Текст книги "Страшный доктор. Реальные истории из жизни хирурга"

– А меня-то зачем звали? Все же и так сделали отлично.

– Ну вот и зашивайся со своим другом, меня уже тошнит тут стоять, – сказал Игорь и снял перчатки.

Алексеевич вышел из ремзала на улицу прямо в насквозь мокрой от пота зеленой хирургической форме, забрызганной кровью. Закурил и замер как статуя. На морозе от него исходил пар, как от горячего пирожка, купленного в канун Нового года.

Поскольку ситуация разрешилась, я отправился обратно в приемный покой. Та женщина свернулась калачиком на кушетке и, видимо, ждала меня. Мы уединились в смотровой. Жалобы у нее были на опоясывающие боли, которые не поддавались коррекции анальгетиком. Я провел все мануальные методы осмотра, как обычно начав с пальпации. Живот был спокойным, перитонеальные симптомы отсутствовали. Это не было похоже на невралгию, больше на какой-то холецистопанкреатит. Нарушения в диете она отрицает. Говорит, что пока ждала меня, ее вырвало два раза. Я принял решение отправить ее на УЗИ брюшной полости.

При осмотре врач УЗИ обращает внимание на размеры долей печени, ее контуры, форму и структуру, а также состояние желчных протоков. У женщины печень имеет следующие размеры: левая доля – до 7 см, правая – до 12 см, общий желчный проток – 6 мм, диаметр портальной вены – до 11 мм, края печени ровные, а структура однородная, без каких-либо образований. УЗИ желчного пузыря в норме: длина составляет от 8 см, ширина – до 2 см, толщина стенки – максимум 2 мм. В пузыре определяется взвесь. Все отклонения, выявленные во время ультразвукового исследования желчного пузыря, должны расцениваться как патологические изменения. Повышенная толщина указывает на наличие хронического холецистита, ширина и длина – на наличие конкрементов и наполнения желчи в нем. Также во время выполнения УЗИ можно выявить патологические выпячивания слизистой оболочки – полипы, а также установить развитие патологического процесса.

Но в нашем случае это не должно давать такой болевой синдром. Мы перешли к осмотру поджелудочной железы: эхогенность одинаковая на всем своем протяжении, хоть и повышенная. Она сильно изменяется при остром панкреатите за счет отека. Но размеры самой железы соответствуют норме. Усиление эхогенности также может быть связано с фиброзом при хроническом панкреатите, что опять не укладывается в картину. Свободной жидкости в брюшной полости нет.

Мы вернулись в приемный покой без ответа. Я решил попробовать сделать спазмолитический коктейль. В процедурном кабинете пациентке сделали укол из анальгетиков и спазмолитиков. Я оставил ее наедине с болью. Кружечка горячего растворимого кофе взбодрила меня. Спустя полчаса мы встретились, и я не узнал больную: она стояла улыбаясь и благодарила меня.

– Доктор, спасибо, у меня все прошло, – сказала пациентка.

– Замечательно! Такой вот приступ у вас был, видимо, поджелудочная все-таки дала о себе знать.

– Как мне себя дальше вести? – спросила она.

– Вас ждет ограничение в диете: нежирное мясо, нежирная рыба, крупы типа овсянки на воде и риса, макаронные изделия из твердых сортов пшеницы, кисломолочная продукция. Категорически исключить редис, редьку, хрен, перец, приправы и острые специи, алкоголь, кофе и газированные напитки. Принимайте ферменты с едой, чтоб разгрузить вашу поджелудочную. Кушайте небольшими порциями, но часто. Понятно?

– Хорошо, поняла.

– Сейчас я вам все запишу и можете идти домой.

Всегда приятно помогать людям, особенно когда ты осмысленно делаешь назначения и они реально работают. Мы расстались, с чувством выполненного долга я вернулся в ординаторскую, и до утра меня никто не поднимал.

Дежурства бывают разные. Временами бывает так спокойно половину дня, а затем в одиннадцать вечера из ниоткуда приезжают кареты скорой помощи и все к тебе, все по показаниям – и ночь становится как никогда длинной и темной. Через день я опять заступил на смену и опять в приемный покой. Как говорил Кузьмич, нельзя называться хирургом, не «отсидев» в приемнике приличный срок. Я стал замечать за собой, что с каждым дежурством все чаще угадывал диагнозы. Осматривал пациента, предполагал, скажем, аппендицит, подавал его в операционную и смотрел, что скажут оперирующие врачи. А дежурство было вполне приличным. За вечер поступила так называемая святая троица: аппендицит, прободная язва, гангрена.

