Текст книги "Даниил Галицкий. Первый русский король"

Только отправились не к уграм, а к ляхам, там родственники оставались и по отцу, и среди половцев от матери. Уже в пути их застала весть о падении Киева. Город сопротивлялся сколько мог, так и не дождавшись ни от кого помощи. И именно это – что Даниил не привел помощь киевлянам – подкосило Анну сильнее всего. Неужели в живых нет?! Будь княгиня одна, давно слегла бы, но вокруг нее дети. Самый старший, Иракл, умер, Лев с отцом, остальные младшие. Она не имела права погибать или просто опускать руки, она должна спасти детей! Анна старалась гнать от себя вторую половину страшной мысли, о том, что мужа нет в живых.

Но сначала женщина отправилась во Владимир-Волынский к брату и единомышленнику Даниила Васильку Романовичу.

Увидев перед собой измученную неизвестностью и страшными мыслями женщину, князь бросился успокаивать:

– Анна, жив он, жив! Только, видно, с Белой договориться не получается, угры, видно, много требуют.

– Да какой договор, татары половину Руси разорили! Чего ему приспичило Льва женить-то?! Другого времени не найдет?! Семью бросил, город бросил, всех бросил…

– И ты не понимаешь, – вздохнул Василько. – Да не ради свадьбы Данила туда поехал, ему Констанция не нужна, а вот конница угорская и половецкая как глоток воздуха необходима! Не справиться самим без помощи, не отстоять Руси. Должен же Бела понять, что разобьют нас, за них примутся!

– Даниил о том говорил… Страшно, Василько, что будет?

– Страшно. Если Киев падет, то дальше татарам удержу совсем не будет. Наши крепости слишком малы, чтобы обороняться, покатят сплошным валом через Карпаты. Гора их не удержит.

– Киев падет. Данила говорил, что там стены крепостные прохудились так, что пороков не выдержат. Куда деваться? Есть ли на земле место, где жить спокойно можно?

– Из Холма зря уехала, там крепость каменная, – сказал просто, чтобы что-нибудь сказать. Понимал, что никакая маленькая каменная крепость не выдержит, пороками разобьют. Это и Анна понимала тоже, потому не ответила.

И такой беспросветной показалась жизнь, что на глаза невольно навернулись слезы. За двадцать два прожитых с князем года и одного спокойного не набралось. Она привыкла провожать мужа в походы, Даниил без конца воевал и воевал, ран на теле не сосчитать. Господь миловал от тяжелых, но от этого не становилось легче. Всякий раз подолгу плакала, разве можно привыкнуть к вот этому ожиданию беды и беспокойству за близкого человека? Но теперь оно было другим, раньше она верила, что место, где можно переждать любую беду, всегда найдется, теперь оказалось, что нет. Не было такого города, чтобы можно было спрятаться и спрятать детей. А сыновья Роман и Шварн, совсем еще мальчишки, тоненькие, словно молоденькие березки, которые еще и ветер клонит, за свои маленькие мечи хватались, в бой рвались. Старшая дочь Переяслава губы кривила на неразумных мальчишек, а матери за нее еще страшней. Скоро заневестится, не приведи господи вражине попасться! И о маленьких Устинье и Мстиславе, и о Сонюшке-крошке сердце болело. А более всего о муже Данииле, Анна понимала, что будет он жив, защитит всех, а если нет, то и остальным спастись трудно.

Из-за тяжких дум все чаще держалась княгиня за левый бок под грудью, все темнее становились круги под глазами, все больше морщинок пересекало чистый доселе лоб, а прекрасные глаза выцветали от слез, пролитых в подушку.

Во Владимире-Волынском было тем более тяжело, что у жены Василька княгини Добравы погибли все – отец Юрий Всеволодович, мать Аграфена, братья… да как погибли! Все страшной смертью, отцу, сказывали, проклятые голову отрубили и на копье нанизали, так и похоронили князя без головы. Старшие братья в бою на Сити полегли, а мать и младшие вместе с остальными владимирцами в соборе сгорели! Вот уж кто все слезоньки выплакал…

Василько решил, что бесконечных женских слез он не вынесет, а потому поторопился увести обе семьи подальше к ляхам, спрятать, чтобы пересидели.

