Текст книги "Роксолана и Султан"

Услышав, что кизляр-аге велено снова привести Хуррем к Повелителю, Махидевран метнулась к девушке словно взъяренная тигрица. Ну, сейчас она покажет этой наглой рабыне ее место!

Поистине, гарем узнает о событии раньше, чем оно произойдет. Все до единой одалиски и даже рабыни исчезли, как по мановению волшебной палочки, словно их унес джинн, даже евнухи вдруг стали незаметными, слившись со стенами. Кизляр-ага, увидев разъяренную толстуху, забывшую о своих недомоганиях и голодовке и несущуюся точно ураган по коридорам гарема, почесал за ухом и сбавил шаг почти до ползущего. Евнух хорошо знал, как опасно попадать под горячую руку баш-кадины, а то, что нынче рука горяча, сомнений не вызывало.

– Ой, не поздоровится сейчас Хуррем… Сама напросилась! – сделал вывод кизляр-ага и решил, что проучить славянку немного стоило бы: неприятностей и волнений из-за нее случилось немало.

Но он все же поспешил, потому что оставлять Хуррем наедине со взбесившейся баш-кадиной тоже не стоило, у Махидевран сила в руках еще та…

Дверь в комнату Роксоланы распахнулась от удара, на пороге появилась разъяренная толстуха и с порога безо всяких объяснений набросилась на девушку. Острые ногти полоснули по лицу, потом вцепились в волосы, с силой вырывая клочьями. Прежде чем Роксолана успела опомниться, Махидевран умудрилась расцарапать ей щеки и вырвать целые пучки из кос. Будь волосы распущены, результат оказался бы плачевней.

– Ты, ничтожный кусок мяса, купленный на базаре, посмела тягаться со мной, баш-кадиной?! Я разорву тебя на части! – визжала Махидевран неожиданно тонким голосом. – Я выцарапаю твои мерзкие глаза!

Служанки забились по углам, и Гюль в том числе, ни одна не пришла Роксолане на помощь, напротив, смотрели в ожидании унижения, слез боли и отчаяния этой зеленоглазой колдуньи.

Когда баш-кадина вцепилась в нее, Роксолана, опешившая от неожиданности, даже не подумала сопротивляться, но уже в следующее мгновение, осознав, что защитить ее некому, вырвалась из цепких когтей взбесившейся султанши, а когда та с визгом и проклятиями снова набросилась на свою жертву, жертва… дала отпор. Роксолана не думала, что делает, просто ей вовсе не хотелось быть растерзанной бешеной черкешенкой, и девушка изо всей силы ударила ту ногой в живот, но толстуха уклонилась, и удар пришелся по коленке.

Визг Махидевран на мгновение захлебнулся, но потом перешел в рычание. Совершенно озверевшая баш-кадина бросилась на Роксолану уже с явным намерением не выпустить ту живьем из своих цепких рук. Но теперь девушка решила защищаться, даже если после того ее ждет смерть, терять больше нечего.

Неизвестно, чем бы все закончилось, однако кизляр-ага сообразил, что отвечать за свершившееся все же придется, а потому сделал знак бывшим до того мгновения буквально невидимыми евнухам, и те не позволили баш-кадине сделать больше ни одного движения.

– Ты?!.. Мерзкий червяк?! Кастрированный слизняк, смеешь мешать мне расправляться с рабыней?!

Зря баш-кадина наживала себе врага в гареме таким способом: кизляр-ага мог улыбаться, но никогда не забывал нанесенной обиды. Он позволил Махидевран потаскать за волосы Хуррем только потому, что не желал связываться со взбешенной черкешенкой и хотел немного проучить саму роксоланку, но это вовсе не означало, что он готов терпеть унижение от баш-кадины.

Не в роксоланке дело: то, что ее потрепали за волосы, даже хорошо, пусть помнит свое место, но дальнейшее опасно, потому что за испорченную внешность наложницы спросят, прежде всего, с него, кизляр-аги. Если потрепали не слишком сильно, можно отговориться, что не успел: пока, мол, шел выполнять приказ Повелителя привести Хуррем, та успела подраться с Махидевран.

