Михаил Борисович, иди спать, тебе завтра в дорогу.

– Так как же, вот… дети, – прошамкал он.

– Иди, иди, я с ними разберусь, с сиротками.

Но ей пришлось самой проводить по-стариковски ссутулившегося эмигранта, уложить его и дать снотворное.

Она вернулась в комнату к молодежи и… не стала их бранить, только спросила Оленьку:

– Ты тоже была с ними заодно?

– Да где ей, – усмехнулся Димка, – раскололась бы на первой реплике. Но рыдания вписались очень натурально. Олька, не дуйся, это была твоя лучшая роль, реализм в заданных обстоятельствах, Станиславский в гробу перевернулся.

– Мама, ты не обижаешься? – спросил Женя. – По-моему, здорово вышло. А какой фотомонтаж!

– Анализ следовало бы все-таки сдать, – размечтался Димка.

Люся погрозила ему кулаком и повернулась к близнецам:

– Вам действительно негде ночевать?

– Мы в общежитии.

– Спасибо.

– Извините.

– Вы очень вкусно готовите.

Утром Димка и Женя ускользнули из дому рано, и свой гнев просвещенный Михаил Борисович попытался выместить на Люсе. Но она его быстро осадила.

– Будет тебе, – сказала она, укладывая чемодан. – Рыльце-то в пушку. Подумаешь, дети пошутили. Кальсоны класть или там жарко?

Михаил Борисович пытался по телефону объясниться с бывшим руководством, раскрыть глаза на коварство пасынков, но замминистра его слушать не стал, бросил трубку.

Эпилог

Я показала Люсе рукопись. В целом она ее одобрила. Но заметила:

– Как-то сухо у тебя получилось. За душу не берет. Одни разговоры, нет психологии и природа не описывается.

– Хочешь, – предложила я, – эротические сцены добавлю?

– Что ты! – замахала руками Люся. – Ведь дети читать будут.

– Думаешь, наших детей можно чем-то удивить? Фамилии и имена изменить?

– Зачем? – удивилась Люся.

– Так принято. Пишут в начале: «Все события вымышлены, все совпадения случайны».

– Я своей жизни не стыжусь, – обиделась Люся. – Оставь как есть.

– Финал не могу придумать, – пожаловалась я. – Нужен хороший завершающий аккорд.

Прототип задумалась, а потом спросила:

– Помнишь мой день рождения семь лет назад?

– Точно! – обрадовалась я. – Идея! Но как быть с твоей жизнью в последующие годы?

– Правильно Строев говорит: твой недостаток – неумение поставить вовремя точку.

Я с изумлением уставилась на подругу: это я не умею поставить точку или она никак с небесной канцелярией не разберется?

– Обязательно опиши мой портрет, – напомнила Люся. – Я ведь тогда неплохо выглядела.

– У тебя и сейчас вид вполне товарный.

– Ну да! – довольно хохотнула Люся. – В темноте и на ощупь.

В начале лета 1995 года Люсе исполнилось сорок лет. Отмечать этот день рождения не очень принято. То ли потому, что цифра печально отдает поминками, то ли потому, что горько сознавать собственную зрелость – роковой предвестник старости.

Но при взгляде на Люсю мысль о старости не могла возникнуть ни у кого. Подруга моя и в юности походила на некий переполненный соками фрукт. Яблоко, например. А сейчас яблочко слегка покраснело на бочках, и чувствовалось, что соки в нем бродят не весеннее-кислые, а по-осеннему сладкие и терпкие.

Серые Люсины глазищи, хотя и окружились гусиными лапками морщин, по-прежнему сияли призывом скорой помощи: эй, человек, как чувствуешь себя? Могу я помочь тебе?

Словом, день рождения Люся отмечала. В узко-семейно-служебном кругу. То есть, кроме родных и нас со Строевым, она пригласила еще двух сослуживиц (имен их не помню и буду называть по отличительным признакам – Блондинка и Брюнетка). Да еще навязался Люсин начальник отдела – А. П. Рогов, лысый и тайно ухаживающий за моей подружкой. Люся к его заигрываниям была равнодушна и лишь слегка использовала их в корыстных целях.