Они уже приготовились уезжать, кое-какое добро погрузили на подводы, усадили в возок детей, когда Доброслава замерла, к кому-то приглядываясь. На улице напротив княжьего терема стояла молодая женщина с девочкой на руках. Даже на таком расстоянии было видно, сколь она красива. Анна беспокойно перевела взгляд с горожанки на княгиню, потом обратно. И по тому, как смутилась Доброслава, догадалась:

– Она?

Та попыталась сделать вид, что не расслышала вопроса, поторопила садиться, но Анна уже пошла к стоявшей Злате.

Две женщины смотрели друг на дружку, не зная, что сказать. Темные глаза княгини уставились в светло-голубые ее соперницы. Злата глаз не отвела, чего теперь ей бояться?

– Поехали с нами…

– Нет, – замотала головой женщина. – Сын недужен…

– Дочку отдай, я сберегу.

При одном взгляде на девочку было ясно, чья это дочь. Малышка повторила князя Даниила куда сильнее, чем даже его любимица Устинья, и была примерно того же возраста.

Злата прижала девочку к себе, та, видно, чувствуя что-то, обхватила ее шею ручками, спряталась в материнское плечо.

– Нет, мы уж вместе… как-нибудь вместе…

– Я велю твоего сына принести, место найдем.

– Нет, княгиня, благодарю на добром слове. Беги, спасай детей и князю передай, что люб был очень… И на меня зла не держи. Коли доля, так выживем, а нет…

Она так и стояла, глядя им вслед, пока возки не скрылись из виду. Доброслава плакала:

– Сколько вот таких жен осталось… Погибнут или в полон пойдут.

Анна заскрипела зубами:

– Я звала с нами, она не захотела!

– И что бы ты детям сказала? У нее сын вылитый Лев обличьем.

Анна залилась слезами. Девочки, не слышавшие разговор, беспокойно смотрели на мать…

Вернуться на Галичину и Волынь они смогли не скоро…

КОРОЛЬ БЕЛА

У короля Белы IV плохое настроение. Оно такое уже давным-давно. А откуда взяться хорошему? Не успел со своими умниками справиться, как объявился Котян с половцами с просьбой позволить жить в пуште. Пушт не самое благодатное место, там степь, от которой мадьяры уже отвыкли. Конечно, они помнили, что их предки… когда-то… Но всей этой памяти осталось только на заносчивость. Бела не доверял своему окружению. Он вообще никому не доверял.

Но когда представил себе сорокатысячное половецкое кочевье с отменными всадниками, понял, что если с ними заключить договор, то можно иметь в руках силу, которой трудно будет возразить. Хан Котян его родственник, поскольку мать Белы кипчакская царевна. Был родственник…

Того, что произошло с половцами на территории его королевства, не ожидал не только Бела, но и все остальные.

Конечно, местные жители не обрадовались появлению на своей территории огромного кочевья, вытоптанным полям, виноградникам, тому, как по-хозяйски располагались беженцы. Но король не собирался обращать внимания на недовольство селян. Он решил женить сына на дочери Котяна, тем самым крепче привязав хана к себе, к тому же предложил войти в состав войска со своими конными отрядами. Казалось, все получалось хорошо…

Но тут объявились эти татары, которые уже хозяйничали на Руси! Сначала не верилось, что Батый двинется куда-то дальше Днепра, Бела, как и остальные европейские короли, надеялся, что хану будет вполне достаточно Руси, что делать кочевникам за Карпатами? И когда Батый прислал наглое требовательное письмо, Бела посмеялся. Письмо гласило:

«Узнал я сверх того, что рабов моих куманов (половцев) ты держишь под своим покровительством, почему приказываю тебе не держать их впредь у себя, чтобы из-за них я не стал против тебя…»

Много еще наглости было в письме, весьма разозлившем Белу, зато оно дало возможность потребовать от Котяна полного подчинения. Полочанин еще раз подтвердил полное повиновение, а что ему оставалось делать? С востока наступал Батый, грозя уничтожить весь его народ, не бежать же еще дальше на запад, где нет степей, а значит, негде пасти коней и нет жизни для половцев.

Сородичи Котяна расселились по пушту.

Король Бела радовался такому пополнению своего войска, чувствуя себя в большей, чем раньше, безопасности.

Но неожиданно против половцев выступили его собственные приближенные. Бела с ужасом вспоминал их обвинения: Котян – лазутчик татар, он нарочно прибыл сюда, чтобы открыть дорогу Батыю, как только Батый подойдет к Венгрии, куманы набросятся на мадьяр!