Операционная номер 52 находилась рядом с кабинетом врача-хирурга приемного покоя, поэтому любые гнойные процессы я старался вскрывать сам, оформлять историю и только потом отправлять пациентов на «этаж».

Ко мне подошла медсестра и сказала, что еще два человека с самообращением. Первый паренек показал мне свой грибковый вросший ноготь первого пальца правой стопы. Я предложил убрать ногтевую пластину, но доверием ко мне он не проникся и сказал, что попробует дальше полечиться. А вот вторая женщина… Мы виделись позавчера, на этом же месте. И выглядела она, откровенно говоря, паршиво.

– Ну, здрасте, опять не тот пирожок съели? – думая разрядить обстановку, попробовал пошутить я.

– Я вам сейчас кое-что покажу, – начала говорить она.

– Давайте вы мне это в кабинете покажете.

Мы зашли за ширму, и она начала раздеваться, превозмогая боль. И тут я немного удивился, причем неприятно: две трети грудной клетки пациентки было покрыто широкой красно-розовой полосой с множеством мелких пузырьков.

– У меня сепсис, и я умру?! – сквозь наворачивающиеся слезы начала она.

– Эм-м, ну, видимо, вы не совсем понимаете, что такое сепсис. И умереть вы не должны, – ответил я.

– А что это тогда со мной такое? – спросила женщина.

– Присядьте, успокойтесь, сейчас я позову специалиста по сыпи.

Естественно, у нас не кожвендиспансер и дерматолога нет, но старшим хирургом сегодня был Игорь Алексеевич, и я думал, он мне не откажет. Я быстро рванул на 4 этаж. Где можно найти Игоря Алексеевича в это время? Конечно, на диване в малой ординаторской. Дверь была заперта, поэтому я решил постучаться.

– Игорь Алексеевич! Это я, – направляя голос в дверную щель, сказал я.

– Какой сейчас час? – отворив дверь, с прищуром спросил старший хирург.

– Сейча-а-ас…

– Тихий час сейчас у меня! Чего надо?

– Там женщина поступила, я ее смотрел на днях, типа панкреатит. Обезболил, и она ушла. А сейчас опять она явилась, только в какой-то сыпи, посмотрите, пожалуйста, – жалобно попросил я.

– Уф, сейчас приду, – сказал Игорь, зажигая сигарету и высовываясь в окно.

Я подождал старшего, вместе мы спустились в приемный покой. Пациентка лежала на спине с голым торсом. Игорь Алексеевич подошел к ней, посмотрел минуты 2. Тот случай, когда он даже не стал прикасаться к больной. Он тыкнул меня в бок и маякнул, что надо выйти.

– Ты что, лишай никогда не видел? – усомнился в моих знаниях Игорь.

– Только на картинках.

– Ну, в общем, в кожвен ее отправляй.

– Хорошо, спасибо большое, – ответил я.

Я вернулся и объяснил пациентке, что в большинстве случаев лечение опоясывающего лишая заключается в симптоматической терапии. Больной обычно остается дома, то есть лечится амбулаторно, а госпитализация проводится лишь при поражении мозга или глаз. Конечно, в медицине все относительно и некоторые формы бывают очень тяжелыми, тогда без госпитализации не обойтись. Но в любом случае надо обратиться к профильному специалисту.

Обидно, что я даже и не подумал про эту патологию, но, благо, мы разобрались. Сколько же нужно знать… Я понимал, что за всю жизнь не смогу выучить всю хирургию, а тут еще надо понимать смежные специальности, но это был интересный случай. Надеюсь, если в будущем будет такая же непонятная ситуация, я смогу поразить всех своими знаниями, – подумал про себя.

Я всегда успевал все делать в приемном покое, мне вообще довольно легко удавалось консультировать и определять, кому требуется хирургическая помощь, а кому нет. Бывали смешные случаи, бывали и грустные. Я проработал в приемнике около года. И тут настал момент, когда мне пришлось заменить врача в отделении.

