Текст книги "Явление хозяев"

– Собаки бросились на госпожу…

– Бравроны? Как это могло случиться? Кто выпустил их из загона?

– Никто… госпожа спустилась на арену, и…

– А как же Гедда? Почему она допустила?

– Она же в Гортинах, господин…

Сальвидиен совсем забыл об этом обстоятельстве.

– И госпожа Петина… очень пострадала? Ее покалечили?

При мысли, что гладкая кожа Петины сейчас обезображена рваными ранами, Сальвидиена передернуло.

Раб вытер глаза кулаком, шмыгнул носом и произнес совершенно отчетливо:

– Она мертва, господин.

Последовала пауза. Поскольку адвокат не перебивал посланца и никак не обнаруживал своих чувств, раб продолжал.

– Управитель тут же послал к господину Луркону. А он прислал людей оцепить виллу и сказал, что следом будет сам. И еще велел известить друзей госпожи… вот…

Сальвидиен сглотнул. Слюна показалась очень горькой.

– Передай наместнику, что я все понял. И навещу его позже. Ступай.

Мисриец (Сальвидиен так и не вспомнил его имени, а может, и не знал никогда) развернулся и готов был рысцой бежать прочь, когда голос Сальвидиена остановил его. Теперь он звучал иначе. Менее уверенно.

– Она точно мертва? Лекари не ошиблись?

И раб ответил четко, казалось, даже с долей снисходительности:

– Ошибиться невозможно, господин.

И потрусил дальше, вздымая пыль.

Сальвидиен же отправился к себе, не дрогнув лицом и вполне твердой походкой. Только на углу возле дома его внезапно вырвало. Неизвестно почему – с самого утра он ничего не ел.

Сальвидиен не нашел в себе сил в тот день ни посетить дом Петины, ни встретиться с Лурконом. Полифила, правда, посылал (тому все равно нечего было делать). Охрана, оцепившая виллу в Сигиллариях, поначалу не хотела его пропускать, но Луркон, находившийся на вилле, распорядился для раба Сальвидиена сделать исключение. Подробности происшествия, которые сообщил кухарь, временно произведенный в посыльные, способны были только усугубить мрачное недоумение. Петина, как выяснилось, пожелала прогуляться к арене вместе со Стратоником. Сопровождавшая госпожу Салампсо говорила, что все было, как обычно, но объяснить, по какой причине Петина решила навестить бравронов, беспрерывно рыдавшая и почти лишившаяся к настоящему моменту голоса служанка не умела. Когда бравроны внезапно бросились на Петину, Стратоник лишился сознания, а Салампсо принялась вопить о помощи так, что привлекла внимание домашних слуг. У них не было оружия, но Смикрин велел хватать по службам вилы и топоры. И первым с вилами спрыгнул на арену. Слуги забили взбесившихся собак, но для Петины помощь подоспела слишком поздно. У нее было разорвано горло – «и не только», – добавил Полифил, но Сальвидиен оборвал его. Таких подробностей он слышать не хотел. Еще Полифил рассказал, что теперь всем в доме распоряжается Луркон, он велел гнать всех посторонних, а нарочных, кроме Сальвидиена, отправлял к Вириату и Апиоле. Вириата, как выяснилось, не было в городе, Апиола же, подобно Сальвидиену, прислал слугу. Также Луркон велел передать, что похороны госпожи Петины состоятся в ближайший благоприятный день.

Отвращение и тоска… Сальвидиен не знал, какое из этих чувств было сильнее. Граждане Империи, не исключая женщин, должны были умирать бесстрашно, красиво и благородно. Это внушалось с младенчества, подтверждалось тысячами школьных примеров, и служило главным источником презрения к другим нациям, не уделявших внимания упражнениям в искусстве умирать. Правда, при своем роде занятий Сальвидиен успел усвоить, что школьные примеры изрядно отдают ламповым маслом риторских экзерсиций, а понятия «смерть» и «красота» в подавляющем большинстве случаев взаимно исключают друг друга. И все то, что постигло Петину, никак не вмещалось в рамки приемлемого с достойной скорбью. Напротив, язвило злобной, даже непристойной насмешкой. Словно богиня судьбы, отбросив факел и меч, взамен заголила зад и скривила безобразную рожу. Перед женщиной, превыше всего ставившей изысканную красоту и утонченность, смерть предстала в самом грубом и уродливом из обличий. И никакому разумному объяснению это не поддавалось. Петина не заслужила такого конца. А впрочем, кто заслужил?

