Текст книги "Даниил Галицкий. Первый русский король"

НОВГОРОД

В богатом, но беспокойном Новгороде правил юный Александр Ярославич под бдительным присмотром воевод, а еще бояр и новгородского веча. У города две заботы – торг и защита от западных соседей, которые что ни год, то либо на новгородский пригород Псков налезали, либо самому Новгороду покоя не давали, уж слишком лакомый кусок новгородский торг!

Князья в Новгороде менялись, что погода в весенний день. Новгородское вече в рассуждениях быстро, чуть что не так – князю показывали путь. И Ярославу Всеволодовичу, брату Великого князя Юрия Всеволодовича, на себе недовольство веча испытать пришлось, и его трижды прогоняли. В последний раз он не стал возвращаться, напротив, уехал на княжий стол в Киев, а вместо себя оставил сына, князя Александра Ярославича. Вече Великого Новгорода не было против. При всем честном народе отец вручил шестнадцатилетнему сыну меч – символ княжеского наместника. С тех пор молодой князь Александр правил Новгородом уже сам.

Перед тем у них состоялся долгий разговор. Князь Ярослав прекрасно понимал, какой беспокойный город оставляет сыну, но надеялся, что прошедшие до того годы и испытания научили Александра многому.

– Сын, Саша, Новгород не тот город, какой можно усмирить надолго. Надеюсь, что самые страшные годы для него прошли. Постарайся держать себя с новгородцами по закону, соблюдать Новгородскую Правду. Твоя главная обязанность – защищать Новгород от врагов. В дела хозяйские не суйся, людей не обижай. Я надеюсь, что тебе не придется, как мне, уезжать и возвращаться…

Трудные годы для правления достались юному князю. Сначала дождей не было всю весну и лето, сушь стояла такая, что малейшая искра вызвала пожар. Выгорел почти весь Словенский конец, едва-едва отстояли остальной город. Потом полили дожди, да так, что все, что не сгорело, сопрело и сгнило. Новгород остался без хлеба, надвигалась угроза голода. Не лучше положение было и во Пскове. Многие купцы, почувствовав опасность, поспешили закрыть лавки и уехать. Это вызвало еще большую панику. Добавил ужаса и невесть откуда пришедший мор.

Не справиться бы молодому Ярославичу самому, если бы не помогли Нижние земли, слава богу, в Твери урожай был и хлебушек тоже… Наступил 1237 год…

Казалось, бури прошли, над городом снова светит солнце, город выздоравливал, как тяжелобольной человек. Снова зашумел торг, Волхов покрылся разноцветными парусами купеческих ладей, а на пристани не протолкнуться… О гибели многих людей еще напоминали пустые дворы, где хозяева не пережили голод, но и их быстро заселяли. На месте пожара на Словенском конце уже выросли новые избы, лучше прежних. И мост больше не трещал под напором льдин по весне. Земля точно опомнилась и снова давала богатые урожаи, а дожди шли почти всегда вовремя.

Тиун Якун качал головой:

– Ох, слишком уж гладко! Не было бы беды…

Князь в сердцах даже плюнул на него:

– Тьфу, чего ты загодя беду кличешь?!

И впрямь, в последний месяц лета город и его окрестности содрогнулись сначала от дикого воя собак и ржания лошадей. Обезумевшие животные метались на привязи, а собаки вдруг садились, подняв морды к небу, и выли, выли, выли… И почти сразу небо вдруг стало темнеть! С запада на солнце наползала страшная тень, закрывая его! Тень проползла по солнцу с запада на восток.

Горожане бросились в церкви, всюду зазвонили колокола, слышался крик ужаснувшихся взрослых и плач испуганных детей. Снова и снова служили молебны, просили заступничества у Богородицы. В тот месяц очень многие без напоминания пожертвовали храмам не только десятину, но и много больше.

Князь тоже стоял перед образами в Софии и заказывал молебны, тоже ужасался вместе со всеми. Пополз слух о близком конце света. Пришлось владыке Спиридону выйти к народу и долго убеждать, что хотя это и тяжелое предзнаменование, но все беды посылаются за людские грехи, и люди сами могут избежать напастей. Снова и снова звонили колокола Софии, Новодворищенского собора, Параскевы Пятницы, Ивана на Опоках, всех кончанских церквей и монастырей вокруг Новгорода. Немало дней прошло, пока хоть чуть успокоился город. Но знамение на солнце помнили все.

