Текст книги "Андрей Громыко. Ошибка мистера Нет"

…И его окружение

Разумеется, президент Рузвельт не был одинок в своих взглядах ни на проблемы взаимоотношений США с Советским Союзом, ни на вопросы сотрудничества с СССР в годы войны. Его окружала узкая, но сплоченная и весьма квалифицированная команда сотрудников и помощников, разделявшая его взгляды и помогавшая в их осуществлении. Да, Рузвельт не колебался в принятии решений, обоснованность которых у него не вызвала сомнения, но, прежде чем сделать это, он советовался с теми людьми, на чью компетентность и беспристрастность мог положиться. Пожалуй, первое место среди них занимал его помощник Гарри Гопкинс, который находился при президенте в течение двенадцати лет его правления. По мнению многих, в это время никто из государственных деятелей не был так близок к Рузвельту, как он. Это подтверждал и сам президент, не раз советовавший при обсуждении какой-либо щекотливой темы послам, в том числе и Громыко:

– Побеседуйте об этой проблеме с Гарри Гопкинсом. Он, конечно, вряд ли сумеет решить все вопросы, но докладывать их мне будет точно.

Послы, конечно же, следовали совету Рузвельта. Они знали, что Гарри Гопкинс – человек умный и сложный. Его политические взгляды полностью совпадали со взглядами президента, в этом и состоял секрет их близости. Неофициально его называли «заместителем президента», «начальником штаба Белого дома» и «главным советником по вопросам национальной безопасности». Он и в самом деле был и тем, и другим, и третьим, причем, что больше всего поражало американцев, никак не хотел наживаться на своей близости к высшей власти. Его хладнокровию в самых сложных кризисных ситуациях, умению четко и ясно выражать свои мысли можно было лишь позавидовать. Зная все это, премьер-министры и президенты зарубежных стран, приезжая в Америку, всегда стремились увидеться и побеседовать с Гарри Гопкинсом, который являлся не только глазами и ушами, но и ногами президента.

В январе 1941 года, когда в Европе уже вовсю бушевал пожар Второй мировой войны, Гопкинс прилетел в Лондон к Черчиллю, в июле того же года, сразу после нападения Гитлера на СССР, он уже беседовал в Москве со Сталиным. Доверие Рузвельта к своему помощнику было настолько велико, что он даже никогда не давал ему письменных инструкций. После смерти Рузвельта Гопкинс сразу же подал в отставку. Он был настолько тяжко болен, что от слабости уже не мог сам расстегнуть привязные ремни в самолете и выйти наружу. Единственным его желанием было успеть до своей смерти написать книгу о Рузвельте, но оно не исполнилось – он умер через девять месяцев после кончины президента.

Громыко не раз приходилось доверительно общаться с Гопкинсом, в том числе и в советском посольстве, куда тот приходил с супругой. Гопкинс любил такие беседы в узком кругу. Однажды он завел разговор о будущем:

– Как же, интересно, будут складываться отношения США с Советским Союзом после войны? То, что Германия уже поставлена на колени, у Рузвельта нет сомнения.

Надо сказать, что этот разговор происходил задолго до Ялтинской конференции, на которой и шла речь о послевоенном устройстве мира. Но Красная армия уже уверенно шла на Запад, и в Америке понимали, что остановить ее не сможет никто. Возможно, Гарри Гопкинс хотел прощупать настроение советского руководства на этот счет.

– Рузвельт, – говорил он, – не раз затрагивал этот вопрос, пытаясь заглянуть в будущее. К тому же его об этом постоянно спрашивают представители разных кругов, правда, больше политики, чем бизнесмены. У самого Рузвельта пока еще нет устоявшихся взглядов на этот вопрос, слишком много факторов следует учитывать. Но главный из них, конечно, – это политика Советского Союза. Из высказываний президента я понял, – заключил Гопкинс, – что он будет делать все возможное для того, чтобы и в будущем поддерживать хорошие отношения с СССР.

– Все высказывания Сталина, которые мне пришлось доставлять президенту, в том числе и через вас, мистер Гопкинс, проникнуты уважением к президенту и вашей стране, – ответил тогда Громыко. – Если у обоих лидеров сходные взгляды на данный вопрос, то разве это не говорит о многом? Хотя, конечно, Сталин не всегда получал благоприятные ответы на свои пожелания и даже настоятельные просьбы.