Кизляр-ага не сомневался, кого обвинят в драке; едва ли вина ляжет на баш-кадину, та не раз била и даже уродовала неугодных наложниц, ей всегда сходило с рук. Значит, пострадает строптивая роксоланка. Что ж, если выбирать между ней и баш-кадиной, то кизляр-ага, конечно, выбирал Махидевран. Баш-кадине потом можно объяснить, что скрутили, просто чтобы драка не зашла слишком далеко, ведь султан предупреждал, что его гнев падет на любую женщину, затеявшую драку. Кизляр-ага знал, что Махидевран накричит, что она не любая, а мать наследника, но знал, как ответить.

Думать сейчас о том некогда, надо выполнять приказ Повелителя и доставить в его спальню Хуррем в том виде, в каком ее застанут.

Оглядев растрепанную и исцарапанную Роксолану, кизляр-ага сложил губы трубочкой, чтобы они не расплылись в усмешке. Он выполнит приказ Повелителя, пусть тот увидит роксоланку именно такой. Вот и будет оправдание перед баш-кадиной, мол, для нее же старался. Вряд ли султану понравится такая встрепанная наложница.

– Повелитель прислал меня привести тебя к нему такой, как есть…

На устах кизляр-аги мед, а в глазах насмешка. Как это смогли увидеть рабыни, непонятно, вроде стояли за его спиной, но они вдруг исчезли все, как одна, понимая, что кизляр-аге нежелательно, чтобы Хуррем приводили в порядок. Гарем не только видит и знает все, что происходит даже за закрытыми дверьми, он еще и понимает недосказанное, домысливает недодуманное, предвосхищает несвершившееся. Рабыни поняли намерения кизляр-аги даже лучше, чем он сам.

Роксолана приложила ладонь к расцарапанной щеке – на пальцах осталась кровь.

– Не пойду!

– Что? – Кизляр-ага даже не сразу понял, что она ответила. Служанки из своих углов таращили глаза, с трудом сдерживая возгласы ужаса. – Что ты сказала? Не пойдешь?!

Роксолане было уже все равно: появиться в таком виде перед Сулейманом она не могла, это сродни позавчерашней раскраске. Она больше похожа на чучело, чем на женщину.

– Не пойду! Передай Повелителю, что кусок мяса, купленный на базаре, слишком изуродован, чтобы показаться ему на глаза! И скажи, что у меня вырвано слишком много волос, чтобы теперь они могли понравиться Повелителю.

Кизляр-ага на мгновение замер. Сначала он даже не знал, как относиться к такому заявлению, но потом подумал, что, может, это и к лучшему. Никто не посмел бы отказаться выполнять приказ Повелителя, а ослушавшуюся наложницу, несомненно, ждала страшная казнь. В лучшем случае, пожалев, ее просто задушат шелковым шнурком, но Махидевран не упустит возможности насладиться видом мучений уничтоженной соперницы. Так что Хуррем вряд ли будет смеяться и дальше, ее ждет нечто страшное, и выручать строптивую наложницу, пусть даже икбал, кизляр-ага не собирался. Как и все остальные.

Евнух только пожал плечами и отправился к султану. Если человек желает сунуть голову в петлю – это его дело, зачем мешать? К тому же от этой Хуррем столько проблем. Кизляр-ага вспомнил прошлую бессонную ночь на корточках под дверью спальни Повелителя и мысленно решил, что лучше пусть туда ходит Махидевран, это спокойней.

Когда он вышел за дверь, Роксолана оглянулась. Из комнаты вслед за кизляр-агой непонятно как исчезли и все рабыни, включая Гюль и Фатиму. Девушка с горечью подумала, что ни та ни другая не заступились, а вот теперь постарались отгородиться, чтобы не быть обвиненными в соучастии в неповиновении.