Мы уже покончили с закусками, на кухне грелись фирменные Люсины рулетики – из трех сортов мяса, фарша, грибов и сыра. Еще нас ждали торт, чай и застольные песни.

И вдруг мирное течение праздника нарушилось. Неожиданно, словно сговорившись, стали прибывать с поздравлениями бывшие Люсины мужья.

Первым с громадной корзиной цветов явился Павел Сергеевич Бойко. Женин папа и тренер по легкой атлетике. Именно так его и представила Люся. Многочисленные победы в амурных состязаниях запечатлели на его лице нечто неуловимое, но безошибочно выдающее старого бабника.

Блондинка и Брюнетка прошмыгнули в ванную поправить прически и макияж.

Потом приехал Володька из Калуги. Он был закован в старомодный, следовательно, парадный костюм; застегнутая на верхнюю пуговицу рубашка без галстука, туго стянутая шея – словно демонстрация зарока сегодня не пить.

– Димочкин папа, – познакомила его Люся с присутствующими.

Поскольку у Копыто, не задержавшегося с прибытием, детей не было, Люся представила его по имени-отчеству, не уточняя родственной или прочей связи.

Сережа заметно постарел. Он носил теперь очки, над которыми поднимался внушительный из-за последующих залысин лоб. Копыто был похож скорее на ортодоксального профессора, чем на раскольника от науки. Он подарил Люсе дурно изданную книжицу с теориями своих патронов, в которой сам фигурировал в качестве подопытного кролика.

Последним явился Михаил Борисович. Уверена, что он прибыл в Москву по делам, хотя и заявил, что мчался из Израиля ради Люсиных именин. Он вообще сразу повел себя так, словно его права на Люсю и отношения с ней совершенно семейные. Ни дать ни взять – муж после длительной командировки. Он расцеловался с Люсей в губы (чего другие себе не позволяли) и уселся рядом с ней, хозяйски положив руку на спинку ее стула.

– День памяти, – тихо сказал Димка брату.

– Вечер встречи выпускников, – в тон ему ответил Женя.

Ольга Радиевна, слышавшая этот обмен репликами, шепотом возмутилась:

– Как вам не стыдно, мальчики, так к маме относиться!

– А мы к ней замечательно относимся, – тихо процедил Дима. – Наша мама – чудный человек. Это и общественность оценила. – Он кивнул в сторону несколько скованных бывших мужей. – Но иначе как с юмором на эту самую общественность смотреть нельзя. Вы бы, Ольга Радиевна, на мамином месте уже после третьего мужа, извините, в психушке бы оказались. А у мамули, смотрите, еще запаса на полк обездоленных.

«Бывшие» исподтишка рассматривали друг друга. Кроме арифметического интереса (кто за кем), в их взглядах явно сквозило раздражение и неприязнь. Поскольку они не все были знакомы, то ошибочно записывали в свою компанию А. П. Рогова и ошибочно исключали Строева – он был явно со мной.

Михаил Борисович обратился к А. П. Рогову, «который, конечно, был тамадой» (это он угадал точно) и «которого с виновницей торжества связывали в прошлом тесные узы» (а здесь промахнулся, чем вызвал хмыканье посвященных и многозначительные переглядывания Блондинки и Брюнетки), и попросил слова.

Михаил Борисович пространно говорил о счастье своей жизни с Люсей и все нажимал на «мы» – мы сделали, мы радуемся, мы надеемся. Уже казалось, что он закончит тост призывом: «За нас с Люсей!» Но Михаил Борисович все же предложил выпить за Люсю, удивительную женщину всех времен и народов.

– Мишенька, детишки-то, жена как? – некстати спросила Люся, и Михаил Борисович поперхнулся:

– Спасибо, все в порядке.

