Текст книги "Одиночное плавание к острову Крым"

Домой с вокзала Маринка ехала, как с кладбища.

Они писали письма друг другу, звонили, а встретились только через пять лет после разлуки. Как в воду смотрели.

Выбрались к Левушке. Если бы не Марина, Наташка ни за что не нашла бы могилу мужа. Южное за пять лет разрослось просто до немыслимых размеров.

– Самое крупное в Европе… – задумчиво сказала Наташка, стоя у аккуратно убранного в мраморную опалубку холмика. Уезжая на Украину, она оставила подруге деньги, и попросила сделать все, как надо. Денег хватило на скромный памятник с фотографией, и на цветочник из мрамора.

Все остальное Марина каждый год делала сама: сажала цветы, выдирала сорняки вокруг, красила узенькую скамейку. Егорку она привозила с собой. Она не учила его, но он сам, увидев первый раз портрет Левушки, вдруг сказал:

– Папа…

Потом она объяснила ему, когда он стал постарше, что это не папа, а дядя Лева.

– Тогда где мой папа?

– Ну, твой папа, сынок, его нет…

– Не-е-е-е-т, так не бывает! Я помню, что дядя Лева нас на каруселях катал. Это папы детей катают на каруселях.

Маринка тогда не стала переубеждать сына. В конце концов, о таком папе, каким был Левушка, любой ребенок мог только мечтать. Конечно, ничего Егор помнить не мог, просто были рассказы Маринкины про Наташу и Женечку, про дядю Леву, были фотографии. А может быть, была и какая-то особая детская память, и Егорка в самом деле все это помнил. Вот, Маринка, например, помнила себя лет с пяти, а он, может быть, с более раннего возраста.

Разубеждать Марина его не стала. А сам он, даже повзрослев, вопросов на эту тему не задавал. Историю дружбы его матери с семьей Стрелковых он не раз слышал. Фамилии, опять же, разные, а при этом Левушку он, вспоминая, называл «папой Левой». Вот и все.

* * *

Ох, и наквасились они с Наташкой! Шутка ли сказать – не виделись…

– А сколько мы не виделись-то? Лет двенадцать?!

– Почти четырнадцать…

– Почти четырнадцать… Целая маленькая жизнь. – Наташка закурила, и, разгоняя дым ладошкой, распахнула створку окна. С улицы потянуло сентябрьской южной прохладой, которой безумно рады местные жители – «наконец-то жара отпустила!». Для них «плюс» 23 – уже прохлада против «плюс» 35-ти. А для Марины, которая минувшим летом ни разку не разделась до сарафана, так как лето было дождливое и холодное, это был знойный вечер, и впереди у нее таких вечеров было как минимум десяток. Да еще у моря!

– Тиха украинская ночь! – С чувством выдала Наталья, выпустив дым колечками прямо за окно, и закончила:

– Но сало трэба перепрятать!

Они расхохотались.

– Все, Нат, больше ни-ни! Давай, завариваем чай, и дальше пьем только его, и трезвеем. И часов пять надо поспать. Тебе завтра на работу, а мне в дорогу. Я хочу засветло до родственников добраться.

– Мариш, может, еще на денечек останешься?

– Не уговаривай! Не останусь! Наташка, ну, пойми ты: мне на работе только десять дней дали! А я к ним еще четыре дня на дорогу украсть должна. Да еще и не укладываюсь в четыре дня! В общем, еще придется парочку дней прогулять. Пока не придумала, как буду отмазываться, может, и пронесет, а нет…

– Да пронесет! Кто тебя уволит, такую незаменимую?! Марин! Ну, кто у них, как кенгуру на празднике прыгать с детишками будет, а? А дни рождения зайцам и тиграм отмечать? Вот то-то же! Ты одна такая, артистка!

– Твоя правда! Прикинь, попыталась уйти, так сказали – ищи замену! А где я ее найду?! Кто будет за копейки с утра до вечера перед публикой придуриваться???

Марина Андреева работала в зоопарке, организатором праздников и зрелищных мероприятий. В ее задачи входило не просто устраивать мероприятия «для галочки», как это бывает часто, а придумывать ходы и выходки, которые делали каждое «мероприятие» неповторимым, веселым, интересным, чтоб его запоминали дети и взрослые, и чтобы им снова и снова хотелось приходить в зоопарк.