Кончилось тревожное из-за знамения лето, прошла и осень. На не остывшую еще землю упал первый снег и больше не таял. Это хорошая примета, большие снега защитят посеянное в зиму. Лед на реках встал тоже крепкий, сразу облегчив дороги. Все складывалось очень хорошо, по первопутку поехали купеческие караваны, во многом кормившие Новгород. Жить бы да радоваться, но…

В середине декабря в Городище примчался всадник. На него было страшно смотреть: конь загнан, сам обморожен, глаза слезятся… По тому, что поехал сразу к князю, стало понятно, что беда коснулась прежде всего его. У Александра, хорошо помнившего, что внезапно умереть может и сильный, молодой человек, упало сердце. Он бросился навстречу гонцу, прыгнув прямо с крыльца в снег:

– Что?! Кто?!

Тот выдохнул замерзшими губами:

– Беда, князь! Батый на Русь идет!

Не все сразу поняли, и сам князь тоже. Гонец мотал головой:

– Народ незнаемый с востока страшной силой пришел. Рязань сожгли, людей побили… Никого не щадят, ни старых, ни малых. Тех, кто сопротивляется, уничтожают, города жгут.

– А Владимир? А Киев?

– До них пока не дошли, но недолго осталось…

Над Новгородом тревожно зазвучал вечевой колокол. На сей раз князь не стал, как обычно делал, дожидаться приглашения города на вече, напротив, вышел к горожанам первым. Его голос гремел над толпой:

– Враг пришел на Русскую землю! Сожжена Рязань, побиты многие меньшие города… Этот враг не милует никого, каждого, кто противится его власти, убивает, не смотря, старый или малый!

Народ зашумел: вот оно, знамение!

Александр даже разозлился: до знамения ли сейчас?!

– Надо помощь послать нашим братьям! Прошу, Господин Великий Новгород, собрать ополчение и доверить мне его повести!

На площади разом наступила тишина. Одно дело воевать в своих пятинах или вон во Пскове, совсем другое – отправлять ополчение на юг. В этой тишине раздался голос боярина Глеба Даниловича:

– Да верно ли, что было нападение?

Князь обернулся – они не верят?!

– От Рязани прискакал гонец!

– Вокруг Рязани полно русских городов, им сподручнее помогать, чем нам.

Александру хотелось крикнуть, что в случае необходимости переяславцы всегда поддерживали Новгород, но взгляд наткнулся на насмешливые глаза боярина, и князь понял, что все слова супротив него будут бесполезны. Надо обращаться к горожанам.

– Новгородцы! Этот враг силен, если не поможем сейчас Владимиру, то позже окажемся биты сами!

– А вот это уже твоя забота, князь, крепить город так, чтобы не осилили его враги! – насмешливыми были уже не только глаза боярина, но и его голос.

Вече даже обрадовалось, настолько простым показался такой выход. Слушая рассуждения о том, что враг потеряет силы, пока дойдет до Новгорода, достаточно укрепить город, и все, Александр едва сдерживался, чтобы не бросить в толпу: «Не хочу у вас княжить!» и не уйти к отцу защищать Русь от нового страшного врага. Удержал один-единственный голос. Совершенно седой согбенный старец, невесть как оказавшийся в первых рядах веча, вдруг тихо проговорил:

– Не бросай город, княже…

И этот тихий голос пробился через гам веча, дошел до Александра. Князь замер, пораженный простотой просьбы, склонился к старцу:

– Да что я могу с ними поделать?

Тот сокрушенно покачал головой:

– Сейчас ничего, но твое время еще придет. Дождись своего часа, князь!

Вече так ничего и не решило, вернее, решили пока ничего не делать, просто подготовиться к обороне, рассудив, что Бог милостив, может, и пронесет беду мимо…

Во Владимире у князя много родичей: дядья, двоюродные братья и сестры, да и в Москве их немало. Душа Александра рвалась на помощь родным, но он оставался в Новгороде. Не давали покоя скорбные глаза тихого старца. Князь отправился в Софию к архиепископу Спиридону. Тот приходу Александра обрадовался:

– Давно тебя жду, князь… Что мыслишь делать?

