Текст книги "Предпоследний Декамерон"

– Ура! Я знаю, что мы будем завтра рассказывать! Страшные истории! – возбужденно заерзала его сестренка.

– Вот! Я же говорил! – констатировал Борис. – Ну, этого-то добра…

– Господа, господа, господа! – призвал Король. – Второй день еще только в середине. Марк Соломоныч, может, вы теперь расскажете?

– Да я что, я – всегда пожалуйста, – с великой охотой выдвинулся в круг света старик. – Только я не буду о войне, потому что она слишком драматична для этого подвала. Хватит нам драм и в жизни, я так думаю. Я вам расскажу, как надо бороться, пусть даже поступки кажутся не большими, а маленькими… Лет тридцать назад я сильно поранил руку, мне ее зашили и положили меня лечиться в институт травматологии…

История седьмая, рассказанная стариком Соломонычем, о том, чем и как нужно лечить физические и моральные страдания.

Стоял необычайно жаркий июль, и наши раны плохо заживали. У нас в палате, к счастью, безнадежно покалеченных не оказалось – все мы были из серии «Больно, но поправимо». Но стоило выйти в коридор… Там, например, взад-вперед ходила молодая женщина, которая уже после окончания рабочей смены на кондитерской фабрике домывала машину, предназначенную для измельчения орехов. По чьей-то халатности машина вдруг включилась, и женщина за долю секунды лишилась половины кисти правой руки. Кстати, тот факт, что смена уже кончилась на тот момент, лишал ее травму определения «производственная», а известный кондитерский бренд таким образом избавлялся от необходимости оплатить лечение пострадавшей и выплачивать ей крупную сумму компенсации… Там читал газету счастливый отец, выдававший замуж дочь и по случаю знойного лета устроивший ей свадьбу в загородном доме на свежем воздухе. Гостей оказалось больше, чем предполагалось и, чтобы рассадить их за длинный стол, предприимчивый хозяин решил наскоро соорудить две длинные скамьи. Для этого он стал распиливать циркулярной пилой доску… Ну, и все – пальцы привезли вместе с ним в полиэтиленовом пакетике. Пришили – и теперь он все гадал, приживутся ли…

А уж в огромном больничном саду… Он, между прочим, граничил с продуктовым рынком, и оттуда через широкий пролом в заборе бесперебойно поступало с «ходячими», как минимум, пиво… Так вот, там можно было пообщаться, например, с молодым человеком, которому отрубленные пальцы обеих рук приживить не смогли. Вместо них, чтоб хоть что-то у парня на руках было, пришили пальцы его же ног. Всю эту конструкцию, уже лишенную бинтов, но закрепленную на палочках от мороженого, игравших роль шин, можно было беспрепятственно наблюдать, когда он пил пиво, сжимая банку запястьями… Там прогуливалась иногда бабушка лежавшей в реанимации восемнадцатилетней внучки, которая ехала в такси – а такси взяло и упало вниз с виадука…

Так вот, все эти люди постоянно смеялись. Хохотали. Над бородатыми анекдотами. Над незатейливыми байками из жизни. И даже над собственными несчастьями. До слез хохотали. И после отбоя не смолкал смех в отделении – но умные дежурные сестры не шугали больных по палатам. Они даже делали вид, что не замечают, как, пополам складываясь от смеха, люди потихоньку курили в закутках у настежь распахнутых окон. А снизу, с мелкого озера за оградой, куда по ночам многие бегали купаться, доносился заливчатый девичий смех… Это, выставив искалеченную забинтованную руку, плыла на спине та самая девушка с кондитерской фабрики. Ее мама, сидевшая с маленьким внуком, пока дочь в больнице, еще думала, что та просто сильно порезала палец, и ей наложили швы…

Днем и ночью из всех палат летел смех – то густой мужской, то звонкий женский… Я ходил по коридору, нянчил, как все, свою загипсованную руку и думал: какие сильные и хорошие люди живут в нашем городе. И в стране. Пока мы можем так смеяться в институте травматологии, что нам какая-то чума?

– Слушай, Соломоныч, да ты патриот, никак? – изумленно протянул Макс. – А я-то думал, кончится здесь вся эта байда – и ломанешь к своим в Израиль – только тебя и видели.