Платили Марине за это не так много, но зато она была свободна, как Куба. И эта свобода позволяла ей крутиться так, что она еще успевала в тридцать три места в день. Да еще и статьи писала в городскую газету. У нее там рубрика была своя – «Усы, лапы, хвост», в которую она раз в неделю присылала смешные новости из зоопарка, подписанные псевдонимом «Глаша Зверева».

Марину Валерьевну в зоопарке любили, и на ее праздники сотрудники – даже в свой законный выходной! – приходили сами и приводили детей и внуков. Дети визжали от радости, глядя на то, как из вольера выходит кенгуру в тельняшке и бескозырке с большим клетчатым чемоданом в лапах. Кенгуру открывал чемодан и раздавал детям леденцы на палочке, и надувал для всех воздушные шары, которые доставал из сумки на пузе. И ни взрослые, ни дети не видели, что костюмчик у кенгуру изрядно поизносился, повытерся коричневый плюш на лапах, а на правом боку и вовсе прореха зашита черной ниткой через край.

Это был любимый персонаж Марины. Кенгуру звали Фунтиком. Она сама придумала эту живую куклу, и по ее задумке мастер сшил для нее костюм из плюша. Костюм был удобный, хоть и громоздкий: ниже талии у кенгуру были жировые складки из поролона. Особенно тяжело в нем было прыгать. А прыгать приходилось много! Но было в этом и большое благо: Маринка от этих прыжков с утяжелением была тонкая и звонкая. Ни диеты были ей не нужны, ни фитнес с аэробикой. Только один раз она показала детям, как скачет Фунтик, а за ним паровозиком все посетители зоопарка. С тех пор на каждом празднике ей приходилось отрабатывать этот трюк. А праздники были не только календарные! Вот и считайте, сколько кг «минус» от каждого выходного!

Как-то Марина приболела, а утренник для детей было уже не отменить, и она притащила в зоопарк Егорку, который тогда в десятом классе учился. Егор упирался, но Марина уговорила его:

– Тебе и делать-то ничего не надо будет! Наденешь костюмчик, с детками в хороводе под музыку походишь, потом попрыгаешь немного по дорожкам – они это очень любят, и под конец угостишь всех леденцами и шариками!

Егорка малость поупирался, но согласился.

Детки не заметили, что Фунтик какой-то не такой: слегка косолапый и неповоротливый. И молчаливый. Говорить Егор отказался бесповоротно, и перед началом праздника пришлось объявить, что Фунтик объелся мороженым, и у него болит горло. Для пущей убедительности, Фунтику перевязали горло красным шарфиком.

Все остальное он сделал как надо. Правда, потом сказал Марине недовольно:

– Мам, я чуть не умер, когда скакал паровозиком! Какой враг это придумал, а?

– Ну, если честно, то я!

– Ну, ты даешь стране угля! Это ведь издевательство!

– Детям нравится. Да и мне тоже! Зарядка хорошая. Ну, и кусочек славы!

С Мариной в обличье кенгуру фотографировались, как с Аллой Пугачевой. Даже чаще. Примадонне все это давно обрыдло, а Фунтика просто перло от всеобщего внимания, да и отказать малышам в удовольствии он не мог и права не имел.

Ей вообще ее работа нравилась, и на работе у нее всегда было хорошее настроение. А за выдумки и нестандартные решения ее постоянно отмечали премиями. Правда, когда она явилась в районную Администрацию в образе беременной белой медведицы, там все чуть не попадали в обморок. Не сразу разобрались, что это лично завкульт Марина Валерьевна Андреева в костюме, так классно все было сработано. Потом долго смеялись. Еще бы, в шкуре медведя заявилась на торжественное заседание, получать диплом. Прямо с праздника сорвалась, некогда переодеваться было. Да, если честно, так и задумано было. Ей, собственно, и диплом за это давали – за детскую улыбку. Ну, не грех и взрослым улыбнуться.

Любила она отчебучить что-нибудь такое, отчего директор зверского заведения просто за голову хватался, а потом за живот – умирал от хохота и давал «добро». И Марина устраивала то празднование дня рождения тройни в семье уссурийских тигров с требованием предоставления многодетной семье нового жилья, то проводы на пенсию ослицы Гертруды. И всем было весело.