Одна, она совсем одна против гарема.

Роксолана разозлилась. Ну и пусть! Что же, нужно было упасть на колени и лизать грязные пятки взбесившейся черкешенке? Ни за что! Убьют? Лучше пусть убьют, чем каждый день терпеть вот такое. С таким лицом пред Повелителем появиться невозможно, но и не появиться тоже. В любом случае это конец.

Неожиданно пришло успокоение. Она не кусок мяса, она человек, к тому же куда более умный и образованный, чем эта толстуха!

Роксолана слегка отерла кровь рукавом, при этом лишь размазав ее по лицу, попыталась собрать волосы. На ковре валялись вырванные пряди. Действительно хорошо, что волосы не были распущены, иначе Махидевран непременно вырвала бы клочья, которые потом не отрастут.

Стало вдруг смешно: когда потом? К чему теперь роскошные волосы? Уже сегодня за неповиновение и драку ждет казнь, так что о волосах можно не заботиться. Конечно, зачинщицей назовут ее, баш-кадину ни за что не накажут. А, семь бед – один ответ! Будь что будет.

Роксолана едва успела расплести косу и начать снова заплетать ее, как вернулся потрясенный кизляр-ага. Он действительно плохо соображал, что происходит, потому что услышанное от Повелителя могло кого угодно в гареме повергнуть в шок.

Дело в том, что Сулейман, молча выслушав сообщение евнуха о драке в гареме, спокойно приказал:

– Пойди и попроси, чтобы пришла.

От неожиданности кизляр-ага даже икнул и переспросил:

– Кому сказать?

– Хуррем. Я разве звал кого-то другого?

– Хур… Хуррем?..

– Пойди к Хуррем и скажи ей, что я просил прийти в таком виде, как она есть.

Не брякнуться оземь евнуху помогла только многолетняя выдержка и привычка к любым неожиданностям, но от султана он вышел на подгибающихся в коленях ногах и с полным сумбуром в голове. Почти бежал, плохо соображая, что делает, едва не пал на колени перед строптивой наложницей. Повелитель просил, не приказывал, а просил ее прийти! О, Аллах, такого в гареме не бывало никогда, ни при Сулеймане, ни при прежних султанах. Такого не бывало ни в одном гареме мира!

Гарем притих, творилось что-то, что осознать невозможно. Повелитель попросил рабыню прийти! Не приказал, не отправил ее в Босфор, не распорядился дать полсотни плетей за ослушание, а попросил прийти к себе в спальню!

К валиде метнулись докладывать о невиданном; та поднялась, невзирая на недомогание, но идти к сыну не рискнула, тоже не понимая, что происходит. Конечно, Махидевран поступила глупо, устроив расправу над наложницей вот так, могла бы выждать до завтра. Но Махидевран никогда не отличалась сдержанностью, за что ее и полюбил Сулейман – была неистовой и в жизни, и в постели.

Роксолана обомлела: ее не схватили, не бросили на съедение диким зверям, не посадили в кожаный мешок – напротив, султан попросил прийти, даже избитую!

Наверное, Махидевран нажаловалась, что стукнула ее по коленке. Ну и пусть, жаль, что не стукнула сильней! Эта баш-кадина вон как лицо расцарапала. Подбитый глаз быстро заплывал, мешая смотреть, саднили красные полосы на лице. Хороша красавица… Ну и пусть! Пусть! Пусть!

Роксолана гордо выпрямилась и шагнула вперед. Даже если Повелитель прикажет бросить ее в залив, ужаснувшись растрепанному виду, она хотя бы увидит его еще раз. При мысли о том, что эта встреча с Сулейманом будет последней, слезы невольно хлынули из глаз. Вот пока Махидевран таскала за волосы и царапала лицо, Роксолана не плакала, хотя было больно и унизительно, а сейчас стало невыносимо горько от понимания, что счастье такое короткое. Недаром ей все время твердили, что ночь у султана, даже если попадешь к нему на ложе, для большинства становится последней. Во всяком случае, для рабынь так. А она рабыня и права на счастье не имеет.

