Текст книги "Андрей Громыко. Ошибка мистера Нет"

Робсон, Чаплин и другие знаменитости

За почти восемь лет, проведенных Андреем Громыко в Америке сначала в качестве советника, а потом и посла, у него, конечно, состоялось множество встреч не только с политиками, но и с общественными деятелями США, известными писателями, артистами, учеными. Среди них были Чарли Чаплин и Мерилин Монро, Эдвард Робинсон и Поль Робсон, Фрэнсис Синатра и Леопольд Стоковский, писательница Лилиан Хелман и журналист Альберт Рис Вильямс. Практически все они хорошо относились к Советскому Союзу. Особенно большой прилив симпатии к СССР вызвала, конечно, война и то героическое сопротивление, которое оказывал советский народ немецко-фашистским захватчикам. Но и в тридцатые годы, которые сегодня в России вспоминают почти исключительно как годы чудовищных сталинских репрессий, огромное количество людей на Западе смотрело на Советский Союз как на страну осуществившейся тысячелетней мечты народов о социальной справедливости.

Не знали о репрессиях? Знали. О процессах над врагами народа писали в газетах. Причем как в советских, так и в западных. В СССР ехали многочисленные делегации западных общественных деятелей, некоторые из них, например Лион Фейхтвангер, даже присутствовали на показательных процессах и почему-то не принимали их за политическую фальшивку. Может быть, потому что искушенные, умные люди хорошо знали, что ради власти всегда совершались и совершаются такие преступления, какие становятся трагедией для целых народов, – вроде чудовищных провокаций, развязывающих войны, страшных терактов и катастроф, в результате которых гибнут миллионы людей и уничтожаются тысячи. На этом фоне предательство, связь с врагами страны ради того, чтобы погубить политического противника и перехватить власть, выглядит вполне банально и заурядно. Это один из самых обычных методов политической борьбы. Почему же он не может иметь место среди властной верхушки СССР? Тем более после совсем недавних по историческим меркам революции и Гражданской войны, когда за власть в стране не на жизнь, а на смерть боролись самые разные политические силы, вряд ли растерявшие за прошедшие два десятилетия свои амбиции и надежды на перемены в свою пользу. Но бороться с политическими противниками методом репрессий недемократично и нелиберально, скажут современные защитники всяческих прав и свобод. Да, нелиберально, недемократично, но не в условиях набирающей силы фашистской Германии, надвигающейся войны, которую предчувствовали все.

В подтверждение хочется привести слова посла США в Советском Союзе в 1936–1938 годах Джозефа Дэвиса через несколько дней после нападения Германии на СССР, когда он, отвечая на вопрос «А что вы скажете относительно членов «пятой колонны» в России?», сказал: «У них нет таких, они их расстреляли». И продолжил: «Неожиданно передо мной встала такая картина, которую я должен был ясно видеть еще тогда, когда был в России. Значительная часть всего мира считала тогда, что знаменитые процессы изменников и чистки 1935–1939 годов являются возмутительными примерами варварства, неблагодарности и проявления истерии. Однако в настоящее время стало очевидным, что они свидетельствовали о поразительной дальновидности Сталина и его близких соратников».

Разумеется, не все на Западе были согласны с Д. Дэвидом, тем не менее тогда, в 30—40-е годы, никому не приходило в голову называть СССР империей зла – такое название дал нашей стране, как известно, Рейган в 80-х годах, когда все процессы над врагами народа, ГУЛАГи и Беломор-каналы остались в далеком прошлом и в стране давно уже установился вполне либеральный и гуманный режим. Напротив, в те далекие 30-е годы Советский Союз пользовался широкой общественной поддержкой в мире, и внутрипартийная борьба с расстрелами побежденных (или изменников) ее не слишком охладила. Зато в Советской стране не было богатых и бедных, не существовало расовой или национальной сегрегации, как в заокеанском «светоче свободы и демократии», где тогда еще не прекратились «суды Линча». Впрочем, федеральный закон, который запрещал бы линчевание, в США, оказывается, так и не принят до сих пор. Сейчас у нас любят цитировать строчку из Маршака – из стихотворения о мистере Твистере, «бывшем министре, владельце заводов, газет, пароходов», забыв, похоже, что главным-то смыслом того детского стиха было не богатство, а возмущение мистера, приехавшего в Союз, когда его пытались поселить в одной гостинице (между прочим, «Англетер») с «цветными». «Только смотрите, чтоб не было рядом негров, малайцев и прочего сброда. Твистер не любит цветного народа!» – предупреждал представитель туристской компании из США. Но это требование в СССР не захотели соблюдать.