– Я советский человек, – тихо сказал старик. – В Москве родился, в Москве и умру. Отец мой отсюда воевать ушел, корреспондентом. Куда я поеду, там все чужое… Вот у Олечки – прабабушка войну застала, а у меня – родной отец. Представляете, какой я старый?

– Правильно, Марк Соломонович, только все равно ведь история ваша была о грустном – как люди болели, мучились, выживали… – сказала Оля Большая. – И правда, – когда тебе ампутировали пол-ладони, сбежать из больницы ночью купаться в озере, да еще хохотать там – это Поступок… И когда тебе пальцы ног на руки пришили – анекдоты травить… Это Поступки, конечно. Причем, не только для себя. Но и для тех, кто еще не пришел в себя, кто слаб, нуждается в поддержке… Но я сейчас расскажу о другом поступке. И рассказ будет смешной… почти. О том, как один мужчина – не ревнуй, Стас, я осталась тебе верна – решился меня завоевать лихим наскоком.

История восьмая, рассказанная верной женой и любящей матерью, кандидатом филологических наук Олей Большой, о том, как настоящий мужчина использует девиз «Veni, vidi, vici».

Конец нулевых, вагон метро, мне лет тридцать, я в модной кожаной куртке и хороших джинсах, на шее – яркий шарф, на лице – макияж, в руках кожаная сумочка красного цвета. Да, да, я не всегда была такая… утонченная… Но все-таки, надеюсь не было во мне ровно ничего такого, чтобы принять меня за женщину, жаждущую случайного знакомства. Захожу в вагон на конечной станции, устраиваюсь у стеночки, утыкаюсь в книжку… И тут на соседнее место – притом, что еще полно свободных по всему вагону – садится мужчина лет на пятнадцать старше, с внешностью потрепанного интеллигента: брюки и ботинки из прошлого века, очень поношенные, куртка из болоньи, на тот момент примерно лет тридцати с момента покупки, в руках – огромный и пухлый рыжий коленкоровый портфель – такие можно увидеть только в фильмах про семидесятые годы прошлого века (в восьмидесятых уже стеснялись, носили аккуратные «дипломаты», если кто помнит). Лицо помятое, щетина трехдневная, сам давно не стриженный, кажется, даже чем-то немытым припахивает… Мне показалось, что он хочет попросить денег, но стесняется, поэтому выбрал девушку поприличней и с интеллигентным лицом – такая может, и не отошьет… Сразу решила: дам ему пятьсот рублей, он ведь не нищий, а просто обстоятельства у человека… И вдруг совершенно спокойным и уверенным голосом этот «несчастный» обращается ко мне с такой речью: «Девушка, вы где выходите? Впрочем, какая разница… Я – на Тушинской. Выходим вместе и идем ко мне, там рядом». Я так изумилась, что не нашла слов, просто повернулась и с минуту тупо смотрела ему в лицо. Нет, не псих. Глаза смотрят на меня без тени смущения. Мужчина трезвый – абсолютно. Молча встаю и намереваюсь уйти в другой конец вагона, потому что ситуация даже не абсурдная, а даже уже за гранью абсурда…

Но тут наш ловелас поднялся во весь свой полутораметровый рост, заградил мне дорогу и… Знаете, он не спросил меня, а именно вопросил – с глубокой обидой, изумлением, даже оскорблением в лучших чувствах: «А почему это вы мне отказываете?! С какой стати?!». Я вторично онемела. Иногда действительно торопеешь так, что язык не шевелится. Нет, я, конечно, могла бы нахамить, послать – не в этом дело. Тут был не рядовой приставала, которого можно и нужно «отшить», а именно человек, решившийся на Поступок – завоевать с места в карьер красивую женщину, вопреки скромному достатку, возрасту, внешнему виду – и уверенный, что его оценят и поймут! «Нет, вы объясните!» – настаивал он, не давая мне пройти. Я просто попросила сидевшего неподалеку спортивного молодого человека оградить меня от домогательств, и тот одним движением выбросил моего ухажера на платформу в закрывавшиеся двери…