Будь проклято рабство!

От слез защипало раны, но Роксолана не позволила себе вытереть их даже рукавом, прекрасно понимая, что из-за каждого угла, из каждой двери за ней следят десятки любопытных, совсем не доброжелательных глаз. Все ждут ее падения, ведь никто не пришел на помощь, когда Махидевран набросилась, никто не заступился, не защитил, кизляр-ага и тот больше боялся за баш-кадину, когда Роксолана попыталась дать отпор, чем за избитую рабыню.

Ну и пусть! Она погибнет с высоко поднятой головой всему гарему назло! Даже в кожаном мешке будет петь песни, замолчит разве что захлебнувшись. Пусть ее стегают плетьми, под плетью она будет читать стихи, глядя в глаза диким зверям, тоже, а в мешке петь!

Роксолана так и вошла в покои султана – с высоко поднятой головой. Она не мясо для торговли на базаре, она человек, и не ее вина, что татары налетели внезапно и полонили. И сто´ит она много больше, чем эта самая толстуха Махидевран, которая только и знает, что есть и спать.

Сулейман обернулся, услышав, что девушку впустили в комнату, и обомлел. Волосы спешно собраны в косу, но без гребня заплетены неровно. Но не коса ниже пояса поразила султана, а лицо. Глаз подбит, кровоподтеки, царапины, даже кровоточащие раны, кровь размазана по лбу и щекам…

– Кто тебя так?!

Он подошел, взял ее изуродованное лицо в ладони, смотрел, ужасаясь. У девушки слезы хлынули уже ручьем. Но Роксолана сдаваться не собиралась, ее разбитая губа (и когда Махидевран успела стукнуть по губам?) дрогнула:

– Я не мясо, купленное на рынке…

– Конечно, нет! Кто так сказал?

– Баш-кадина…

– Это она тебя так побила?

Роксолане вовсе не хотелось говорить кто, но Сулейман повернулся к застывшему кизляр-аге:

– А ты где был?

– Я не успел, Повелитель. Спешил сказать Хуррем, чтобы шла сюда, а когда вошел, то едва смог оттащить рассерженную баш-кадину.

Евнух уже понял, на чьей стороне султан, но все еще боялся выступать против Махидевран открыто. Всякое бывало, это не первое нападение неистовой черкешенки на наложниц или рабынь, но ей всегда сходило с рук. Сейчас кизляр-ага был озабочен тем, как бы выдержать золотую середину между гневом Повелителя и его старшей жены. Ох, и трудная у него работа!..

– Приведи.

Коротко и жестко, никакой просьбы, никакого повеления, просто приказ.

Евнуха точно джинн унес из султанских покоев.

Сам Сулейман отпустил плачущую Роксолану и отошел к окну.

Махидевран почти вбежала в комнату, все такая же разъяренная, как была. Увидев Роксолану, гортанно рассмеялась той в побитое лицо. Она любовалась нанесенными проклятой сопернице ранами. Подбит глаз? Прекрасно. И волосы вырваны, и глубокие царапины от ногтей тоже заживут не скоро… Надо было ей еще глаза выцарапать, да противный евнух помешал! Ничего, завтра же она с этим мерзким кастратом разберется.

– Это ты избила Хуррем?

– Избила? Да ее убить мало! Посмела встать между…

Она не успела договорить, Сулейман вдруг навис над женой во весь рост. Махидевран была немалого роста и толще Роксоланы раза в полтора, а то и два, но против султана и она терялась.

– Уйди прочь! И больше не появляйся мне на глаза! Жить будешь в старом летнем дворце!

Обомлели все – и Роксолана, и кизляр-ага, и, конечно, сама черкешенка.

– Что?

– Ты стала плохо слышать от бешенства? Я сказал: уйди прочь, мерзкая женщина!

