Текст книги "Роксолана и Султан"

Валиде постаралась, чтобы их с Хуррем беседу никто не слышал. Была рядом хезнедар-сута, но это второе «я» валиде, ей доверять можно. Со стороны казалось: заботливая свекровь расспрашивает невестку о самочувствии, это неудивительно после обморока молодой женщины.

– Ты отдала Гульфем подарок Повелителя? Не боишься, что он рассердится?

– Я объясню, что невольно обидела Гульфем, а потому была вынуждена пожертвовать его даром, и вымолю прощение.

– А тебе Повелитель пишет письма?

Роксолана усмехнулась:

– Я их не получаю.

Валиде вздрогнула: какой ответ! Хуррем в очередной раз доказала, что умна. И не признала, что не пишет, и подчеркнула, что письма могут просто скрывать. Хафса кивнула, словно с чем-то соглашаясь:

– Думаю, ему некогда. Поход, к тому же у Повелителя новая интересная наложница… Ибрагим пишет, что умная и красивая…

Роксолана сумела не упасть в обморок по-настоящему. Вяло покивала, не поддерживая разговор, и ушла к себе, пожаловавшись, что голова все еще кружится.

Глядя ей вслед, Хафса размышляла.

Ибрагим действительно сообщал, что у султана новая наложница – красивая, образованная, умелая в любви. Может, отвлечет от Хуррем? Валиде вдруг усмехнулась: да что теперь, всю жизнь султана от кого-то отвлекать? От Гульфем, когда та стала слишком много себе позволять, отвлекала Махидевран, от черкешенки Хуррем, от Хуррем еще кто-то, а вдруг та окажется слишком властной? Тогда снова придется искать отвлекающую?

Валиде в гареме главная женщина, это признают все, даже наложницы. Вот если бы они еще не позволяли себе в этом сомневаться… А то стоит попасть в спальню султана больше чем на одну ночь, начинают считать себя равными валиде. Глупые курицы! Женщин у Повелителя может быть сколько угодно, а мать одна, и с этим им придется считаться.

Хафса вздохнула, а вот письма девчонки султану придется отправлять, нужно сказать об этом кизляр-аге. Или пока нет? Пусть султан увлечется той образованной красавицей, что нашел ему Ибрагим. Решено – пока оставить все как есть.

Роксолана с трудом выдержала пребывание подле валиде, чувствовала, что та все поняла, потому торопилась к себе.

Внутри неотступно билась одна мысль: у Сулеймана новая женщина! Умна, образованна и красива. Вот где главная опасность, а не в суетливости глупой Гульфем!

А может, это все выдумки, чтобы довести ее до слез? Султан волен брать на ложе столько женщин, сколько захочет, в том числе и на подвластных территориях. Ничего, вот вернется…

А если привезет ту красавицу с собой?! Она образованна… Я Аллах! – невольно произнесла Роксолана, сама поразившись, что подумала «О, Господи!» по-турецки, а не по-русски.

Повелителю некогда, но почему он Гульфем прислал письмо, а ей нет? Неужели вот так быстро все и закончилось? Сердце затопила тоска, уж слишком недолговечным оказалось счастье. Мало того что в гареме ненавидят, жить приходится словно овце в волчьей стае, так и султан, похоже, забыл…

А может, просто не получал ее писем? Вполне возможно, потому что всем ведают кизляр-ага и валиде. Какая же она дура, что ждет ответ вместо того, чтобы отправить следующее послание. Нет, она не просто дура, а преступница, потому что еще и мысленно обнимается с проклятым Ибрагимом! Конечно, проклятым, потому что это он нашел Повелителю новую женщину.

Нет, она так просто не сдастся, не может Сулейман быстро забыть их посиделки по вечерам, горячие объятия, ночные ласки… Забыть о том, что у них будет ребенок.

Почему же не может? Разве мало у него и без Роксоланы было объятий, которые забылись за эти два месяца? И дети есть, и еще будут, вон Дамла ходит в животом, скоро родит… И о посиделках забыть просто, вдруг та другая сама умеет писать, вдруг она грамотней и знает больше стихов? Умеет играть на кемане? Да мало ли что умеет?

Ну уж нет!

Роксолана взялась за перо. На бумагу легли строчки:

 
Коль любимый не пишет – не нужна я ему?
Не обманет?
Я живу – не живу, и сама не пойму,
Как в тумане…
Даже солнце без вас для меня не встает
И не встанет.
Если песен своих соловей не поет —
Роза вянет…
 

– Кизляр-ага, если Повелитель не получит и это письмо, я пожалуюсь, когда он вернется.