Поэтому вопрос увольнения ее из зоопарка даже не рассматривался. И когда Андреева приходила к директору и говорила ему, что устала, что хочет поменять работу, чтобы не скакать больше Фунтиком по аллеям парка, он отмахивался от нее, как от назойливой мухи, и говорил:

– Я не слышу тебя, Андреева, поняла? Не слы-шу! Кто все это будет делать, а?

– Да мне-то что? Скажете тоже! Я что, всю жизнь тут придуриваться буду?!! – Возмущенно пыхтела Марина.

– А ты как думала? – Директор делал зверское лицо и всем видом показывал, что возмущен ее поступком, только глаза его выдавали. Они смеялись.

– Марин! Вон, Гертруда до пенсии детишек по кругу катала, наши дети ее еще малышкой помнят, правда, ведь? Ну, устроила ты ей проводы на пенсию, и что? Что она теперь в стойле стоять будет? Бесплатно морковку кушать? Ну, уж нет! Тяжело детишек катать, значит на легкий труд ее – пусть на клумбе стоит, траву ест и красиво позирует. Пусть не за забором живет, пусть бродит, где хочет, чтобы к ней могли подойти и погладить! Это ж природа, Андреева! Живая природа! Дети ее только тут и могут увидеть! А ты говоришь – «Увольняюсь»!

– Что-то я не поняла, – морщила нос Марина. – Вы хотите сказать, что я тут до пенсии прыгать Фунтиком буду?

– «До пенсии»… До пенсии – само собой! И после пенсии – тоже! На легкий труд! – Басил директор, и выпроваживал Марину Валерьевну за двери.

Правда, надо сказать, выпроваживал шутя, а к зарплате она получала премию за самоотверженный труд. И отпуск. Так что, не будут ее пилить, если к десяти дням отпуска она прихватит еще пять. У нее только отгулов за работу в выходные дни скопилось два десятка. Когда-то же их надо отгуливать?!

Но злоупотреблять она не могла. Весь отпуск у нее был рассчитан от минуты до минуты. И все было расписано четко, начиная с 19 сентября.

– Нет, Натусик, не могу! Да и ждут меня в Севастополе. Опять же – грибы прокиснут! – Маринка улыбнулась.

– Ну, если еще и грибы… – Наташка смахнула слезинку. – Знаешь, я ведь и не думала, что встреча наша состоится. Ты когда написала, что приедешь, я, конечно, обрадовалась, но до последнего момента, пока ты не отзвонилась мне уже с дороги, я не верила, что получится. Все-таки далеко мы друг от друга…

Наташка обняла подругу, хлюпнула ей носом в плечо. Ей было одиноко в родном городе. Вот и родственников много, и друзья еще школьные нет-нет, да и на улице встречаются, а все равно тоскливо. Женька выросла, замуж выскочила за немца Маркуса и с новой фамилией – Манн – уехала в Мюнхен. Звонит через день, и радостно сообщает о своих успехах – она в Германии танцует в балете.

– Марин, я ругаюсь! У нее муж, немец, а она попой вертит перед мужиками! А она смеется. Говорит, что Маркус любит ее и доверяет ей, и не просто попой она вертит, а балет танцует. «Ба-а-а-а-лет! Мама, ты разницу улавливаешь, между танцами и балетом?!» – вот что она мне говорит. И тут я понимаю, что состарилась я, что ни фига в этой жизни не понимаю. Для нас ведь если девчонка подалась за границу и танцует там где-то – это уже плохо. И не объяснишь каждому, что она там в балетную студию поступила учиться.

– А зачем ты кому-то что-то объясняешь, Нат? Во-первых, на всякий роток не накинешь платок, а во-вторых, у нее уже своя жизнь, и если бы даже она не в балете танцевала, а в ресторане, это не твое дело. Муж у нее есть? Есть! Одобряет? Одобряет! Вот и не лезь! Оставь девочку в покое. Лучше о своей личной жизни подумай.