– Я мать твоего сына…

Один жест султана, и выскочившие невесть откуда евнухи подхватили сопротивлявшуюся баш-кадину, поволокли из комнаты. Повинуясь следующему жесту, кизляр-ага закрыл двери в покои, оставив Сулеймана с Роксоланой наедине.

Сулейман снова подошел к Роксолане, взял ее избитое лицо в ладони, та вдруг совсем по-детски хлюпнула носом.

– Прости, это больше не повторится… Я не могу приказать убить ее, она мать наследника…

– Убить?! Нет-нет! Она защищала свое положение.

Сулейман заметно помрачнел, опустил девушку, со вздохом присел на край дивана.

– Гарем… вечная вражда, склоки, ненависть… В гареме жить тяжело, сам знаю, но что делать? Ты будешь объявлена любимой икбал, а жить с завтрашнего дня будешь в покоях Махидевран, и ее служанок получишь себе в услужение.

Роксолана упала на колени перед султаном:

– Повелитель, умоляю, не надо!

– Почему?

– Умоляю, можно я останусь в своих комнатах? Не нужно мне слуг баш-кадины. Достаточно прежних двух, прошу вас!

Он с удивлением смотрел на эту непостижимую девушку: другая бы радовалась падению соперницы и служанок заставила себе ноги лизать, а эта просит оставить в маленькой комнатке, где спит с двумя рабынями. Но в чем-то она права, жить под присмотром служанок Махидевран смертельно опасно.

Снова вздохнул:

– Хорошо, но в своей комнатке ты оставаться тоже не можешь. Я прикажу валиде выделить тебе достойные покои и добавить слуг. А еще придет лекарь, чтобы привести в порядок раны.

Он вдруг заметил волосы, приставшие к ее рукаву:

– Она тебе волосы вырвала?

– Да.

– Утоплю.

– Нет! Не надо, прошу вас! Мне не нужны враги в гареме.

– У тебя их и так много.

– Не нужно больше.

– Хорошо, иди к себе. Пусть приложат примочку к глазу. Постой.

Роксолана остановилась, стараясь пониже опустить лицо, чтобы не так был заметен подбитый глаз. Но Сулейман поднял ее лицо, внимательно вгляделся, потом осторожно прикоснулся губами к одной ране за другой, закончив глазом.

– Пусть мои поцелуи помогут твоим ранам зажить скорей. Иди.

Возникший невесть откуда кизляр-ага открыл перед ней дверь, почтительно склонившись, уступил дорогу.

– Ты все понял?

Евнух кивнул:

– Да, Повелитель.

Роксолана ушла, а Сулейман сидел, уставившись в одну точку, и думал о том, как нелегко будет этой девочке в гареме. Она не Махидевран, которую привезли в подарок собственные братья и торжественно вручили султану, она рабыня, а значит, действительно не равна Махидевран.

И Сулейман был согласен с этим неравенством, но только в другом. Махидевран хватило нескольких лет, чтобы превратиться из стройной лани в толстую корову, из веселой смешливой девушки в ленивую, чванливую особу. Неужели и с Хуррем может случиться такое?! Как бы не хотелось, чтобы знание тайн гарема и умение в нем выжить заслонили собой знания поэзии и умение быть самой собой! Останется ли Хуррем живой, не превратится ли немного погодя в подобие нынешней Махидевран?

Гарем – страшное место, это султан понимал прекрасно, и защитить эту девочку он не сможет. Можно вызывать ее к себе каждый вечер и держать до утра тоже, но утром она пойдет к себе, где каждая служанка, каждая соседка по коридору, каждая наложница или рабыня может оказаться затаенным врагом. Хуррем не простят возвышения, не простят везения, у нее уже немало врагов, а будет еще больше. Даже жены султана враждуют между собой, так было всегда, и так всегда будет.

Сулейман прошелся по комнате, постоял, задумчиво глядя в пустоту, вздохнул. Попросить валиде присмотреть за девочкой? Наверное, это стоит сделать завтра же.