Евнух подумал, что Повелитель может и не послушать жалобы надоевшей наложницы, но на всякий случай огрызнулся:

– С чего ты взяла, что он не получил твое письмо? Может, просто отвечать не хочет?

– Гульфем на ее глупости ответил, а мне нет?

– Но-но! Хезнедар-уста глупости не напишет.

– Ах, так это хезнедар-уста Повелителю в любви объяснялась?

Кизляр-ага фыркнул, точно рассерженный кот, он понял, что попался, и теперь был раздосадован на Хуррем вдвойне.

– Не болтай глупостей. Давай твое письмо.

– Я сама передам его гонцу.

– Чего удумала?! Кто его пустит в гарем? Давай сюда.

– Кизляр-ага, не рискуй, а вдруг Повелитель ждет это письмо? Мы договаривались, что я буду писать каждую неделю. Приедет, спросит, что я скажу?

Она вдруг вспомнила, как насмехалась Гульфем, мол, Повелитель Хуррем не пишет… Сама Роксолана рассмеялась в ответ:

– Мы договаривались, что буду писать я, но не о том, что будет отвечать он. Повелителю некогда, он воюет.

– Но мне-то написал?

– Сам? Или поручил писцу, чтобы от тебя отвязаться?

Тогда Роксолана не стала слушать ответ Гульфем, разыграла обморок, хотя, конечно, на сердце кошки скребли от обиды и досады.

Теперь вдруг вспомнила и повторила евнуху:

– Я обещала писать часто, Повелитель отвечать не обещал. Он прислал жемчуг назойливой Гульфем, чтобы отвязаться, а мне обещал подарить книги. Это не шкатулка с побрякушками, воз книг не отправишь через столько земель. Сам все привезет.

– Воз книг?! – невольно ахнул евнух.

– А ты как думал? Иди отправь письмо, да гонца подбери получше.

– Давай уж…

Вообще-то кизляр-ага отличался осторожностью и звериным чувством опасности и выгоды. А вдруг эта худышка права, и Повелитель ее не забудет? Как тогда отвечать за пропавшие письма? Одно могло затеряться, но больше?.. Вах, так можно навлечь на себя неприятности! Он отправит письмо с надежным гонцом, Инш Аллах!

– А где моя учительница? Повелитель велел тебе привести учительницу языков. Почему до сих пор ее нет?

– Да разве тебе до учебы? Не ешь, не спишь. Хочешь, чтобы Повелитель потом обвинил в твоей худобе нас с хезнедар-устой?

– Это не твое дело. Тебе было сказано привести жену венецианского купца? Почему не привел? Где она? Только не говори, что сама не захотела идти, не поверю.

Кизляр-ага замахал на Роксолану ручками:

– Чего взъярилась? Придет твоя учительница.

– Когда придет? И еще ты должен привести наставницу, чтобы игре на кануне учила.

– Что-то я такого распоряжения Повелителя не помню…

Роксолана хотела огрызнуться, мол, зато я помню, но вовремя сдержалась. Приподняла бровь:

– Ты не помнишь? У кизляр-аги память стала плоховата? Надо сказать об этом Повелителю.

Тот снова замахал руками:

– Помню, помню. Приведу.

Он вылетел из комнаты Роксоланы, утирая лоб платком. Вот бешеная! Ладно бы требовала себе украшения или наряды, а то ведь учителей требует. Ладно, пусть учится, может, скорее надоест со своими глупостями.

И снова евнух мучился, пытаясь найти ту самую золотую середину между валиде, Махидевран и этой ученой Хуррем. Он пытался понять, стоит ли говорить валиде об учительницах Хуррем. Не сказать нельзя и сказать – значило бы словно разрешение просить.

Нашел-таки выход, отправился к валиде со вздохами:

– Валиде-султан…

– Кизляр-ага, что случилось?

– Нет, ничего. Просто хотел сказать, что буду отсутствовать в гареме полдня, а то и больше. Если что-то нужно, скажите сейчас…

– А где ты будешь?

Хафсу не обмануло притворно сокрушенное выражение лица евнуха, она прекрасно знала кизляр-агу и понимала, что это спектакль. Просто ему нужно сообщить, куда уходит, и заручиться поддержкой.

Валиде игру приняла: с кизляр-агой ссориться вовсе ни к чему, они всегда заодно, хотя он и двуличный.

– Пойду за учительницей для Хуррем.

– За кем?!

Последовал новый вздох, евнух стрельнул глазками на госпожу и снова опустил их, привычно сложив руки на отсутствующем причинном месте. И вдруг вспомнил о словах Хуррем про дурную примету, испуганно дернул руки в стороны. Валиде с изумлением смотрела на эти пассы.