– А что я могу?! – с досадой отозвался Александр.

– А что хочешь?

– Помочь Руси против врага!

Спиридон вздохнул:

– Велик враг, слишком велик. Тут одной твоей помощи мало. Вся Русь должна была щитом встать, но не сумела. Теперь будет бита поодиночке.

– Что ты говоришь, владыка? Разве может Русь погибнуть?!

– Кто говорил о гибели? Но бита будет и в полон попадет надолго. Послушай меня, княже, ты один не осилишь все. Беды Руси в наказание за распри, пока не объединится, будет страдать. На то воля Божья. А тебе скажу так: побереги силы, сынок, это не последний враг у Новгорода. Не бросай город, ты ему еще будешь очень нужен. Без тебя Новгороду не жить.

На мгновение князю показалось, что голос владыки уж очень похож на голос того старца на площади, даже головой затряс, чтобы прогнать наваждение. Да нет, откуда?

– Что мне делать?

– Пока делай, как вече решит. Изменить ты ничего не можешь. И думай, крепко думай.

С того черного дня в Новгород то и дело приходили гонцы, и все с вестями одна другой страшнее. Пали и были сожжены Пронск, Рязань, Коломна, Стародуб, Ярославль, Переяславль, Суздаль, Ростов, Волок Ламский, Кострома, наконец, пала Москва…

Ужас поселился в сердце князя. Услышав, что пал Владимир и что еще страшнее – семья великого князя укрылась в церкви Святой Богородицы и была татарами попросту там сожжена, Александр бессильно стонал и рвал на себе рубаху. Гибла Русь, гибла его семья. Отец с матерью, братьями и сестрами в Киеве, но и до него скоро доберутся проклятые! Великокняжеское войско вышло на битву против татар, но было слишком мало, чтобы победить. Погиб Великий князь Юрий Всеволодович. Остальные сыновья Всеволода Большое Гнездо не пришли на помощь гибнущему Владимиру.

От Владимира хан Батый повернул свои рати на север, к Новгороду. Узнав об этом, Александр подумал:

– Вот и наша очередь пришла.

От Владимирских земель до Новгородских блошиный скок. Новгород начал готовиться к осаде уже серьезно. Посадник лично проверял запасы хлеба в закромах, горожане, кто только мог, уходили подальше в леса. Многие бежали в Псков или Ладогу.

Но на пути Батыевых полчищ оказался совсем небольшой Торжок. Поняв, что татары идут очень удобным для конных Селигерским путем, новгородский пригород Торжок запросил у старшего брата Новгорода помощи.

Снова колокол созывал горожан на площадь. Александру казалось, что уж теперь они должны понять, что беда на пороге. Поняли, да только по-своему, бояре принялись судить-рядить, не предложить ли Батыю откуп от богатого города. Посадник Степан Твердиславич даже возмутился:

– Да они тот откуп возьмут, а потом и все остальное! Чего же им оставлять?

И снова вече ничего не решило, все вязло в боярских разговорах.

Торжок так и не получил помощи от новгородцев. Город выдерживал осаду две недели. Только когда татары притащили много осадных машин и попросту уничтожили стены, за которыми можно было прятаться, они смогли войти в город. Но и на узеньких улочках, среди горящих деревянных домов жители маленького, но вольного Торжка продолжали сражаться.

Все, что мог князь Александр, – то и дело отправлять дальние сторожи для разведки.

Господин Великий Новгород спасло не мужество его защитников, не крепость его стен и даже не удалая сила дружины и ополчения. Его спасла весна. Потеплело неожиданно рано, лежавший огромными пластами снег как-то сразу потемнел и стал таять. Даже верховым сторожам, хорошо знавшим каждую тропу в округе, тяжело ездить по лесам. А татарам, не знавшим и потому боявшимся еще и бесконечных новгородских болот – тем более. Не дойдя всего ста верст до города, Батыева рать вдруг повернула от урочища Игнач-Крест на юг!

