Текст книги "Андрей Громыко. Ошибка мистера Нет"

«Москва! Как много в этом звуке…»

В 1934 году произошло еще одно судьбоносное событие, как оказалось, перевернувшее всю дальнейшую жизнь Андрея Громыко. Неожиданно руководство института объявило:

– Ваша группа переводится в Москву в научно-исследовательский институт аналогичного профиля.

Вот это новость! Поразмыслив, молодые ученые поняли: назвался груздем – полезай в кузов, отступления быть не может. В Москву, так в Москву. Хоть и страшновато казалось отрываться от родных мест и до сердечной боли жаль их было оставлять, но и неизвестность манила. Все же Москва – столица всей огромной страны! Там центр всей ее жизни. Там принимаются самые главные решения. И даже в поезде с трудом верилось, что вот-вот, через несколько часов они своими глазами увидят Кремль, Красную площадь, пройдут по ее знаменитой брусчатке.

Поселили аспирантов из Белоруссии в Алексеевском студгородке, на северо-восточной окраине Москвы. Когда-то здесь находился дворец царя Алексея Михайловича, возле него разрослось село Алексеевское, от него и пошло название района Москвы. Неподалеку было Останкино, тогда еще без телебашни, но, как и сейчас, со знаменитым Шереметьевским дворцом, ставшим музеем. В общем, прекрасные и знаменитые места, ставшие в 30-е годы молодежным районом благодаря студенческому городку, – казалось, что столько молодых, жизнерадостных лиц не встретишь больше ни в одном из районов столицы. Может, так оно и было.

Ну а сами занятия в аспирантуре мало отличались от учебы в Минске. Разве что было еще больше командировок в подмосковные города и села по заданию партийных органов. В основном приходилось читать лекции по вопросам текущей политики, разъяснять крестьянам положения Устава колхозов, а также выполнять задания, связанные с работой по ликвидации неграмотности. Обстановка была не очень спокойная, однажды, например, Громыко «обрадовали», что в сарае, где на сене он собирался переночевать, кулаки недавно убили такого же, как он, командированного, выступавшего перед крестьянами. Не слишком-то спокойно он спал в ту ночь, но все прошло благополучно.

Словом, все ладилось, в институте и в партийной организации его хвалили, все поручения он выполнял отлично, учеба тоже давалась легко. Но он вдруг решил резко изменить уже налаженную и стабильную жизнь – Андрею Громыко страстно захотелось стать летчиком. Надо сказать, что тут он был не оригинален. В то время – начала-середины тридцатых годов – стать летчиками мечтали едва ли не все мальчишки и юноши Советского Союза. В стране царил буквально культ неба, который подогревали подвиги и достижения Чкалова, Громова, Коккинаки и других знаменитых пилотов, облетавших земной шар, перелетавших через полюс, спасавших затертых во льдах полярников, поднимавшихся в стратосферу.

В общем, он решил поступить в летную школу. Окончить ее без отрыва от научной работы, а потом видно будет. Но, увы, его ожидало разочарование.

– Сколько вам лет? – спросил его начальник летной школы.

– Двадцать пять, – ответил Громыко.

– Уже исполнилось? – уточнил летчик.

– Да.

– К сожалению, вы опоздали. Мы принимаем только до двадцати пяти, а вам уже пошел двадцать шестой. У нас строгая инструкция, нарушить ее мы не можем.

Мечта разбилась вдребезги, и переживал ее крушение Громыко сильно и долго. Не знал он еще тогда, что взлет ему скоро предстоит, причем взлет поистине головокружительный, хотя и совсем не в небесную высь.

В 1936 году Андрей Громыко защитил диссертацию на звание кандидата экономических наук, получил направление на работу в Институт экономики АН СССР в качестве старшего научного сотрудника. По совместительству начал преподавать политэкономию в Московском институте инженеров коммунального строительства и был уверен, что его место в жизни и положение определено всерьез и надолго. Но человек полагает, однако судьба его решается часто отнюдь не им самим. С конца 1938 года Громыко пришлось, в силу производственной необходимости, некоторое время исполнять обязанности ученого секретаря в Институте экономики. Видимо, благодаря этому ему вдруг предложили должность ученого секретаря Дальневосточного филиала Академии наук. Громыко был не на шутку озадачен. И честно сказал: «Я ведь молодой научный работник. А на эту должность, по-моему, нужен, по крайней мере, доктор наук». В. Л. Комаров, тогдашний президент Академии наук, подумав, вынужден был согласиться – Громыко был прав. И все же долго поработать на ниве науки ему не пришлось – жизнь уже приготовила ему большой сюрприз.

В начале 1939 года Громыко неожиданно вызвали в Наркомат иностранных дел. Там, оказывается, заседала комиссия ЦК, подбиравшая из числа коммунистов новых людей, которые должны были быть направлены на внешнеполитическую, дипломатическую работу. На Кузнецком вместе с Громыко собралась целая группа кандидатов, ожидавших решения своей судьбы.

