Текст книги "Мертвая неделя"

Глава 9

Второй день Мертвой недели

Полина

Полина проснулась от того, что в лицо ей светило яркое солнце. Светило настырно, пробиваясь сквозь сомкнутые веки, разливалось разноцветными кругами перед глазами и отпечатывалось в голове ярко-ярко, разгоняя сновидения. Полина попробовала закрыться ладонью, перевернуться на другой бок, но яркий свет был везде, словно она уснула в кабинке солярия. Тогда она накрылась подушкой, но стало еще хуже: та была тяжелой, пыль от нее забивалась в нос, мешая дышать.

С тяжелым стоном Полина сбросила подушку на пол и открыла глаза, не сразу понимая, где находится. Она третью ночь подряд ночует то в поезде, то в хижине в лесу, то теперь вот в чужом практически заброшенном доме, шея уже отваливается, плечи ломит, будто она грузчик, а не нежная девушка. Полина села на кровати, сонно озираясь. Ни Мирры, ни Лики в комнате не было. Диван Мирры аккуратно заправлен, постель же на кушетке скомкана, одеяло наполовину свешивается на пол, подушка валяется в ногах. Наглядная разница в темпераментах и характерах.

Полина спустила ноги на пол, нехотя встала, потянулась, взглянула на часы: половина одиннадцатого. Не так уж и мало на самом деле, но для нее, ведущей преимущественно послеполуденный образ жизни, в самый раз. Она редко вставала раньше.

Свадебные торжества, даже если роспись в ЗАГСе назначена на утро, обычно начинаются не раньше обеда. Пока молодые распишутся, пока поездят по никому не нужным памятникам, пофотографируются – вот тебе и обед. Устраивать застолье с раннего утра еще и для кошелька опасно. Чем раньше гости сядут за стол, тем дольше просидят и тем больше съедят. Нынче свадьбы дороги, люди экономят, как могут.

Выйдя на кухню, Полина не обнаружила соседок и там. В доме вообще стояла полная тишина, разливалась по полу, укутывала стены, свисала с потолка, и от этого почему-то было жутко. Полина не привыкла к тишине. Она выросла в довольно большом городе, любила шумные проспекты, большие магазины и громкую музыку, тишина ее пугала. Даже дома она всегда старалась включить музыку или телевизор, но здесь включить оказалось нечего. И эта тишина давила на уши, мерзким холодком пробегала по спине снизу-вверх, путалась в волосах на затылке и противно щекотала шею.

Наспех умывшись студеной водой из умывальника и завязав волосы, не став тратить время даже на легкий макияж, Полина выскочила из дома, надеясь, что шум улицы разгонит страх. Наверняка девчонки у Степы. Куда еще они могли пойти?

Надежда не оправдалась: во дворе было так же тихо, как и в доме. Сейчас, когда светило солнце, а навьи не прятались по темным углам, Полина рассмотрела местность получше. Их домик находился недалеко от окраины, большая часть деревни располагалась дальше по дороге, и там, должно быть, била ключом жизнь, а здесь было тихо как на кладбище. Впрочем, эти мысли оказались недалеки от истины: метрах в ста от дома начинался деревенский погост. Полина разглядела высокие сосны с голыми стволами, подпирающие небо в скорбном молчании, покосившиеся кресты, выкрашенный давно облезшей зеленой краской забор. Она передернула плечами и торопливо направилась к дому Степана.

Голоса услышала еще с дороги, и страх наконец стал отпускать, привычное благодушие возвращалось на его место.

Чай пили на улице. В центре двора, под аркой, оплетенной виноградом с пока еще крохотными зелеными гроздьями, больше похожими на россыпь гороха, стоял большой стол, укрытый скатертью, на котором возвышался самый настоящий самовар, в вазочках лежало домашнее печенье, нарезанный хлеб, солнечно-желтое сливочное масло, варенье и что-то еще, определить назначение чего Полина сходу не смогла. Не верилось, что все это приготовил Степа, наверняка гостинцы от бабы Глаши.