Поговорили о личной жизни. Особо и обсуждать было нечего. У той и у другой было по парочке романов, которые ничем не закончились. Было и по любви. Им казалось – взаимной, а оказалось – они любили, а ими пользовались. Все остальное вообще шелуха одна. Кто нравился им, те их не замечали, и наоборот. И чем дальше, тем меньше и меньше хочется с кем-то делить дом и свое свободное время. А требований с годами все больше и больше. И глаза не закрыть на недостатки, и мириться не хочется с тем, что не нравится.

– Мариш, я тут одному бойцу на работе дала от ворот поворот, так он, знаешь, что мне сказал? Хоть стой, хоть падай! Ты, говорит, какого черта выделываешься? У тебя уже поезд к последней станции подходит, а ты носом крутишь! Я даже онемела от возмущения! Нет, ты подумай только! Ну, отказали тебе. Все бывает. Извинись и отойди. Найди ту, которая рада тебе будет. Так нет! Надо непременно на возраст указать!

– Нат, да наш возраст – он самый красивый. Дети выросли, образование в кармане, квартира есть, работа тоже. И никакая не последняя станция впереди. Я вот, видишь ты, еще и в одиночное плавание к острову Крым собралась. Мечты сбываются! А еще… Нат, я, кажется, влюбилась. Сама еще не понимаю, да или нет, но как-то очень тревожит один человек, сосед.

– Сосе-е-е-е-е-д?! И какие проблемы? Взяла да и познакомилась!

– Да как?!

– Да молча! Постучи и попроси… ну, хоть дырку что ли в стене провертеть!

– Да думала я уже про дырку! Советовали мне ее придумать, даже если не очень нужна, но… Знаешь, как-то боюсь я, что он или не умеет этого делать, или вообще откажет, и тогда все! Я, знаешь, что сделала?! Ой, даже говорить не удобно! Я ему перед отъездом письмо написала, а в нем телефон.

– Ну?!

– Что «ну»?! Роуминг включить забыла! И что есть тот номер, что нет его! Вот так бывает…

Поговорили еще немного о событиях столетней давности.

– … Ты так ничего и не знаешь о нем?

– Нат, а что и как я могу знать? Нет, конечно. Знаю главное: был человек, и нет человека. Только, когда на Егора смотрю, внутри все переворачивается – одно лицо…

Они помолчали.

– Как, ты говорила, это место на побережье называется?

– Фиолент.

– Фиолент… Красиво! Как …фиолетовый! Он что, фиолетовый?

– Нет, он полосатый. Гераклейский полуостров… И безумно красивый…

* * *

Тогда, в самом конце лета далекого восемьдесят какого-то года, они своей небольшой теплой компанией были на берегу почти одни. За ближней скалой тоже кто-то стоял лагерем, и за дальней – тоже. Но никто никому не мешал. Места хватало всем. Они приехали в понедельник и планировали прожить тут до выходных почти в полном безлюдье.

Палатку поставили не на берегу, а в кустах на одном из скальных уступов. Во-первых, там проще было растянуть углы палатки – веревки цепляли за деревья и камни. На веревках сушили купальники, плавки и полотенца. Прямо перед палаткой было кем-то из прежних туристов сделано отличное костровище, выложенное камнями так, что они нагревались и чайник с чаем, поставленный на них, долго сохранял свой крутой жар.

Прямо от палатки к пляжу вела тропа: минута – и ты слетаешь прямо в море. Оно тогда было самое чистое на всем побережье. Так, во всяком случае, говорили, и у Марины не было никаких сомнений на этот счет. Когда море было спокойным, можно было уплыть на дальние скалы, и там, лежа на камнях, окунуть лицо в воду и рассматривать рыбок, резвящихся в голубой прозрачной невесомости, наблюдать за крабом, что пятился по белому дну и по-боевому грозил всем поднятой вверх большой клешней. А глубина, говорили, в том месте была метров сорок. И достать дна никому не удавалось.

Они приехали тогда на рейсовом автобусе, хоть у футболиста Саши была своя машина. Но времена были совсем не машинные.