Это все выкрикивалось прямо в лицо самому Котяну, когда тот предстал перед разгневанными вельможами. Половецкий хан даже не пытался оправдываться, как можно отрицать очевидную глупость?! Беле не удалось спасти своего родственника, Котяна сначала бросили в тюрьму, а когда король предложил все же расследование, чтобы доказать или опровергнуть обвинения, с половецким ханом и его сыновьями расправились прямо в темнице, выбросив отрубленные головы на улицу в доказательство свершившегося. Половцы, готовые верно служить своему новому королю Беле, узнав о гибели любимого хана, снялись с места и ушли из Мадьярского королевства в Добруджу. Конечно, в отместку основательно потрепав земли, которыми проходили. Король Бела лишился сильной конницы в самый неподходящий момент и заработал дополнительное неудовольствие собственного населения.

Казалось бы, у Батыя больше не было повода вторгаться к уграм, куманов выгнали, их хана убили, но татарам уже больше не был нужен повод, они приняли решение… Как только будет взят Киев, морды татарских коней повернут на запад и не остановятся, пока не дойдут до последнего моря!

От Холма много ближе к ляхам, но Даниил Романович отправился к Беле, и не только потому, что у того были дочери-невесты, сколько из понимания, что угры сильны именно тем, чем и татары, – конницей. Князь прибыл в Мадьярское королевство зимой, когда Котяна уже не было в живых, а половцы покинули негостеприимные земли. Но русский князь об этом пока не знал.

Белы в Пеште не оказалось.

– Где король?!

Толстый, вечно сонный советник даже плечами пожал словно нехотя:

– В Эстергоме…

– Когда будет здесь?

Советник подумал, посмотрел в окно на медленно падавшие снежинки, потом еще подумал и, когда князь уже был готов попросту тряхнуть его изо всей силы, выдавил:

– Не знаю…

У угров неспокойно, в воздухе витало что-то недоброе. Большинство знакомых поглядывали как-то странно и быстро отводили глаза. С чего бы? Но в первый же день все прояснилось, так же отводя глаза, боярин Андраш объяснил:

– Нету Котяна… убили его…

– Как это убили?!

– Татарский хан королю требование прислал выдать половцев и не поддерживать их. Бела отказался, Котян со своими всадниками для него хорошей подмогой был, но против воли короля Котяна бросили в тюрьму и там убили.

Данила почувствовал, как внутри все оборвалось. Угры что, совсем с ума посходили?! С востока вон какая сила прет, а они у себя внутри с половцами ссорятся! Да еще и Котяна убили!

– Половцы не простят убийства своего хана!

– Не простили, – вздохнул боярин. – Пограбили земли, где жили, и ушли в Добруджу.

– Мне к Беле надо, он не понимает, что происходит! О чем он думал, когда Котяна убивали?!

– Ты его не вини, не его волей.

– Его, не его! Там такая силища прет, что не время с половцами ссориться, их всадники хорошей помощью бы были!

– Да ведь из-за них Батый недоволен был. А теперь ушли, и слава богу! Теперь беспокоиться нечего.

– О чем вы здесь думаете?! Батыю земли нужны, города, которые грабить можно, а не Котян с его половцами!

– До нас не дойдет, мы за Горой.

– Надеетесь отсидеться? Зря.

Действительно надеялись, никакой толковой подготовки к осаде или чему-то еще Даниил не заметил. Да и какая осада, если у Пешта и замка толком нет! Князь наметанным взглядом оценил выгодность положения холма, вот бы где крепость поставить, никакой враг не возьмет! Но тут же вздохнул: ставить некогда, Батый на пороге. Успеть бы самому домой вернуться до его наступления.

Одна часть его придумки провалилась, Котяна с его конницей больше не было. Оставалось надеяться на Белу, хотя надежда эта таяла, как снег на солнышке.