Он приказал Полифилу приготовить маковый отвар, выпил и улегся спать. Впервые, сколько он себя помнил, Сальвидиену не хотелось размышлять ни о том, что произошло, ни о том, что случится завтра. Пуще того – на какой-то миг ему вообще захотелось разучиться думать.

* * *

В последующие дни, к счастью, судебных заседаний не было, и это избавило Сальвидиена от необходимости выслушивать неприятные ему разговоры, которые, разумеется, были неизбежны. В дом Петины он тоже не ходил, хотя слугу отправлял регулярно. Луркон не присылал за ним, и Сальвидиен считал, что это правильно. В сложившейся ситуации он бы только мешал наместнику. Пребывание Луркона на вилле Петины…на бывшей вилле Петины – и как наследника, и как высшего должностного лица в Арете не только законно, но и необходимо, а действия Луркона в этом двойном качестве Сальвидиен не мог не одобрить. Вдобавок, у Луркона есть свои юристы…

Как докладывал Руф, дом в Сигиллариях оделся в траур и дворня беспрерывно воет. Салампсо бросилась к Луркону в ноги, умоляя не казнить ее за то, что не сумела помочь госпоже. А господин Луркон – да пошлют ему вышние боги всех благ и сто лет жизни! – ответил: «Не бойся, милая. Для спасения госпожи ты сделала больше, чем иные свободные».

Луркон, безусловно, был прав, хотя столь откровенный выпад против Стратоника в присутствии рабов показался Сальвидиену несколько неуместным. Стратоник, кстати, находился дома, и знать о себе не давал.

– А это девка варварская, – рассказывал Руф, – которая за собаками смотрела, ходит белая, как полотно, и все повторяет одно и то же: «Если б я была здесь, этого бы не случилось». Так-то оно так, только что тут исправишь?

Сальвидиену показалось, что повествуя в подробностях о скорби и трепете, охватившем дворню Петины, Руф одновременно чего-то не договаривает. Хотя – чего темнить? Петина, слов нет, была доброй госпожей, но теперь они оказались под рукой Луркона, который тоже не славится жестоким обращением с рабами. Петина сама говорила об этом, выражая надежду, что наследник позаботится о ее людях. И он оправдал ее надежду милостивым поступком с Салампсо. Большинство хозяев, известных Сальвидиену, приказали бы сечь ее нещадно, различие состояло бы лишь в указании – до смерти или нет. Так что Сальвидиен не стал особо задумываться над переживаниями рабов. Спросил зачем-то, как Луркон поступил с трупами собак.

– А сжечь велели, – без затей сообщил Руф. – Что падаль-то разводить?

Сожгли и тело Петины. Обычаями Ареты допускалось и захоронение, но сожжение сочтено было более приличным. Учитывая обстоятельства, похороны были очень скромными.

Они состоялись ранним утром на поле Черных Тополей – обычном месте проведения траурных церемоний. Костер был заготовлен с ночи, а процессия вышла из Сигилларий на рассвете, и проследовала туда, не заходя в город. Сальвидиен не нашел решимости пойти – отправил Руфа с погребальной жертвой, и дал себе слово самолично принести жертву в одном из городских храмов. Голубя, а то и двух, угодных Киферее Всемилостивой. Как он узнал, провожавших Петину было немного – чего, очевидно, и добивался Луркон, желавший, по возможности, избежать любого нарушения пристойности. Не было ни плакальщиц, выпевавших хвалебную песнь усопшей, ни мимов и актеров, представлявших сцены из трагедий. Только десять флейтистов, как предписывал старинный обычай. Присутствовали Апиола, Вириат, вернувшийся в город, а Мимнерм произнес прощальную речь – просто замечательную, по уверениям Руфа, хотя о чем она была, слуга сообщить не мог. Из фамилии Петины Луркон позволил прийти не более полусотни человек – включая отпущенников. Тело Петины несли закутанным в пурпурное покрывало и так же, не открывая, возложили на костер – здесь наместник позволил себе отойти от обычая, требовавшего перед сожжением открывать лица умерших, и , вероятно, имел на то основания. Луркон сам запалил костер, а прах Петины, собранный в серебряную урну, окропив его вином и молоком, пообещал похоронить достойно и воздвигнуть ей памятник. Никто не сомневался, что он это сделает.