И Громыко напомнил Гопкинсу о том, как в первые дни после нападения гитлеровцев на СССР Сталин через советское посольство просил правительство США поставить Советскому Союзу бронированные плиты для танков, которых нам тогда остро не хватало. Однако США в то время ничем не помогли воюющему СССР.

– Понятно, что тогда у нас осталось сильное чувство горечи, – заключил Громыко.

– Я помню этот факт, – откликнулся Гопкинс. – Но потом мы все же исправили положение и поставляли вам довольно много и военных самолетов, и морских судов, и автомашин, и продовольствия.

Громыко не собирался с ним спорить – да, поставки были. Но начались они только тогда, когда Америка убедилась, что Советский Союз выстоит, в первое же, самое тяжелое время мы были одни, без всякой поддержки. Одно было несомненно: говоря о намерении поддерживать хорошие отношения с Советским Союзом в будущем, Гопкинс высказывал мысли президента, и эти мысли обнадеживали. Да и сам Гарри Гопкинс, будучи патриотом своей страны, многое сделал для развития советско-американских отношений в годы войны, на пользу и во имя победы над фашизмом.

Политические взгляды Гопкинса, а значит и Рузвельта, во многом разделял и министр финансов Генри Моргентау, с которым, как и с его заместителем Гарри Декстером Уайтом, у Громыко во время его работы послом СССР в США тоже сложились прекрасные отношения. Еще осенью 1941 года Уайт во время беседы в советском посольстве заверил Громыко:

– Все, что я вам скажу, представляет не только мнение Моргентау, но и президента Рузвельта. Президент с министром не просто друзья, но и политические единомышленники. Их связывает прочная дружба.

А потом разъяснил позицию руководства Белого дома. По словам Уайта, президент Рузвельт был убежден, что Гитлер рано или поздно развяжет войну против Советского Союза, неожиданностью для него оказалась лишь дата начала военных действий, поскольку хотя спецслужбы США и говорили о скором начале агрессии, но они делали при этом всевозможные оговорки. Поэтому в начале фашистского вторжения в Россию Рузвельт и его администрация пребывали в состоянии растерянности. Никто тогда не брался предсказывать, как будут развиваться события, все только перебирали различные варианты хода военных действий на советско-германском фронте. Особенно активны в прогнозах, естественно, были военные. Однако большинство их не верило, что СССР соберется с силами и устоит против колоссальной военной машины Гитлера. Но сама администрация во главе с президентом, следя за ходом событий, все более, как говорил Уайт, становилась уверена в силе Советского Союза, причем главным образом из-за решимости руководства страны, несмотря на огромные потери, продолжать борьбу.

Громыко тогда спросил этого высокопоставленного сотрудника американской администрации:

– А учитывает ли правительство и президент США, что после так называемого татаро-монгольского ига, по существу, ни одна война, навязанная нашей стране, не приносила ощутимого успеха неприятелю?

На что Уайт только повторил, что правительство и президент Рузвельт верят в успех Красной армии, тогда как большинство американцев эту надежду после стремительного продвижения фашистских войск по территории СССР потеряли.

Однако, как уже говорилось, после разгрома гитлеровцев под Москвой настроения американцев изменились. Сам Моргентау говорил тогда Громыко, что война, которую ведет Советский Союз против фашистской Германии, это война и Соединенных Штатов, хотя пока американская армия еще и не соприкасалась с германской непосредственно. Поэтому, считал министр, надо еще более укреплять советско-американские отношения. Однако он, как и другие члены правительства Рузвельта, избегал называть какие-либо сроки открытия второго фронта. По всему было видно, что с этим вопросом союзники предпочитали не спешить. Только после Сталинградской битвы члены администрации стали делиться своими долгосрочными планами с представителями советской стороны.

– Германия после окончания войны, – считал, например, Моргентау, – должна быть лишена возможности вновь начать агрессию, если ей вдруг это придет в голову. Хватит тех преступлений, которые были совершены при Гитлере. И наша, и ваша страна не должны этого допускать.