Как же было не восхищаться Союзом, например, тому же Полю Робсону, которого у нас обожали, а в Америке, несмотря на всю его всемирную славу, не считали равным «белым людям». В 1931 году Робсон познакомился в Нью-Йорке с режиссером Сергеем Эйзенштейном и по его приглашению в 1934 году впервые приехал в СССР. С тех пор он стал нашим преданным другом, был частым гостем советского посольства, своего сына Поля, которого в посольстве звали Павликом, заставил выучить русский язык, и тот действительно мог на нем изъясняться. Потом и сам Робсон начал учить русский.

В 1936–1937 гг. Робсон поехал с концертами в Испанию. «Эта поездка, – писал он, – стала поворотным пунктом в моей жизни… Я понял, что борьба с фашизмом должна стать нашим основным и самым важным делом». Вернувшись домой, Робсон выступает с лекциями о своих поездках в Испанию и СССР, продолжает свою концертную деятельность, отличающуюся публицистическим, пропагандистским характером. Его репертуар был обширен: он пел на 25 языках, стараясь передать национальный колорит каждой песни.

Певец стал одним из организаторов помощи СССР в его войне с гитлеровской Германией, призывал к скорейшему открытию второго фронта. В 1943 г. за выдающиеся заслуги в общественной деятельности Робсону была вручена медаль Авраама Линкольна, в 1944 г. – медаль Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения и медаль Американской академии искусств и литературы.

Больше всего его восхищало в Союзе, как он говорил, что здесь не остается места национальным и расовым предрассудкам.

– А у нас в Штатах, – говорил он, – то выступления профашистов, то вылазки ку-клукс-клана.

Причем говорил Робсон, не стесняясь в выражениях, обличал власти и систему, которая, говоря о демократии, не принимает никаких мер, чтобы остановить расистов. Власти платили ему той же монетой, не прощая ему ни его антирасистских выступлений, ни его восхищенного отношения к СССР – вместе с публичными наградами его самолюбию постоянно наносились удары.

После войны Поль Робсон снова выступает с концертами в нашей стране. Гастроли Робсона в СССР официальные круги США расценили как подрывную деятельность. В 1950 году Государственный департамент США лишает певца заграничного паспорта, и он не может совершить турне по Европе, а также поехать на Всемирный конгресс сторонников мира, в числе учредителей которого состоит. Одна из крупнейших киностудий отзывает свое приглашение сниматься в фильме.

После концерта в Пикскилле, где куклуксклановцы пытались линчевать певца, даже профсоюзы стали бояться приглашать его. И вот один из величайших вокалистов современности постепенно расстается с тем, что было нажито в лучшие времена. Робсоны продают домик, отказываются от машины.

Артист начинает выступать по воскресеньям в маленькой негритянской церкви в Гарлеме. Но даже этой возможности его вскоре лишили.

«Как же все это сочетается со знаменитыми американскими свободами?» – спрашивали иногда американских дипломатов. Ответа не было.

В конце концов, возмущение народов, требования прогрессивных сил самой Америки заставили вновь открыть перед Робсоном концертные залы, вернуть ему заграничный паспорт. «Робсон снова поет, веселый, вдохновенный, могучий!» – кричали огромные заголовки газет. Люди часами простаивали в очередях, чтобы купить билет на его концерт…

Впрочем, не один Робсон испытывал к себе такое отношение со стороны официальных властей, не избежал его и знаменитый комик всех времен и народов, вполне белокожий Чарли Чаплин. Для Громыко, который, как и многие советские любители кино, знал Чаплина и восхищался им с детства, стало приятной неожиданностью, когда на одном из официальных приемов во время войны к нему подошел улыбающийся невысокий человек со словами:

– Здравствуйте, господин посол. Я – Чарли Чаплин.

Улыбка ему шла. Может быть, он знал, что без улыбки его, прославленного создателя веселых персонажей комических фильмов, и не представляют? Грустного Чаплина зрители узнали несколько позднее.

– Рад с вами познакомиться лично, – ответил Громыко. – Не только я, но и все в нашей стране, кто любит кино, хорошо вас знают. У нас еще до войны шли «Огни большого города», «Новые времена» и другие фильмы с вашим участием. Так что в СССР вас знают и любят.