Заседания по делу Гермерота возобновились, и Сальвидиен отправился в суд с тяжелым сердцем. Ужасная смерть Петины выходила из разряда привычных для Ареты скандальных происшествий – вроде раскрывшегося прелюбодеяния или храмового мошенничества с деньгами прихожан – о которых два дня болтает весь город, а на третий начисто забывает. Но все обошлось лучше, чем он ожидал. Со времени приезда в Арету Сальвидиен провел уже достаточно дел, чтобы его имя перестали связывать исключительно с Петиной.

В целом все постепенно улаживалось, и Сальвидиену даже удавалось обходиться без порций маковой настойки. Только однажды ему привиделся кошмарный сон… то есть поначалу казалось, что сон из тех, что посещают мужчин, которым приходится спать в одиночестве. Он увидел Петину… вернее, не увидел, но это точно была она. Темный очерк тела во тьме, на ощупь – нежного и гладкого, как у молодой девушки, аромат ее благовоний, сильный и пряный. Она склонилась над ним, как ей обычно нравилось, и он подчинился, как бывало, подчинялся раньше. В то время, как ее руки ловко и уверенно вершили привычное дело, тело двигалось на его бедрах, поначалу медленно и размеренно, а затем все быстрее, словно в танце… и в тот миг, когда его пронзила судорога наслаждения, Сальвидиен внезапно увидел ее лицо… то, что у нее было вместо лица.

Он проснулся от собственного крика, и сидя в постели, усилием воли пытался унять дрожь, а главное, изгнать из сознания воспоминание о чудовищном кровавом месиве, без глаз, со свисающими пластами плоти. Ему никто не говорил, насколько бравроны изуродовали Петину, а он не спрашивал. Вероятно, лучше было спросить – чтобы не давать разыгрываться воображению.

Все же Сальвидиен справился с собой. Нельзя до такой степени распускаться, думал он. И пора обзавестись постоянной женщиной. При жизни Петины это было неудобно, да, по правде говоря, и желания не возникало. Теперь – другое дело. Кроме того, вообще женщина в доме не помешает. Не купить ли ему ту же Салампсо? Судя по тому, как держалась эта девица, она будет лучшим средством от ночных кошмаров. Но это успеется. А пока не следует откладывать жертву духу Петины. Должно быть, сон – знак того, что она гневается за его медлительность. Завтра же отправить Полифила на базар, пусть купит – нет, не пару голубей, как Сальвидиен замышлял вначале, – лучше ягненка… или козленка местной породы, с длинной белой шерстью, без порока – и переслать в храм Кифереи.

Но назавтра Сальвидиена пригласил Луркон.

Это было приглашение, не приказ. Но явиться следовало не на виллу в Сигиллариях, а во дворец. И наместник прислал за Сильвидиеном свои носилки. так что приглашение носило вполне официальный характер. Возможно, Луркон решил прояснить какие-то обстоятельства, связанные с завещанием Петины. А может, он решил заговорить с Сальвидиеном не как снисходительный покровитель, но суровый наместник, по слову которого людей отправляли на колесо, или ссылали на галеры. В Столице, когда подобное приглашение исходило от императора, получившие его, не вынеся неопределенности, бывало, резали себе вены. Но Арета – не Столица, Луркон – не император, а Сальвидиен, хоть и хорошего рода, но не аристократ, только что умеющий, что красиво умереть. К тому же и аристократам это не всегда удается… Он без промедления последовал зову наместника и на мускулистых плечах носильщиков весьма скоро прибыл во дворец.