Причем Моргентау утверждал, что такая политика не встретит сопротивления ни в военных, ни в политических, ни в финансовых кругах. Почему министр финансов делал такие категорические заявления, остается только догадываться. Не мог же он не знать, что на протяжении всей войны американские монополии своими капиталами помогали германской промышленности производить оружие для фашистской армии. Между прочим, многие факты на эту тему после войны выплеснулись на страницы американской прессы, однако расследование, начатое конгрессом, почему-то было быстро свернуто. Очевидно, слишком многим влиятельным лицам оно было невыгодно. Может быть, Генри Моргентау просто не представлял себе масштабов такого сотрудничества? Во всяком случае, по поводу будущего Германии он рассуждал смело:

– Наиболее надежным путем предотвратить новую агрессию в Европе было бы расчленение Германии и даже переселение определенной части ее населения в другие районы мира. Например, в Северную Африку.

Правда, при этом он все же оговаривался:

– Сам президент этого плана еще по существу не рассматривал, хотя о таких идеях знает.

Позиция Моргентау по поводу судеб Германии была наиболее радикальной. Однако вообще ничего сколько-нибудь конкретного до Потсдама никто сказать не мог, а там, как оказалось, у бывших союзников одинаковые взгляды были отнюдь не по всем вопросам. Тем более что к тому времени Рузвельта уже не стало.

Тем не менее, надо отдать им должное – эти государственные деятели, при всей своей приверженности капиталистическому строю, считали, что различия в социальном устройстве США и СССР не должны мешать сотрудничеству в борьбе против общего врага, а в мирной жизни – установлению добрых союзнических взаимовыгодных отношений.

В послевоенной жизни они, как мы знаем, своего воплощения не нашли.

Политики и миллионеры

Надо добавить, что взглядов, близких к мнению Рузвельта, Гопкинса и Моргентау, придерживались и многие другие члены высшей американской государственной и финансовой элиты, с которыми у Громыко также установились дружественные отношения. Среди них были, например, министр внутренних дел Гарольд Икес, вице-президент Генри Уоллес, государственный секретарь Кордуэлл Хэлл, военно-морской министр Джеймс Форрестол, мультимиллионер Нельсон Рокфеллер, глава банкирского дома Морганов Томас Ламонт…

Так, Генри Уоллес, происходивший из потомственных землевладельцев, перебравшихся в Америку еще в первой половине XIX века, выражал, как и весь его клан, интересы фермерства, точнее, их верхнего слоя, который пытался найти некий «средний» путь общественного развития. Получив разностороннее образование, Уоллес хорошо ориентировался в экономике и статистике, в биологии и истории, интересовался вопросами философии и считался крупным специалистом в области сельскохозяйственных наук. До того, как стать вице-президентом, он в течение семи лет возглавлял министерство сельского хозяйства. Уоллес, что было особенно ценно, руководствовался в своей деятельности не категориями сиюминутной выгоды, а старался заглядывать вперед, выступал за активное сотрудничество с Советским Союзом во время войны и за сохранение прочного мира после нее. Он, один из немногих, был убежден, что без СССР нельзя решить ни одного сколько-нибудь значимого вопроса в мировой политике. У него даже хватало смелости заявлять о решающем вкладе СССР в разгром фашистской Германии.

– Русские наносят потери противнику, выводят его из строя и берут в плен, по крайней мере, в двадцать раз больше, чем все остальные союзники вместе взятые, – говорил он.

Уоллес изучал русский язык и мечтал увидеть Советский Союз, что ему и удалось сделать в 1944 году, когда он совершил поездку по СССР, посетив Магадан, Якутск, Комсомольск-на-Амуре, Иркутск, Красноярск, Новосибирск, Алма-Ату, Ташкент и некоторые другие города. Поездка произвела на него огромное впечатление, особенно тем духом мужества, самоотверженности и стойкости, которым отличались советские люди в военные годы.

– Я верю, что Советский Союз восстановит свою пострадавшую от войны экономику и будет успешно ее развивать, – говорил он Громыко. Но советско-американское сотрудничество должно означать прежде всего исключение военных столкновений между СССР и США.

Уоллес признавал мир непреходящей ценностью. Войне как общественному явлению он противопоставлял идею широкого плодотворного сотрудничества между странами и народами.