– Прикинь! Приезжаешь ты на Фиолент на своем четырехколесном друге, которого облизываешь со всех сторон, холишь и лелеешь, из-за которого ночей не спишь, бдишь у окна открытого, чтоб вовремя заметить недругов, собирающихся скрутить с твоего мустанга зеркала. Но это в городе. Если повезет, можно выскочить из дома и даже поймать воришек. А тут! А тут ты оставляешь своего коника железного на обрыве у тропы. Одинокого и беззащитного. Ты спускаешься на сто метров вниз, к морю, чтобы разбить палаточку, купаться, загорать, с девушками флиртовать. И бдительность от всего этого ты теряешь напроч. Порой даже не видишь, что недруги уже трутся возле твоей машинки. Да если и увидишь, то толку от этого немного. Пока ты взлетишь по тропе на самый верх, умельцы скрутят с машины все, что скручивается. Главное – это колеса. Как правило, подкатывают автоворы на своей тачке, вчетвером. Все они вооружены необходимым инструментом и десятком кирпичей. Колеса скручивают за минуту, грузят в свою машину, и улетучиваются, будто их и не было! И когда ты с языком на плече и с давлением выше нормы добираешься до обрыва, взору твоему предстает зрелище печальное: вместо колес машинка стоит на кирпичах, и вместо отдыха ты получаешь страшный геморрой. Купить новые колеса практически невозможно. Хорошо, если повезет, и на черном рынке отхватишь бэушные. Кстати, возможно, что это твои и будут! Тут уж надо не моргать – хватать их за любые деньги, тут же нанимать извозчика и мчаться на Фиолент – «обувать» свою любимицу. И чем скорее ты это сделаешь, тем лучше, потому что машинка на кирпичах может еще кому-то приглянуться, и к твоему приезду от нее вообще останутся рожки да ножки! Словом, чтобы отдых не был омрачен автопроблемами, лучше их не создавать. Сел в автобус, и через час на месте. И голова не болит, оттого, что ее постоянно приходится кверху задирать и смотреть: как там стоит твоя красавица, и не покушается ли на нее кто-то.

«Вот поэтому и мы приехали на Фиолент каждый на своих двоих с рюкзаками за спиной, с кучей походного барахла и продуктов. Компания образовалась просто замечательная: мы с подругой Иркой приехали из Питера к моим родственникам, но у Ирки в Севастополе жил ее однокурсник Гарик Светозаров, с которым у них в том учебном году завязались романтические отношения. У Гарика, разумеется, была своя компания из местных ребят. Саша-футболист не учился в Москве, и не жил в Питере. Он делал вид, как все спортсмены, что учится, кажется, в инженерно-строительном. На самом деле он играл в футбол в Киеве, и в Севастополь приехал к бабушке. С Гариком Саша дружил с самого детства.

Еще с ними была тихая местная девушка Валя и заводной Митя с гитарой, который ухаживал за ней. И еще была ничейная девушка Аня, которая всеми командовала. Это, конечно, всем не нравилось, но Аня умела готовить, поэтому без нее было не обойтись. Да и вообще она была хоть и упрямая, но безвредная. Вот такая компания.

Не успели сбросить рюкзаки, как Аня начала подавать команды. Она быстро всех трудоустроила, спрятав под куст канистру с крымским вином.

– Анют! Ну, на ход ноги выдай нам по капле! – Канючили парни, но Аня была непреклонна.

– Вечером! За ужином! Мальчики, ну, прекращайте! Вот поставим лагерь, приготовим ужин, и устроим праздник!

Ах, какой это был праздник! В сумерках на темно-синем небосклоне проступили звезды. На юге это происходит совсем не так, как в северных широтах. Переход от дня к ночи был кратким: один миг – и все пространство между небом и землей, между краем обрыва и тихо вздыхающим морем утонуло в кромешной тьме, которая еще больше усиливалась из-за ярко полыхающего костра. Казалось, сунь руку в эту темноту, и не увидишь кончиков пальцев.

За день мы накупались до одури, успели сплавать к дальней скале. Саша-футболист откровенно и отчаянно клеил меня, и мне было приятно, хотя, как я успела заметить, разговаривать с ним было совсем не о чем. Приятно было его внимание, не более того.

Ирка висела на своем Гарике, как стопудовая гиря. И это меня не удивляло: не детские отношения тянутся у них уже второй год, и Ирка, уступая Гарику в его капризах, все ждала, когда он, наконец, сделает ей предложение. А он не делал!

– Марин, представляешь, какая это свинота?! Я ему, можно сказать, самое дорогое отдала, а он и не думает жениться!