Но сделать не удалось, потому что валиде сама решила заступиться за опальную Махидевран: с самого утра, пока баш-кадину не увезли в старый летний дворец на острове, пришла к сыну.

– Сын мой, я понимаю, Махидевран виновата, она не сдержалась, но это просто из ревности. Вы должны быть рады ревности матери наследника, она оберегает ваше внимание.

– Валиде, вы видели, как она избила Хуррем?

– Как бы ни пострадала Хуррем, она рабыня. Неужели вы предпочтете рабыню баш-кадине? Эта рабыня…

– Эта рабыня стоит многих других. И вы об этом прекрасно знаете.

– Неужели потому, что она умеет красиво говорить и читать стихи?

– Потому, что она разумна и смеет быть самой собой. Надеюсь, так и останется, потому что лживые и злобные красавицы мне уже надоели.

– Сын мой, все женщины одинаковы. Хуррем прожила в гареме совсем немного, потому еще не изменилась, никто не знает, какой она будет через полгода.

Сулейман нахмурился, мать точно угадала его опасения, но он все равно верил, что эти зеленые глаза останутся такими же лучистыми, а сердце добрым. Но тут же подумал, что с добрым сердцем Хуррем в гареме не выжить. И все же ему совсем не хотелось, чтобы она стала опытной и жестокой, чтобы ссорилась с остальными обитательницами гарема, завидовала, делала гадости или сплетничала. Если начнет это делать, то станет так же не интересна.

Гарем для Сулеймана был проблемой. Он любил красивых женщин, с удовольствием брал их себе на ложе, наслаждался близостью, но как только выяснялось, что они больше ничего, кроме любовной страсти, не знают, что двух слов, если это не сплетни и не злословие, связать не умеют, становилось неинтересно. Султан сам не сознавался, что для ночных ласк вполне хватило бы рабынь попроще, но женщин дарили, особенно много их стало после переезда в Стамбул, валиде все внушала, что у блестящего султана должен быть блестящий гарем. Вопрос «зачем?» задавать не следовало.

Сколько женщин, даже очень красивых, нужно мужчине? Сулейман несколько лет был влюблен в свою Махидевран, не замечая, что та расплылась и поглупела, в остальные дни для ласк ему вполне хватило бы нескольких рабынь. Даже если брать каждую ночь другую женщину, то при двух женах требуется еще пятеро. А если звать на ложе какую-то из жен или наложниц чаще, то и того меньше.

И вдруг Сулейман понял: если бы было так, он вполне мог привязаться и даже полюбить какую-то из наложниц. Именно этого боялись жены, а на страже их интересов стояла валиде. Потому у султана такое множество красивых женщин, много – значит ни одной. Большинство наложниц он не только не позвал повторно, но и не вспоминал об их существовании. Кроме вот этой зеленоглазой малышки.

Махидевран правильно испугалась: Сулейман уже понимал, что Хуррем станет его любимицей надолго, если, конечно, не превратится в клушу, как все остальные до нее. Сердце-вещун подсказывало, что не превратится, что эта необычная малышка не такая, как многие красотки, побывавшие на султанском ложе и не оставившие следа в его душе.

Нужно поблагодарить Ибрагима за такой подарок и поинтересоваться, где он купил Хуррем и откуда у нее такие познания, – решил для себя Сулейман.

Мысль о том, что девушка продавалась на невольничьем рынке обнаженной, он старательно от себя гнал. Ревниво выискивал доводы о невозможности такого. Ибрагим хорошо знает, что султан никогда не возьмет себе женщину, которую кто-то из мужчин уже видел обнаженной. Подумал и вдруг понял, что если бы кто-то и видел эту малышку, все равно взял бы. Теперь взял.

Нет-нет! Ибрагим не так глуп, он знает ревнивый характер своего Повелителя. Конечно, Хуррем никто из мужчин обнаженной не видел!

Хотел спросить у Ибрагима, но не спросил, не до того.