Да, далеко ушли современные политические деятели США от своих коллег времен Рузвельта! Причем – в противоположную сторону. Впрочем, наши западные союзники начали отрекаться от его курса в международных делах чуть ли не на его могиле. А Уоллеса, который еще до кончины Рузвельта был назначен министром торговли, сместил с этого поста Трумэн, вскоре ставший президентом. Больше никаких официальных должностей Уоллес не занимал. Он, правда, еще попытался выставить свою кандидатуру на президентских выборах 1948 года, но в новых условиях, сложившихся в стране после смерти Рузвельта, перспектив у него не было. Громыко, симпатизировавшему ему, оставалось лишь с теплотой вспоминать его.

С несколько меньшей симпатией вспоминал Громыко Кордуэлла Хэлла – одного из столпов рузвельтовской администрации, в течение одиннадцати лет, с 1933 по 1944 г., когда он по болезни вынужден был уйти в отставку, занимавшего пост государственного секретаря. Да, при Кордуэлле Хэлле были установлены дипломатические отношения между США и СССР, да, Хэлл проводил в советско-американских отношениях линию Рузвельта, однако в советском посольстве хорошо знали, что, в отличие от президента, государственный секретарь не слишком последователен в этом плане и не будет торопиться с их развитием. Встречаться с Хэллом советским послам, будь то Уманский, Литвинов или Громыко, приходилось часто – время, предвоенное и военное, было напряженным, как и обсуждаемые вопросы, – но беседа никогда не приобретала крутой оборот, Хэлл прекрасно умел владеть собой. Если же в ходе переговоров возникали трудности или расхождения, Хэлл предпочитал просто отложить их на время, чем рассориться. Даже отрицательное решение он умел преподнести с такой гибкостью, что атмосфера оставалась вполне рабочей. Самые же неприятные вопросы он предпочитал передавать кому-нибудь из своих заместителей, например, первому заместителю государственного секретаря Уэлльсу, который, не являясь членом кабинета и уступая государственному секретарю в правах и политическом весе, тем не менее, фактически являлся организатором всей практической работы дипломатической машины США. Уэлльс слыл человеком англосаксонской закваски, был также чрезвычайно корректен, но дипломаты, которым приходилось иметь с ним дело, знали: Уэлльс мягко стелет, да жестко спать. В советско-американских отношениях ему поручались задания, не отличавшиеся дружелюбной позицией: сделать советской стороне представление, заявление или другой подобный демарш. Разумеется, он умел выполнять их с соблюдением необходимого такта и чувства меры, но все равно советские дипломаты старались иметь дело с ним как можно реже.

Совсем другим человеком был военно-морской министр Джеймс Форрестол, с которым во время войны Андрею Громыко приходилось встречаться особенно часто. Форрестол был тогда сравнительно молод, энергичен и общителен. При каждой встрече с русским послом он неизменно и решительно высказывался о необходимости довести войну с фашистской Германией до полной победы и не стеснялся в самых резких выражениях в адрес Гитлера. Он нередко сам приезжал в советское посольство, приглашал и советского посла к себе в гости. Однажды во время такого визита с юмором рассказал чете Громыко детективную историю об ограблении своей жены, у которой во время одного из званых приемов украли много дорогих украшений. Но, главное, он хорошо знал свое дело, а также умел мыслить политическими категориями. Тем страннее и неожиданнее оказалась его смерть – в пятидесятые годы он выбросился из окна военного госпиталя, в котором лечился, с исступленным криком: «Русские танки!» Что случилось с его психикой, как там появилась и возобладала мысль о советской угрозе, об опасности со стороны СССР, которым он в годы войны восхищался и с которым сотрудничал, так и осталось тайной. Впрочем, после войны он так же активно участвовал в разработке военно-политической доктрины США, направленной против СССР, как во время войны в разработке союзнических договоренностей между США и Советским Союзом. Может быть, такая кардинальная смена взглядов и приоритетов и оказалась трагической для его психического здоровья?