Ирка на этот отпуск возлагала большие надежды. И мне нашептывала про Сашу-футболиста, какой он расхороший, и чтобы я не упустила своего счастья, но чтоб дурой не была.

– Марин! Дурой, как я, не будь! Ежели что, говори прямо: сначала в ЗАГС, потом – все остальное! Поняла? Хватит их баловать!

К тихой девочке Вале она с такими советами не лезла. Валя на Митю смотрела влюблено, он на нее – тоже. Аня же смотрела на всех нас так, будто хотела сказать, что попала в компанию настоящих идиотов. Но вечером, когда все сползлись к костру, когда друг за другом из одной мятой кружки отпили по глотку терпкого вина – будто побратались, а потом тихо запели, Аня первая сказала:

– Господи, хорошо-то как…»

И, правда, хорошо-то как было! Лето, каникулы, ноль забот и максимум внимания от противоположного пола. До похода на Фиолент они успели объехать на Сашином «жигуленке» весь Крым. Завтракали в Ялте, а обедали уже в Алуште, потом неслись в Керчь и ночевали где-то на перешейке двух морей – Черного и Азовского, чтобы с рассветом снова лететь по трассе, радостно вопя, и подпевая модным исполнителям шлягеров.

К вечеру подруги едва живые приползали домой, перекусывали на скорую руку, выслушивали нотации дяди, который пытался учить уму-разуму, и засыпали мгновенно. И так каждый день: марафон то по дорогам Крыма, то на танцплощадке, то в горах, пляж городской, пляж «дикий» за городом, налет на совхозный сад за персиками, сбор кизила и орехов. И вдруг Фиолент – безлюдный белокаменный с зелеными островками растительности мыс, врезающийся в открытое море на юго-западе Гераклейского полуострова Крым.

– У Фиолента есть еще несколько названий, – рассказывал умный и начитанный Митя. – Мне больше всего нравится Партениум. Есть такой миф об Ифигении.

– Как-как? Офигения?! – глупо заржал Саша-футболист. – Офигеть!

– Ифигения, – спокойно продолжил Митя. – Миф очень известный, многие поэты, в том числе Гете и Пушкин использовали его в своем творчестве. Пушкин, кстати, с генералом Раевским тут бывал – монастырь посещал. Говорят, по лестнице ходил до моря, ступеньки считал…

– Сколько насчитал? – Снова влез с вопросом Саша-футболист.

– Сколько есть, столько и насчитал – восемьсот с чем-то. Только сейчас к тому спуску не подойти – проволочка колючая, но, говорят, вот-вот, и все запреты снимут и лестницу откроют.

– Это с чего бы?

– Монастырь будут восстанавливать. Я слышал, уже, вроде, какой-то миллионер крест поклонный делает для Скалы Святого явления…

– Что за скала такая? – Заинтересованно спросила Марина. Она жевала горькую веточку полыни и внимательно слушала умного Митю.

– Камень огромный, тот, что в море сразу под скалой. По легенде, тут в шторм тонули моряки, и надежды на спасение не было. Тут, кстати, шторма бывают очень сильные, потому и еще один перевод названия мыса Фиолент – «неистовый». В общем, с этого камня явился морякам, терпящим бедствие, Святой Георгий. В честь него они, уверовав в Бога, и поставили наверху Свято-Георгиевский монастырь…

Митя замолчал. Было слышно только, как трещат в кустах кузнечики. Или кто там трещит по ночам? И догорали в костре ветки, и они тоже трещали. И шумело под скалой море. Оно и тысячу лет назад шумело так же. И даже две тысячи лет назад. И в те времена, когда мифологическая богиня Артемида перенесла сюда Ифигению, чтобы та служила жрицей в храме Девы.

– Ну, вот, – продолжал Митя. – Монахи-моряки этот монастырь поднимали. Священники из монастыря не простые были, а морские. Они в походы ходили на военных судах. Ну, это все было до советской власти. А потом монастырь закрыли, монахов разогнали. Все тут пришло в упадок. А потом случилось землетрясение, и монастырь съехал вниз, и его накрыло сверху пластами обрушившихся скал. Позже на месте монастыря поставили казармы, а посередине воткнули фонтан с гипсовой теткой с веслом, чтобы больше тут уже ничто не напоминало о старинном монастыре…

– Ребя, а если поискать богатства монахов, а? – Предложил то ли в шутку, то ли серьезно Гарик. – Ну, золотишко, там, иконы, а?