– Точно, псих был, – пожал плечами Макс. – С манией величия. Кстати, если уж речь зашла о любви… Я вам, девчонки, расскажу, как совершить поступок с большой буквы, когда тебя бросил мужик. У меня есть сеструха, которая, как вот наша Маша, три раза выходила замуж, а уж любовников… – он закатил глаза, словно обозревая бесконечность. – Но она не какая-нибудь там, а всегда по-настоящему, ну, в общем, серьезно… И страдала, если что. И особенно ее мучило, что у них, мужиков ее, всегда все хорошо: оставил ее у разбитого корыта, а сам ушел в рассвет, насвистывая. И не оборачивается, гад… Все спрашивала меня: как им отомстить, гадам? Чтоб жизнь медом не казалась? Теперь она уж пятый десяток заканчивает, сын ее, племяш мой, бизнес свой имеет. А сеструха поумнела… То есть, нет, не поумнела, а помудрела, так сказать. Той настоящей женской мудростью, которую мы, мужики, боимся. Честное слово. Да вот, если хотите, я вам расскажу, в счет рассказа о Поступке – как бы от ее имени. Какого вашего, бабы, Поступка с большой буквы нам не вынести.

История девятая, рассказанная примерным мужем Максом со слов его сестры о том, какой Поступок нужно совершить женщине, чтобы наверняка отомстить бросившему возлюбленному.

Когда отношения грубо разорваны, и ты испытала измену, предательство, а иногда и вообще зверское обращение, ты часто сталкиваешься с тем, что у него-то, негодяя, доставившего столько мук, все в порядке! Он никак не наказан, живет себе припеваючи, новая пассия уже заглядывает ему в глаза, дела вдруг пошли в гору… И приходит вполне закономерное недоумение: где справедливость?! Почему ты, такая вся из себя хорошая, так невыносимо страдаешь? Где обещанное наказание свыше, где сказочный конец, когда «добро торжествует, а зло наказано»?

И вот уже подкрадываются мысли о мести. Ударить в самую больную точку. Сжечь, к чертям, его новую дорогую машину. Выкрасть важные документы, без которых он разорится. Выдать страшную тайну недоброжелателям или конкурентам. Или вовсе – облить кислотой соперницу и сесть надолго в тюрьму, где среди тягот неволи точно позабудешь о несчастной любви. Одна сеструхина знакомая вдребезги разбила частный стоматологический кабинет, где трудился предатель. Вишенка на торте: в кресле сидел с раскрытым ртом и выпученными глазами пациент; его она, конечно, не тронула, но в суде он потом проходил свидетелем.

Можно провернуть что-нибудь и не уголовно наказуемое… А удовлетворения – ноль. В лучшем случае – минутное злорадство. А потом настигнут последствия – те или иные…

Но есть один жестокий и беспроигрышный способ – вот только возможен он не сразу, а спустя время. Для этого нужна нешуточная сила и способность к восстанию из пепла, так сказать… Короче – Поступок. Это если ты снова влюбишься, причем, счастливо. Оговорюсь: завести показные шашни специально, чтобы вызвать ревность бывшего, – не подействует. Потому что настоящее чувство видно сразу, его ни с чем не перепутаешь. Тут нужно именно летать и светиться, так, чтобы все знакомые видели… Вот это будет удар.

Дело в том, что брошенную им женщину любой мужик считает своим «запасным аэродромом», где всегда зажжена для него взлетно-посадочная полоса. Это во-первых. А во-вторых, самолюбие не позволяет ни одному из нас допустить, что его могут бросить. Мы – пожалуйста, сколько угодно. Индеец Вини-Ту носит на поясе скальпы и гордится ими, потому что это его победы. Сколько раз мы говорили о брошенных бабах: «Да кому она нужна теперь!»; «Да она только и ждет, чтобы я ее пальцем поманил!». Помню реакцию одного моего приятеля, когда ему рассказали, что покинутая им девушка родила малыша от прекрасного мужа. «Она его не любит!!! Она вышла за кого попало просто от одиночества!!!» – с ходу выпалил он, даже не попытавшись расспросить о подробностях. Бывшая ему давно была и даром не нужна – но обязана ждать до гроба с зажженной свечой, а замужеством нанесла оскорбление и тяжкую рану. Шурин мой – Катюхин братан – изменял жене несколько раз, повторяя: «Умная женщина этого не замечает, чтобы сохранить брак», – но, когда она бросила его сама, устав от издевательств, и ушла к другому, – он буквально на коленях уговаривал наших родителей повлиять на ее, чтобы она вернулась, клялся в любви, писал страстные письма… Жена поддалась и была наказана: уже через три месяца, водворив ее в свой дом обратно, он, как ни в чем не бывало, завел очередную шалаву… Тогда она ушла уже навсегда – и, когда выходила замуж за другого, бывший пытался сорвать их свадьбу, устроив глупый и жалкий скандал в Загсе. «Она – моя! – вопил он на глазах гостей и родственников. – Не позволю какому-то проходимцу ее забрать!».