Новые друзья полным составом восседали за столом. Ближе к самовару – Степа, сегодня одетый в просторную рубашку «гавайской» расцветки и модные лет десять назад джинсы. Должно быть, наряд купил в городе, вряд ли в местном сельпо продается такая одежда. Степа добродушно улыбался, и Полина невольно залюбовалась им: могучими развернутыми плечами, широкой белозубой улыбкой, очаровательно длинными ресницами, ярким деревенским загаром. Такие, как Степа, всегда вызывали в ней внутренний трепет, поэтому стоит держаться от него подальше, как и решила вчера.

Рядом со Степой – Мирра. И вроде со всеми, но в то же время одна. Удивительная способность у этой девушки держаться отдельно, будто под стеклянным колпаком. Провела невидимую границу между собой и всем миром и тщательно ее придерживается. И – что самое удивительное – мир по каким-то причинам принял ее правила, и тоже к границе близко не подходит.

А напротив них – Лика с Матвеем. Именно так – с. Так и жмется к нему, рыжая стерва, сидит вполоборота, улыбается, вазочку с печеньем подает, а сама при этом то локтем коснется, то ладонью, то рыжими патлами взмахнет, чтобы непременно по щеке его задеть. Значит, не шутила вчера, когда решила отбить. И хоть Полина не была уверена, что Матвей так уж ей симпатичен, а все равно стало неприятно. Ну мы еще посмотрим, кто кого!

– О, королева песни проснулась, – язвительно заметила Лика, увидев Полину.

Полина почему-то думала, что после вчерашнего разговора в бане Лика будет относиться к ней лучше. Они неплохо пообщались, нашли общий язык, даже посмеялись. В бане Лика была совсем другой, как будто сняв с себя одежду, сняла и образ рыжей язвы, только что поддела насчет Матвея, а сейчас снова его надела. И та, обнаженная Лика, нравилась Полине гораздо больше. Наверное, если бы она не знала, что рыжая может быть другой, обиделась бы окончательно.

Степа тут же подскочил с места, принес из дома еще один стул. Подвинул к столу, помог сесть, как самый галантный кавалер на свете. Еще вчера Полина и внимания бы не обратила на это, но после вопроса, заданного в бане Ликой, и собственных размышлений, она покраснела и подвинула стул так, чтобы сесть ближе к Матвею. По глазам Степы видела, что он заметил это: только что горевшие глаза потухли, даже могучие плечи немного опустились, а улыбка хоть и осталась на губах, из искренней превратилась в отстраненно-вежливую. Степа все понял. Ну и пусть так! Не нужен ей еще один Степа в жизни! Вон, Мирра рядом. Если уж так хочешь за кем-то ухаживать, за ней ухаживай!

– О чем болтаете? – поинтересовалась Полина, наливая из самовара чай. Чай пах чабрецом и еще какими-то незнакомыми травами, был обжигающе-горячим, что довольно теплым утром казалось не совсем уместным, но невероятно вкусным.

– О призраке, которого ночью увидела наша работница пера и бумаги, – все тем же язвительно-насмешливым тоном отозвалась Лика, и было непонятно, что вызывает у нее большее презрение: профессия Мирры или тот факт, что она увидела призрака.

– Не о призраке, а о навье, – поправил ее Степа.

– Ой, да какая разница?

– Очевидно, огромная, – хмыкнул Матвей.

– Призрак – это задержавшаяся в этом мире душа обычного человека, а навья – это душа проклятого, которая в принципе не в состоянии покинуть Явь, – педантично пояснила Мирра, и Полина поняла, что она уже расспрашивала Степу подробнее. – Призраком может стать любой человек, навьей же лишь тот, чья душа была проклята или отравлена каким-то делом, в том числе и самоубийством.

Лика выразительно закатила глаза, давая понять, что думает о подобной разнице, но от комментариев благоразумно удержалась.

– И где ты его видела? – спросила Полина.

– На самом деле, ночью их было много на дороге, – ответила Мирра, и на миг Полине показалось, что она передернула плечами, будто даже вспоминать страшно. – Мне не спалось, и я смотрела в окно. Они шли по дороге, печальные и одинокие, останавливались у домов, где для них было оставлено угощение. А потом один, то есть, одна, потому что это точно была женщина, появилась прямо возле нашего окна. Так близко, что я… упала от неожиданности.

