Текст книги "РАСколдованная мама. Как складывается жизнь ребенка после того, как диагноз РАС снят"

Глава 15
Враги и друзья

Постепенно я начала понимать, в насколько агрессивной среде находится Сережа.

Однажды, подойдя к школе после уроков, я стала невольным свидетелем отвратительного происшествия.

Я не считаю, что детская драка сама по себе является чем-то уникальным или ужасным. Часто между детьми происходят какие-то стычки. Они начинают пихаться и толкаться, выплескивая напряжение, накопившееся на уроках[15]15
  См.: Кволс К. Радость воспитания. Как воспитывать детей без наказания. СПб.: Весь, 2006. https://psychologos.ru/ articles/view/draki-i-ssory-detey.-kak-deystvovat-roditelyam


[Закрыть]. Иногда это является частью сценария, игры, придуманной тут же, в ходе общения. Особенно распространены детские потасовки в зимнее время года, когда безболезненно можно поваляться в сугробе, не получив при этом никаких травм.

Однако то, свидетелем чего я стала, нельзя было назвать забавой. Подходя к школе, я увидела, как Компотников пинает какого-то ребенка, лежащего на земле, ногами.

Это не было игрой. Я моментально поняла – я вижу унижение, уничтожение. Если не в физическом, то в моральном смысле. Происходящее не было ответом на обиду. Агрессор хотел поставить жертву на место, запугать и показать, кто здесь главный. Это была леденящая кровь жестокость в чистом виде. С такими глазами, которые я увидела у этого мальчика, могла быть только одна цель: убить, уничтожить.

Мгновенно вмешавшись и прекратив насилие, я тут же пошла к учителю. Ребята разбежались. Хватать их и тащить по коридору в класс я даже не пыталась. Справиться с ними у меня не хватило бы физических сил. Я рассказала о случившемся Палкиной. Поделилась своими опасениями. Она выслушала меня спокойно, пообещала во всем разобраться.

Я шла из школы домой, а картина избиения все стояла у меня перед глазами. Я стала расспрашивать Сережу.

Он признался, что Компотников жестоко обижает ребят, даже девочек. Насилие в отношении себя Сережа отрицал. Я попросила его сообщать, если он заметит что-то неладное. Случившееся не давало мне покоя.

Были и периоды затишья, когда обстановка в классе как будто стабилизировалась.

Я надеялась, что ситуация переменится, что сын будет в безопасности и займет достойное место в коллективе сверстников.

По вечерам в хорошую погоду в течение недели Сережа гулял с другом Андреем во дворе. Они много времени проводили вместе.

Во время каникул сын весь день был занят на тренировках, в выходные осенью, летом и весной наша семья уезжала на дачу. Одиночества и отверженности он не испытывал. И все-таки иногда я замечала в нем некоторую «замороженность», эмоциональную отрешенность, которая, как я знала по опыту, была следствием стресса, обиды.

Очень помогали регулярные физические тренировки.

Повторяющаяся, настойчивая отработка движений, сопровождающихся правильным дыханием, придавала пластичность его мышцам, чудесным образом превращая его из «деревянной куклы» в симпатичного гибкого ребенка.

Философия ушу, вырабатывающая нравственный «нарратив», постепенно формировала в нем отсутствующий ранее личностный стержень, вселяя уверенность в себя и в свое тело.

У нас с Сережей имелись союзники. После уроков в коридоре школы собиралась группа мам и бабушек. Часть из них была мне знакома со времен прогимназии. С некоторыми мы вместе учились в школе. Они рассказывали мне, что в классе есть дети, которые сочувствуют Сереже.

Играло роль и то, что Сережа был вежлив, здоровался с родителями одноклассников, никогда не проходил мимо.

Из-за невнимательности и рассеянности Сережа часто терял свои вещи. Он то и дело забывал в школьной раздевалке головные уборы, перчатки, сменку. Часто приходилось обращаться за помощью к охране школы, дежурившей на входе, с просьбой вернуть потерянную шапку или телефон.

Видя, с каким виноватым видом я вопрошаю об очередной пропаже, некоторые родители стали предлагать помощь. «Сочувствующими» в основном оказывались мамы девочек.

Да и сами девочки относились к Сереже лучше, чем мальчики.

Дочь нашей с мужем сокурсницы Оксаны, Маша, была очень незаурядной, отлично училась. Она не занимала сторону агрессивного большинства, но и не вставала на защиту потерпевшего. Наблюдала за происходящим со стороны и описывала ситуацию своей маме. Та передавала мне новости во время встреч на родительских собраниях.