На работе у нас одна тетка говорит, что одним из самых приятных воспоминаний ее жизни является рев цинично бросившего мужика, узнавшего о ее свадьбе: «Замуж вышла???!!!» – протрубил он, как мамонт, когда услышал новость. При этом побелел и дико вращал глазами.

Так что отложите месть, девчонки. Не выпрыгивайте из жилетки. Не рискуйте своим будущим. Подождите. И совершите свой главный Поступок – полюбите по-настоящему. Сделайте так, чтобы он об этом узнал, – и поверьте, реакция окажется потрясающей! Если только вам это еще не будет все равно…

Борис громко хмыкнул и смущенно замотал головой, но смолчал. Женщины хихикали, единогласно соглашаясь, одобрительно мычал Соломоныч, Оленька сладко спала на руках матери – и только Митька, чье царствование подходило к логическому концу, умоляюще смотрел на Катюшу, которая, обхватив руками локоть мужа, весь вечер просидела, грустно положив голову на его плечо. Она поняла его взгляд и тихо заговорила:

– Да, я тоже расскажу, конечно… Только вы тут много говорили о настоящих женщинах, об их поступках… А я хочу рассказать о настоящем мужчине, который не стеснялся прыгать зайчиком…

– Зайчиком? – удивился Макс. – Настоящий мужик? Хм… да… Ну, давай…

История десятая, рассказанная умной и чуткой женщиной Катей, о том, как человек остается верным своей мечте, хотя его и осуждают.

Были у меня два дяди, один их которых – да, представьте себе – служил в ГРУ, жил в советской Эстонии. Особых высот не достиг, но работа его, в основном, заключалась в том, что он выполнял обязанности курьера между Центром и нашей зарубежной резидентурой. Подробностей он, как положено, не рассказывал – а вообще был «настоящий мужчина»: серьезный, положительный, уважаемый. Другой дядя – первому двоюродный брат – работал артистом в одном из детских театров Москвы, куда однажды и пригласил своего приехавшего погостить родственника.

Непосредственно из театра тот приехал к нам домой, где мои родители ждали его за накрытым столом.

Возмущению доблестного офицера, побывавшего на детском спектакле, не было предела: «Что это за мужик, которому полтинник стукнул – а он по сцене зайчиком скачет!!! С белыми ушками!!! – от его громового голоса звенели хрусталинки на люстре. – Не мужчина это!! Не мужчина, а позор всему нашему роду!!!»

В моем детстве в электричках подрабатывали студенты – кто чем, но, бывало, пели. Однажды, когда при нас с мамой в вагон зашли два парня и заученно исполнили под гитару какой-то тогдашний шлягер, – кстати, кажется, довольно профессионально спели, без халтуры, – рядом с нами до глубины души оскорблен был мужчина лет пятидесяти с обожженным лицом: «Я в БТРе горел в Афгане! А эти два пидора тут на гитаре тренькают! Мужику в армии место! Или хоть на заводе! А так мужчине стыдно зарабатывать!»

Но я считаю, что мечта человека не зависит от того, мужчина он или женщина. И, если ты верен своей мечте, когда все кругом против, и вообще – крутят пальцем у виска, то ты – настоящий человек и мужчина. И совершаешь Поступок. И дело, которое ты выбираешь, должно быть любимым, а ты должен быть счастлив им. Потому что может так случиться, что другого счастья в жизни вообще не будет. Ни любви, ни семьи… Бывает ведь? Бывает… Пусть ты хоть зайчиком скачешь, хоть бабочкой летаешь…

Я знаю мужчин очень сильных и надежных – при этом обладателей совершенно «бабьих» профессий. Меня много раз пытались уверить, что это – извращения. Уверяли, конечно, мужчины. Интересно – они все так думают?