– В штаны не наложила, и то счастье, – хохотнула Лика, наклонившись к Матвею и будто случайно коснувшись его плеча своим.

– А ты бы, очевидно, наложила, – не удержалась Полина.

– А я по ночам предпочитаю спать, а не на призраков пялиться, – парировала та. – И вообще не понимаю, что странного, зачем нам это обсуждать? – Она лениво зевнула. – Других тем нет? Сейчас Мертвая неделя, нечего по окнам пялиться, если не хочешь призраков увидеть.

– Как раз-таки обсудить есть что, – задумчиво ответил Степан, чем заставил всех повернуться к себе. Продолжать он не торопился, Лике пришлось поторопить его. – Навьи обычно не ходят по чужим домам. Они идут лишь туда, где жили. По старой памяти. А в том доме, где вы остановились, никто навьей не становился.

– Тогда почему она пришла к нам? – не поняла Мирра.

На этот вопрос ответа у Степана не было.

– Ну пришла и пришла, – снова махнула рукой рыжая. – Делов-то.

– А вдруг в следующий раз она в дом войдет? – Степа сказал это с некоторым ехидством, наверное, хотел припугнуть, но Лика была не из пугливых.

– Ты же говорил, что бабка твоя защиту поставила!

– Поставила. Только мертвячка эта явно необычная. Обычная по чужим домам не ходит. А раз не обычная, то вдруг и защиту обойти может?

За столом повисла напряженная пауза, будто кисель кто-то разлил, до того она была вязкая, липкая, никак не выпутаться.

– Может, нам стоит попробовать узнать, что это за навья? – первым выбрался из киселя Матвей. – Тогда сможем понять, почему она пришла именно туда. Мирра, можешь ее подробнее описать?

Мирра ровно на одно мгновение прикрыла глаза, должно быть, вспоминая.

– У нее были длинные темные волосы, паклями свисали, словно грязные или мокрые. А вокруг все белое. Я тогда подумала, что она в облаке, но сейчас мне кажется, что это был свадебный наряд. Платье и фата.

– Молодых незамужних девушек принято хоронить в таких нарядах, – подхватил мысль Матвей. – Степа, были у вас такие покойницы?

По лицу Степы пробежала непонятная тень.

– Безусловно, такие покойницы у нас были, – кивнул он. – И у меня даже есть предположение, что именно за навья приходила к Мирре…

Он снова замолчал, и снова за столом разлился вязкий кисель. Все смотрели на Степу и ждали продолжения, а он молчал. Даже рыжая язва его не торопила. Полина спросила бы, но со вчерашнего вечера предпочитала соблюдать дистанцию даже в обычном разговоре, чтобы никто, а Степа в первую очередь, не подумал, что она проявляет к нему интерес.

– Ну? – наконец снова сказала Лика. – Мы каждое слово из тебя будем вытягивать, деревня? Что за тупая привычка?

Полина за Степу обиделась. Разговаривать с ним она, может, и не станет, но вот обижаться за него ей никто не запретит. И почему он только не осадит рыжую, не выгонит, не скажет, что отныне она сама за себя? Ее ведь в гости никто не звал, пусть ищет себе ночлег и пропитание самостоятельно!

– Я еще маленьким был, когда в одном доме молодая девушка утопилась, – продолжил он, ничего Лике не ответив, даже не заметив ее грубости, так что Полина обиделась еще сильнее. – То есть говорили сначала, что она нечаянно утонула, дескать, пошла на озеро кувшинок нарвать, упала в воду и утонула, или же русалки ее заманили. Но слух ходил, что сама она утопилась из-за несчастной любви. Хоронили ее, как Матвей и сказал, в свадебном платье. А как на следующий год в Мертвую неделю она с мертвяками пришла, так все и поняли, что действительно утопилась. Хотя баба Глаша говорит, что даже если не сама, если русалки утащили, все равно навьей стала бы. На окраине деревни мать ее жила, вдова. Вот она туда и ходила. Но мать давно умерла, хата пустая стоит уже много лет.