Услышав такое донесение от своих конников, князь не поверил своим ушам. Остановиться почти на виду у богатого города и уйти ни с чем?! Наверняка хан знал о том, что Новгород хорошо укреплен, а он потерял в боях перед этим много своих воинов, боялся завязнуть в болотах перед городом, но князю Александру все равно не верилось…

Глядя на новгородцев, от души радующихся, что их город беда все же обошла стороной, он размышлял о том, что на следующий год Батый может оказаться в новгородских лесах и пораньше…

А горожане твердо уверовали в действенность молений своего архиепископа Спиридона, его авторитет сильно вырос. Новгородцы снова понесли щедрые пожертвования в церкви.

Остальная Русь почти вся лежала в пепелищах. Сгорели многие города, были убиты тысячи и тысячи людей, другие бежали в леса, скрываясь от врагов. Князь, думая о том, едва не рыдал, казалось, Русь погибла…

В Новгород снова примчался гонец и снова прямо к князю. Александр уже так боялся дурных вестей, что даже не стал сразу спрашивать, только молча кивнул, зовя за собой в гридницу. Но на сей раз весть не была страшной. Новгородского князя Александра отец звал на великокняжеский съезд. Погиб Великий князь Юрий Владимирович, нужно выбрать нового.

Александр, поставив в известность боярский совет, выехал в сожженный Владимир. От гонцов он знал, что города сожжены и обезлюдели, но то, что увидел по пути, повергло в ужас. Такого не творили на земле даже немецкие рыцари. Казалось, испоганена сама земля!

Князь снова, как в далеком детстве, стоял перед Дмитровским собором Владимира, задрав голову. Как тогда, кружили над его куполами встревоженные чем-то птицы, но не было никакой радости. В городе, казалось, не осталось ни одного целого дома, повсюду трубы сгоревших жилищ, в соборах и церквях полно трупов, стойкий запах смерти витал над всем городом. В светло-синем небе даже облачка казались черными, хотя наверняка были белоснежными.

И вдруг… над собором, над городом поплыл колокольный звон! Подал свой голос чудом уцелевший колокол. Немного погодя к нему присоединились еще два. Этот звон, казалось, очищал погибший город, очищал души его немногих уцелевших жителей. И души собравшихся на съезд князей.

Уже через день Великим князем был назван Ярослав Всеволодович. Своим братьям он отдал: Святославу – Суздаль, Ивану – Стародуб. Александр оставался в Новгороде, но уже не наместником, а князем. Хотя что это меняло… Отец добавил ему еще Тверь и Дмитров.

Князь Ярослав Всеволодович долго беседовал с сыном наедине. Он рассказал то, о чем пока не знал Александр. Еще до Батыева нашествия объединили свои силы Ливонский и Тевтонский ордена. Александр смотрел на отца, не понимая. Вокруг них сожженный Владимир, центр сожженной Руси, а отец говорит про какие-то ордена. Немецкие рыцари в их латах были сейчас так далеки от мыслей молодого князя… Ярослав Всеволодович покачал головой:

– Зря не слушаешь, Саша. Это по твою душу. Объединившись, они стали вдвое сильней и свои нападки на Русь не бросят. Тем более сейчас, когда остальные тебе помочь не могут.

Услышав про помощь, Александр даже поморщился:

– Скажи, отче, что делать? Мы были рядом с Торжком, но боярский совет решил не давать помощи.

Тот положил руку на руку сына:

– Остальные города также. Каждый сам за себя, оттого и бьют нас всех поодиночке. Ты должен сберечь Новгород любой ценой, слышишь? Это единственный город, где еще не бывали враги. Единственный целый и богатый. Жди немцев или шведов, а может, и тех, и других… Будь готов к нападению, чтобы не сидеть вот так среди пепелища. И знай, что тебе никто не поможет, все должен сам. Помни, сын, врага лучше бить далеко от своего дома, обороняться на пороге – последнее дело.

Эти слова князя Ярослава навсегда запали в душу Александра. Он так и будет бить врага – далеко от Великого Новгорода, чтоб не успел тот даже подойти к стенам вольного города.

На улице снова закаркали вороны. Вот уж кому раздолье нынче на Руси – падальщикам. Александр поинтересовался:

– Каменная резьба на Дмитровском соборе цела?