Еще одна одноклассница, Виолетта, тайно симпатизировала Сереже, но сама была в числе отстающих учениц, отличалась застенчивостью и не смела проявить инициативу, сделать шаг к общению.

Настоящей соратницей сыну стала другая одноклассница – Настя. Ее родители разошлись, отец повторно женился, в его семье появился другой ребенок. Настя жила неподалеку от школы в частном доме с мамой и бабушкой. Мама девочки много работала, воспитанием занималась бабушка, которая в течение всего первого класса провожала и встречала внучку из школы.

Настя отличалась боевым независимым характером, никогда не подстраивалась под чужое мнение. Дружила она в основном с мальчишками, многие из которых были старше ее. С Сережей она общалась на равных, не отвергая его, он часто обращался к ней, чтобы узнать домашнее задание.

Я знала, что Сережа с Андреем нередко встречают на улице одноклассников, в том числе тех, которые участвуют в травле сына в школе. Однако когда он был не один, его не смели обижать. Ограничивались словесными перепалками, иногда насмешками и улюлюканьем вслед.

Мы жили в старом районе города, преимущественно застроенном «хрущевками». И я, и муж жили здесь с детства, имели много общих знакомых. Поэтому чувствовали себя вполне спокойно, когда дети играли во дворе самостоятельно.

В описываемое время в употребление вошли кнопочные сотовые телефоны, которые всегда были у детей при себе.

Я укладывала телефон и ключи Сереже в поясную сумку. Мы договорились, что он должен звонить мне каждые полчаса во время прогулки. Если звонок по какой-то причине не поступал, я звонила ему сама.

Необходимость держать связь способствовала созреванию чувства ответственности, саморегуляции и развитию «внутренних часов». Все эти условия были необходимы для того, чтобы я могла доверять Сереже и отпускать его на прогулку одного.

Не все получалось. Иногда я не дожидалась звонка из-за севшей батареи, бывали ситуации, когда сын забывал позвонить. В таких случаях приходилось набирать номер Андрея и просить, чтобы он передал трубку сыну.

Каждый раз, когда я не могла дозвониться Сереже, сердце мое сжималось от дурных предчувствий. Перед глазами вставали страшные картины: нападки со стороны одноклассников или старших ребят, возможное насилие, ДТП. Но я всегда сдерживала эмоции и останавливала себя, чтобы не ругать сына за нарушение договоренности.

Я понимала, что, только доверяя, можно преодолеть его несамостоятельность. Его зависимость от моей помощи и защиты.

Несколько лет спустя, будучи подростком, Сережа стал упрекать меня, что я часто отправляла его гулять с Андреем. «Почему ты не давала мне играть в компьютерные игры?» – возмущался он.

Я предложила ему представить, чем бы закончилось это увлечение.

Поразмыслив, сын согласился, что я поступала правильно. Что только так можно было добиться той степени свободы, которую он обрел впоследствии. Иначе домашняя изоляция быстро переросла бы в компьютерную зависимость. Ибо других способов занять себя у Сережи не было.

Словом, мы продолжали двигаться вперед в условиях неопределенности и риска, которые обусловливались особенностями его развития.

Глава 16
Истоки агрессии. Случай на продленке

Не помню, когда я впервые услышала ЭТО.

В числе остаточных проявлений РАС у Сережи присутствовали навязчивые мысли и фантазии. Стороннему наблюдателю (например, учителю) казалось, что он в такие моменты «отвлекается». Я сама замечала моменты, когда он «задумывался».

Если я спрашивала: «О чем ты думаешь?» – он делился своими фантазиями.

Сначала это выглядело как отрывки из мультфильмов, просмотренных журналов, прочитанных книг. Разрозненные «кусочки» постепенно складывались в сцены из знакомых произведений, одним из героев которых был сын. Содержание переживаний (он это тоже рассказывал, если я просила) касалось проблем, которые мучили его в жизни.

Чаще он воображал себя героем какой-нибудь истории, где совершал подвиги, спасал из беды людей, наказывал обидчиков.

Когда было скучно или нечем заняться, глаза Сережи затуманивались, он погружался в свои мысли.

Это не эквивалент эпипароксизмов. С сыном можно было общаться, он откликался на вопросы, просьбы. Однако навязчивые мысли и фантазии снижали его способность сосредоточиваться на какой-либо задаче[16]16
  Ульянова Л. Интервью с И. Бадиевым. Феномен навязчивых грез: болезнь или безобидные фантазии? // https:// gazeta-n1.ru/news/society/100570/


[Закрыть].