Когда сидишь на первой линии в приемном покое, то думаешь, что это самая сложная и ответственная работа в структуре больницы. Ведь ты смотришь сто процентов поступлений, отбираешь и координируешь потоки пациентов, а вот малая часть из осмысленных тобой с готовым диагнозом идут в отделение. Естественно, от предложения отработать в отделении нельзя отказаться, это ведь новый уровень.

Я начал дежурство крайне активно: прошелся по всем палатам, пообщался с каждым нуждающимся, как идеальный доктор из сериалов. В приемном покое дежурил молодой хирург примерно моего возраста, а старшим был доктор из другой хирургии. Конечно, я нервничал, все-таки это мой первый день, и помощи ждать, наверное, неоткуда. К счастью, все шло спокойно. Но часам к 10 вечера мне позвонил старший и сказал спускаться в реанимацию. Он был, наверное, неплохой доктор, но очень ленивый, заставить его мыться в операционную непросто, а может, и невозможно. Свои дежурства он проводил за компьютером, раскладывая пасьянс «косынку». Но я таким быть не хотел и отправился спасать жизни.

Меня встретили реаниматологи и попросили оценить больного. Там лежал обезвоженный мужчина, с так называемым лицом Гиппократа[20]20
  Лицо Гиппократа – выражение лица чрезвычайно изнуренного продолжительным страданием человека или при какой-либо тяжелой форме болезни, обыкновенно предсмертное.


[Закрыть]. Из анамнеза было известно лишь то, что у него рак легкого «с метастазами в пол». Дышал он поверхностно – около 40 вдохов в минуту. Ему померили сатурацию, и она была 78 %. Мы сделали снимок грудной клетки лежа, а там картинка, где правое легкое вообще не визуализируется. Я же не могу оставить человека без помощи: предложил задренировать ему плевральную полость. Очевидно, что большое количество жидкости мешает ему дышать полноценно. Реаниматологи сказали, что будут его интубировать, потому что с такой сатурацией и тахипноэ он сейчас погибнет. Я попросил повременить и побежал за набором для дренирования. Что представляет из себя этот набор? Это толстый гвоздь диаметром 1,5 см и длиной 30 см в гильзе, которым надо пробить отверстие между ребер и установить трубку для оттока жидкости. Звучит довольно просто, и вообще это базовый прием, которым должен владеть каждый уважающий себя хирург.

Мы усадили пациента, я обработал место проведения манипуляций, обезболил новокаином и начал дренирование. Его грудная клетка была очень жесткой. Я давил со всей силы, а я вешу добротный центнер. Мужчина корчился от боли, скулил и матерился, но я не мог отступить. В такие моменты пот начинал капать со лба. Я остановился на секунду. Выпрямил спину, потянулся, собрал все свои силы и громким хлопком пробил его грудную клетку. Когда я вытащил стилет[21]21
  Стилет – острая часть троакара, служит для прокола кожи и мягких тканей с целью проникновения в брюшную или грудную полость, полость суставов, и др.


[Закрыть] и оставил гильзу, из его плевральной полости под напором начала выливаться буро-красная полупрозрачная жидкость. Пока я копошился с дренажом, из него излилось около литра. Я завел дренаж и подшил его к коже. На мониторе давление пациента резко упало. Реаниматологи подождали меня и начали экстренно интубировать мужчину. Я подсоединил дренаж к пакету (он же мочеприемник) и пошел печатать протокол дренирования. В палате звучали команды анестезиолога-реаниматолога, классическая суматоха вечера реанимации.

Я вернулся к себе на этаж. Поступил пациент с флегмоной голени – какой-то очередной наркоман, не попавший в вену. Но благо его гнойник уже вскрыли в приемном покое. Я плотно поел и прилег на диван. Возможно, ненадолго уснул. Звонок телефона развеял мой сон: позвонил реаниматолог и сказал, что по дренажу уже 4 литра жидкости, и там есть сгустки крови. Немедленно я спустился в реанимацию. Дренаж был сухой, а в пакете около 4300 мл жидкости, реально похоже на кровь. Цвет смущал, но я же помнил, что изначально его плеврит был буро-красный, и раз по дренажу ничего не идет, значит он функцию свою выполнил. Я всех успокоил, сказал, что все отлично, хоть и пациент давление держит за счет больших доз норадреналина.