– Спасибо за добрые слова, – ответил Чаплин. – Я слышал о том, что зрители в вашей стране доброжелательно относятся к моим фильмам и ко мне.

– А уж когда наши люди узнали о ваших высказываниях против фашизма, о вашей поддержке Советского Союза, симпатии возросли еще больше, – продолжил Громыко.

Чаплин высоко отозвался об известных ему советских кинокартинах. Самое главное, считал он, что в них нет ничего гнилого и пошлого, а это говорит о многом.

– Но почему же вы не ставите картин по произведениям таких великих писателей западного мира, как Гете, Байрон, Бальзак? – тут же поинтересовался Громыко.

– Потому что зритель более живо воспринимает картины, которые создают настроение оптимизма, веселое настроение, – тут же, не задумываясь, ответил Чаплин. Было очевидно, что он говорит давно продуманные им вещи, что у него есть своя философия и свои принципы. – Люди идут в кино, чтобы отвлечься от забот, потому что им нужна разрядка. Да ведь и в самой жизни много несерьезного. На экран попадает лишь ничтожная частица всего этого. Я думаю, что я прав, потому что мои фильмы пользуются популярностью.

К удивлению Громыко, оказалось, что великий американский киноартист неплохо знает русскую классику, что он читал Достоевского, Толстого, Тургенева, знает о Пушкине и Лермонтове…

Вторая встреча с Чарли Чаплином у Громыко произошла через несколько лет в Лондоне, когда великий комик уже навсегда покинул Соединенные Штаты, после довольно продолжительной кампании травли Чаплина как человека и артиста.

– Кто же вы теперь – американец или англичанин? – шутливо поинтересовался Громыко у знаменитого артиста.

– Пожалуй, правильнее всего – не американец, – в тон ему ответил Чаплин и уже серьезно добавил: – После тех помоев, которые выливали на мою голову в течение нескольких лет, меня начинает тошнить, когда я об этом вспоминаю. А за что – до сих пор не могу понять.

На самом деле он понимал.

– Меня преследуют за то, – волнуясь, говорил он советскому послу, – что я в своем искусстве придерживаюсь определенных убеждений и принципов, которые они не разделяют. А обвинения выдвигают, конечно, другие: то, что я будто бы не выплатил всех налогов, которые должен, но это неправда, а также то, что я не один раз женился. Если это преступление, то преступников в этом мире многие миллионы. Вот потому мне и пришлось сказать Соединенным Штатам: «Прощайте!». Но зачем я вам это говорю? Наверно, потому, что верю в честность вашей страны и ее представителей, хотя и не коммунист. Верю, что вы не используете мои слова мне во вред.

Громыко, конечно, хорошо знал, что в определенных кругах США Чаплина действительно считали чуть ли не левым радикалом и коммунистом. Он был тронут доверием знаменитого артиста и успокоил его: разумеется, никогда ничего из сказанного не будет использовано ему во вред.

Такая разная эмиграция

Во время работы в советском посольстве в США не раз приходилось встречаться Громыко и с представителями русской послереволюционной эмиграции, той самой, которую в наше время принято называть эмиграцией первой волны. Причем фамилии посетителей советского посольства часто бывали не просто громкими – легендарными.

Через несколько дней после нападения фашистской Германии на Советский Союз в советском посольстве раздался телефонный звонок. Звонил заместитель государственного секретаря Альфред Беркли.

– Видите ли, господин Громыко, я разговаривал с господином Керенским, который возглавлял Временное правительство вашей страны в канун Октябрьской революции. Он хотел бы встретиться с поверенным в делах СССР и просил меня посодействовать этой встрече.

Кажется, если бы Громыко сказали, что ему звонят из потустороннего мира, он бы удивился меньше. Да, он знал, что Керенский жив, что он действительно живет где-то в США и даже женат на какой-то богатой вдове. Но сейчас, когда началась страшная война с жестоким, сильным врагом, уже подмявшим под себя половину Европы, дела давно минувших дней стали не просто неактуальными – они были лишними. Из Москвы поступали сообщения одно тревожнее другого, все силы нужно было направить только на то, чтобы помочь стране, организовать хоть какую-то международную поддержку.