– Так может, она потому к нам и приперлась? – лениво предположила Лика, всем своим видом давая понять, что тема ей неинтересна, но раз уж все обсуждают, то и она, пожалуй, выдвинет версию. – В родном доме-то ее теперь никто не покормит.

Степа покачал головой, налил новую чашку чая, взялся за булочку. Со стороны выглядело, что он собирается ответить, просто прервался на чай, но Полине казалось, что он снова думает. Не то что сказать, не то что можно сказать.

– А что становится с навьями, когда их больше некому кормить? – аккуратно поинтересовалась Мирра.

– Они еще какое-то время приходят в Мертвую неделю. Шатаются по деревне, воют у дома, где раньше кормились. Иногда пытаются отобрать еду у других, тогда начинается жесткая борьба. Мертвяк может отобрать еду, конечно, но чаще проигрывает. Против него ополчаются свои же, если можно так сказать. Без кормежки он слабеет, и в какой-то год уже не приходит. Голодные мертвяки очень опасны. А еще навью, которую больше некому кормить, можно запереть в доме, чтобы не ходила в Мертвую неделю. Там она точно так же медленно… исчезает, разлагается, не знаю, как сказать. И тоже со временем уходит.

– А почему бы не запереть всех навий так? – не поняла Полина. – И не бояться выходить по ночам на улицу.

– Потому что навью можно запереть только в ее родном доме, и никто не должен в него заходить. А где ж тогда остальным жить?

– И я так понимаю, ту девушку после смерти матери заперли в доме? – уточнил Матвей.

Степа кивнул.

– Значит, ты предполагаешь, что она как-то выбралась? Голодная пошла искать себе пропитание? От других домов ее отогнали, пошла к нашим девушкам?

Степа немного подумал, а затем неуверенно кивнул.

– Это возможно. Запирала ее там баба Глаша, ее замки сильны, но кто-то мог нарушить их. Наши-то все в курсе, но всякое случается.

– Может быть, нам стоит пойти и проверить? – предложил Матвей. – Ты же сможешь это понять?

Степа не выглядел обрадованным этой идеей, но Мирра, Лика и Полина поддержали, и ему ничего не оставалось, кроме как согласиться. Он попросил только отложить визит на послеобеденное время, объяснив тем, что нужно наведаться к бабе Глаше, спросить ее совета да взять обереги. Дескать, соваться к голодной навье с голыми руками, если она действительно может выходить из дома, крайне опасно. Возражений ни у кого не нашлось.

Еще какое-то время пили чай молча, пока Полина не решилась спросить:

– Мирра, а вчера, когда мы были в бане, ты никого не видела?

Мирра, ушедшая в какие-то мысли, непонимающе посмотрела на нее.

– Где?

– Во дворе. Мне показалось, что я что-то слышала. – Полина постеснялась сказать, что на самом деле не слышала, а видела мелькнувшую в окне тень, а до этого явственно чувствовала чужой взгляд. Не поймут они, рыжая еще и смеяться будет.

– Нет, – Мирра покачала головой. – Во дворе была только я, потом Матвей пришел.

– А ты что, думала, мертвяк вокруг бани бродил? – все-таки не удержалась рыжая. Вот ведь! И не даешь ей повод, а все равно найдет.

– Мертвяк не мог, – уверенно заявил Степа. – Мертвяки раньше часу ночи в деревню не приходят.

Не мертвяк, значит. И не Мирра с Матвеем. Тогда кто?

Мирра

Пока Степа ходил на совет к бабе Глаше, Мирра предложила Матвею прогуляться по деревне, осмотреться, быть может, узнать что-то о предстоящей свадьбе. Она надеялась, что ни Полина, ни Лика не увяжутся за ними, потому что свадьба интересовала ее меньше всего, как и поход в заброшенный дом на окраине. После вчерашнего разговора ей хотелось узнать наверняка, не могла ли она родиться в этой деревне и потеряться в здешнем лесу. И если это на самом деле так, может быть, здесь до сих пор живут ее родители.