Позже (по-моему, это было в третьем классе) он даже стал облекать эти истории в форму маленьких неказистых рассказов, которые записывал в карманную записную книжку, подаренную ему девочками из класса на 23 февраля.

Эти «рассказы» не имели ни начала, ни конца. Они напоминали монолог, непрекращающуюся историю без четкой сюжетной линии, в которой одна воображаемая сцена сменяла другую.

Понимая, что это симптомы психической патологии, несколько раз я задавала себе вопрос: «Может быть, обратиться к психиатру?» Однако предыдущий опыт общения со специалистами, работающими в местной структуре здравоохранения, был неприятным и травмирующим.

Частного психиатрического приема на тот момент в городе не существовало.

Симптомы были «мягкими», контролируемыми и безобидными, поэтому не вызывали особой тревоги. От клинических симптомов в классическом варианте они отличались тем, что сын осознавал свою особенность и мог ею частично управлять.

В момент сосредоточенности на какой-либо задаче (например, во время контрольной или диктанта) навязчивости проходили. Чем старше становился Сережа, тем больше симптомы сглаживались, превращались в особенности личности, а не проявления болезни.

Но однажды я испугалась. Придя из школы, Сережа стал говорить примерно следующее: «Я хочу его зарезать.

Я возьму нож и зарежу его». – «Кого – его?!» – испугалась я. – «Компотникова. Я зарежу Компотникова».

Такое случилось в первый раз. До этого агрессии ни в каком виде сын не проявлял.

Первой моей реакцией было отторжение сказанного, попытка рационализировать. Я стала объяснять Сереже, что «жизнь – это самое ценное, что дается человеку, никто не имеет права ее отнимать». Потом я стала расспрашивать: «Что случилось? Почему у тебя такие мысли?»

Не помню подробностей описанной им ситуации. Их было много в школьном детстве сына, и моя память услужливо стерла большинство обид и унижений, нанесенных ему.

Портфель, которым играли в футбол. Выброшенная в мусорку кепка. Прилепленные к спине бумажки с обидными словами. Тычки, пинки, обидные клички.

Сережа не всегда мог все правильно рассказать и описать.

Иногда он просто молчал и не говорил о своих переживаниях.

Я понимала, что ярость и чувство мести возникли у сына неспроста. Помню, как сильно встревожилась. Это был первый раз, когда я всерьез задумалась о том, чтобы покинуть этот класс.

Но куда его перевести? Все начальные классы располагались на одном этаже школы. Дети знали друг друга и видели отношение к ребенку из другого класса.

Я спрашивала: «Заступаются ли за тебя другие ученики, если вы играете на перемене?» По рассказам Сережи выходило, что нет, на защиту никто не встает (если рядом нет друга Андрея).

В первом классе его обижали нечасто. В основном когда Андрей пропускал занятия из-за болезни. Когда они были вдвоем, их не трогали. Конечно, я приходила в школу и разговаривала с учительницей.

Сначала Палкина обещала помочь. Потом стала жаловаться, что «дети сейчас какие-то другие», «учитель для них не авторитет». Я понимала, что она стремится уйти в сторону, не хочет участвовать в защите Сережи.

Первое время я пыталась вызвать у нее сочувствие, стремление защитить моего ребенка. Тем более, она сама предложила конкретные шаги, с помощью которых можно было повлиять на зарплату учителя.

На родительском собрании Палкина рассказала, что в школе ввели систему поощрения учителей за проведение общественных мероприятий и присвоение баллов за участие учеников в выставках, конкурсах, олимпиадах.

Я старалась использовать любую легальную возможность увеличения ее доходов. Мы не пропускали ни одной выставки, конкурса или презентации, которые могли бы повлиять на оценочную систему оплаты педагога, а значит, и на вознаграждение за ее труд.

Я говорила мужу о том, что Сережу обижают. Однако он реагировал странно. С одной стороны, переживал за сына.

С другой – высказывал мнение, что «Сережа должен сам научиться справляться».

Не скрою, у меня были опасения, что муж, если вмешается, очень жестко поговорит с Палкиной, а та будет вымещать обиду на ребенке.

В мае, конце учебного года, на продленке произошел случай, послуживший примером того, чем может закончиться непрекращающаяся травля.

С трехлетнего возраста Сережа НИ РАЗУ не проявлял злобу или ярость. Ни дома, ни в речевом садике не было ни одной жалобы на его поведение как выходящее за рамки нормы. Даже когда его явно обижали, он как будто замирал, «окукливался», пряча обиду и гнев. До начальной школы его психика не проходила сильных испытаний на прочность.