– Не знаю, – удивился вопросу князь. Он забыл, как маленькие Федор и Александр разглядывали собор и изображение отца на стене.

Перед возвращением в Новгород князь Александр снова сходил к собору и нашел Всеволода Большое Гнездо, окруженного своими сыновьями. Почему-то от вида отца и дядьев стало спокойно на душе, точно давний мастер-камнерез выдал ему хорошую тайну.

Отец остался приводить в порядок Владимиро-Суздальскую землю. Немного погодя в восстановленный княжий терем перебралась из Киева и княгиня Феодосия с детьми. Только старшего сына князь посадил в Новгороде самостоятельно, остальные пятеро были пока при нем. Андрей, как всегда, немного завидовал брату, его собственное взросление пришлось на тяжелые времена, отцу было не до воспитания княжича, жизнь бы спасти.

Прошло время. Новгород уже и подзабыл страсти, разгоравшиеся на южных границах. Не видевшие пожарищ и гибели целых городов новгородцы не очень-то хотели знать о бедах Южной Руси. Им и своих дел хватало…

КИЕВ

Батыева орда ушла на юг, но вовсе Русь не покинула. Еще много осталось нетронутых городов, неразоренных весей, не угнанных в рабство людей…

Князь Даниил понимал, что придет и его время, ничто не мешало грозному монгольскому хану двинуться дальше, вот только раны, которые на Руси получил, залижет и снова пойдет. Понимал он и другое: одному не справиться с такой силищей, только вместе можно.

Князь почернел весь, извелся, слушая приносимые страшные вести из Владимирской Руси. Снова каждую ночь снилась Калка, причем он бежал, но убежать не мог, а на большом холме высился всадник, который показывал на него рукой и смеялся. Огромный конь, огромный воин, смех, слышимый на большом расстоянии… и голос: «Я пришел, Данила!» Князь просыпался в холодном поту, снова и снова пытался понять, в чем ошибка была тогда у Калки и как быть теперь. Всегда приходил к одной и той же мысли: врозь были.

А теперь разве не врозь? Только-только Галич у своих же отобрал, но Киев за Ростиславом. Ростислав слаб, сказывают, Киев по сей час едва не в развалинах лежит. Как же от такой страсти защищаться будет?

Если честно, то Даниила Киев интересовал сейчас не сам по себе, а как защита перед Батыевым войском. Пока татары не взяли Киев, они дальше не пойдут, значит, сколько будет стоять мать городов русских, столько и будет времени у Галича и Холма, чтобы подготовиться и помощь от угров и ляхов призвать. Именно поэтому рванулся в Киев Даниил Романович. Он понимал, что то и дело переходивший из рук в руки город едва ли укреплен и вообще силен, потому ничего хорошего не ждал.

Но когда въехал в Киев…

Конечно, он видел разоренный Киев уже не раз, но не представлял, что каждая новая битва меж русскими князьями за него добавляет столько разорения. Златоглавый Киев уже просто не существовал! Жизнь на всегда шумном Торге едва теплилась, только самые отчаянные купцы решались возить свои товары по беспокойным дорогам недружной Руси, а уж строить новые лавки в Киеве, который грабит кто ни попадя, вовсе не находилось желающих. К чему деньги на ветер бросать? Даже восстанавливать старые не слишком спешили…

Большинство домов заброшены, много сгоревших, некогда богатые пристани пустовали. Многие дома богатых торговцев, стоявшие на высоких каменных подклетях, раньше полных товаров, огороженные высокими тесовыми заборами с массивными воротами, ныне были явно пусты, над их крышами не поднимался ни один дымок. Так же на улицах мастеровых – у ковалей, гончаров, камнерезов, кожемяк… Пусто и страшно стало в Киеве. Все, кто мог, бежали от княжьих междоусобиц, увели свои семьи, перевезли свои товары, заперли лавки. По улицам рыскали голодные псы, брошенные своими хозяевами.