Чувство беспокойства не давало мне прилечь, я еще несколько раз переосмыслил и принял для себя решение, что в любом случае все выполнено верно. Ночь я отдежурил вполне удовлетворительно, меня пару раз подняли для консультаций, но в 6 с чем-то утра позвонил реаниматолог и попросил написать посмертный эпикриз тому мужчине… Естественно, надо сообщить родственникам. Это был первый мой труп, но далеко не последний. Что сказать? Как начать разговор? Я был растерян, но надо так надо. Поднял телефон и начал набирать номер родственников, зафиксированный на титульном листе истории болезни.

– Здравствуйте, вас беспокоят из больницы, врач-хирург, – начал я.

– Что произошло? Он жив? Что нам привезти? – начала заваливать меня вопросами женщина, судя по голосу, средних лет.

– Руслан Александрович, к сожалению, скончался, приношу свои соболезнования, – проникновенно сообщил я.

– Спасибо вам, можем ли мы отказаться от вскрытия? – спросила она.

– К сожалению, нет, все досуточные смерти должны быть вскрыты.

– Хорошо, спасибо, я скоро приеду.

– До свидания. – Я выдохнул и положил трубку.

Я почувствовал некоторое облегчение. Мне было очень интересно сходить на вскрытие. Там началась стандартная последовательная процедура. Сначала головной мозг и оболочки мозга, череп и придаточные пазухи, затем, наконец-то, извлечение органокомплекса единым блоком, а это все внутренние органы: язык, глотка, пищевод, трахея, бронхи, легкое, сердце и крупные сосуды, средостение, забрюшинная клетчатка, брюшная и грудная полости. В правом легком располагалась огромная опухоль, прорастающая в средостение, множественные метастазы в соседнем легком и обоих надпочечниках. Дренаж был и правда в плевральной полости, но, видимо, я немного задел само новообразование, потому что окружающая ткань была пропитана кровью. В дренированной полости также множественные кровяные сгустки и обильный выпот. А сам дренаж был забит и уже не функционировал.

Патологоанатом пошел исследовать дальше грудную аорту, брюшную аорту, крупные артерии (почечные, брыжеечные, подвздошные), почки, мочеточники; поджелудочную железу, печень, желчный пузырь, желудок, двенадцатиперстную кишку, тонкую кишку, толстую кишку, мочевой пузырь и предстательную железу. Посмертный диагноз совпал, и я вышел молодцом, так как сделал все, что от меня зависело.

После проведения патологоанатомического вскрытия тело привели в достойный вид путем ушивания секционных разрезов и омывания водой. Странная работа патологоанатома: либо вскрытия, либо микроскоп, никакого общения. А ведь они чувствуют себя отлично на работе, им нравится это спокойствие. Вообще, словосочетание врач-патологоанатом мне не понятно. Чтобы стать патологоанатомом, нужно профильное образование. Необходимо поступить в медицинский ВУЗ на факультет лечебного дела или педиатрии. Лечебное дело… И так никого и не вылечить в будущем. С другой стороны, они классные ребята: шутки про то, что молодой патологоанатом сделает аппендэктомию быстрее любого хирурга, меня всегда радовали. Диагносты, чьи диагнозы последние и самые верные. Сложно сказать, понравилось ли мне мое первое дежурство в качестве врача отделения. Скорее да. Грустно, тяжело, трата нерабочего времени, но это необходимо, ведь года через два я рассчитывал стать очень крутым хирургом, как мои наставники.

В тот день я спал как убитый все отведенные мне 5 часов.

Глава 2. Измена

C треском лопнул кувшин

Ночью вода в нем замерзла.

Я пробудился вдруг.

Мацуо Басё

Так я и работал два года, многому научился, много раз и ошибался. Я разучился получать удовольствие от сна, страдал морально наяву, страдал и во сне. Я насытился приемным покоем, стал отдавать дежурства менее опытным врачам, а сам старался дежурить как можно больше в отделении. Я стал частью коллектива, частью врачебной семьи. Каждый будний день мы встречались в одно и то же время. Моя ординатура подходила к концу, а значит, нужно сдавать экзамены. Естественно, я не отказал себе в этом удовольствии – получить еще один раз тот же сертификат, ради которого я учился в университете 6 лет.