Луркон принял его в своем рабочем кабинете, что также наводило на мысль о деловом характере встречи. Но держался вполне дружелюбно.

– Давно я не видел тебя, друг Сальвидиен…

«Не моя в том вина», – хотел сказать адвокат, но вовремя остановился, ибо это была откровенная неправда.

– Кажется, не более месяца прошло, а словно годы миновали, – продолжал Луркон.

– Тому причиной ужасное и прискорбное происшествие, – похоже, Сальвидиену удалось попасть в тон.

– Это ты верно сказал – ужасное и прискорбное. Но мы должны уважать волю усопших, не так ли?

Значит, все же завещание. Сальвидиен на это и надеялся, но тем не менее почувствовал себя несколько лучше, словно невидимая рука сняла с его сердца столь же невидимый груз.

– Не вижу препятствий, которые могли помешать тебе вступить во владение завещанным имуществом.

– Я тоже их не вижу. Собственно говоря, мои доверенные юристы, Галлиен и Крисп, вполне почтенные правоведы, уже проделали все необходимые процедуры. Но так уж получилось – ты оказался единственным здравствующим юристом, который занимался делами Лоллии Петины к моменту ее кончины, и, насколько мне известно, составлял соответственную документацию. Как душеприказчику Петины тебе следует ознакомиться с их отчетом.

– Ты уверен, что в этом есть необходимость? Если они – столь достойные люди…

– Странно слышать это от человека твоей профессии. Я полагал, юристы ничего не должны принимать на веру. Нет, друг мой, нам следует как можно скорей, но в полном соответствии с законом завершить дела, приведенные в ход этой ужасной случайностью.

– Случайностью?

Это прозвучало злой насмешкой. И Сальвидиен не знал, почему. Потом до него дошло. Темное подозрение, которое он давил в себе все минувшие дни, и отравлявшее его кровь, все же вырвалось наружу, требуя облечься в слова.

Маленькие черные глаза Луркона в упор уставились на адвоката.

– Что ты имеешь в виду?

Сальвидиен перевел дыхание, потом медленно произнес:

– Часто ли бывает, что собаки без всякой на то причины набрасывались на своих хозяев?

– Не часто, – согласился Луркон. – Но с бравронами такое случается – я слышал. У этих псов бешеный нрав…

– И тем не менее Петина умела с ними обращаться. Я сам видел. И без всякого для себя вреда.

– К чему ты клонишь?

– Я слышал, есть снадобья, от которых собаки могут впасть в бешенство…

Луркон положил на стол руки – тяжелые, крупные, тщательно ухоженные. В отличие от Стратоника и Апиолы он носил лишь один золотой перстень – знак своей должности.

– Признаюсь тебе честно – эта мысль была первой, которая пришла мне на ум, когда я услышал о случившемся. Тогда я сам был в бешенстве, не хуже тех собак. И дом Петины приказал оцепить, чтоб никого не выпустить и провести допрос самому, не дожидаясь стражи префекта. И вот что я выяснил – в предшествующие дни на вилле не было посторонних, кроме тебя, Апиолы, Вириата, Стратоника и ваших слуг. Кого ты заклеймишь убийцей?

– Из названных никого. Но кто сказал, что враг Петины сам появлялся на вилле? Он мог подкупить кого-то из рабов…

– И кто же, по твоему, этот негодяй?

– По-моему, ответ напрашивается сам собой.

– Очевидно, ты говоришь о Евтидеме?

– Ты сказал.

– И я, знаешь ли, подумал о Евтидеме. Мои люди следили за ним все эти дни. Как по-твоему, о высокоумный Сальвидиен, ведет себя наш бывший Розанчик? Носится по площадям, брызгая слюной от радости, и вопит, что справедливость, наконец, восторжествовала, и Петина получила по заслугам?

– А разве нет?

– Он забился в дальний угол дома, приказал завесить окна и беспрерывно творит очистительные обряды. Твердит, что прогневал злых демонов, под видом собак служивших Петине, и теперь они, покончив с прежней хозяйкой, примутся за него. Совсем болен от страха.