Разве только церкви не разрушены, вон они, светло-серая Бориса и Глеба, снежно-белая Богородицы Пирогощей, блестела золотом глава Святой Софии. Нет, Киев жив, пока стоят эти церкви, живет и город! Как только люди поверят в спокойствие внутри городских стен, они вернутся, снова застучат молотки и топоры, снова загалдит на пристани и Торге народ, заснуют разноплеменные купцы, зазвучит многоголосица большого города… Князь Даниил вздохнул: только когда это будет? И стоило ли связываться с этим восстановлением, если на пороге новая беда?

Никто не понял Даниила Романовича, когда тот, позвав лучшего своего воеводу Дмитра с его воинами, вдруг рванулся в Киев. Нашел время свою власть устанавливать! А он бы и рад не устанавливать, да только, когда пал Чернигов и киевский Михаил бежал прочь, ясно стало, что и Киев падет. Поддержать хотел, сказать, что на помощь придет при первом зове, а что вышло? У города только что не дыры в крепостной стене! Едва-едва держался, воины разбежались, ни дружины хорошей, ни готовности к осаде. А ведь скоро осень 1240 года, придет зима, Днепр встанет, тогда ничто не помешает татарам по льду перейти, как же защищаться?!

Но Ростислав и не собирался, он был готов отдать Киев Батыю без боя и сесть под его властью. Разорит? А вдруг нет?

У Даниила потемнело в глазах от ярости. Отдать без боя?! Да ни один город так не поступал! Все горели и гибли, но своих родных и свои дома на разор не отдавали!

Он вышвырнул Ростислава из Киева, как слепого котенка, но если бы этим можно было что-то исправить! Понимал, что Киев долго не выстоит, но и его собственной дружины тоже не хватит защитить нетронутые города Южной Руси.

Князь позвал Дмитра. Воевода смотрел, как вышагивает крупным шагом по гриднице Даниил, и молчал. Что он мог сказать? Что город не выдержит осады, что сил нет противостоять Батыю? Это князь знал и сам. Если позвал, значит, или что-то придумал, или посоветоваться хочет. Дмитр был готов стоять на смерть, но это мало что меняло. Против дубины кулаком не больно повоюешь…

– Из Киева ухожу, тебя здесь оставляю. Верю, поднимешь город, сколько можно, и удержишь хоть на время.

Дмитр молчал, хотя мог бы спросить, к чему это, не лучше ли собрать силы на своей Галичине и держать Галич или Холм. Просто воевода видел, что князь не все сказал. Так и есть. Даниил покусал ус и продолжил:

– К уграм пойду за помощью. – Даниилу и объяснять не надо, о чем Дмитр подумал, сам добавил: – Не может Бела не понять, что они следующие. А чтоб привязать к себе, Льву Констанцию сватать буду. Небось тесть зятя не оставит в беде.

Дмирт вздохнул: ой ли…

– Нет другого выхода, Дмитр. Думаешь, мне хочется перед Белой выю гнуть? А как иначе?

– Поспеши, князь, татарин не сегодня завтра здесь будет.

Только и ответил. Прощались строго и быстро, не до долгих разговоров, каждый день на счету.

Осень уже показала свое приближение, первые желтые листья полетели с берез. Рано в этом году, видно, зима тоже ранняя будет. Хорошо, как снежная, сразу снегом землю, а льдом воду укрепит, а то бывает, что холодно, но слякоть долго стоит, ни в телеге, ни в санях. Но на сей раз киевляне не слишком радовались быстрой зиме, пусть бы, наоборот, прочный лед на Днепре долго не вставал, потому что по льду поганые вмиг реку перейдут. Нелепо, но сейчас защитой Киеву был именно тонкий лед на Днепре, когда ни вплавь перебраться, ни пешим не перейти.

В те годы на Руси было куда холодней, ноябрь считался зимним месяцем, и никого не удивлял твердый наст в начале ноября и лед в его середине. Вот и прикидывали, сколько осталось городу до подхода поганых…

Ветер бросал в лицо мелкие брызги, противная морось хуже дождя, она проникала всюду, пропитывала одежду, забиралась под воротник, в рукава, кажется, в саму душу. Тоскливое, серое, ненастное небо, не лучше в мыслях и на сердце… Четверо всадников погоняли коней, явно торопясь. Завидевшие их мужики и бабы, может, и не признавали во всаднике князя, но по богатству одежды, породистости коней и упряжи понимали, что перед ними кто-то важный, торопливо срывали шапки, кланялись.