Он опомнился, фыркнул:

– Повелитель перед отъездом велел привести для Хуррем учительницу языков. Ибрагим-паша нашел жену венецианского купца, она грамотная, теперь сказано привести.

– Гяурку в гарем?

– Она правоверная. К тому же сестра друга нашего Ибрагим-паши.

– И к чему этой Хуррем учиться? И без того весь ум в книги ушел.

– Она еще одно письмо Повелителю написала…

– Еще? Чего же ей нужно, ведь Повелитель не отвечает.

– Валиде-султан, они договорились, что Хуррем будет писать каждую неделю, а он необязательно отвечать.

– Это она тебе сказала?

– Да.

– Лжет.

Кизляр-ага вздохнул:

– А если правда?

Хафса и сама об этом подумала. Что, если они и впрямь договорились, что Хуррем будет писать? Все могло быть, если вспомнить, что султан сам по вечерам учил наложницу выводить закорючки на бумаге, точно она не женщина, а ученый улем.

Хай Аллах! Знала бы, как повернет, разве допускала под очи Повелителя эту певунью?! И в гарем не взяла бы. Вот змею подбросил Ибрагим!

– Иди выполняй приказы новой госпожи.

И кизляр-ага тоже хорошо знал валиде, и его не обманула ее притворная послушность судьбе.

– Я выполняю приказы Повелителя, валиде-султан.

Хотел добавить, что Повелитель околдован змеей, но придержал язык: кто знает, как повернет?

И снова он привычно сложил ручки внизу живота, но опомнился. Шайтан! Пока не знал, вел себя, как хотел, а теперь вот вспоминай каждый раз, что пальцы переплетать нельзя и руки складывать тоже! Когда семенил от валиде по коридору, мелькнула мысль, что, может, своей дурной привычкой и испортил себе жизнь? Может, потому и лишился мужского достоинства, что к нему руки прикладывал?

Хотя нет, лишился раньше, позже стал его словно защищать, скрывать отсутствие за сложенными руками. Кизляр-ага снова мысленно выругался, словно Хуррем виновата, что он кастрат.

Валиде сказала Роксолане правду: Ибрагим действительно нашел для султана новую наложницу. Он очень постарался, Анна была похожа на саму Роксолану – зеленоглазая, стройная, образованная и умная, только ростом выше, под стать самому Сулейману. Она была опытная в любви, одинаково хорошо умела доставить мужчине удовольствие в постели, поддержать разговор или просто разыграть смущение.

Казалось, перед такой наложницей Сулейман не устоит. Он и не устоял, даже не находил нужным сопротивляться. Разве султан должен отказываться от красивой женщины только потому, что дома ждет беременная наложница? Никогда такого не бывало и никогда не будет.

Ибрагим раздобыл красавицу в Софии. И новая женщина у султана, казалось, заставила его забыть, зачем пришел в эту землю. Остановились, стояли уже не первый день, а Сулейман все не объявлял, куда пойдут дальше. Формально просто ждали, пока подтянется остальное войско, в действительности султан проводил дни и ночи с Анной и охотился. Охотился тоже с ней, бесстрашная красотка скакала рядом, пыталась стрелять из лука, восторженно кричала, лица при этом не прятала.

Может, это и подкупало Сулеймана? Необычная женщина с необычным поведением, такую в гарем нельзя, но Анна вызывала восторг своей смелостью, презрением опасностей, ловкостью и любовным пылом. Он довольно быстро выяснил, что ее знания не просто поверхностны, а обрывочны и никуда не годны, красавица нахваталась умных выражений, не всегда понимая их смысл, но умело щеголяла «образованностью».

Две недели султан расслаблялся в обществе гяурки, две недели его наставник Касим-паша сокрушенно качал головой: идти в поход, чтобы забавляться с женщиной? Об Анне бросил Повелителю невзначай:

– Вряд ли такая будет хорошей матерью…

Сулейман рассмеялся:

– Я не жду от нее детей.

– И в гарем ее нельзя, перессорит всех со всеми, – упрямо добавил Касим-паша.

– И в гарем не возьму. Эта красавица только для забавы на время. В гареме и без нее женщин достаточно.

Но о Хуррем упорно молчал, даже с Ибрагимом молчал. А тот молчал, боясь себя выдать.

Роксолана была права, чувствуя его страсть, обжигающую на расстоянии, такова была сила воли и характера грека, что если чувствовал что-то сильно, то и впрямь мог издалека убить или сжечь. Он желал оставленную в Стамбуле женщину. Не свою, Сулейманову, носящую от султана ребенка, но от этого ставшую почему-то еще более желанной. Ибрагим уже забыл свое давнее намерение выдать своего сына от Роксоланы за султанского и привести его к трону. Нет, сейчас он просто хотел эту женщину!