Что в такое время могло понадобиться Керенскому? Зачем он хочет встретиться? Чтобы позлорадствовать? Вряд ли. Его никто не будет слушать. Чтобы помочь? Чем он, политический банкрот, может помочь стране в эти дни смертельной опасности? Нет, в любом случае выходило, что встречаться с Керенским незачем. Об этом Громыко и заявил Беркли. Тот не настаивал. Громыко сообщил о происшедшем в Москву. Его отказ о встрече с бывшим Верховным правителем России там приняли как должное. Не до Керенского было Москве в те дни.

Из политических «мастодонтов» минувших времен пришлось Громыко встретиться в США еще с одним из их представителей – со знаменитым меньшевиком Даном. Правда, Дан в советское посольство не звонил, о встрече не договаривался. Она произошла случайно, когда Громыко с сотрудником посольства В. Базыкиным решили однажды посетить один из популярных русских ресторанчиков на 41-й стрит и, если повезет, пообщаться с кем-либо из русской эмиграции, узнать их настроения. Назывался ресторан «Тройка». В этом-то ресторане и подошел к ним пожилой мужчина с изборожденным морщинами лицом, вежливо представившись:

– Я российский эмигрант Федор Дан. Известен в вашей стране как меньшевистский лидер. Могу ли я проверить в беседе с вами свои представления о Советской России?

– А знаете ли вы, с кем говорите? – поинтересовался Громыко.

– Да, – ответил Дан. – Вы советский посол Громыко.

И начал излагать свои взгляды. На вопросы политической стратегии и тактики во время революции, Гражданской войны, на вопросы структуры власти, которая, по его мнению, наилучшим образом была выражена в идее Учредительного собрания. Словом, своим взглядам типичного меньшевика Дан не изменил. Правда, сейчас, во время бушевавшей на полях России Великой Отечественной, он выступал как патриот России, убежденный, что победа СССР над фашистской Германий в союзе с США и Великобританией предопределена, поскольку «не могут три таких гиганта склонить голову перед Германией, независимо от того, Гитлер там или не Гитлер».

– Мы вас выслушали, – сказал в ответ Громыко, – но не хотим вставать на путь политической дискуссии с вами. Судя по всему, вы продолжаете верить во многое из того, во имя чего в свое время боролись с Лениным и внутри страны, и за рубежом.

– Я ценю терпение, с которым вы меня выслушали, – заметил Дан. – Мы знаем, что Россия пойдет той дорогой, на которую она вступила – дорогой социализма.

На том они и расстались. А через два года после войны Громыко прочитал в «Нью-Йорк Таймс» некролог на смерть Дана. В нем, в частности, было сказано, что незадолго до смерти Дан выпустил книгу «Происхождение большевизма». В ней, как потом увидел Громыко, он признал, что большевизм является законным наследником русской социал-демократии, а Советский Союз – «главным щитом, который защищает мир от фашизма». Хорошее признание.

Были встречи и с другими интересными представителями русской эмиграции – известным дирижером Сергеем Кусевицким, близким другом Есенина и Маяковского Давидом Бурлюком, крупным ученым-биологом С. А. Вороновым, академиком Ипатьевым, бывшим заместителем военного министра Временного правительства В. А. Яхонтовым, философом Питиримом Сорокиным… Однако самым запомнившимся стало знакомство с великим русским композитором Рахманиновым, хотя встречался с ним Громыко всего один раз. Во время войны Сергей Рахманинов подал заявление в советское консульство в Нью-Йорке с просьбой о возвращении на Родину. Громыко как раз был в Нью-Йорке, когда Рахманинов зашел в консульство, чтобы обговорить все детали оформления документов и переезда в СССР.

– Я рад, что вы приняли такое решение, – сказал тогда Громыко, здороваясь с ним. – Мы гордимся вами и ценим ваше творчество, поэтому, я думаю, весь народ будет рад вашему возвращению.

– Постарайтесь, пожалуйста, ускорить оформление, – попросил Рахманинов.

Громыко не мог не обратить внимания на его нездоровый вид – бледное лицо, болезненную худобу. Спрашивать о здоровье он не решился, все было ясно и без расспросов.

– Мы вам очень благодарны за ваши концерты и сборы в пользу раненых советских воинов, – добавил он. – Моя жена бывала на ваших концертах и видела, как восторженно вас встречала публика. Наше посольство и консульство выражает вам свою искреннюю признательность.