Даниил рассчитывал, что татары надолго задержатся у Киева, потому что будут ждать, пока застынет Днепр, чтобы переправиться, потом пока переправятся, потом станут осаждать… Он не знал, что Батый переправил первые отряды еще по воде и что Киев уже пал…

Поняв, что король в ближайшие дни в Пеште не появится, князь метнулся в Эстергом. Бела был там, но гостей не ждал, он очень удивился визиту русского князя и тому, что тот примчался в Эстергом. Что ему так срочно понадобилось? Снова между собой передрались и нужна помощь? Как не ко времени… Он только собрался в Секешфехервар, похоже, короля больше занимала казна, хранившаяся в Альба-Регии, ведь, пока есть золото, будут и войска, а без него…

Уж с кем меньше всего хотелось сейчас встречаться Беле, так это с князем Даниилом. Мадьярский король только что пережил кошмар из-за убийства Котяна и держать ответ за своих обезумевших сородичей перед родственником половца не желал. Конечно, Даниил женат на внучке Котяна, но неужели придется еще и ему объяснять, что обезумевшая толпа способна растерзать кого угодно?

И все же встретиться пришлось, Бела сообразил, что Даниил не стал его дожидаться в Пеште и примчался в Эстергом едва ли ради того, чтобы призвать к ответу за убийство родственника. Ведь можно и самому не вернуться, все же в чужой земле…

ОСАДА КИЕВА

«Подошел Батый к Киеву с большой силой, с многим множеством воинов своих, и окружили они город, и обступила сила татарская, и был город в великой осаде».

На левом берегу Днепра стучали и стучали топоры, это согнанные со всей округи мужики рубили большие ладьи и вязали прочные плоты, такие, чтоб выдержали не только людей, но и лошадей. Сначала, понимая, для чего все, пытались работать плохо, но татары быстро сообразили, замучили у всех на виду десяток человек, по своему примеру разделили работающих тоже на десятки, поставили над каждой старшего и предупредили, что если один будет работать плохо, вырежут всю десятку. Люди смирились, перестали портить лодки.

Конечно, можно бы и подождать, пока станет лед на реке, но старики говорили, что в этом году может долго не стать… Батый решил переправить тысячу, потом еще одну, а уж потом остальных.

Хан вместе со своими нойонами ежедневно наблюдал за городом с высоты Песочного городка. Вид на Киев открывался прекрасный. Город в желтом и красном уборе деревьев, пока не сбросивших листву, с блестевшими на солнце золотыми крестами церквей, синими куполами соборов, красными черепичными крышами богатых домов понравился хану. Батый не мог признаться, что стал хуже видеть, а потому делал вид, что все разглядел. Он ткнул плетью в какой-то особо большой купол:

– Что это?

– Это самый большой дом Бога урусов, Сафыя зовут.

Хан запомнил.

А внизу на берегу все возились и возились люди, их фигурки казались подобны муравьям, таскающим свою добычу в муравейник. Батый подумал, что так и есть, только муравейник этот – его улус, где он хозяин, и в его воле даровать жизнь всем этим людям или убить их. Но он решил даровать жизнь… Чтобы работали на него.

Хан подумал о том, что пора и себе ставить большой город, чтобы и у него были дворцы и большие дома, пусть даже чужих богов. Только не здесь и не сейчас. Вот пройдет до последнего моря, вернется в степь и поставит свой большой город на берегу другой большой реки, которую татары зовут Итиль, а урусы смешно – Волга. У урусов вообще глупые, ничего не говорящие названия, например, тот же Кыюв. Что такое Кыюв? Только город, который скоро разрушат по его, Батыя, воле, потому что горожане поспешили убить его послов и оказывают сопротивление его войску. Глупые урусы…

Они огородили свои города крепкими стенами и решили, что татары не смогут эти стены разрушить? К чему вообще городить, если есть стенобитные орудия? У его будущего большого города не будет стен! Он, Батый, не боится никаких нападений, разве есть на свете такой враг, чтобы решился на него напасть? А из неогороженного города всегда можно уйти в степь и биться там.

Еще раз подумав, что урусы глупы, Батый принялся спускаться вниз. Байдар сказал, что лодок уже достаточно, чтобы перевезти его тысячу, завтра она отправится на тот берег и будет охранять переправу, пока не переплывет следующая тысяча, ее поведет нойон Уйдю. За ним последуют Бечак, Менгу, хотя тот рвется в первых рядах, твердя, что это он первым увидел Кыюв. Когда перейдет половина, переправится и сам Батый с Субедеем, потом остальные.

Одно плохо – большие пороки, чтобы бить стены, просто так не переправишь, их надо либо разбирать, а потом собирать, либо дожидаться, когда на большой реке Данапре станет лед. Сколько этого ждать? Местные жители сказали, что зима станет рано, и лед тоже.