А то, что она почти кадина, распаляло страсть еще сильней. По ночам представлял, как обнимает, зовет с собой, она отвечала… Чувствовал, что отвечала, поддавалась его рукам, губам, его страсти, загораясь сама.

И вдруг перестала! Там, вдали, женщина словно очнулась, стряхнула с себя наваждение далекой страсти Ибрагима, оттолкнула его руки.

Ах так? Ты будешь моей, даже если это приведет и к твоей, и к моей гибели! – решил Ибрагим. Почему, зачем? Разве не было, кроме этой зеленоглазой худышки, других женщин? Умных, красивых, достойных его любви, возможно, больше, любовь к которым не угрожала жизни? Или именно опасность распаляла Ибрагима сильней самой страсти? Он и сам не смог бы ответить, знал одно: вернется – продолжит атаки на Хуррем, будет добиваться ее, пока не добьется.

А пока вокруг были походные шатры, и сладко стонала на ложе султана красавица Анна.

Сулейман дарил ей безумные подарки, осыпал золотом, драгоценными камнями, а еще ласками. И только он один знал, что все чаще по ночам руки вместо полных плеч Анны ищут худенькую Хуррем, ждут смущения и ответной страсти, а не расчетливых вздохов и умения опытной любовницы.

Он не оставлял ее на ложе до утра, выпроваживал, как только получал удовлетворение, но Анна, предупрежденная, что султана нельзя видеть спящим, не противилась, поднималась и уходила. И Сулейман оставался пусть удовлетворенным физически, но один. Тогда и искали руки Хуррем. Искали, но не находили, та была далеко в Стамбуле. И писем, как обещала, не писала.

– Повелитель, гонец. Письма из Стамбула.

Сулейман кивнул, отодвинув в сторону поднос с несколькими свитками, мол, потом почитаю. И вдруг один небольшой свиток привлек его внимание. Сулейман хорошо знал эту бумагу, она из его собственного кабинета. Хуррем? Неужели наконец собралась написать?

Рука невольно потянулась к письму.

Печать сломал не глядя, очень не хотелось разочароваться. Но одного взгляда на не слишком твердые буквы было достаточно, чтобы понять: она! А в письме…

«Даже солнце без вас для меня не встает…»

Девочка моя любимая! Она ждала письма, Сулейман пробежал глазами остальное и понял, что уже писала и ждала ответа, тоскуя и ужасаясь отсутствию. Хуррем ждала, а он обнимал Анну, насквозь фальшивую и алчную?

Да, он поинтересовался у красавицы, что ей привезти из похода, Анна лукаво перечислила множество украшений, которые хотела бы иметь, подарков, слуг…

– А книги?

– Книги? Зачем они мне, разве я уже не достаточно образованна?

Хуррем просила привезти книги…

В письме она уже ничего не просила, кроме одного – ответить. Только ответить, чтобы знала, что не забыл, что не выбросил из головы, выехав за ворота.

Анна подошла сзади, начала ластиться, Сулейман отодвинул рукой:

– Иди к себе.

– Уже вечер… Я так тебя хочу…

– А я нет. Иди к себе.

– Повелитель чем-то недоволен? Я что-то сделала не так? Простите слабую, любящую вас женщину…

Анна знала, когда можно тыкать, а когда лучше перейти на «вы» и выказать уважение. Султан не доволен, значит, она должна быть покорной. Не знала только одного: Сулейману не нужна наигранная покорность или расчетливая строптивость, он неплохо разбирался в людях, хотя и был замкнутым человеком, а потому давно разглядел фальшь в поведении любовницы. Она хороша в постели, но не в жизни.

– Ты все сделала так, как надо, и получишь у Ибрагима хорошие подарки. А сейчас иди к себе, мне нужно прочитать письма и написать ответы. Иди.

Голос звучал мягко и твердо одновременно. Ему не хотелось зря обижать женщину: в конце концов, она не виновата, что уродилась такой или такой стала. А что фальшивит, так это от желания побольше заработать на встрече с султаном, не каждый день выпадает такая удача.

Сулейман вдруг подумал, что и эту наложницу ему нашел Ибрагим.

Анна ушла, обиженно надув губки, а Сулейман снова взялся за письмо Хуррем.