Даниил торопился домой, но сначала заехал в обитель. Анна была рада, в обитель нечасто приезжали гости, а уж такие…

– Дай посмотрю… Похудел, невесел… С чего? Снова Ростислав?

– Хуже. Батый развернулся на Киев. Уже взял Чернигов и прислал в Киев послов. Михаил позволил их убить.

– Чего послы требовали?

– Подчинения и десятины во всем.

– Убивать послов было нельзя. За Киевом Болоховские земли, а потом Галичина?

– Да, – совсем помрачнел Даниил.

– Что делать собираешься?

– Я в Киеве Дмитра посадил, может, хоть до весны продержит? Я пока к ляхам и уграм съезжу. Должны же понять, что не помощи в своих неурядицах прошу, а против общего врага!

Анна встала, прошлась по узкому открытому переходу, в котором разговаривали, чтобы не мешать остальным, остановилась у перил, долго смотрела, как легкий ветерок кружит последний лист с ветки, словно не решаясь опустить его на землю. Сын молчал, понимая, что мать торопить не следует.

– Нет, они не помогут. Мог бы только папа римский, но для этого нужно время, которого у тебя больше нет. Время у вас было после того, как эти безбожники впервые появились в половецких степях, но русские князья ничего не поняли, и европейские короли сейчас тоже не поймут.

Бывшая княгиня тяжело вздохнула, села рядом с Даниилом, положила свою руку на его.

– Послушай меня, сын. Я всегда советовала тебе бороться за Галич, за отчинные владения, не бояться никаких противников. Теперь я скажу иначе. Бывает, когда против врага надо стоять на смерть, а бывает, когда надо склонить голову.

– Склонить перед погаными?! Никогда!

– Я так и знала. Я не прошу тебя подчиниться, но обмани, уйди в сторону, отведи беду от своих земель. Если поймешь, что ты один и рядом никто не встает, схитри, хотя бы сделай вид, что покорился.

– Я отступил однажды и почти двадцать лет корю себя за это! Людям в глаза смотреть не могу, стоит вспомнить тогдашнее бегство.

– А лучше было бы, погибни и ты на поле боя? Собой жертвовать надо тогда, когда в этом смысл есть, а просто погибнуть…

– Что сейчас-то делать?

Он уже давно взрослый, сильный князь, но бывали минуты, когда очень хотелось услышать материнский совет.

– Попробуй узнать, чего хочет этот Батый.

– Десятины во всем!

– Дай, больше потеряешь, если по твоим землям Орда пройдет.

– Не могу! Не может русский князь перед поганым голову склонить и добровольно ярмо на шею надеть!

Мать вздохнула:

– Даниил, у тебя пока нет сил сопротивляться, потому постарайся сохранить хотя бы жизнь. Сумеешь выжить и семью спасти, наберешь сил и чтобы против встать. Но если сгинешь без толку, то никому от этого добра не будет. У кого помощи просить станешь?

– У Конрада, у Болеслава, у Белы, у всех!

– И все не дадут. Послушай меня, сын. Все, что я до сих пор слышала о поганых, говорит о том, что Киев они возьмут и твои земли разорят. Договариваться ты не хочешь, твое право. Тогда постарайся укрыть семью и своих людей. Увози всех и все, что сможешь.

– Это бегство!

– Беги, но выживи! Города восстановишь, отстроишь заново, но для этого надо остаться живым! Увези семью, Василька, бояр, тех, кто за тебя, дружину, казну…

Даниил уже стоял с раздувающимися ноздрями, сжав кулаки, только уважение к матери удерживало его от резкого ответа.

– Я поеду к Беле, попрошу у него дочь для Льва, потом родичу не откажет!

– Родичу, говоришь? Феодосия с Анной сестры, а Мстислав со своим зятем Ярославом всю жизнь воевали. И ты с Андреашем тоже. А уж будущему родичу против такой силы помогать?.. Бела не столь глуп, Даниил. Я вижу, тебя не убедить. Постарайся сделать то, что ты задумал, поскорее, чтобы у тебя осталось время выполнить сказанное мной. Только боюсь, не хватит.