Полина и Лика действительно не выказали желания прогуляться. Солнце уже поднялось высоко, сыпало вниз теплыми лучами, прогревало воздух, разбрасывало мелким горохом тени. День обещал быть удушающе жарким, а потому выходить лишний раз на улицу никому не хотелось. Девчонки предпочли «почистить перышки» в доме и немного отдохнуть перед прогулкой со Степаном. От чего они так устали, что требовали отдых, Мирра не понимала, но это играло ей на руку.

Ее удивляла их внезапная не то дружба, не то соперничество. Рыжая откровенно вешалась на Матвея еще до того, как проснулась Полина, а уж когда пришла та, так и вовсе будто специально ее дразнила. Мирра не собиралась выяснять подробности, но те выяснились сами. Улучив минутку, Полина поведала ей о вчерашнем разговоре с рыжей в бане и о том, что та, очевидно, смеху ради решила отбить Матвея у Полины. Не то чтобы он так был ей нужен, вздыхала Полина, но мужчина все-таки симпатичный, образованный и привлекательный со всех сторон. А Полине сейчас очень нужны какие-нибудь легкие необременительные отношения, заставившие бы ее поверить в себя. Когда вдруг эффектная красотка перестала в себя верить, Мирра решила не спрашивать. Как и не стала напоминать о том, что Матвей вообще-то приехал в эту деревню в качестве жениха. И наверняка где-то здесь его ждет невеста. Женится он на ней или нет – другой вопрос, но теоретически он занят.

Зато Матвей понял все правильно и согласился составить ей компанию на прогулке.

Деревня оказалась гораздо больше, чем Мирра подумала вчера. Сразу за домом дорога уходила чуть в гору, поэтому остальной части улицы не было видно, но когда они поднялись на холм, деревня раскинулась как на ладони. Главная улица кривой лентой уходила далеко вперед, упиралась в густой лес и терялась среди деревьев. От этой улицы убегали в стороны три перпендикулярные: две в одну сторону и одна в другую. Первые две затем соединялись, образуя таким образом прямоугольник, а третья упиралась в кладбище, видное из их дома, с другой стороны. И на всем протяжении улиц рассыпались аккуратные домики, обнесенные заборами, за каждым из которых раскинулись обширные огороды. Было и несколько административных зданий. Они отличались от жилых домов бо́льшими размерами, отсутствием заборов и огородов и еще бо́льшей, какой-то патологической аккуратностью.

За домиками располагались луга и поля, окруженные лесом. На одиночной улице домики заканчивались метров за пятьдесят до кладбища. Очевидно, рядом с погостом жить желающих не нашлось. И в этом Мирра их понимала. Чуть в стороне от кладбища, куда не вели ни дороги, ни даже тропинки, клубился густой туман, плотной завесой укрывающий землю. Это выглядело необычно, поскольку вся деревня находилась в низине, но туман висел только над одним местом. Что это за место, было не рассмотреть в молочно-белом полотне. Всего домов Мирра насчитала около двух сотен, но наверняка не все они обитаемы. Степа ведь говорил, что навий, которым больше не к кому приходить, запирали в отчем доме, а значит, какое-то количество подобных «могил» здесь имелось.

– Ну что, прогуляемся? – с улыбкой предложил Матвей, когда они уже минут десять простояли на холме, разглядывая рассыпанную внизу деревню.

Мирра кивнула, хотя спускаться вниз не хотелось. Она всегда мечтала узнать что-то о родителях, о людях, которые умудрились не то потерять, не то бросить ее в лесу, но сейчас, когда оказалась как никогда близка к этому, внезапно испугалась. Что если они на самом деле живут здесь? Что они скажут ей? Как объяснят? А если вдруг выяснится, но она все-таки не потерялась, что ее бросили? Как она будет жить с такой правдой дальше?

Заболела правая нога, отвлекая внимание на себя, зачесались старые раны. Мирра тряхнула головой, отгоняя непрошенный страх, и первой шагнула вперед.

Людей на улице было немного. Оно и понятно: будний день. Мирра понятия не имела, где работает взрослое трудоспособное население деревни, в поле видимости не было ни колхозного двора, ни предприятий. Возможно, уезжают в соседние деревни. Степан, конечно, говорил, что даже ближайшие располагаются довольно далеко, но ведь и в больших городах не все работают через дорогу от дома. Мирре до редакции, например, полтора часа общественным транспортом. А многие вообще из пригородов в Москву на работу ездят, тратя полжизни в электричках и метро.