– Да там до нас все давно разграбили. Еще до того, как монастырь сравняло с землей.

– Но золото у них должно было быть… – Гарик почесал в затылке. – Говорят, там, где лестница находится, есть заброшенные монашьи кельи в скалах. Может, там какие схроны у монахов были? Слышь, Митяй, а берегом туда пройти реально?

– Говорят, ходили люди, но гоняют оттуда. Там же полигон, испытывают что-то… Вернее, испытывали когда-то.

– Что испытывали? – Встрепенулась Марина.

– Да кто знает точно? Вроде, береговые крылатые ракеты… Да давно это было, сейчас-то просто вояки свою землю стерегут, держат тут гарнизончик. Но вид делают, что служба идет полным ходом, потому и оцеплено все так, что не пробраться…

Они сидели до глубокой ночи, разговаривали, пели. Звуки улетали в высоту вместе с искрами костра и таяли там, а потом эхом отражались где-то в стороне.

– Пойдем, погуляем? – Шепнул Маришке прямо в ухо Саша-футболист.

– Не хочется, – ответила она в полголоса.

Саша надулся, и даже отвернулся от Маринки. Ирка толкнула ее локтем в бок:

– Ты чего? Он же на тебя глаз положил! Иди, погуляй!

– Иди сама, если есть желание. А куда он свой глаз положил – меня не трогает совсем. – Мариша выкатила обгоревшим прутиком печеную картофелину из костра, покидала ее с руки на руку, остужая, укусила за черную запекшуюся в углях шкурку. Такую картошку можно есть не чищенной. Она особенная. Шкурка у нее тонкая, молодая, завитками облупляется. Картошку моют, складывают в полиэтиленовый пакет, кидают туда соль, и трясут мешок. Часть шкурок от трения отваливается, а картошка натирается солью. Вот и все. Как только костер догорает до углей, в него закапывают подготовленные клубни, пятнадцать минут – и выкатывай печеные картофелины. Вкуснотища необыкновенная! Можно положить картошку на дощечку, треснуть по ней кулаком и она рассыплется в горячие крошки. Кусочек масла и щепотка укропа только улучшат вкус походного блюда. «Здравствуй, милая картошка-тошка-тошка-тошка!» – так пели про нее в пионерском лагере, в который Маринка в школьные годы ездила лет пять подряд.

– Мить, а Мить! – Позвала Мариша. – А тут не опасно вот так отдыхать? Ну, никто не шляется по горам?

– Да, вроде, не слышно. Да и не одни мы тут. Если сейчас сверху посмотреть, то по кострам можно определить, сколько стоянок обитаемых. Нет, летом тут не страшно.

– А зимой?

– А зимой я не знаю! Говорят, что зимой в пещерах прячутся разные личности. Там ведь можно жилье устроить. От холода – костер спасет, а скалы – от ветра. Но зимой мы сюда не ходим.

Они еще попели немножко. Ничейная девушка Аня собрала грязную посуду в ведро, и, позвякивая тарелками и ложками, отправилась к роднику. Вот что значит правильная девушка Аня! Маришка, например, даже если бы ей сейчас пообещали там между скал пустить горячую воду, оставила бы эту затею и перемыла бы посуду пусть и холодной водой, но утром, при свете, а Аня просто ценный кадр для компании – собралась и вперед! И ведь не гонит никто! Сама идет!

Гарик тем временем нырнул в палатку, и раскидал там спальные мешки и одеяла, подсвечивая себе фонариком. Тихая девушка Валя, восторженно смотрела на Митю, который незаметными движениями пальцев перебирал струны на гитаре. Движения были такими неуловимыми, что казалось, будто это не он играет, а легкий ветерок запутался в струнах и, выбираясь из них на свободу, наступает на нужные лады, от чего и рождается нежная ночная мелодия. И вдруг…

– А-а-а-а-а-а-а-а!!! – Раздался в кустах душераздирающий крик и тут же все стихло, только шум пронесся, будто медведь продирался в чаще, ломая ветки, да через несколько мгновений это «а-а-а-а-а-а-а!!!» эхом отозвалось в стороне.