Вызывали приглашенных поочередно. Дошла наконец очередь и до Андрея Громыко. Он вошел в комнату и поразился: за столом вместе с другими членами комиссии сидели В. М. Молотов и Г. М. Маленков – члены сталинского Политбюро. Да, речь шла о призыве людей на службу, от которой зависели судьбы страны, ее будущее. Как же он попал в число кандидатов? Чем заслужил такую честь? Почему на нем остановили выбор?

Очевидно, потому, что он, в буквальном смысле слова, с малых – с тринадцати! – лет связал жизнь с комсомолом и партией, всегда добросовестно старался выполнять все порученные ему дела, постоянно вел научно-пропагандистскую деятельность: читал лекции, выступал с докладами, вел кружки и семинары, непрерывно, все годы, где бы он ни работал и ни учился, выезжал в командировки для партийно-просветительской работы. Наконец, в дополнение ко всему, он старательно изучал английский, что было уже редкостью в то время. И, может быть, не случайно определяющим, как ему показалось, стал вопрос:

– А что вы читали на английском?

Перечислив некоторые книги, он добавил:

– Труд американского экономиста Стюарта Чейза «Богатая земля, бедная земля».

Это оказалось решающим, Громыко сразу почувствовал расположение комиссии, хотя сразу результата собеседования ему, конечно, никто не объявил. Однако через несколько дней его вызвали в Центральный Комитет:

– Мы приняли решение перевести вас из Академии наук на дипломатическую работу. Если вы, конечно, согласны.

Да, можно было думать, поступать ли в аспирантуру, но тут… От таких предложений не отказываются. Так, весной 1939 года Андрей Громыко был назначен на должность заведующего американским отделом Наркомата иностранных дел СССР. Вот уж поистине головокружительный пируэт судьбы!

Но что он несет? Сумеет ли вчерашний аспирант справиться с новыми обязанностями, сумеет ли стать дипломатом? Ведь ошибки на этом поприще стоят дорого… Поэтому на новую работу он шел со смешанными чувствами. Уж очень все было неожиданно. Но отступать было некуда. И Громыко погрузился в новую работу, стараясь как можно скорее войти в курс дела, изучить все нюансы советско-американских отношений, их развитие, узнать все, что можно, о дипломатах, представляющих американскую сторону.

С момента установления дипломатических отношений между СССР и США в 1933 году в Москве уже поработали два посла. Сначала, с 1933 по 1936 год, – Уильям Буллит, который был настроен по отношению к Советскому Союзу откровенно враждебно. Дело в том, что он успел поработать в новой России еще в 1919 году по поручению президента США В. Вильсона и премьер-министра Великобритании Д. Ллойд-Джорджа, когда ему, в разгар наступления Красной Армии, было поручено договориться об условиях прекращения в России военных действий. Ленин тогда пошел на переговоры с Буллитом, но в ходе их отверг все предложения, считая, что они направлены на реставрацию старого строя. Действительно, проект Запада тогда рассчитывал, что начавшееся наступление Колчака опрокинет Советскую власть, но Колчак, как известно, был разгромлен, как и остальные деятели Белого движения, иностранные интервенты изгнаны с территории Советской России. Видимо, посчитав, что Буллит в силу своей прежней деятельности лучше, чем кто-либо другой, разбирается в обстановке в СССР, Рузвельт и назначил его послом. Конечно, ничего позитивного в отношениях с США во время работы Буллита достигнуть не удалось.

Другим был его преемник Джозеф Дэвис. Он считал (и внушал это администрации Рузвельта), что с СССР надо развивать отношения, по крайней мере торговлю, которая была весьма выгодна Америке во время ее выхода из Великой депрессии. Кроме того, Дэвис был убежден, что правительства Англии и Франции совершают ошибку, «умиротворяя» Гитлера и пытаясь изолировать Советский Союз. Сторонников таких взглядов в США тогда было немного. Может быть, поэтому у Дэвиса сразу установились хорошие деловые отношения со Сталиным, о котором он и впоследствии отзывался неизменно уважительно и даже тепло.

– Надо исходить из того, – говорил Дэвис, – что идеологические расхождения и различия в общественном строе наших государств должны быть оставлены в стороне при рассмотрении практических вопросов.

Такая точка зрения была близка и Рузвельту, которого все более беспокоила агрессивность германского фашизма. Однако в 1938 году Джозеф Дэвис стал послом США в Бельгии, а в СССР весной 1939 года был назначен Лоуренс Штейнгардт. Громыко не раз задавался вопросом: «Почему Рузвельт остановился именно на Штейнгардте, работа которого не вносила какого-либо заметного вклада в развитие советско-американского сотрудничества, учитывая его особое значение?» И не находил ответа. Впрочем, скоро сама жизнь скорректировала такое решение. Штейнгардт долго на должности посла не задержался, однако новый посол Америки в СССР был назначен уже после того, как сам Громыко отбыл на работу в Америку.