– Очень умно, – сквозь зубы процедил Сальвидиен.

– Да – для преступника. Но не кажется ли тебе, что понятие «очень умно» к Евтидему не слишком применимо? Ты сам доказал, что он при всей своей зловредности, убог умишком, и последствий своих поступков предвидеть не в состоянии. Впрочем, – мясистое лицо наместника потемнело, и стало жестким, – речи, подобные тем, что мог бы говорить Евтидем, окажись он убийцей, в Арете все же раздавались. Пресвитер секты гоэлитов, согласно донесениям тайных служб, утверждал в своих проповедях, что Гоэль покарал развратную блудницу, и такая же судьба ждет всех, кто живет неправедным богатством. Я велел префекту арестовать мерзавца и поступить с ним по всей строгости закона.

– Значит, среди слуг Петины могли быть тайные гоэлиты, действовавшие по указке своего главаря?

– Нет. Иначе бы они объявились после ареста пресвитера. У меня есть опыт обращения с этими сектантами, и я знаю, как они в подобных случаях себя ведут. У них настолько извращены все представления о жизни, что они считают за доблесть похваляться преступлениями, и казнь принимают как награду.

– Но если не Евтидем и не гоэлиты, то кто же?

– Никто, друг Сальвидиен, никто. Пометавшись в поисках виноватых, я поостыл и тщательно обдумал все обстоятельства. Всякий раз приходя к выводу – смерть Петины была именно тем, чем казалась =– ужасной, отвратительной, нелепой случайностью. С этим трудно смириться. Но придется.

– И все же нельзя так оставлять дело. Прости, господин мой, что я осмеливаюсь давать советы, но не лучше ли передать следствие в руки префекта? И пусть он допросит Евтидема.

– А почему только Евтидема? Конечно, удобно видеть преступником именно его – мерзкого старикашку-злопыхателя! Но ты, как юрист, должен бы знать: где один подозреваемый, должен быть и другой. так уж устроено мнение людское. И оно найдет этого подозреваемого, непременно найдет. Хотя – почему же одного?

Со смятением Сальвидиен увидел в глазах наместника неподдельную ярость.

– Их может быть много… Почему не Феникс, с позором выставленный за ворота виллы Петины? Ему ведь отписаны по воле Петины какие-то деньги, и он мог убить ее, пока она не вычеркнула его из завещания?

«Откуда он знал, что Феникс этого боится? Неужто его шпионы следят за всеми в городе?»

– Почему не ты сам – ты был ее любовником, а она в последнее время предпочитала тебе Стратоника?

«Точно, следят».

– И, наконец, почему не я? «Сделал, кому выгодно» – таков главнейший принцип уголовного права, а кому, как не мне больше всех была выгодна смерть Петины? А так скажут, скажут непременно. И я, дабы обелить свое имя, обяжу префекта провести следствие по всем правилам. Пусть допросят с пристрастием всех рабов – несколько сотен прекрасно обученных, умелых рабов, а лучше – поступят с ними по закону предков…

Мощные ладони Луркона сжались в кулаки. Дыхание стало выравниваться, он постепенно успокаивался.

Но и смятение Сальвидиена улеглось. Он понял, почему Луркон не дал хода следствию. Вовсе не за свое доброе имя он опасается, и не злых языков страшится. Последние его слова все прояснили. По древнему, еще республиканскому закону, в случае насильственной смерти хозяина казни предавались все рабы, в это день находившиеся в доме. А иногда – вообще все рабы.

Как многие старинные законы, он давно не применялся. Как многие старинные законы, его никто не отменял. Вот почему трепетали слуги Петины, о том же свидетельствовали умолчания Руфа.

Сотни прекрасно обученных рабов, каждый из которых обошелся бы в солидную сумму… Применение закона предков нанесло бы новому наследству Луркона сокрушительный удар. А Луркон был расчетлив. И хозяйственная сметка оказалась сильнее его скорби по Петине.

Неизвестно, как расценил Луркон молчание адвоката, но продолжал он в другом тоне.