Она чуть лукаво сообщала, что нечаянно рассыпала в траву его подарок Гульфем, взамен утраченного жемчуга пришлось отдать большой рубин. Просила прощения за то и другое. Сулейман все понял – и что рассыпала из ревности, и что за попытками выглядеть веселой скрывается страшная тоска.

Какой же он жестокий! Не было писем от нее, мог бы написать и сам. Гульфем жемчуг послал, обидевшись на отсутствие писем от Хуррем, словно мальчишка, а не подумал о том, что все письма посылаются через валиде и кизляр-агу. Небось, ей пришлось поскандалить, чтобы хоть это отправили…

Стало чуть смешно, султан подвинул к себе чернильницу, взял в руки калам.

 
Мне без тебя сиротой жить.
Мне без тебя и в жару стыть.
Рай без тебя, как зимой куст.
Мне без тебя целый мир пуст…
 

Валиде написал, чтобы напомнила кизляр-аге все порученное в отношении Хуррем, а что поручил, не упоминал. Вежливо благодарил за заботу о наложнице и будущем ребенке.

Он не позвал Анну ни этой ночью, ни потом. Потом было некогда: утром султан объявил, что ждать отставшие войска больше не будет, пора выступать. И куда выступать, тоже объявил – на Белград.

Сулейман выслал вперед к Белграду тысячу янычар. Но военачальников поразил приказ султана взять крепость Земун. Крепость невелика, расположена северней Белграда, для взятия самого города роли не играла. Зачем она Повелителю?

Все разъяснилось быстро, когда вспомнили, почему взять Белград не удалось Мехмеду Завоевателю. Город с двух сторон охватывали реки – Дунай и Сава, а с третьей – гора Авала, хорошо защищен. Османы закрыли подступы с юга, с суши, но остались переправы. Дунай широк, а вот через Саву венгры легко помогали осажденному городу, перевозя оружие и продовольствие.

Эта ошибка не должна повториться, потому и нужен был Сулейману Земун на другом берегу Савы.

Забыта Анна, забыты ее жаркие объятия, Сулеймана-любовника сменил Сулейман-воин. Нет, он не намеревался бежать впереди янычар, штурмуя стены крепостей, не желал подставлять свою голову под ядра или чужие мечи; дело султана – все предусмотреть и рассчитать, а потом приказать, да так, чтобы не посмели ослушаться. И если он правильно рассчитал и все предусмотрел, то любая крепость должна быть взята, не существует крепостей, которые бы не сдались.

Анна пыталась протестовать, умоляла взять с собой, почти висла на полах халата, султан брезгливо оттолкнул:

– Ты умная женщина, должна понять, что все кончено.

И тут она выдала себя и Ибрагима заодно:

– Это из-за письма той роксоланки? Чем я хуже, почему ты не желаешь вести умные беседы со мной, почему не читаешь мне стихи? Разве моя грудь мягче, разве моя талия не тоньше?

Он спокойно и почти безучастно смотрел, как унижалась женщина, потом поморщился:

– Когда Хуррем заподозрила, что я мог ее забыть, то написала о своей любви, а не стала выговаривать мне из-за любви к другой.

– Это ложь! А если это ложь? Написать можно все, что угодно. Посмотри, она там, далеко, а я здесь, рядом, живая и горячая…

Сулейман снова поморщился, вырвал полу халата из цепких пальцев женщины и презрительно бросил:

– Как можно любить женщину, которая так унижается?

Анна осталась рыдать на ковре шатра… Она не выполнила то, ради чего была приставлена к Сулейману. Нет, не Ибрагимом приставлена, а с его помощью венецианцами. Не вызнала заранее, куда направит свои стопы, бросит тысячи своих янычар Сулейман, не подсыпала ему яд, не пустила в ход кинжал. Она ничего не смогла и теперь будет отвечать перед теми, кто рассчитывал на ее ловкость, на ее влияние на султана. Яд и кинжал планировались на крайний случай, если султан повернет в сторону Италии, но это только предположительно, слишком далеко та же Венеция по суше от Стамбула. Ее задачей было стать постоянной спутницей, советчицей, глазами и ушами купцов рядом с султаном.

Теперь она должна вернуться в бордель, чтобы там вспоминать об упущенных возможностях.

Нет уж! – решила Анна. У нее столько султанских подарков, что хватит, чтобы исчезнуть и прожить остаток жизни спокойно и в достатке где-нибудь подальше и от Стамбула с его султаном, и от Венеции тоже.

Анна действительно исчезла, только не так, как рассчитывала. Золото и драгоценности любила не только она, а красивую женщину, даже если та царапается и кусается, как дикая кошка, всегда можно продать. Не в Стамбуле – и без него найдутся невольничьи рынки.