– Заметила странность? – прервал молчание Матвей. – Я нигде не вижу церкви.

Мирра огляделась. Надо признаться, на это она не обратила никакого внимания. Верующей не была, в церковь никогда не ходила, даже яйца на Пасху не красила, хотя приемная мать несколько лет пыталась привлечь ее к этому глупому занятию. Но Матвей был прав: это странно. В деревне, особенно такой отдаленной, должна быть церковь. Пусть небольшая, но должна.

– Степа упоминал, что навьями становятся в том числе те, кто погребен без отпевания, – заметила она. – Может быть, отсутствием церкви и объясняется такое их количество?

– А ты крещеная? – внезапно спросил Матвей.

– Понятия не имею. На моей памяти этого не делали, а крестили ли в бессознательном возрасте, не знаю.

– И я нет, – сказал он, решив, что это значит нет. – И Степа, мы выяснили вчера. Теперь я точно больше уверен, что мы все отсюда. И ты тоже.

Мирра кивнула, непроизвольно сжав кулаки. Она отсюда, совершенно точно отсюда! И скоро, скоро узнает ответы на те вопросы, которыми задавалась всю жизнь, которые болью отзывались в правой ноге, мешали спать, мучили кошмарами. Надо только найти того, кто все расскажет, кто укажет правильное направление.

Нескольких пенсионеров они заметили во дворах и огородах, но подходить и расспрашивать их вот так сразу казалось странным. К счастью, собеседник нашел их сам. Они проходили мимо небольшого магазина, когда оттуда вышла женщина лет пятидесяти. Сначала прошла мимо, лишь с подозрением посмотрела на них, потом остановилась, подумала немного, обернулась.

– Кажется, мы привлекли к себе внимание, – шепнул Матвей.

И в этом не было ничего удивительного. Наоборот, было бы странно, если бы незнакомая парочка, прогуливающаяся по улицам окруженной со всех сторон густым лесом деревни, не вызвала подозрений у местных жителей.

– Добрый день! – вежливо поздоровался Матвей, когда они поравнялись с женщиной.

Та словно липкой паутиной окутала их цепким взглядом, прошлась с ног до головы, и только потом ответила:

– Добрый. А вы кто такие?

– Мы из города, – неопределенно махнул рукой Матвей. – На свадьбу приехали.

– На свадьбу? – женщина переспросила таким тоном, что Мирра как-то сразу поняла: про свадьбу она слышит впервые. И это ей очень не понравилось. – К кому?

Интересный вопрос. Как раз его они хотели бы задать ей, а не наоборот. Матвей первым сообразил, что добиться какой-то информации о свадьбе от этой собеседницы не удастся, а потому шире улыбнулся и спросил:

– А вы меня не узнаете?

Спросил таким тоном, что даже Мирре на миг показалось: он ее узнал. Будто уехал отсюда не несмышленым младенцем, а как минимум школьником. Но это возымело эффект: женщина разом потеплела, строгое лицо разгладилось, распрямились мелкие морщинки лбу, зато паутинной сеточкой побежали от глаз к вискам, а уголки губ несмело тронула легкая улыбка.

– Нет, – призналась она.

– А я Клавдии Петровны внук. Помните такую?

– Клавдии Петровны?..

– Филипповой.

Женщина как от огня отпрянула от него, снова лоб молниями разрезали глубокие морщины, а в глазах появилось странное выражение, не то испуг, не то удивление.

– Филипповой? Неужто жива еще?

Матвей развел руками, и улыбка его из легкой, игривой, сразу стала многозначительной и печальной. Вот уж удивительная особенность выражать такой спектр чувств одной улыбкой!

– Умерла полгода назад. А вы ее помните, значит?

– Отчего ж не помнить? – женщина снова смягчилась. – Фельдшером у нас столько лет работала, а как маменька твоя в родах умерла, забрала тебя да уехала. Сказала, не может жить там, где все напоминает о дочери.