– Незачем искать злоумышленника, друг Сальвидиен. Если кто-то и виноват в смерти Петины, то это ничтожество – Стратоник. Если бы он способен был действовать, как мужчина, не только в постели, возможно, она осталась бы в живых. – Луркон отвернулся. – Прекрасная Арета… с ее аристократами, поэтами и философами. Все они ненавидят нас, своих хозяев, все – от потомков царей до уличных торговцев, но это – ненависть трусов, которая ничуть не мешает с упоением вылизывать пятки каждому имперскому чиновнику. Кто бы понял, как скучно управлять городом, где против нас ни разу не было ни одного восстания… а зачем им? Гораздо удобнее проклинать Империю и пользоваться всеми ее благами. Вот что я скажу: прихлебатели – хуже рабов. Много хуже. Рабы хотя бы знают свое место… Но таковы уж здешние жители, и природы их не изменишь. Главное – не забывать, кто мы и кто они.. – Он снова взглянул в глаза Сальвидиену. – Поэтому я и позвал тебя. Мне не нравится, как ты вел себя все эти дни. Я понимаю – тебе противно, тошно, ты хочешь избежать неприятных впечатлений. Но для нас подобное поведение непозволительно. Я прекрасно знаю – мои юристы вполне способны завершить формальности с передачей наследства без посторонней помощи. Но ты должен показать этой аретийской сволочи: мы – не такие, как они, мы не хлопаемся в обморок от малейших потрясений. И ты посетишь дом Петины.

Сальвидиен молча склонил голову. Ему нечего было возразить наместнику. Адвокату было стыдно своей слабости, а цинизм Луркона подавлял его. И в то же время Сальвидиен не мог не признать, что наместник прав, и чувствовал к нему искреннее уважение. Жадный, хитрый, презирающий своих подданных Луркон – один из тех людей, благодаря которым Империя остается тем, что она есть.

* * *

Теперешнего привратника Сальвидиен видел впервые, но тот, несомненно знал адвоката в лицо, и распахнул дверь без промедления. По двору слонялся старый Фрасилл в шапке вольноотпущенника, и завидев Сальвидиена, с прытью, почти несовместимой с его возрастом, тут же подскочил, предлагая свои услуги. Сальвидиен с некоторым умилением подумал, что Петина хотя бы в этом не ошиблась – Луркон, отпустив по завещанию ее рабов, не лишил их жилья и опеки. Посему он не стал требовать другого провожатого, пусть болтовня старика и раздражала его. Приказав Руфу ждать во дворе, он прошел в дом.

Вилла, обретя нового хозяина, вид имела все еще нежилой. Значительная часть картин, ваз, настенных украшений были убраны, ковры сняты, мебель вынесена или передвинута. Что ж, хозяйкой теперь здесь будет эта девочка, жена Луркона, а ее вкусы вряд ли соответствуют вкусам Петины… если вообще наличествуют.

Выяснить, что из имущества где находится, можно было по отчетам Галлиена и Криспа, переданных Сальвидиену управляющим. Некоторое время он работал, сидя за столом в таблинуме, затем решил пройти по комнатам. Поверенные Луркона указали, что некоторые предметы утвари, порой весьма ценные, в силу неудобства их перевозки, оставались на прежних местах. В этом Сальвидиен убедился. Тяжелые резные вазы из агата, оникса и лазурита, сундуки, окованные бронзой, и шкафы не двигались с мест. Не тронуты были и немногочисленные статуи в нишах. А вот портреты предков Петины и ее мужа были убраны – наверное, упокоились где-то в сундуках. Фрасилл плелся за адвокатом, изрекая пояснения, которые Сальвидиен не слушал. Он прошел в библиотеку. Странно – он никогда не бывал здесь при посещениях виллы, хотя Петина наверняка проводила в библиотеке много времени. Галлиен и Крисп тоже не представили по библиотеке никакого отчета. Наверняка существовал специальный каталог, но Сальвидиен не стал его требовать. Видно было, что из свитков ничего не тронуто – возможно, убрали только собрание гемм, каковые нередко хранились в библиотеках. Это тоже можно будет проверить. Свитки на полках имели какой-то сиротливый вид – при том, что с них, несомненно, продолжали сметать пыль. Должно быть, так выглядят все книги, которые перестают читать.