Все вскочили с насиженных мест.

– Аня?! – То ли спросил, то ли утвердительно сказал Митя, и тут же крикнул в темноту, сложив руки ковшичком у рта:

– Аня!!!

Опять ахнуло в стороне эхо и все стихло. Было слышно, как где-то скатились камни, потревоженные кем-то на тропе.

Митя снова крикнул, и снова вдалеке послышался шум бегущих по тропе камней. И тут же показались они сами – два подпрыгивающих кусочка белого известняка. Проскакали до костровища, стукнулись о камни, и упали рядом. И в тот же миг на поляну к палатке влетела Аня, живая и невредимая, но без ведра, без посуды и в одном башмаке.

– Анька! Ну, ты даешь! – Гарик выдернул из ее прически ветку с листьями. – Ты чего, а? Что случилось?

– Там… там… – Аня была не похожа сама на себя. – Он… весь в белом! Монах!

– Ну-у-у-у… Анют! Баек наслушалась? Белый Монах! Белый Монах на Херсонесе живет, а не здесь! – Саша-футболист потрогал царапину у Ани на щеке.

– Я… Если бы я сама не видела… Вы же знаете – я сама не верю ни в каких монахов-привидений! Но я его видела! – У Ани стучали зубы.

– Вот сейчас пойдем и посмотрим! – Решительно сказал Гарик.

Ирка вцепилась ему в руку, и замотала головой:

– Гарик! Никуда не пойдем! Давай никуда не пойдем, а?! Я боюсь! Мальчики! Давайте утром пойдем!

Саша-футболист пожевал травинку и изрек:

– Я с Иркой согласен! Не надо никуда идти сейчас. Думаю, что Анютке померещилось, но в любом случае не стоит это проверять сейчас. Темно, ноги сломать можно. И вообще, пора спать!

– Мне не померещилось! Это монах, весь в белом, – как заводная повторяла одно и то же Аня.

Чтобы успокоить компанию, Митя с Гариком вышли за территорию лагеря и послушали. Тишина. Никаких шорохов.

– Да нету там никого, – сказал тихонько Митя.

– А привидения бесшумно ходят, если хочешь знать! – подзадорил его Гарик. – Представляешь, мы тут с тобой рассуждаем, а он может где-то совсем близко, слышит нас, смотрит на нас и посмеивается.

– Ты девчонкам это не брякни! Не хватает еще паники. Скажу тебе так: Анька что-то видела – это однозначно. Я ее хорошо знаю. Она трезвая девчонка. И смелая. Просто так она орать не будет. Поэтому предлагаю завтра осмотреть все у ручья. Может, какое-то подтверждение найдем. А сейчас – спать. Если кто-то сможет уснуть…

Гарик уснул первым. Ирка хоть и дрожала от страха, но желание быть поближе к любимому победило: она залезла в палатку и вырядилась в спортивный костюм – «если что, так чтоб удобнее бежать было», и с этой мыслью уснула под боком у безмятежно дрыхнущего Светозарова.

Саша-футболист обошел палатку, вглядываясь в темноту, которая начиналась сразу за деревьями. Ничего подозрительного он не увидел и не услышал. Нельзя сказать, что успокоился, но заставил себя не думать о привидениях. Хотя, не грех было бы и подумать. То, что по древнему городищу Херсонеса по ночам бродит Белый Монах, обитающий в развалинах Владимирского собора, стоящего на том самом месте, где принял крещение великий князь Владимир, слышали все. А многие, говорят, даже видели его ночами. Но где Херсонес, и где Фиолент! Хотя, оно же привидение, что ему такое расстояние?!

«Жаль, эта Маринка-дурочка не клюет! Ну, и не надо! Завтра будет день, пойду по берегу в другой лагерь, найду другую Маришу!» – подумал без печали и обиды Саша, забираясь на четвереньках под полог палатки. Он уже засыпал, когда увидел, что в палатку забирается она, строптивая Марина. Она устроилась в уголке. В спальник укладываться не стала – не холодно было. Только прикрыла глаза и задремала, как почувствовала у себя на плече чью-то ладонь. Открыла глаза.