Вот и учеба позади. Настала настоящая жизнь практикующего хирурга. Жизнь, полная приключений, жизнь ярких моментов и великих достижений. Но я все еще дежурант, я не лечу больных каждый день, не веду палаты, но идет уже третий год моего рабочего стажа. В отделении 60 коек и 4 лечащих врача в день. В гнойном блоке работали мастодонты хирургии: не потому, что там очень сложно, а скорее, потому, что там меньше письменной работы. Ампутировал человеку ногу – и перевязывай его две недели, пока не заживет. А в более чистом блоке постоянный поток в виде ранений, аппендицитов, прободных язв, ущемленных грыж и непроходимостей. Там работали врачи помоложе, в том числе и Елисей. Я очень ждал, что, когда он уйдет в отпуск, я займу его место хотя бы на две недели, но конкуренция была высокой и пробиться в лидеры мне было непросто.

Работал я «затычкой» около года. 9 мая? Новый год? День рождения заведующего? В эти дни я праздновал возможность работать в отделении. Слушать новогоднюю речь президента из телевизора, лежа на койке в платной палате, – это я всегда «за». Свои супер-навыки я мог показывать в дни, когда в больнице были лишь молодые доктора, когда врачебная элита на очередной вечеринке. Но я-то свой уровень понимал и хотел большего. Когда я дежурил в очередной раз на уровне приемного покоя, мне позвонила для консультации врач-терапевт с голосом, ранее мне не знакомым.

– Добрый вечер, можете помочь с консультацией в кабинете терапевта?

– Привет! Юля? Не сразу узнал, богатой будешь! – ответил я.

– Ой, извините, я не представилась, меня зовут Элина. Я сегодня первый день работаю, – продолжила она.

– Очень приятно, сейчас подойду.

Ну тут во мне проснулся юнец-альфа-самец. Поправив чепчик с помощью фронтальной камеры телефона, я отправился на консультацию. Открыв дверь кабинета, я увидел молодую высокую брюнетку с ослепительной улыбкой. Мне очень захотелось помочь. Я представился, пожал ее руку в знак знакомства.

– Что произошло?

– Доктор, тут поступила бабушка с болями в животе, нужна консультация. Поможете? – с манящим взглядом спросила новая коллега.

– Естественно, – показывая всем телом свое желание помочь, согласился я.

Бабушка, чьи склеры глаз, кожа, ногтевые пластины были цвета несвежего лимона, с огромным животом, превышающим вес самой владелицы, смотрела в мои глаза, но ничего не говорила. Я подошел к пациентке и решил расспросить, что произошло. Она разговаривала очень невнятно, но вроде осмысленно. Ее огромный живот, цвет кожных покровов, сухая кожа – все походило на онкологию гепатобилиарной зоны (печень, поджелудочная, протоки). А живот огромный из-за асцита, выпота, скопившегося в брюшной полости.

Пациентку привезли на скорой, которую вызвали соседи. Эти добрые люди, естественно, уже уехали обратно, оставив ее в наших руках. Перекладывание ответственности – отличный ключ к спокойной жизни. Ни документов, ни какой-либо истории, только желтая бабушка, ее огромный живот и низкое давление. Я помог ей прилечь и осмотрел пальпаторно: живот напряженный, перитонеальных знаков[22]22
  Перитонеальные знаки – симптомы, позволяющие выявить острые воспалительные процессы в брюшной полости (аппендицит, перитонит и т. д.).


[Закрыть] нет.

– В принципе, диагноз ясен, – решив создать интригу, начал я.

– Напишите консультацию, пожалуйста.

– Давайте сделаем рентген и УЗИ брюха, – предложил я.

– Я не хочу ее к вам переводить, – продолжила терапевт.

– А я пока и не забираю, просто, возможно, надо будет жидкость из брюшной полости выпустить, а там посмотрим.

– Хорошо.