Однако, не все украшения и безделушки снесли в хранилища либо переправили новому владельцу. Поверх ларца из лимонного дерева лежал массивный серебряный обруч. Приглядевшись, Сальвидиен вздрогнул. По серебру шла гравировка: «Верность до смерти».

Это был ошейник . Точно такой же, какие носили собаки Петины.

До смерти…

Сальвидиен обернулся, и обнаружив, что Фрасилл еще здесь, быстро спросил:

– Этот ошейник – с браврона?

– Нет, – безмятежно ответил Фрасилл, – те переплавили. А это Гедды.

Замок на ошейнике был расстегнут. Гедда и раньше снимала его. «Это просто украшение», – говаривала Петина. Сальвидиен успокоился. В самом деле – просто украшение.

– Ах да, Гедда… Она здесь?

О Гедде он вспомнил, вернувшись от Луркона. Собственно, не о Гедде, а о Вириате – тот когда-то положил глаз на эту девицу, и Сальвидиену стало любопытно, осуществил ли он свое намерение. С каким-то пустяшным поручением адвокат отправил Руфа в дом отставного трибуна. Ответ был вполне определенным – Гедда у Вириата не объявлялась. Стало быть, она осталась в доме Петины.

– Нет, – неожиданно услышал он, – ушла она от нас…

– Куда?

– Прости, господин, не знаю. Как господин Луркон по завещанию покойной госпожи волю нам дал, так она в тот же день и ушла. Никому ничего не сказала, правда, попрощалась честь по чести, и как в воду канула.

– Так. А скажи-ка мне, старик, – господин Вириат вас не посещал?

– Нет, не посещал, и не присылал никого. Но похоронах госпожи был, а больше мы его и не видали.

Значит, Вириат позабыл о Гедде. И напрасно Петина гневалась по этому поводу.

Фпасилл продолжал дребезжать, и прислушавшись, Сальвидиен вновь разобрал имя Гедды.

– … глупая девка! С малых лет при госпоже, из дому ни ногой, а госпожа-то ее лучше, чем родную дочь держала. Что с ней будет-то в городе? Ни денег, ни жилья, ни покровителя. Ужас какой, упаси нас от этого вышние боги! Погибнет ведь, пропадет совсем!

Сальвидиен, в отличие от бывшего привратника, ужасаться был не склонен. Женщина в возрасте Гедды, и обладающая отменным здоровьем, оказавшись на улице, всегда изыщет возможность раздобыть средства к существованию. Так что отпущенница Петины вскоре обнаружится, если не в лупанаре, так в какой-нибудь цирковой труппе.

Однако разговор о Гедде заставил Сальвидиена вспомнить о другой служанке Петины.

– А что Салампсо? Я нынче не видел ее.

– Салампсо хозяин в загородное имение отправил. Он ее отдал в услужение госпоже.

Госпоже, как же! Лукон тоже не слепой. Хотя оно и к лучшему. Это была не самая лучшая мысль – приобретать что-то из имущества Петины.

А с воспоминаниями надо развязаться раз и навсегда. И лучше всего – последовать совету Луркона.

– Что теперь устроено на арене?

– Господин никаких распоряжений не отдавал. Прибрались там, конечно – как без этого. А так – ничего.

– Я хочу взглянуть на арену.

– Как прикажешь, господин. Только ведь… пусто там…

Сальвидиен, не слушая его, направился к выходу. Он хорошо помнил дорогу, хотя проходил ее только один раз. А если бы и сбился, было у кого спросить – садовники подстригали кусты, сметали опавшие листья. В отсутствии нового хозяина рабы отнюдь не бездельничали – Петина, о чем бы ни сплетничал Феникс, и впрямь отлично вышколила прислугу.