– А климат израильский не досаждает? – участливо поинтересовался Димка.

– Не досаждает, – ответил Михаил Борисович, не глядя на него. – Тебе, Люсенька, там определенно понравилось бы, – ласково улыбался он бывшей жене.

– Что ли, у евреев многоженство? – вдруг выпалил Володька.

Он не сдержал-таки зарока и пропустил за Люсино здоровье несколько рюмок.

– С чего вы решили? – поразился Михаил Борисович.

Женя и Димка довольно заулыбались. Но Люся представлений допускать не собиралась.

– Не неси чепухи, – строго сказала она Володьке. – Дима, поменяй отцу рюмку, нечего ему из винной водку тянуть. Ни в какой Израиль я не собираюсь. С детства заграницы боюсь. Хотела было в Болгарию поехать прошлым летом, но потом путевку сдала. Поздно на старости лет переучиваться.

А. П. Рогов предложил Володьке произнести тост.

– Ну что я могу сказать о Люсе? – Володька встал и слегка качнулся. – Мы познакомились с ней зимой. У нее была ондатровая шапка…

– Не-е-ет! – простонали мы с Люсей.

– Папа, я эту историю недавно слышал от первокурсников, – сказал Димка. – Ты просто ходячим радио работаешь. Вся страна, близкое и дальнее зарубежье уже записали эту сагу в свой фольклор. Давай другую историю.

– Хорошо, – кивнул Володька, и его голова не без труда заняла исходное положение. – Вот здесь находится товарищ, который писал Люсе письма.

С годами в проспиртованных Володькиных мозгах что-то, очевидно, переместилось, и теперь он считал автором всех писем тренера Бойко. На него он и указывал пальцем.

– Некоторые послания я до сих пор помню. Бесстыжие, прямо сказать, послания.

– Поосторожнее в выражениях, – предупредил Павел Сергеевич.

– А зачем ты ей про срамной секс писал?

– Друг, лучше сядь. – Бойко принялся дергать Володьку за пиджак.

Муж номер один сопротивлялся. Номер два тянул его вниз. Володька дергал согнутой в локте рукой, чтобы вырваться. При этом он пытался цитировать запавшие ему в голову строки из писем.

– Да оставь ты его, – сказала Люся Павлу Сергеевичу.

Следом Люся хотела утихомирить Володьку, но не успела. Когда Бойко отпустил полу пиджака, Володька дернулся особенно сильно, рука его стремительно взлетела и кулак врезался в собственный глаз. Володька свалился на пол.

– Уй, уй… больно, – стонал он под столом.

Мы старались не смеяться. Димка поднял отца.

Володькин глаз заплывал опухолью.

– Люсь, я не хотел. Я хотел культурно, интеллигентно. А тут, понимаешь, самострел.

– Мальчики, – велела Люся сыновьям, – отведите его на кухню и лед к глазу приложите. Уж вы извините, – обратилась она к присутствующим, – Володька очень хороший человек, душевный, но пьет. Такое горе!

– Собственно, срамной секс – это касается меня, – вдруг заявил Копыто.

У Блондинки открылся и забыл закрыться рот. Брюнетка начала жевать бумажный цветок, воткнутый в рулетик для украшения. Ольга Радиевна и Оленька, жена Жени, дружно икнули.

Сергей испуганно внес ясность:

– Не в том смысле, что с Люсей, а в том, что я с другими мужчинами и Люсиным отцом. Еще когда не был ее мужем.

– Мужем? – глупо переспросил А. П. Рогов и вопросительно посмотрел на Михаила Борисовича, с которым у него установился молчаливый контакт.

– Ну, у всякого в жизни были сложные моменты, – благодушно заполнил паузу Михаил Борисович. – Не будем сейчас вспоминать об этом. Давайте послушаем мужа самой лучшей Люсиной подруги. Простите, как вас, запамятовал? Николай Иванович? Пожалуйста, Николай Иванович.