– Американцы преклоняются перед силой духа и мужеством советских людей, – сказал Рахманинов. – А я с восхищением слежу за успехами Красной Армии.

Какая-то отрешенная печать грусти лежала на его лице, когда он покидал консульство, словно знал, что Родину ему уже не увидать. Секретарь консульства, провожавший Рахманинова на машине до его квартиры, рассказывал, что тот сам по пути заговорил о своем здоровье.

– Вот руки, – сказал он, – они еще могут ударять по клавишам, но скоро станут безжизненными…

Увы, быстро решить вопрос возвращения этого выдающегося человека, истинного патриота России на Родину не удалось. Шел грозный 1943 год, обстановка на фронтах была сложной, возможно, поэтому с оформлением документов Рахманинова не поторопились. В том же году великого композитора не стало.

Тегеран. Первая встреча «Большой тройки»

В конце 1942-го – начале 1943 года положение в антифашистской коалиции оставалось противоречивым. Основной удар германских войск по-прежнему принимал на себя Советский Союз. Вопрос о втором фронте продолжал вызывать взаимное раздражение. О послевоенном урегулировании было сказано много, но решено не было ничего. Англо-американское сотрудничество было интенсивным и хорошо отлаженным; все же прямые контакты со Сталиным ограничены. До сих пор Сталин не имел случая встретиться с Рузвельтом. Черчиллю же он абсолютно не доверял.

Дело в том, что до конца 1943 года не произошло ни одной встречи руководителей трех основных держав антифашистской коалиции – СССР, США и Великобритании, хотя разговоры о ее необходимости велись еще с 1942 года. В 1941–1943 гг. имели место лишь встречи дипломатов и политиков этих стран в Москве, Лондоне, Касабланке, Вашингтоне, Квебеке на уровне послов, министров. В Касабланке, Вашингтоне, Квебеке в январе – августе 1943 года встречались Рузвельт и Черчилль. Политические и военно-стратегические решения принимались в основном Ф. Рузвельтом и У. Черчиллем на их многочисленных личных встречах, занявших в период войны более 120 дней. Сталина о них только информировали, а все просьбы СССР об открытии второго фронта в Европе фактически игнорировались. Открытие второго фронта предусматривалось союзниками лишь в случае близкого поражения СССР или Германии, как и произошло, – для предотвращения советского проникновения в «цивилизованную» Европу.

Иначе говоря, политические и военные руководители западных держав стремились решать международные дела и военные проблемы, самым тесным образом касающиеся Советской страны, без ее участия, а порой и вопреки ее национальным интересам.

Между тем обозначился перелом в войне в Европе. Ситуация на Восточном фронте радикально изменилась. Разгром германской группировки под Сталинградом, а затем на Курской дуге знаменовал начало общего германского отступления. После Курской битвы стало ясно, что военная машина Германии уже не оправится.

Соответственно возросла и международная роль СССР. Как главная военная сила антифашистской коалиции он претендовал на одну из ведущих ролей в деле послевоенного урегулирования. Пора было всерьез говорить не только о втором фронте, но и о практических аспектах послевоенного миропорядка.

Выдающиеся победы советских армий в 1943 году вынудили правительства США и Англии пересмотреть свою политическую линию, стратегию и тактику в ходе войны. Недаром президент Рузвельт говорил осенью 1943 года своему сыну полковнику Эллиотту Рузвельту: «Ведь если дела в России пойдут и дальше так, как сейчас, то, возможно, что будущей весной второй фронт и не понадобится».

Но в 1943 году второй фронт так и не был открыт. Высадка союзников в Северной Африке и Италии абсолютно не воспринималась Сталиным как второй фронт. По его мнению, второй фронт может означать только высадка в Северной Франции, откуда можно было наносить удары по сердцевине рейха. 26 января 1943 года Рузвельт и Черчилль направили Сталину послание по итогам их встречи в Касабланке. В нем они говорили о сосредоточении крупных сил в Великобритании для высадки на континент. Сталин потребовал деталей. Черчилль, с согласия Рузвельта, назвал август или сентябрь, с оговоркой, что время высадки будет зависеть от оборонительных способностей немцев в районе Ла-Манша. Переписка продолжалась. Сталин не скрывал своего раздражения. Чтобы его успокоить, Рузвельт и Черчилль предложили ему встретиться на Аляске. Сталин ехать отказался, но согласился с идеей созвать трехстороннюю конференцию министров иностранных дел. После дальнейших дебатов было решено созвать такую конференцию в Москве.