Он уже собрался уходить, когда Анна вдруг снова окликнула:

– Данила, постарайся выжить, тогда у тебя будет возможность вернуть себе отчинные земли и оставить их детям. Если выживешь, то скопишь силы, чтобы тягаться с погаными, а пока их нет, берегись.

Тошно, ох как было князю тошно. Умом понимал, что мать права, нет у Руси сил биться против татар, потому что каждый за себя, а поодиночке они всех побьют. Но не мог же русский князь преклонять выю перед поганым?! Понимал, что помощи не получит, что мать права, и Бела дочь за Льва не отдаст. Но нельзя же просто сидеть и ждать?! И бежать, забрав семью и бояр, тоже не мог. Он, Даниил Романович, бежавший всего единожды и не желавший повторения того кошмара!

– Нет, нет, – убеждал себя князь, – Бела согласится, он поймет опасность, поверит, он неглуп и осторожен.

Даниил уже знал, что он сделает: сосватает Льву дочку Белы, убедит его дать войско, поднимет Котяна с половецкой конницей и вместе с такой поддержкой даст бой под Киевом! От этого решения стало вдруг почти легко. Правда, мелькнула опасливая мысль, что Дмитр долго Киев не продержит. Тем более надо торопиться! Ничего, татары зимой не так сильны, как летом, успеет!

Даниил, всем на удивление, действительно поспешил в Беле IV. И снова его не понимал никто. На Руси беда, весь восток и север в пожарищах, столько городов загублено, столько людей сгинуло, а князь вдруг свадебные хлопоты затеял… И возможный жених заартачился, и княгиня Анна тоже.

Но Даниил глянул на своих грозно:

– Не для себя стараюсь. Анна, запомни, как придет известие, что татары Киев осадили, беги к уграм или к ляхам, все одно. Здесь не сиди.

Теперь все почувствовали ледяной ветер опасности. Княгиня прошептала:

– Может, мы сейчас уедем?

– Нет! Боюсь я за вас, Аннушка, очень боюсь, но если все уедем, скажут, что князь бросил город. Ты знаешь, что это…

Да, знала, это значило, что князь добровольно отрекается от власти в городе, что любой может взять, кто посмеет. И хотя Холм Даниил сам оставил, увозя всю семью, словно отказывался бы от него. Анна побледнела, но кивнула:

– Я все сделаю, князь.

Жена редко называла его князем, всегда Даниилом или мужем, если так говорила, значит, поняла важность. Даниил и утра дожидаться не стал, поторопил юного жениха в дорогу. Анну долго держал в объятиях перед отъездом, гладил темные волосы, убеждал:

– Все будет хорошо, я успею, Бела согласится на помощь, вместе побьем татар у Киева, чтоб дальше носа не совали…

Но не было в его голосе звенящей уверенности, и княгиня понимала, что скоро для нее главным будет сберечь детей и свою жизнь. Анна – дочь Мстислава Удатного и внучка хана Котяна, к которому у татар особый счет. Внучка половецкого хана в плен попадать никак не должна. Долго смотрела вслед, махала платом, но слезы лила недолго. В тот же вечер тайно приказала самой доверенной неболтливой девке собрать кое-что особо нужное для детей и быть наготове.

Потянулись трудные дни ожидания беды. Хуже нет ждать да догонять, но вдвойне трудно ждать дурных новостей, каждый всадник у стен города казался плохим вестником. Еще хуже становилось ночью, тогда любой стук или звук заставлял вскакивать, накидывая плат на голову, выбегать и подолгу всматриваться в темноту, пугливо прислушиваясь…

И все равно, как ни были готовы к плохому, а сообщение об осаде Киева в ноябре застало врасплох. Где князь? Что теперь делать, сразу ли бежать к уграм или подождать? Шли день за днем, а ни из Киева, ни от Даниила новостей не было. Сердце Анны изболелось. Она написала свекрови в обитель, чтоб тоже собиралась бежать с ними, но старшая Анна отклонила предложение, только, как и Даниил, просила сберечь детей. И княгиня решилась! Если муж вернется, то сумеет разыскать их, велика земля, но не настолько, чтоб потеряться вовсе.