– Я был Люсиным мужем номер четыре, – умно начал мой интеллектуал и сам оторопел от реакции, которую вызвал.

Глаза Люсиных сослуживцев испуганно забегали и остановились на потолке. Они рассматривали люстру тем взглядом, который мы прячем от оскандалившегося человека. Я и Люся смущенно хихикали: вот, мол, товарищи, не обессудьте, так получилось. Ольга Радиевна и ее дочь, в противоположность закатившим глаза, уставились на поверхность стола и почти синхронно ковыряли пальцами в ажурной скатерти.

– Сказать по правде, наш брак был очень непродолжительным, – еще умнее поправился мой муж, понял свою неуклюжесть и в смущении замолчал.

– Но вы сумели оценить те сокровища, которые хранит в душе эта удивительная женщина, – опять пришел на помощь Михаил Борисович, поцеловав Люсину руку. – За это вы, очевидно, и хотели предложить тост?

– Да, правильно, спасибо, – поблагодарил Строев и сел.

Михаил Борисович всегда чувствовал себя уверенно и покровительственно, когда другие люди пребывали в смущении и замешательстве. Он остроумно рассказал историю с грибочками от беременности и галантно осведомился у Ольги Радиевны о состоянии здоровья кошки Маргариты.

Атмосфера немного разрядилась, и Люсины коллеги уже искоса посматривали на нее – теперь уже с интересом и вопросительно.

– Да, я была замужем пять раз, – сказала Люся. – Ну и что? Ни о чем я не жалею. Что же делать, если так жизнь распорядилась? Они же не любовниками, а мужьями были, понимать надо! И я их всех до сих пор люблю, в смысле ценю. Вот Павлик Бойко, такой запущенный был, когда мы познакомились. В ванной по всем стенам пенициллин рос. А со мной еще одну золотую и две серебряные медали получил. Правда, Паша?

Бойко согласно кивнул.

– Или Строев, например, – продолжала Люся. – На скользкой дорожке стоял. Подлогами занимался, хоть и бывший милиционер. А ведь умница какой! Редкий академик столько книг прочел. Опять-таки подружку мою осчастливил. Можно сказать, нашли друг друга с моей помощью два замечательных человека, два книголюба, а теперь уж и писателя.

Люся немного волновалась, речь ее была загадочна для непосвященных, но для нас отсутствие логики и умолчания не было преградой для понимания.

– Сереженька Копыто. – Люся повернулась к нему, но продолжала говорить в третьем лице. – Никакой он не извращенец. Просто было приворотное зелье, неправильно употребленное. А голова у Сережи замечательная. Благодаря ему мои мальчики математику полюбили, запомнили десять корней из пятизначных чисел и несколько делений и умножений десятизначных. Вот незнакомых людей и развлекают, словно у них такая же память, как у Сережи. А где, кстати, мои дети и первый муж? Володька! – позвала Люся. – Мальчики! Где вы там? Не проказничайте.

Появился Димка, наивно улыбающийся, – знакома нам эта улыбочка.

– Мама, у нас льда не оказалось, – заявил он.

Сразу за этой репликой Женя ввел в комнату Володьку. К подбитому глазу мужа номер один был приложен пакет с замороженным минтаем. Два рыбьих хвоста нахально, по-заячьи торчали над Володькиной головой.

– Люсь, ну вот так! – жалобно и просяще сказал Володька.

Его вид был настолько потешен, что от смеха не удержалась даже Ольга Радиевна.

– Что вы там столько времени делали? – простонала Люся.

– Третий хвост отдирали, – пояснил Женя.

– «Не жизненно, не жизненно» говорят, – жалуясь, передразнил Володька мальчиков. – Подумаешь, Н-н-немировичи-Данченко.

– Горе мне с вами, – покачала головой Люся. – Садитесь уж. Я тут про своих мужей рассказываю.

– Вижу слезы умиления в глазах благородной публики, – хмыкнул Димка.