Московская конференция состоялась 19–30 октября 1943 года. На ней союзники постарались доказать, что высадка в Италии имела большое стратегическое значение и ослабляла германскую мощь на Восточном фронте. Вопрос о послевоенных границах, в котором СССР был заинтересован более всего, почти не обсуждался. В итоге дискуссий главы внешнеполитических ведомств СССР (В. Молотов), США (К. Хелл) и Великобритании (А. Иден) подписали совместное коммюнике, где было указано, что союзные державы признают «первейшей целью ускорение конца войны», но точных сроков открытия второго фронта в Европе министрам иностранных дел согласовать так и не удалось.

В Москве, Вашингтоне и Лондоне в целом были довольны результатами совещания, которые открывали перспективы для переговоров на более высоком уровне. Дорога к встрече руководителей трех держав была открыта. Идея проведения такой встречи принадлежала президенту США: 5 мая 1943 года Рузвельт предложил Сталину провести встречу, которая «была бы неофициальная и совершенно простая», а 19 августа писал ему из Квебека, где совещался с Черчиллем: «Мы снова желаем обратить Ваше внимание на важность встречи нас троих…» Однако Рузвельт снова скрыл от Сталина важную деталь – он не сообщил о подписании американо-британского соглашения об объединении усилий по созданию атомной бомбы. Когда разведка представила Сталину этот совершенно секретный документ, он в очередной раз задумался об искренности «друзей». Не готовится ли бомба против Советского Союза?

Все стало на свои места, когда советскому руководству стало известно, что второй фронт будет открыт лишь после того, как Сталин лично пообещает союзникам, что в случае высадки их экспедиционных войск во Франции Красная Армия предпримет широкое наступление, которое не позволит немцам перебросить на запад дополнительные войска. Когда Сталин понял, что сможет во время встречи добиться от американцев и англичан принятия конкретных обязательств, он принял приглашение Рузвельта. Он также считал, что настало время обсудить с союзниками и другие международные проблемы – следовало определить пути возрождения Польши, решить вопрос о будущем Литвы, Латвии и Эстонии, согласовать условия обеспечения независимости, суверенитета и территориальной неприкосновенности Ирана, на территории которого находились союзные войска, и т. д. Что касается Германии, то Сталин был против идеи Рузвельта, которую поддерживал и Черчилль, о расчленении страны на пять государств.

Важным условием принятия Сталиным окончательного решения о проведении переговоров были добытые военными разведчиками данные о позиции США и Великобритании практически по всем вопросам предстоящей конференции. Удалось также заранее узнать, какие противоречия имеются между Рузвельтом и Черчиллем по основным вопросам предстоящей конференции. Из Вашингтона сообщали, что американский президент придерживался позиции, близкой к предложению СССР: США и Великобритания открывают второй фронт во Франции и наращивают свои усилия по разгрому фашистской Германии с запада. Черчилль же, напротив, хочет, чтобы англо-американские войска наращивали удары по Германии и ее союзникам на Балканах. Становилось ясно, что хотя американский президент и опасался продвижения советских войск в глубь европейского континента, но он не хотел реанимации Британской империи, восстановления ее влияния в Европе. Если Черчилль не мог согласиться с тем, что Англия безвозвратно теряла статус мировой колониальной державы, то Рузвельт его точки зрения не разделял и помогать Черчиллю не хотел.

В работе Тегеранской конференции, в отличие от Ялтинской и Потсдамской, Андрей Громыко не участвовал, только в подготовке к ней. Однако даже сам процесс подготовки к встрече был сопряжен с большими препятствиями, он требовал огромных усилий не только в сфере дипломатии. Между тремя великими державами существовали серьезные разногласия по ряду коренных военных и политических вопросов. Существовали трудности и другого порядка, иногда чисто престижного характера и т. п. Как писал У. Черчилль по поводу подготовки первой встречи глав правительств трех держав: «В принципе было достигнуто общее согласие относительно того, что она должна быть организована в самом ближайшем будущем, но тот, кто сам не участвовал во всем этом, не может представить себе, сколько тревоги и осложнений пришлось испытать, прежде чем была достигнута договоренность о времени, месте и обстановке этой первой конференции «большой тройки», как ее стали называть потом».