Видимо, я очень хотел продемонстрировать свои навыки, моя голова была вскружена, мысли затуманены. Мы прокатились до УЗИ и ничего интересного там не нашли, все было экранировано, скорее всего, жидкостью. Никакой орган мы не увидели. Мы сделали рентген сидя – то же самое. Один огромный участок затемнения; под диафрагмой газа не было, значит, и перфорации полого органа тоже нет. Все логично. Ну а раз мне представилась возможность удивить всех своим мастерским лапароцентезом[23]23
  Лапароцентез – хирургическая процедура, которая представляет собой прокол брюшной стенки для извлечения патологического содержимого.


[Закрыть], я не мог терять ни минуты.

Я попросил отвезти старушку в перевязочную и подготовить набор на дренирование. Да, все тот же набор. Больница-то городская, денег в бюджете, естественно, нет. Соответственно, и набор один и тот же. Что плевральная, что брюшная – любые полости мы делаем одним и тем же троакаром. Сам прокол брюшной стенки осуществляется по средней линии живота, посередине между пупком и лонной костью. Перед пункцией в идеале необходимо убедиться в наличии свободной жидкости в брюшной полости, но я был уверен.

После троекратной обработки места лапароцентеза раствором новокаина 0,5 % я провел инфильтрационную анестезию передней брюшной стенки, париетальной брюшины. Перед введением троакара сделал небольшой разрез кожи скальпелем. Чувствуя что-то неладное, я решил тупо развести мягкие ткани, чтобы послойно войти в брюшную полость. И, как назло, инструмент скользит по апоневрозу[24]24
  Апоневроз прямой мышцы живота – широкая сухожильная пластинка, где мышца переходит в сухожилие.


[Закрыть], пробить его обычным зажимом не удается. Я отважился взять этот чертов троакар[25]25
  Троакар – хирургический инструмент, предназначенный для проникновения в полости человеческого организма.


[Закрыть] и с легкостью улетел в брюшную полость.

Я не стал сразу убирать стилет, зная, какой поток жидкости сейчас польется. Взяв дренаж в правую руку, левой я вытащил его. Мощная струя кишечного содержимого ударила в меня, как из брандспойта. Моя рука в тот момент, честно, дрогнула. Я засунул стилет обратно, чтобы остановить этот каловый поток, параллельно думая, что делать дальше. Но не успел подумать и осмыслить, как сердце замерло на секунду и меня бросило в жар. Я завис буквально секунды на три, но успел пересмотреть сотни картинок в голове, как выйти из этой ситуации. Ведь очевидно, что троакар не в брюшной полости, а в кишке. Соответственно, убрать его невозможно, содержимое выльется в живот, будет перитонит и пациент скончается раньше, чем мы успеем добраться до операционной.

Я взял паузу и отправился к опытным врачам. Благо, в отделении работал мой наставник и с этого момента точно друг – Елисей. Я научился так быстро бегать по этим мрачным коридорам больницы, что мог сдавать нормы ГТО на высшие оценки. Отворив скрипучую дверь, я увидел вскочившего с дивана коллегу. Не знаю, как я выглядел в тот момент, но он меня опередил.

– Что случилось? – спросил он.

– Там небольшая проблемка произошла, точнее большая.

– Умер кто-то? – с неизменной мимикой продолжил Елисей.

– Пока что нет, но я воткнул троакар в кишку.

– Уверен?

– Ну, там говно льется рекой.

– Класс… – улыбаясь, продолжил наставник.

– Что делать-то? – пытаясь не начинать панику, уточнил я.

– Пойдем, пообщаемся.

Глотнув из своей белой кружки остатки холодного чая, Елисей поднялся с дивана и пошел со мной вниз. Спускаясь по этажам, я объяснил ситуацию, а он просто молчал, ускоряя шаг. Мы дошли до перевязочной приемника.

– Добрый вечер, кормилица! – начал он диалог с пациенткой.

– Здравствуйте, – с очевидными дефектами речи ответила ему бабушка.

– Как ваши дела?

– Живот болит очень, надулся как шар.

– Как давно? – спокойно продолжая разговор, спросил Елисей.

– Ой, сынок, наверное, уже с неделю.

– А в туалет давно ходили «по-большому»? – Он начал задавать очевидные мне вопросы, но почему же я тогда проигнорировал этот диалог? Хотя я уже знал ответ на этот вопрос…

– У-у-у, не знаю, не помню, может, около трех недель назад. – Бабушка уже почти сама сказала свой диагноз.

– А ручки ваши давно пожелтели?