О Фениксе, кстати тоже совсем не слышно. Без сомнения, пропивает где-то полученные по завещанию деньги. Удосужится ли он написать хотя бы эпитафию своей благодетельнице? Или потихоньку злорадствует – мол, справедливые боги покарали Петину за то, что выставила с пира кроткого служителя Муз? Скорее всего, и то, и другое: злорадствует и одновременно кропает эпитафию. Ладно, лишь бы поэм не писал…

Сальвидиен недрогнувшей стопой пересек луговину и оказался рядом с ареной. Сейчас, со своими высокими каменными бортами, молчаливая и пустая, представала перед ним, как огромный колодец. В юности, еще до отъезда на Остров Роз, ему приходилось слышать в какой-то деревне, где останавливался в дороге, что на дне колодцев часто живут демоны… Демонами – и, похоже, искренне – считал собак Петины Апроний Евтидем. И она сам назвала их именами демонов. Наверное, тогда это казалось весьма остроумным… Навес от солнца над скамьей был снят. Все же Сальвидиен подошел туда. Садиться не стал. Каменная скамья, без сомнения, совсем раскалилась. Он попытался представить себе Петину, сидящую здесь, и обнаружил, что это ему не удается. Только фигура, закутанная в просторную шелковую паллу, предстала его мысленному взору, а сам облик уже ускользал из памяти. И это, пожалуй, было хорошо.

Адвокат приблизился к борту и взглянул вниз. Что бы он ни ожидал там увидеть, действительность скорее разочаровывала. Арена больше напоминала строительную площадку. Свленные когда-то здесь бревна и колоды, с помощью которых устраивались искусственные препятствия, исчезли. А может быть, их сожгли? Вместе с трупами собак? Вряд ли это происходило здесь. На арене не было никаких следов кострища. А песка, которым арену заново присыпали, было явно мало, чтобы это кострище скрыть.. Хватало лишь на то, чтобы скрыть следы крови.

А валуны и каменные блоки на арене еще оставались. Их перетащили от центра к стенам, но, чтобы поднять их наверх, понадобились бы специальные приспособления, которых на вилле, очевидно, в настоящее время не имелось. Сальвидиен повернулся взглянуть, открыты ли ворота, и обнаружил, что ворот нет. Вообще. Возможно их сломали еще тогда, когда вооруженные топорами слуги рвались на арену – добивать взбесившихся псов. А может, снесли позже, чтобы не мешали, когда вытаскивали снизу деревянные колоды. Так или иначе вход на арену зиял открыто. Странно, что это обстоятельство настолько притягивало внимание Сальвидиена.

Тогда он не решился спуститься вслед за Петиной. Позволил ей себя отговорить, убедить себя, что она в безопасности. Кроме того, тогда рядом с госпожей была Гедда…

Гедда, которая нескрываемо тряслась от ужаса. Она знала, чем чреваты подобные развлечения.

«Страсть к опасности у нас в крови», – сказала Петина. Нет, не Петина. Это слова Луркона. Неважно. Эти двое оттого так хорошо понимали друг друга, что мыслили одинаково.

Однако Луркон сказал также, что если бы на месте Стратоника оказался он или Сальвидиен, то Петина была бы спасена. И относительно себя он не солгал. Но Сальвидиен? В обморок позорный он бы не упал, верно, тут наместник не ошибся. Но решился бы он, безоружный служитель закона, схватиться с обезумевшими от крови зверями? Утвердительный ответ чрезвычайно льстил бы самолюбию, но Сальвидиен был достаточно честен с собой, чтобы усомниться в этом.. Может быть он слишком много времени провел в Архипелага, чтоб оставаться истинным носителем духа Империи, каковым наравне с собой счел его Луркон. Или напротив, Сальвидиен был прав, всегда и во всем руководствуясь доводами рассудка, которые Петина считала скучными и утомительными?

Подобные прения с самим собой могли продолжаться до бесконечности, и желая прекратить их, Сальвидиен двинулся дальше, вдоль борта. Прямо к пролому.

Хотя бы сегодня он посмел ступить туда, где прежде бывали лишь звери, женщины и рабы.

Ступеньки не показались ему такими высокими, какими представлялись ему прежде. Возможно, они были излишне круты лишь для Петины с ее маленькими ногами в изящных туфельках. Все же, спускаясь, Сальвидиен рукой придерживался за стену. наконец, под подошвами сандалий заскрипел песок.