По лицу Матвея пробежала тень, и Мирра едва удержалась от того, чтобы успокаивающе коснуться его плеча. Такие жесты не в ее характере, она вообще не любит касаться людей, и поддержку оказывать не умеет. Никто никогда не поддерживал ее, и она не научилась. Вот и сама вчера от него не приняла. Спрятала руки в карманы джинсов, чтобы не чесались делать неуместные жесты.

– Бабушка почти ничего мне не рассказывала, – тихо и печально заметил Матвей. – От чего умерла моя мама?

Женщина покачала головой, покивала сочувствующе.

– Да кто ж теперь знает? Больше двадцати лет прошло! Бабушка твоя говорила, инфекция какая-то. У нас же здесь ни больницы, ни лекарств не было. И сейчас нет, а тогда совсем грустно было. Несколько рожениц от этой инфекции умерло, все детишек оставили.

– Несколько? – ухватилась за эти слова Мирра. – Сколько?

– Да разве ж я помню? Вот его мамка умерла, Софка из третьего дома точно. Еще умирали, да не помню я, кто и сколько.

– А с детьми их что? – не унималась Мирра.

– Так не следила я за их судьбами. Родные забрали. Кто здесь остался, вот как Софкин сын, кого увезли, как Клавдия Петровна его, – она кивнула на Матвея.

– А никто из тех детей в лесу не терялся?

Мирра чувствовала внутри необычное возбуждение, застилающее мысли, мешающее думать. Казалось, она в полушаге от правды. Казалось, что уже знает ее, внутри себя знает, осталось только, чтобы облекли в слова эту правду, и она наконец поймет, кто она, узнает, почему бросили ее в лесу, кто виноват в том, что происходило с ней дальше.

– В лесу? – переспросила женщина, и Мирра внезапно поняла, что до правды ей не полшага, а гораздо дальше. Огромная волна накрыла ее, унесла далеко-далеко, и вот она уже снова в отправной точке, снова ничего о себе не знает. Так и оказалось: – Нет, местные детишки все лес знают. Даже если заблудится кто, максимум к ночи выйдут.

– Лет двадцать назад, – это сказал уже Матвей. – Точно никто не терялся? Может быть, вы забыли?

– Ничего я не забыла! – собеседница начала раздражаться, будто ее обвинили в воровстве, а не плохой памяти. – Ну, бывает, конечно, что кто-то заблудится, – сказала она, забыв, что минуту назад утверждала обратное, – но всех находят. Кого живого, кого уже мертвого. У нас тут леса дремучие, непролазные, да еще иногда… – Она осеклась, но Мирра каким-то шестым чувством поняла, что она едва не упомянула лешего, любящего заставить плутать путников. – Но всех находили. Я бы запомнила. Тем более ребенка.

Матвей вздохнул, и Мирра почувствовала к нему благодарность. Он переживал за нее, хотел, чтобы она узнала правду. Быть может, даже сильнее, чем она сама. Потому что он не боялся узнать, а она боялась.

– А не покажете мне дом моей бабушки? – попросил Матвей, снова улыбнувшись, заставляя женщину смягчиться. – Хотелось бы посмотреть, где жила она и моя мама, где родился я.

По лицу женщины промелькнула тень, она покачала головой и посмотрела на него с сочувствием.

– Нету дома. Сгорел он.

И вместе с ним, наверное, та шкатулка или ящичек, ключ от которого висит у него на шее. Мирра снова ощутила жгучее желание оказать ему поддержку, тронуть за руку чуть выше локтя, но не рискнула. Никогда такого не делала, что если сделает что-то не так? Прикосновение выйдет слишком грубым, поддержка не такой осторожной? Не рискнула, сильнее засунула руки в карманы, спрятав ладони целиком, не позволяя себе слабости.

– Давно? – Матвей спросил обыденно, но Мирра уловила в голосе разочарование.

– Так как раз перед вашим отъездом. Клавдия Петровна и уехала сразу, не стала восстанавливать ничего. Сказала: судьба. Но ходили у нас разговоры, что она его и подожгла.

– Зачем? – не понял Матвей.