– Давно, давно, у меня же ДЦП и опухоль Клаксона, – продолжила пациентка.

– Клацкина, понятно. А вы как-то лечились по этому поводу?

– Сказали, что оперировать поздно, поэтому я у онкологов лечение прохожу.

Опухоль Клацкина – рак, развивающийся из желчных протоков, а именно – протоков в области ворот печени. Очень неблагоприятная штука. Только трети больных удается выполнить хирургическое лечение, а средняя пятилетняя выживаемость после хирургического вмешательства составляет 10–40 %.

– Золотая моя, послушайте внимательно! У вас большая проблема случилась, благо, наш доктор ее вовремя выявил. У вас разорвался кишечник и сейчас его содержимое попадает в живот, поэтому такие боли. Скорее всего, ваша опухоль прогрессирует и проникла в стенку. Если вас не оперировать сейчас, вы умрете. Понимаете?

– Да… – опустив голову, осознавая всю серьезность положения, согласилась пациентка.

– Поэтому нам придется убрать часть поврежденной кишки и вывести ее конец на живот, других вариантов нет, – продолжал давить Елисей.

– Хорошо, спасибо, – сказала она.

– Вы согласны на операцию?

– А что делать. Извините, а я буду жить? – Бабушка почти плакала с торчащим из живота троакаром.

– Не знаю, но мы сделаем все, что возможно. У вас родственники есть?

– Никого нет, у меня и детей-то нет. Я одна живу.

– Хорошо, тогда собирайтесь, – сказал он.

Мы вышли из кабинета. Я побежал открывать историю болезни, а мой наставник – звонить анестезиологам и операционникам. Буквально за 10 минут я создал историю с направляющим диагнозом: перфорация полого органа под вопросом. Никто не узнает про мой троакар, ведь все, что происходит в перевязочной, остается в перевязочной.

Пациентку быстро подготовили и подали в экстренную операционную. Я помылся вместе с Елисеем. Кожный разрез – и края разошлись от брюшного давления. Нашему взору предстала стенка кишки. Ее диаметр был около 40 см, я не видел такого никогда. Продолжив лапаротомию[26]26
  Лапаротомия – разрез брюшной стенки для получения полного или частичного доступа к органам брюшной полости.


[Закрыть], мы расширились от мечевидного отростка до лобкового симфиза. Это было нечто, как в самых жутких фильмах про чужих и прочую инопланетную дрянь. Кишки в прямом смысле вываливались из живота. А это был мегадолихоколон – звучит, как древняя акула, но на самом деле это болезнь Гиршпрунга. Гигантская сигмовидная кишка, набитая каловыми массами и газами. Если бы мы не подпирали своими животами операционный стол по бокам, то эта кишка просто упала бы на пол и потянула за собой бабушку.

Стоял вопрос, как подобраться под этот отдел кишечника. Иногда безумные идеи помогают. Мы просто вскрыли кишку и засунули туда отсос. Это как пытаться заткнуть бутылку с колой и ментосом большим пальцем. Нас, пол, операционный стол – всех облило, кроме анестезиолога, вовремя сбежавшего от вонючего потока. Как победителей гран-при «Формулы-1» – жаль, не шампанским. Отсос забился и переполнился. Операционная медсестра уже представляла, какая генеральная уборка ждет ее сегодня ночью, а мы были шокированы, но на каком-то позитиве в тот момент.

Когда гейзер утих, мы взяли сшивающий аппарат и резецировали участок кишки. Положив его на пол, прикинули размеры: примерно полтора метра в длину и сантиметров тридцать в диаметре. Масса с учетом потерь была точно больше пудовой гири. Мы провели многократную санацию брюшной полости и вывели стому. После ушивания пациентка была переведена в реанимацию, где продолжила лечение.

– Ух, вот это было круто! – сказал Елисей, сбросив пропитанный кишечным содержимым операционный халат на пол.

Мы с ним пошли в душ, но этот запах долго меня преследовал. Позднее за чашкой ночного кофе мы обсуждали, что, может, и хорошо, что все так вышло. Ведь все равно пришлось бы брать ее в операционную, а скорая везла ее к терапевтам. Ее бы положили в палату, лечили. А потом реально бы произошла перфорация и вовремя не смогли бы помочь.