В школе все изменилось. Спустя много лет он описывал мне состояние чудовищного внутреннего контроля, которое испытывал в то время. Он говорил, что «внутри кипела такая огромная энергия, похожая на расплавленную лаву, что вызывала страх».

Малыш боялся, что гнев может выплеснуться наружу, захлестнет его и всех, находящихся рядом.

В эти моменты он мог выглядеть сонным. Как будто не вполне понимал, что происходит. Палкина как-то сказала с улыбкой: «Вы знаете, его, похоже, не трогают насмешки одноклассников, ему, похоже, все равно…» Но это было далеко не так.

Агрессия выливалась в навязчивые мысли. В картины мести, которые он начал видеть перед собой, о которых рассказал мне и которые меня напугали. Я не знала, где проходит та грань, за которой он больше не сможет себя сдерживать.

Гораздо позже, в юношеском возрасте, он поделился со мной, что злость иногда сменялась мыслями о смерти, нежеланием жить. Он не высказывал этого вслух. Видимо, даже будучи совсем маленьким и незрелым, интуитивно чувствовал, что причинит мне этим огромную боль.

Продленкой руководила пожилая учительница. В ее обязанности входило следить за детьми и помогать им в выполнении домашнего задания. На самом деле ее роль сводилась к надзирающему за порядком «пастуху». Я понимала, что она не может успеть помочь всем с выполнением домашней работы, поэтому была рада тому, что кто-то из взрослых просто следит за детьми. Надеялась, что сверстники из других классов помогут Сереже с адаптацией в школе, что он найдет там новых друзей. На продленку ходил также Матвей Злобин, один из обидчиков Сережи. А друга Андрея там не было.

Обычно надзора и контроля старой учительницы хватало, чтобы следить за порядком. Но дети подрастали. К концу первого класса они научились обманывать ее. Делать пакости за спиной. У сына копилась обида. А терпение заканчивалось.

В один из майских дней Матвей в очередной раз подставил ему подножку, когда учительница этого не видела.

Сережа с грохотом полетел на пол. Он выронил портфель, из которого выпали учебники, тетради, ручки, карандаши, засыпав проход между партами. Когда учительница обернулась, Матвей сделал вид, что произошедшее не имеет к нему никакого отношения.

Это было последней каплей терпения сына. До этого безучастный к происходящему, он рванулся к обидчику и вцепился ему в горло.

Сработал эффект неожиданности. Все оцепенели. Всегда подавленный, маленький тщедушный мальчик превратился в разъяренного зверя, которого невозможно было оторвать от обидчика.

Все растерялись и не сразу оттащили Сережу от Матвея. Учительница, до этого лояльно относившаяся к сыну, очень испугалась. С отвращением она рассказывала мне о происшествии. Сережа сам был ошарашен. Поэтому какое-то время был не в силах произнести ни слова.

Момент был упущен. Воспитательница встала на сторону Матвея. Остальные ребята промолчали и не стали заступаться за сына, опасаясь мести Злобина.

Еще раз процитирую книгу «Буллинг. Как остановить травлю ребенка», где хорошо раскрывается этот механизм. «Если ребенок решится применить силу, это может обернуться против него самого, так как в глазах взрослых именно он будет агрессором».

На Сережу повесили новый ярлык: записали в «психопаты».

Учителю не хотелось копаться в деталях, выискивать правду. Правда была никому не нужна. Ситуацию разрешило то, что продленка вскоре закончилась, учеников распустили на лето. А со следующего года эту группу отменили.

Я очень переживала. Мысли метались, я не могла найти ответ на вопрос: «Что делать?» Уверенности не было ни в чем. С одной стороны, оставлять Сережу в недружественной среде не хотелось. Я боялась усугубления конфликтов и ухудшения состояния его здоровья.

С другой стороны, были сомнения, сможет ли сын продолжить программу обучения в другой начальной школе, сможет ли там адаптироваться.

Наконец, немного успокоившись, я решила отложить проблему до осени.

Глава 17
Династия. Есть чем гордиться

Как я уже говорила, сначала Палкина была настроена доброжелательно, обещала помочь. Но вскоре ей надоели мои визиты. Она завела уклончивый разговор о том, «какое сейчас сложное поколение», что «дети ее не слушают», и старалась перевести беседу в русло учебных, а не межличностных проблем. Еще раз вспомню Цымбаленко, которая говорит, что пассивное отношение педагогов к ситуациям проявления агрессии позволяет легко зародиться травле. Агрессоры получают своего рода индульгенцию на свои действия.