– Конечно, не все! – почти обиженно выкрикнул Станислав. – Я, например, в нашей гимназии единственный мужчина-учитель. И ничего.

– А я все-таки считаю, что мужик должен быть мужиком. Это я как мать сына говорю. И профессию иметь соответствующую. Бизнес серьезный. И вообще… Ну, мужчина-учитель тоже может быть, – снисходительно посмотрела на него Татьяна. – Вот Митька подрастет, и отец сделает его своим компаньоном.

– Если тот захочет… – тихо уронил Стас.

– Куда он денется! – махнула рукой Татьяна. – Зря мы его, что ли, в частном лицее учим, да и университет уже выбрали.

– Давайте сначала выживем, – спокойно напомнила Оля Большая.

Тем временем Макс, отодвинувшись от Кати, внимательно вглядывался ей в едва освещенное лицо, будто узнавал заново.

– Ты… ты мне не говорила… Что тебе нравятся такие мужики… мужчины… – шепотом выдавил он.

– Дурачок, – бледно улыбнулась она. – Мне нравишься ты. И уже очень давно… А дядю моего и других… Ну, их я просто уважаю…

– Слушайте, господа, а ведь поучительный день у нас сегодня получился – спасибо тебе, Митя, уважил! – улыбнулся Станислав. – Надо же, какую тему… высокоморальную поднял. Я-то поначалу и не постиг всей ее глубины, а теперь вижу: непростой ты парень. И хороший… Только знаешь… – он понизил голос, покосившись на мать мальчишки: – Как настоящий мужик, не изменяй мечте, если что… А это будет трудновато в твоем случае… Так мне кажется…

Юноша поднялся:

– Ну, господа… – он обернулся на Соломоныча: – …и товарищи. Мое царствование благополучно закончилось. Как говорится, всем спасибо. А пока вновь избранная Королева почивает, я напоминаю вам ее приказ: завтра все мы рассказываем страшные истории…

Третий день Декамерона,

в который рассказываются страшные истории.

В этот день в подземном королевстве состоялся праздничный ужин по случаю удачного ограбления уцелевшего подвала сожженной соседской дачи. Если чью-то деликатную душу и терзали небольшие угрызения совести, то высказывать их вслух казалось, очевидно, неуместным: готовить горячее было уже почти не из чего, птичьи порции картошки с тушенкой на обед, жаренные с сахаром яблоки на завтрак, гречневая или пшенная каша без масла на ужин, притом, что от хлеба давно уж не осталось ни крошки, – все это внушало карантинникам нешуточное уныние. Поэтому, когда у кромки леса остановился Максов джип, под крышу груженный ящиками с соленьями, вареньями и маринадами, несколькими мешками отборного лука и картофеля, то Митя с сестрой, их мама, Маша и Соломоныч, ожидавшие на опушке, встретили его варварским ревом восторга.

– Там, представьте, штук шестьдесят литровых банок с индюшатиной есть. Забили своих красавцев, да мясо не все в город увезли. И еще много всякого добра. Стас с Борисом достают пока, а я вот первый рейс сделал, – бодро доложил прапорщик в отставке. – Но главное… – красивым движением он откинул мешковину с заднего сиденья – и все увидели пятилитровую бутыль домашнего черносмородинового вина.

– Залог вашего… нашего… русского веселья, – сдержанно прокомментировал Соломоныч.

– Так, бабы, тяжелого не поднимать, берите что полегче и носите потихоньку, а картошку и бутыль я сам отволоку, – распорядился Макс, лихо вскидывая на плечо здоровенный мешок. – И ты, Митя, тоже ящики целиком не хватай.

На месте он красиво нырнул в открытый люк, чтобы организовать Катю и Олю большую для приемки спускаемого провианта, загнал им в помощь сопротивлявшегося Митю, но картофель и вино отнес на кухню самолично.