– А что? – взбодрился А. П. Рогов. – Удивительная судьба, достойная удивительной женщины.

– Но до Гиннесса маме еще далеко, – заметил Женя.

– Гиннесс – это пятый, еврей? – громким шепотом спросила Блондинка Брюнетку.

Все сделали вид, что не услышали невежественного вопроса.

– Позвольте мне сказать, – поднялся Бойко. – Люсенька, я буду краток. Прожита жизнь – плохо ли, хорошо ли, но не воротишь. И вот, оглядываясь назад, вижу, что самым лучшим человеком, которого я встретил на своем пути, была ты, Люся. Ты воспитала моего сына, замечательно воспитала, а сейчас растишь внучку. И в сердце у меня не только невыразимая благодарность тебе, но и большая любовь. Она прошла много испытаний и выстояла. Словом, Люся, я снова прошу тебя стать моей женой, простить и составить мое счастье.

– Минуточку! – Володька отнял от глаза рыбу и передал ее сыну. – Почему это ты просишь? Опять мне дорогу перебегать? Я, можно сказать, вторую неделю слова фомр… форвм… фор-му-лирую. Люся, вспомни молодость! Люся, я тебя всю жизнь… Скажи «да» – я ни капли в рот. Хочешь, закодируюсь? К Кашпировскому, хочешь? Будь моей сувп… сурп… женой, Люся!

– Ой, ребята, что вы в самом деле, – смутилась Люся. – Вот придумали. Давно быльем поросло.

Спасибо, конечно, но перестаньте это говорить и не думайте…

– Да, да, – кивнул Михаил Борисович и снова по-хозяйски положил руку на Люсин стул, – что было, того не вернешь. Есть совершенно определенные, современные обязательства, моральные соглашения.

– Миша, ты тоже не строй из себя возвращенца, – осадила его Люся. – Мы разошлись два года назад.

Череда неожиданных объяснений настроила нас, публику, на продолжение действия. Словно в ожидании следующего акта, мы обратили взоры на Сережу Копыто. И он действительно заговорил:

– Мне так и не удалось высказаться, Люся, меня перебили. Я хотел, хочу сказать, что энергетика твоего поля необыкновенно велика. Она заряжает людей жизненной силой, подпитывает их. Мне, например, очень не хватает твоего, Люся, излучения. Если бы ты согласилась…

– Я бы подключился к твоему реактору, – вставил Женя.

Люся не успела ответить Сереже, потому что всех нас отвлекло всхлипывание и сдерживаемый плач. Рыдала Блондинка. Брюнетка ее утешала. Она пояснила нам:

– Личные неурядицы.

– За всю жизнь один, – вырвалось у Блондинки сквозь слезы, – и тот сбежал…

– А у меня что? – задала риторический вопрос Брюнетка. – Три копейки зарабатывает, а претензий на сто рублей.

Ольга Радиевна хотела вздохнуть незаметно, а получилось шумно и горько: «Ох-ох-хой». Что подразумевалось под этим оханьем, было ясно без слов.

Люсины глаза засветились скорбью и участием. Она беспомощно оглядывалась, и казалось, сейчас начнет раздавать бывших мужей в пользование обездоленным и одиноким женщинам.

Я напомнила гостям, по какому поводу мы собрались. Потом рассказала о нашей с Люсей дружбе и призналась, что запечатлела по мере способностей на бумаге ее жизнь.

Воспоминания о забавных историях, которые предшествовали Люсиным замужествам, развеселили нас, даже сплотили. Потому еще, очевидно, что теперь бывшие мужья не стояли в боевой стойке, оставив надежды на повторное покорение Люсиного сердца.

Кто-то спросил Люсю о том, какая история ей наиболее дорога и больше помнится.

– Последняя, – ответила она.

– С Михаилом Борисовичем и грибочками? – уточнила я.

– Нет, – Люся застенчиво улыбнулась и покачала головой, – самая последняя.

В этом месте я обещала поставить точку, что и делаю.

1998 г.