Батый был в шатре со своими женами. Сидели только две из них.

По Лядским воротам и стене возле них били и били большие пороки, камни летели, ударяясь и сотрясая стену, падали, откатывались, гора из них росла, образовывая холмик. Дмитр передернул плечами: точно могильный. И тут же порадовался – он помешает самим же татарам, когда на приступ пойдут.

Видно, об этом же подумали и осаждавшие, но проблему решили быстро и по-своему. Когда дружинники выглянули со стены на очередной шум, то увидели непонятную картину. Татары пригнали множество пленных и держали их под прицелами луков, видно, к чему-то готовясь.

– Чего это они?

Сотник дернул плечом, отмахиваясь от дружинника, как от назойливой мухи, хотя был весьма озабочен и сам. Неужто штурм так начнут, погнав пленных впереди?! Как тогда отбиваться?

Но татары поступили иначе, они просто заставили мужиков таскать тяжеленные камни, нападавшие – вокруг стены, держа пленных под прицелом. Конечно, побить бы, но как бить своих? Полдня внизу у стены копошились люди, ни помешать им, ни спасти было невозможно. Татары ближе полета стрелы не подходили, но и работавших держали под прицелом, несколько человек пытались бежать, но упали, пронзенные стрелами. Кому-то все же удалось, но это были единицы. Зато камни от ворот убраны.

Эти же камни снова полетели из пороков в стены многострадального города.

Дмитр кивнул в сторону ворот:

– Как в следующий раз камни собирать начнут, значит, скоро штурм.

Так и случилось. Едва в стене начала образовываться трещина, камни снова собрали. А еще немного погодя в большой пролом попытались прорваться татары. Сеча была страшной, раненых или убитых не убирали, не до того, топтались ногами, только бы устоять. Сначала пролом был небольшим, потому столпившихся у него били довольно легко, но постепенно татары разрушили еще часть стены, и еще, и еще… Дмитру пришлось перебрасывать людей на другие проломы, и ряды защитников слабели. А наступающим, казалось, не будет конца…

Наконец им удалось овладеть стенами Киева, но дальше двинуться не рискнули, все же наступал вечер. Это позволило защитникам отступить к Десятинной. Дмитр, раненный, но не потерявший присутствия духа, распоряжался все так же толково:

– Вокруг церкви успеем возвести тын, сколько да выдержит, еще поганых жизней за собой унесем.

– Воевода, дай хоть рану перевяжу, кровью же изойдешь.

– Не стоит, лучше другими займись, – отвечал Дмитр Якову, пристававшему уже сколько времени. – Полно тебе, к чему и перевязывать, если все одно – погибель.

– А не перевяжу, раньше помрешь и меньше поганых за собой унесешь.

Всю ночь, пока татары сидели на развалинах стены, киевляне возводили новую вокруг Десятинной. Все прекрасно понимали, что слабый тын не спасет от татар, но не сдаваться же проклятым просто так. Никому даже в голову не пришло просить у поганых о пощаде.

Еще раньше, когда татары только переправлялись через Днепр, Дмитр собрал киевлян и попросил всех, кто может уйти в лес, в другую от реки сторону. Бежать, может, удастся уйти от безжалостного врага. Воевода рассказывал о словах пойманного татарина не из самых последних Товрула, по словам которого выходило, что сила двигалась неисчислимая. Если посчитать за каждым названным им нойоном по десятку тысяч, то и впрямь становилось страшно. Но ушли мало кто, правда, в Киеве и без того оставалось немного жителей.

И вот теперь все прятались в Десятинной, ютились, прижимаясь друг к дружке, чтобы согреться, с тоской думали о том, что ждет завтра. Надежда оставалась только на защитников, у которых, кроме затупленных мечей и злости, не было уже ничего. Уповали лишь на чудо, потому всю ночь шла служба…

Татары с изумлением прислушивались к пению, доносившемуся от последнего оплота осажденных. Почему не сдаются, почему продолжают сопротивление?

Батый не стал въезжать в город, пока тот не взят и все жители не уничтожены, из любого окна, из-за любого угла могла вылететь шальная стрела и стать последней для хана. Кроме того, не дело ханов и военачальников вообще самим ввязываться в драку, для того есть те, кто ниже. Хан должен наблюдать, приказывать и принимать побежденных.