Складывалось впечатление, что негласная позиция администрации школы – как можно меньше участвовать в конфликтах, максимально отстраняясь и не замечая того, что происходит. Важен был только благополучный фасад. Как верно замечает Наталья Цымбаленко, «травля – всегда вызов школе как общеобразовательному учреждению… профилактика буллинга должна быть заложена в организационной культуре школы». Но нашей школе удобнее было игнорировать, не замечать и отрицать существование проблемы.

По моим наблюдениям, в описываемый период времени в России наметилась определенная тенденция. Фокус ответственности за все социальные проблемы стал смещаться в сторону людей, работающих в помогающих профессиях: врачей и учителей. Чтобы снять социальную напряженность, недовольство сложившимися условиями жизни – маленькими зарплатами, невозможностью получить качественное образование и лечение, народ стал решать вопросы при помощи жалоб в администрацию, министерства, ведомства, органы власти.

Этот процесс имеет односторонний характер. Учитель или врач никак не может защитить себя от нападающей стороны: родителей и пациентов. Потому что считается, что вся ответственность за полноту и результат оказываемой «услуги» лежит на человеке, оказывающем ее. Упускается из виду, что пациент может продолжать болеть, потому что не принимает лекарства, или тяжесть заболевания не позволяет ему вылечиться полностью.

В школе, с моей точки зрения, перестал происходить диалог между учителями, родителями и учениками.

Вместо этого учитель пытался свести к минимуму возможные придирки и претензии со стороны родителей.

Призванный в силу профессии быть гуманным и вовлеченным в проблемы маленького человека, он, понимая, что участие может закончиться жалобой на него, старался обойти эти проблемы, делая вид, что ничего не происходит.

Конечно, ничто не оправдывает дурные поступки конкретных людей. Невозможно оставлять безнаказанным зло. Позволять унижать слабого, быть хоть и косвенным, но участником травли.

Наша семья попала в самое начало волны нарастающего общественного кризиса, и отношение учителей и школьной администрации вызывало у меня недоумение. Что происходит? Почему за ребенка некому заступиться?

Особенно смущала «круговая порука», существовавшая в педколлективе: любое разбирательство с завучем или заместителем директора сводилось к формальности, постановке виртуальных «галочек» в протоколах собраний и закрытию вопроса.

Все это я поняла гораздо позже. Первое время я старалась заинтересовать Палкину, хотела создать конструктивный диалог «родитель – учитель», чтобы Сережа комфортно чувствовал себя в коллективе.

Наша семья участвовала почти в каждом мероприятии класса.

Сын самостоятельно не мог проявлять активность. Требовались инициатива и навыки взрослого. Участие в конкурсе поделок «Осенняя ярмарка», конкурс букетов ко Дню учителя, «Портрет ветерана» к празднику 9 Мая.

Невозможно вспомнить все, к чему приходилось готовиться. Я совмещала эту общественную работу с повседневными нагрузками, домашними заданиями, которые приходилось делать с Сережей почти «рука-в-руке», не отходя от него ни на минуту.

В конце года детям (а по факту – родителям) дали очередное внеклассное задание: сделать альбом о семейной династии. Я, как всегда, откликнулась и стала старательно выполнять задание.

Признаюсь, я хотела «популяризовать» Сережу, вызвать у ребят и учителей уважение к семье, а через это и к сыну.

Сережа с самого рождения со всех сторон был окружен врачами. Мы с мужем и бабушка Зина (мама мужа) по специальности врачи-неврологи. Дедушка Виктор (к тому времени уже покойный) и родной дядя Андрей – хирурги. Первая жена дяди Ирина – детский хирург, вторая (Наталья) – специалист по функциональной диагностике. Двоюродная сестра Аня стала врачом-рентгенологом.

Было еще много других родственников, выбравших эту сложную и ответственную профессию.

Я основательно взялась за работу. Собрала у всех родственников фотографии, перевела их в электронный формат. Сочинила текст для подписей. Сделала презентацию. Затем оформила ее в виде альбома. Мы с Сережей отрепетировали его выступление перед классом с большой тщательностью. Учитывая то, что он говорил о родных ему «людях в белых халатах», наша совместная работа имела успех.

Презентация заняла второе место (в конкурсе участвовало 25 работ). На какое-то время издевательства и насмешки утихли.

На летние каникулы мы ушли мирно, и я понемногу успокоилась.