Если добавить к сказанному, что и широко известный благодаря своему плану, названному его именем, Джордж Маршалл во время войны также многократно высказывался в пользу развития союзнических отношений между нашими странами, то становится ясно: изменения во взглядах ведущих военных и политических деятелей после 1945 года стали следствием решений, принятых на самом высоком уровне. А за этими решениями стоял всемогущий крупный капитал, монополии, военный бизнес. Между тем во время войны Д. Маршалл в 1939 году исполнял должность начальника генерального штаба, а в 1939–1945 гг. являлся начальником штаба сухопутных сил США. За свою «выдающуюся военную деятельность и заслуги в деле руководства американскими вооруженными силами в борьбе против общего врага Советского Союза и Соединенных Штатов Америки – гитлеровской Германии» он был награжден орденом Суворова I степени. После вручения высокой советской награды Маршалл сказал Громыко:

– И я лично, и мои подчиненные восхищаемся не только мужеством ваших солдат, но и тем искусством побеждать, которое проявляют ваши военачальники. Красная Армия заслужила, чтобы ее называли непобедимой. И это говорю я – человек, скупой на комплименты…

В качестве посла Андрею Громыко довольно часто приходилось общаться и с представителями крупного бизнеса Америки. Владельцы миллионов и миллиардов долларов очень интересовались тем, как идут дела на советско-германском фронте. Причем, как казалось Громыко, интересовались искренне. Надо думать, Громыко был прав – ведь для них вопрос о ходе войны являлся еще и вопросом бизнеса. Впрочем, не стоит, конечно, исключать и политический интерес. Одним из таких людей, с которым Громыко приходилось часто встречаться, был, например, Нельсон Рокфеллер, исполнявший в администрации Рузвельта роль координатора по делам Латинской Америки. В чем заключалась эта роль, в Вашингтоне не объясняли, понятно было, что Рузвельт использовал Рокфеллера для того, чтобы амортизировать критику экономических экспериментов президента со стороны крупного бизнеса.

Правда, эти беседы советского посла и представителя одного из богатейших семейств США меньше всего касались дел Латинской Америки. Гораздо больше собеседников занимали проблемы международной политики и отношений между СССР и Соединенными Штатами.

– Я принадлежу к числу тех, кто считает, что между нашими странами должны поддерживаться нормальные и даже добрые отношения, – говорил Рокфеллер. – И меня не смущает, что будут говорить о моих высказываниях политики-профессионалы.

Думаю, что я скажу то, чего вам, вероятно, еще никто не говорил, – заявил он Громыко в одной из бесед после того, как стал заместителем государственного секретаря в администрации Рузвельта. – Конечно, СССР и США – разные страны. Вы – страна социалистическая, мы – капиталистическая. Я бы сказал: мы – страна частной инициативы, Советский Союз – страна инициативы общественной. Ну что же! Оставайтесь тем, чем являетесь, а мы останемся самими собой. Нас наши порядки вполне устраивают, и революция нам не угрожает. Главное, что ни одна из стран не должна пытаться навязывать свои порядки другой, поскольку такие попытки принесут только одно – расстройство отношений. Сам Рузвельт недавно высказал мне такую мысль. Зато сотрудничество двух таких сильных союзников неизбежно приведет нас к победе. Американский бизнес от этого не только не пострадает, но, напротив, получит огромный рынок для своих товаров. Советский Союз еще долго будет испытывать нужду в импорте американского оборудования, да и товары легкой промышленности вы будете у нас покупать.

Конечно, вы для нас как пришельцы из других миров, и многие еще долго будут смотреть на вас с опаской. Но коль скоро мы убедимся, что вы не собираетесь делать у нас революцию, то будем все смелее и смелее идти на сотрудничество с вами. Тогда не только я, но и вся династия Рокфеллеров будет стоять за добрые отношения с Советским Союзом.

– Уверены ли вы, – с сомнением спросил тогда Громыко, – что ваши взгляды разделяют другие американские бизнесмены? Что у них после победы над фашистской Германией не возьмут верх идеологические мотивы? Уж очень часто приходится читать и слышать, мягко говоря, совсем недружественные высказывания в адрес СССР.

– Что касается моей семьи, – ответил Рокфеллер, – то возможно, не все они полностью разделяют мои взгляды, но среди них нет никого, кто занимает недружественную политику по отношению к вашей стране.

Увы, ситуация в США после войны сложилась совсем не так, как предполагал Нельсон Рокфеллер. Однако, справедливости ради, надо сказать, что сам он всегда относился к Советскому Союзу корректно, никогда не опускаясь до враждебных высказываний…