На своем следующем дежурстве я пришел в реанимацию в поисках этой бабушки, но ее там не было. Оказалось, что ее на следующий день перевели в палату в состоянии ближе к удовлетворительному. Я зашел к ней. На углу кровати сидела моя желтая пациентка, и она меня узнала.

– Доктор, мой любимый, спасибо вам. Посмотрите, у меня живот как тридцать лет назад. Я прям чувствую, как мне лучше становится с каждым днем. Вы мой спаситель. – Она хотела бы меня обнять, наверное, но я держал расстояние.

– Выздоравливайте! – не став вдаваться в подробности, пожелал я ей.

Ее выписали домой через неделю, обучили, как ухаживать за стомой, и проживет она свое отведенное время с пакетиком на животе. Я долго думал, переживал, но понял, какие же у меня крутые коллеги. Ведь Елисей мог так вывернуть эту ситуацию, что меня бы не то что уволили, а вообще лишили бы диплома. Или мог так меня опустить, что я бы сам ушел из медицины.

Я продолжал трудиться, а что же про мою новую знакомую… Мы дружили, общались исключительно в рабочее время, соблюдая все нормы врачебной субординации. Но однажды вечером, когда я дома после душа уже почти ложился спать, мой телефон, стоявший на зарядке, начал звонить. «Элиночка тер. приемник», – показывал мой экран, и я поднял трубку.

– Приветики, – томным голосом поприветствовала меня терапевт.

– Добрый вечер.

– Чем занят?

– Я… лежу, – сухо ответил я.

– А мы тут отдыхаем за городом, я хочу тебя пригласить к нам, приезжай, буду очень рада.

– А вы где и с кем? – решив узнать больше информации, уточнил я.

– Девчонки с больницы, ты всех знаешь, тут у нас домик за городом, баня, бассейн. В общем, я тебе адрес пришлю. Жду, – сказала настойчиво моя новая знакомая и положила трубку.

После этого короткого диалога у меня не осталось другого выбора, это будет интересное мероприятие. Я быстро оделся в самые не мятые шмотки и вызвал такси. Минут тридцать ехал на заднем сиденье в прокуренном салоне и смотрел в окно. Как круто, когда на работе имеешь коллектив, от которого получаешь удовольствие. Коллеги-друзья, уважающий тебя средний персонал. Я был, наверное, доволен всем, что происходит в моей жизни.

И вот меня уже встречали нетрезвые товарищи, все смеялись, обнимались, и это была атмосфера, как на каком-то большом празднике. Врачи в нерабочее время абсолютно другие. Может, помимо халатов мы надеваем еще и маски, пытаемся оставаться серьезными, внушать к себе доверие, но иногда забываем их снимать. Не знаю, я это не мог осознавать в тот миг. Я просто отдыхал, а медики это умеют. Вообще, если завтра не надо рано утром ехать на работу – это уже приятное событие, которое можно отпраздновать. Так и было сегодня: непринужденная атмосфера, баня и алкоголь – все, что запрещают врачи, в одном месте. Мы курим и пьем, чтобы общество было здоровее (шутка, но с долей правды). Сапожники без сапог.

Глубоко за полночь я в одежде Посейдона вышел из парилки. Элина подошла ко мне и взяла за руку. Я, скорее всего, улыбался как дурачок, а она повела меня в комнату. Мы сидели, пили какое-то белое дешевое вино. И завязался разговор. Ее мечты меня опьяняли сильнее вина.

– Вот мы живем, ходим на работу, а что дальше? – начала она.

– Развиваться, наслаждаться работой.

– Какой? Ты видел этих хирургов? Типа матерых. Они обречены, всю жизнь отдали медицине, все свое личное время – время, которое можно уделить семье. Вот скажи, у кого из них хорошая машина и дом в центре города?

– Ну-у-у, у Елисея Kia Spectra, – задумчиво произнес я. Ведь у заведующего даже и машины нет.

– Ты такой смешной, это рухлядь две тысячи шестого года выпуска. А сколько у него детей? Он сможет дать образование достойное? Они так же будут всю жизнь отдавать одному рабочему месту, оставив всю энергию и здоровье там. Вот мне тридцать лет, у меня маленький сын и я вынуждена тут работать за копейки, чтобы прокормить нас.