После третьей ходки вернулись и Стас с Борисом, так что отгрузка прошла легко и весело, как в мультфильме, – только и слышалось: «Майна!» – «Вира!», и скоро вся кухня, на которой последние дни незаметно начал верховодить Соломоныч, постепенно вытеснявший Большую Олю на второй план, оказалась завалена весьма аппетитными на вид припасами.

– Надеюсь, что мы не успеем все это съесть, – всплеснула руками, обозрев в полутьме гору продуктов, Татьяна.

– Вы имеете в виду – мы умрем раньше? – деловито поинтересовался Соломоныч.

– Я надеюсь, старый дурак, что мы отсюда вылезем здоровыми и уедем в Москву, где к тому времени уже либо эпидемия сама кончится, либо найдут лекарство от этой заразы! – грубо крикнула она. – А ваш черный юмор приберегите для одесских анекдотов! У меня дети здесь, между прочим!

– Танечка, простите меня, я не подумал, – смиренно отозвался еврей. – Хотите, я встану перед вами на колени, чтобы вы простили? Конечно, дай Бог вам и вашим детям остаться живыми… Как и моим. В конце концов, не зря же я слышал шофары… – спохватившись, он быстро прикрыл себе рот рукой.

Татьяна с подозрением глянула на него, но ничего не сказала, убежденная в том, что старик немного «повернутый».

Ужин со сладким вином, горячей индюшатиной, вареной картошкой в изобилии, маринованными кабачками и помидорами, за которым последовал чай с настоящим клубничным вареньем и утонченным желе из красной смородины, прошел почти весело – во всяком случае, шутил даже Борис. Его унизительное положение всеобщего нахлебника после доставки чужой еды, на которую все имели равные права, – вернее, равно не имени никаких прав – теперь закончилось, и он мог занять подобающее место в коллективе…

Но еще не доели сладкое, как Оля Маленькая, ни на минуту не забывавшая о том, кто здесь сегодня по-настоящему главный, принялась незаметно толкать свою маму в бок и умильно заглядывать ей в лицо.

– Ну, хорошо, – сдалась, наконец, та. – Господа, тут у нас новая принцесса слова просит.

– Я не принцесса, а королева, – обиделась девочка. – Королева главнее принцессы! Почему Митя был король, тетя Оля была королева, а я – только принцесса?!

– Потому что ты маленькая, – сделав классическое «лицо мудрого педагога», отрезала Татьяна. – Если хочешь что-то сказать взрослым – можешь начинать.

– Для меня ты королева, – поспешил наладить мир Станислав. – Приказывай.

– Я приказываю дяде Стасику рассказать страшную историю! – не замедлила Королева.

– Что ж, это можно… Моя история будет короткая, но действительно очень страшная. Вот вы знаете, коллеги, каково это – стоять под прицелом? Я тоже не знаю, хотя под прицелом стоял.

Общество заинтригованно притихло, желая узнать, что же это будет за

История первая, рассказанная хорошим человеком Станиславом, о том, как ему довелось постоять под прицелом.

В начале века, когда дети наши были совсем маленькими, зарплаты молодого учителя катастрофически не хватало, а жена еще не вышла из декрета, я подрабатывал репетитором по истории и английскому – его я со школы хорошо знаю, школа английская была… Ездил на дом к ученикам – все-таки живые деньги в карман… Я не мог себе позволить отказываться от каких-то уроков – ведь в тот период на мне держалась вся семья.

И вот однажды прихожу я на урок – и мама ученика, которая ко мне очень хорошо относилась, потому что отпрыск ее, благодаря моим урокам, из двоечника превратился в уверенного хорошиста, буквально бросается ко мне: «Вы не знаете, чего вы в прошлый раз избежали! Мы так переволновались за вас!». Оказывается, прямо в их доме на чердаке поймали подростка с охотничьим ружьем. Он выстрелил в постороннюю женщину, стоявшую на остановке в ожидании тэшки – о своей машине я тогда еще и не мечтал, скакал с тэшки на тэшку. И случилось это прямо после моего ухода, причем, остановка была именно та, с которой я всегда от них уезжал. И я вспомнил! Я вспомнил ту женщину – мы стояли с ней вдвоем и перебрасывались фразами на тему о том, как редко ездят маршрутные такси! Она ждала не тот номер, который я, – мой пришел раньше, и она осталась на остановке одна. В эти минуты и раздался выстрел… Раненую в тяжелом состоянии увезли в больницу.