– Не отпустил бы он ее иначе. Не дал уехать.

– Кто?

И снова Мирра догадалась о том, что скажет собеседница, раньше.

– Хозяин? – спросила она.

Женщина зыркнула на нее, как бритвой по лицу полоснула, не думала, наверное, что Мирра знает про хозяина. Качнула головой, не говоря ни да, ни нет, и как-то очень уж торопливо начала прощаться. Они не задерживали ее. Все, что хотели, узнали.

Женщина ушла, унося с собой и невесомую надежду, которую они подарили друг другу вчера вечером на пороге дома. Стало как будто даже холоднее. Солнце спряталось за ватной тучей, запуталось в ней и никак не могло выбраться обратно, зато легкий ветерок, зародившийся где-то там, в молочно-белом тумане за деревней, коснулся затылков, заставив поежиться.

– И что ты обо всем этом думаешь? – спросил Матвей, когда они снова остались одни.

– Что мы в том же месте, где и были вчера, – вздохнула Мирра.

– А я бы так не сказал. Вчера у Степы дома я видел фотографию его матери, он сказал, что ее звали Софией. Так что, думаю, Софкин сын – это Степа. И мы теперь знаем, что и его, и моя матери умерли от какой-то инфекции.

Мирра кивнула. Правда, так и не поняла, что в этом важного. Матвей, наверное, понял, что она слишком расстроена отсутствием информации о себе, а потому все остальное ее сейчас не волнует. Он улыбнулся ободряюще, но вслух ничего не произнес.

– Прогуляемся еще или возвращаемся? – только и спросил.

Гулять Мирре расхотелось. Она вышла только потому, что надеялась узнать что-то, хотя бы свернуть на верную дорогу. Но теперь карту у нее отобрали, снова завязали глаза, повернули несколько раз по часовой стрелке, окончательно запутав. И не хотелось больше смотреть ни на аккуратные домики, ни на ухоженные дворы.

– Пойдем домой, – попросила она.

Матвей не стал возражать.

– Ты не расстраивайся, – сказал он, когда они уже подходили к домику, возле которого, щурясь от яркого солнца, сидели на пороге Лика и Полина. – Она же сказала, что многих детей увезли, а значит, про всех знать не может. Не исключено, что ты – одна из них.

Мирра кивнула, не став говорить, что вовсе не уверена, хочет ли быть одним из тех детей.

– Ну наконец-то, – проворчала Лика, когда они подошли ближе. – Что узнали?

– Да ничего особенного, – как ни в чем не бывало пожал плечами Матвей. – Мы и поговорили-то только с одной женщиной, но она о свадьбе не слышала.

– А что ж вы делали все это время? – рыжие брови насмешливо поехали вверх, но ни Матвей, ни Мирра не стали ничего отвечать. Тем более на дороге наконец показался Степан, быстро вошел во двор и заявил, что они могут отправляться к дому с запертой невестой-мертвячкой. Бабу Глашу он не нашел, но сам сделал несколько оберегов.

– Ты? – скривила тонкие губы Лика.

– Я кое-что могу, – обиделся Степан.

Надо же, а Мирра уж думала, что он и не умеет обижаться. Как его рыжая ни цепляла, ни на что внимания не обращал. Ни на деревенщину, ни на тупого, ни на жирного. А как только усомнилась в его знахарских способностях, сразу и разобиделся.

– Не хочешь, не бери! – разозлилась за Степана Полина.

Вот уж кого рыжая задевала, даже не особо стараясь! Полина первая взяла у Степана остро пахнущий какой-то сушеной травой мешочек на длинном шнурке и повесила себе на шею. Мирра и Матвей последовали ее примеру, и рыжая, как ни кривилась, сделала то же самое.

Солнце уже поднялось в зенит, крохотные тени-горошки разбежались по углам, воздух дышал жаром, а потому улицы деревни окончательно опустели. Даже те жители, которые работали в огородах, поспешили спрятаться в прохладных домах. Сейчас Мирре стало понятно такое количество деревьев во дворах: в самый зной они зонтами укрывали дома, даря спасительную тень и путая в кронах солнечные лучи, не пуская их к крышам.