К хану пришел Гуюк, он долго отряхивался от снега, который принялся сыпать хлопьями, словно для того чтобы скрыть следы страшного побоища на улицах Киева. Они оба были внуками Потрясателя вселенной, а потому Гуюк считал себя вправе разговаривать с Батыем на равных, хотя и находился у него в подчинении. Хан Гуюк посидел немного, потом принялся рассказывать об упорстве этих шакалов.

– Урусы не сдаются, их загнали уже в одну-единственную постройку, дом их Бога.

– Что они там делают? Может, там подземный ход есть?

– Если есть, то очень далекий, наши воины следят за всей округой, если из-под земли где-то начнут выходить люди, их сразу схватят и тем же путем ворвутся к осажденным.

– У них очень умный нойон, хорошо распоряжается обороной. Скажи, чтобы его взяли живым, хочу посмотреть на храбреца. А к их последнему прибежищу подтащите пороки и попросту разбейте стены, пусть те, кто спрятался, в этом прибежище последний миг и встретят.

За ночь снегом занесло почти все, но он быстро таял, словно плакал вместе с осажденными людьми. Из Десятинной действительно был тайный ход, и уйти им можно, но, на беду киевлян, неподалеку от выхода расположился один из татарских отрядов. Выйти значило показать врагам, где этот ход. Тогда Дмитр распорядился собрать в этом тайнике женщин и детей вместе с сокровищами Десятинной и ждать, когда начнется последний штурм, чтобы под его прикрытием уйти.

Наставляя Евсея, которого поставил старшими над беглецами, Дмитр твердил:

– Запомни, выведи баб с детишками, сокровища можешь оставить, кому они нужны, если людей нет? И не спеши, должен убедиться, что татар нет, чтобы не угодить прямо к ним в лапы.

Никто не знает, что произошло в том тайном ходу и вышли ли люди. Может, они сумели бежать, да так рассеялись по земле, что и не вспомнили о тайнике, а может, все же попали татарам и были уничтожены… И сокровищницу не нашли. Ходят легенды, что она так и лежит в тайном ходу, дожидаясь своего часа.

Утром пороки снова начали бить… по стенам Десятинной! Кто-то из оставшихся баб завизжал. На нее шикнули, даже такая страшная смерть под развалинами Десятинной казалась лучше, чем мучения от рук поганых. А снаружи ратники отбивали приступ за приступом. Татары бросали в бой своих воинов, не задумываясь, что те могут погибнуть под стенами церкви вместе с киевлянами.

А над городом вдруг понесся запах гари, но жгли не татары: чтобы город не достался врагу, его поджигали собственные жители, рассудив, что если выживут, то отстроят новое, а если нет, так хоть врагу навредят.

Последнее, что услышал Дмитр, – грохот рушившихся стен Десятинной! Его еще раз ранило, и глаза застлала кровавая пелена. Сквозь нее еще какое-то время доносились крики, стоны и ругань по-русски и по-татарски, а потом воевода провалился в темноту…

Очнулся Дмитр не скоро, почувствовал, что руки связаны, а под щекой голая земля. Плен… Что может быть хуже для вольного человека и тем более воина? Лучше тяжелая рана, стрела в сердце, гибель на поле брани, но только не плен!

Но татары выполнили приказ хана, Дмитру оставили жизнь. Сказывали, что когда привели пленного воеводу к хану, тот спросил, мол, что будет делать, если ему вернут меч, Дмитр, не задумываясь, ответил:

– Снова подниму его против тебя!

Батый, пораженный разумностью и неустрашимостью русского воеводы, вопреки всем правилам Дмитра не казнил, однако не предложил ему службу у себя, понимал, что не согласится и в ответ на отказ придется убить. Дмитр еще смог сослужить службу своей земле. Поневоле наблюдая за страшным разорением Галицких и Волынских земель, он посоветовал Батыю в них не задерживаться, чтобы угры и ляхи не успели собрать достаточно сил для сопротивления. Говорят, хан послушал совет и поторопился в Венгрию, не став разрушать до основания те крепости, что не удалось взять сразу.

Возможно, благодаря совету Дмитра остались стоять Кременец и Холм…

О судьбе разумного воеводы ничего не известно, то ли все же посоветовал что-то не то, то ли от «злой чести татарской» отказался.