Позже в районной газете напечатали подробности. Оказалось, тот подросток не целился в кого-то конкретного – как он потом сказал в милиции, он просто «баловался»… Решал, в кого из нас выстрелить, переводя прицел с одного на другую… Мне повезло – я успел уехать, а женщина нет. Не знаю, выздоровела ли она потом, этого в газетах уже не напечатали – но под прицелом, выходит, мы стояли вместе.

Вот что такое жизнь, которая в любой момент может просто так оборваться…

– Ничего себе! И ты мне не сказал! – воскликнула Оля Большая в оглушительной тишине.

– Ты детей грудью кормила в то время. Как я мог? Да и позже незачем было, сам старался особо не вспоминать. Сейчас вот, когда кругом все много страшнее, уже можно рассказать, – опустив глаза, ответил он.

– Господа, я еще раз напоминаю, что здесь дети, и они могут… – постучала пальцем по краю стола Татьяна.

– Да хватит уже со своими детьми! Жизнь – сама по себе страшная штука, пусть сызмальства готовятся! Уволокут нас всех отсюда в обсерваторы – мужской, женский и детский – вот, где всем страшно будет, – раздраженно сказал Борис – и, как ни странно, никто ему не противоречил.

– Тогда я тоже расскажу, то, что не рассказала тебе – не захотела травмировать хрупкого мужчину. Меня однажды хотели съесть. Причем, не так давно, лет семь назад всего, – обернулась к мужу Оля Большая.

– Людоеды?! – засмеялась и захлопала в ладошки Оля маленькая.

– Да, Оля, именно, – безжалостно подтвердила женщина.

И так была начата

История вторая, рассказанная уцелевшей женой уцелевшего мужа, о том, как ее чуть не съели людоеды.

Всегда я считала себя человеком осторожным – в смысле обеспечения личной безопасности, как ее принято понимать. Не перебегаю дорогу перед транспортом, не открываю двери квартиры незнакомым мужчинам и женщинам, не раскрываю по телефону паспортные и прочие данные, не диктую коды из смс, запираю изнутри двери машины, не ношу смартфон в кармане (вернее – один раз положила еще старый телефон – так его через пять минут украли), не… не… не… И, как теперь вспомнила, прекрасно ухожу с улицы с незнакомыми людьми.

Это было лет семь назад, в чудный весенний день. Я вышла из парфюмерного магазина на Калининском проспекте в Москве и на минуту остановилась, раздумывая, куда пойти, – и тут ко мне подошла очень маленькая и худенькая женщина лет тридцати пяти, очень бедно одетая, почти как нищая. Мне показалось, что она попросит денег, я почти полезла в карман. У меня принцип такой: стоящим в переходах нищим-профессионалам и работающим в метро – не подавать, но всегда давать хоть монетку тому, кто просит лично у меня, потому что в любой момент под видом нищего может подойти к нам Бог. Но женщина не просила денег – она просила помощи, протягивая замурзанную бумажку, на которой был нацарапан адрес и имя-отчество – «Нина Петровна». Попросила показать, где этот дом, причем, пояснила: «Я глупая…» – и, застенчиво улыбнувшись, показала на свою голову. Мне сразу показалось, что это умственно отсталый инвалид: женщина говорила, как ребенок, делала детские жесты, имела детскую мимику, детский взгляд… Как не помочь несчастной! Я стала обстоятельно объяснять, как пройти к нужному зданию, – оно располагалось за тем, в котором был магазин, у которого мы стояли. Женщина жалко улыбалась и повторяла: «Не понимаю… не понимаю…». Когда я совсем отчаялась, она вдруг сказала – умильно, по-девчоночьи: «Отведите меня, пожалуйста, а то я не найду…». Времени у меня хватало – да и что, трудно, что ли? Мы пошли. Она молчала, тупо глядя перед собой, слегка косолапя… Пришли к дому, я хотела уйти. Она, как ребенок, схватилась мне за рукав, опять пихая свою бумажку: «Покажите мне, пожалуйста, где эта квартира!». Я спросила: «Какой там номер?» Она, со стеснительным отчаяньем: «Я плохо разбираю цифры…». Мне совсем ее жаль стало. Бедняжка, такая беспомощная, и одна на улице… Идет, наверно, к доброй женщине, которая обещала ей какую-то помощь… Подвела ее к подъезду, у которого был написан требуемый номер, набрала по ее просьбе код. Домофон стал гудеть, потом дверь без вопроса открыли. «Помогите мне дойти, пожалуйста, а то я не разберу цифры там, наверху…» – держась за ручку уже открытой двери сказала она.