Первую трудность составлял вопрос о месте встречи. Сталин предлагал сделать это на территории СССР – либо на юге, в Астрахани, либо на севере, в Архангельске. Рузвельт сказал, что СССР для переговоров не подходит, и опять предложил собраться на Аляске, на что нашлись возражения у Сталина – уехать от фронта в «столь отдаленный пункт» в такое напряженное время он не желал. Варианты Багдада и Каира тоже были отклонены. Советское правительство с самого начала считало наиболее подходящим местом встречи глав трех государств Тегеран. Оно исходило из следующего. В ходе наступления советских войск летом и осенью 1943 года выяснилось, что наши войска могут и впредь продолжать наступательные операции против германской армии, причем складывалось такое положение, когда летняя кампания перерастала в зимнюю. «Все мои коллеги считают, – писал И. В. Сталин Рузвельту 19 октября 1943 г., – что эти операции требуют повседневного руководства Главной ставки и моей личной связи с командованием. В Тегеране эти условия могут быть обеспечены наличием проволочной телеграфной и телефонной связи с Москвой, чего нельзя сказать о других местах. Именно поэтому мои коллеги настаивают на Тегеране как месте встречи».

После длительных переговоров союзники согласились на встречу в Тегеране.

До начала войны Иран симпатизировал немцам, там находились германские военные, но в 1941 г. в страну вступили войска СССР и Англии, а также небольшое количество американских солдат (для обеспечения ленд-лиза). Завоевание прошло молниеносно и почти бескровно, однако в Иране осталась мощная хорошо законспирированная агентурная немецкая сеть, насчитывающая около тысячи человек. Нередко по утрам иранцы находили на улицах трупы людей европейской наружности – это сотрудники четырех разведок, опознав вражеского агента, убивали его без суда и следствия. Обстановка в столице Ирана была сложной, но контролируемой и управляемой. В Тегеране размещался советский 182-й горнострелковый полк, солдаты которого охраняли наиболее важные объекты. Большинство иранцев с уважением относилось к Советскому Союзу, что облегчало работу представителей военной разведки, которые находили среди них добровольных помощников.

Существуют свидетельства историков, сотрудников спецслужб и очевидцев событий о том, что нацистская Германия замышляла убрать «Большую тройку».

Среди фашистских агентов, чувствовавшие себя в Иране как дома, был, например, офицер СД Франц Майер, который работал могильщиком на армянском кладбище Тегерана. Гауптштурмфюрер СС Юлиус Шульце служил муллой в Исфахане и каждую пятницу проповедовал мусульманам в мечети, что «религиозный долг всех правоверных – объявить джихад англичанам и русским, оскорбляющим своим присутствием священную землю ислама». Майера арестовали за пару месяцев до встречи, и на допросе он рассказал о планах проникновения в посольство по водостоку. После этого систему водоснабжения взяли под контроль британцы. Тогда абвер решил заложить взрывчатку под здание советского посольства. Проникнуть в подземные помещения можно было при помощи отца Михаила, священника единственной православной церкви в Тегеране. По словам иранского историка профессора Мухаммада Ахмади, немецкие разведчики предложили священнослужителю за сотрудничество огромную по тем временам сумму – 50 тыс. английских фунтов. Несмотря на ненависть к Сталину и Советам, отец Михаил, служивший в церкви еще с царских времен, сразу же раскрыл сотрудникам советского посольства планы нацистов.

Но немцы не теряли надежды. Они забросили в Иран два отряда эсэсовских спецназовцев, которые обосновались в окрестностях Тегерана. СС подготовило три засады на пути следования Рузвельта из американского посольства в советское, но эта возможность нападения была исключена, поскольку президент США даже не заезжал к себе, сразу отправившись в гости к Сталину. Что еще готовили коммандос из СС, точно до сих пор не известно, так как все документы по этому делу засекречены. Британская разведка обещает раскрыть их после 2017 года. Как бы там ни было, русские и английские разведчики сумели взять в плен один из фашистских отрядов и с его помощью уничтожили остальных эсэсовских спецназовцев. Тогда, говорят, известный нацистский «супердиверсант» Отто Скорцени предложил руководству рейха арендовать легкий самолет, набить его до отказа взрывчаткой и направить на советское посольство. Доброволец-смертник нашелся быстро, но пока его перебрасывали к месту событий, политики уже разъехались по домам.