И знаете, я чуть не зашла. Так мило все было, совершенно безопасный бедный, крошечный человечек рядом; кругом так тихо, мирно, никаких подозрительных личностей… Но у меня внутри как щелкнуло что-то, или даже крикнул кто-то невидимый: «Ты понимаешь, что делаешь?! Ты идешь в чужой подъезд с незнакомым человеком!». И еще – я услышала в ее голосе что-то новое, какое-то торжество, что ли, или удовлетворение… Что-то почти неуловимое… Сразу же я сделала большой шаг назад и твердо сказала: «В подъезд не пойду. Вы прекрасно доберетесь. Квартира на втором этаже. До свидания», – развернулась и быстро пошла прочь. Что-то заставило меня оглянуться шагов через десять – и я содрогнулась: мне вслед смотрело совершенно другое лицо, не то, которое я видела несколько секунд назад. Оно было искажено бессильной злобой, ненавистью, разочарованием – и мне стало абсолютно ясно, что женщина здорова, она никакой не инвалид, а прекрасная актриса, чья задача для чего-то заманивать людей в этот дом.

Я решила сразу же заявить в полицию, но дежурный меня не послушал. Сказал – фантазии…

Хорошо бы, если б все так и кончилось. Но примерно через полгода в новостях в интернете я прочитала, что на Калининском проспекте поймана семья настоящих людоедов-маньяков, отца и двух взрослых дочерей: дочери заманивали людей, отец убивал, потом они их готовили, как обычное мясо, с гарниром, и ели. Я почти не сомневаюсь, что чуть не стала их жертвой: то лицо, которое я увидела, обернувшись, меня полностью убеждает. Если б не тот внутренний голос…

– Господи, Леля… – Станислав схватился за голову. – Если б я знал…

– Потому и не знал, – удовлетворенно откинулась она.

– А у нас тут становится все страшней и страшней… – с наслаждением потирая руки, сказал Максим. – Слушайте, да у вас тут на гражданке жизнь тоже, я смотрю, бьет ключом!

Нимало не испуганная Королева Ужаса восторженно подпрыгивала на своем стуле:

– Ой, рассказывайте кто-нибудь, рассказывайте! Только чтобы еще страшнее!

– Хорошо, моя очередь. Расскажу, как мы со вторым мужем одиннадцать лет назад в лес за грибами съездили, – воодушевленно сказал Маша. – И нас чуть не зарезали…

История третья, рассказанная троемужницей Машей, о том, как на них с мужем хотели напасть в лесу неизвестные люди.

В сущности, все мы постоянно ходим по лезвию ножа. Когда слушаем или читаем о преступлении, – это не про нас: это про каких-то неведомых антисоциальных личностей, у которых сомнительные знакомства и связи, про женщин, путающихся неизвестно с кем, про детей, за которыми не смотрят родители, – а потом удивляются, что их похитили…

Я тоже примерно так жила – до середины сентября две тысячи девятнадцатого года. Тогда мы с мужем вырвались в его дом на Псковщине. Я – с конкретными целями: дописать статью и набрать побольше грибов. По соседству есть большая деревня, окруженная светлым лесным массивом: корабельные сосны, тонущие в ярко-зеленом мху, в котором положено расти моховикам, и участки чего-то, похожего на серебристый ягельник, – вот в нем-то и встречаются обожаемые мной белые с толстой ножкой и вишневого цвета жирной шляпкой. Через пару дней решили поехать их поискать.