Произошло это менее чем через полгода его руководства американским отделом МИДа. Однажды Громыко вызвал к себе один из руководителей наркомата и сказал:

– Вас вызывают в Кремль, к Сталину.

Андрей Громыко такого никак не ожидал. Сталина до того ему приходилось видеть лишь на демонстрациях, когда тот стоял на мавзолее, приветствуя демонстрантов, и однажды в президиуме торжественного заседания в Большом Кремлевском дворце, куда Громыко пригласили вместе с другими представителями предприятий и учреждений. Через считаные минуты он уже был в Кремле в приемной Сталина, представляясь Поскребышеву, знаменитому сталинскому помощнику и секретарю.

И вот он стоит перед вождем в его кабинете. Спокойная, строгая обстановка, мгновенно настраивающая на деловой лад, небольшой письменный стол, за которым работает Сталин. Рядом стол побольше, для совещаний, за ним впоследствии Громыко придется сидеть много раз. Сегодня Сталин сидел именно возле него, тут же, сбоку, – Молотов, тогдашний народный комиссар иностранных дел, с которым Громыко уже встречался в наркомате. После приветствия Сталин, не ходя вокруг да около, сразу же сообщил главное, ради чего молодой дипломат и был вызван:

– Товарищ Громыко, мы хотим послать вас на работу в посольство СССР в Америке в качестве советника.

Это было еще более неожиданно, чем вызов в кабинет вождя. Но недаром говорилось, что дипломаты, как солдаты, всегда должны быть готовы к неожиданным заданиям и перемещениям. Кратко, как он это хорошо умел, Сталин назвал области, которым следовало придать особое значение в советско-американских отношениях.

– С такой крупной страной, как США, – говорил он, – Советский Союз мог бы поддерживать неплохие отношения, особенно с учетом возрастания фашистской угрозы.

Потом он дал только что назначенному работнику советского посольства в Америке несколько конкретных советов, дополненных Молотовым.

– Мы хотим направить вас в Америку не на месяц и, возможно, даже не на год, – добавил Сталин и тут же поинтересовался:

– Как у вас с английским языком?

– Веду с ним борьбу и, кажется, постепенно одолеваю, хотя процесс сложный, особенно потому, что отсутствует разговорная практика, – ответил Громыко.

– А почему бы вам не захаживать иногда в американские церкви, чтобы послушать проповеди их пастырей? – вдруг посоветовал Сталин. – Проповедники ведь говорят на чистом, правильном английском языке, и дикция у них хорошая. Многие русские революционеры, находясь за рубежом, прибегали к такому способу совершенствования иностранного языка.

Громыко даже смутился. Может, Сталин его проверяет, испытывает на прочность? Хотел было даже задать встречный вопрос, прибегал ли сам Сталин к такому методу, но удержался. Вспомнил, что Сталин иностранными языками не владел. Впрочем, позднее, вновь припоминая тот разговор, понял, что Сталин тогда, скорее всего, обратил бы свой ответ в шутку, как он часто делал, попадая в затруднительное положение. И все же в церковь в США Громыко не ходил, решив, что не стоит давать повод к домыслам пронырливым американским журналистам, которые обязательно бы пронюхали о таком странном поведении советского посла.

Так произошла первая встреча Громыко со Сталиным, произведшая на него, надо сказать, глубокое впечатление, хоть прямо он об этом в своих мемуарах и не написал – ведь создавались они тогда, когда уже девятым валом шла перестроечная волна антисталинизма, – однако впечатление такое ощущается. И действительно, его дочь Эмилия в своих воспоминаниях пишет, как во время работы над мемуарами Андрей Андреевич не раз говорил ей, что Сталин обладал могучим умом, и в вопросах внешней политики это проявлялось особенно сильно.

На обратном пути из Кремля Громыко вспомнил, что незадолго до того в Москву был вызван посол СССР в США К. А. Уманский. Как он слышал, работой посла в Москве были не очень довольны – претензии к нему были и у Сталина, и у Молотова. Посольство решили укрепить новыми кадрами, в том числе и ему, совсем еще молодому дипломату, доверить столь важный пост советника… Это и вдохновляло, и тревожило – справится ли он, опыта-то ведь, по сути, нет? Правда, тогда Уманский в США возвратился и проработал еще два года, до 1941-го, когда его сменил славившийся своим проамериканским настроем М. М. Литвинов, получивший к тому же широкую международную известность благодаря его работе в Лиге Наций. Однако Литвинов тоже проработал послом в США недолго – в 1943 году его сменил 32-летний Андрей Громыко.

Но до того времени надо было еще дожить, а пока семья Громыко стала собираться в дальний путь. Понятно, что до того никто из них – ни сам Андрей, ни Лида – за границей не бывали, поэтому на них просто обрушился огромный поток новых впечатлений. Особенно их потрясла Италия и итальянцы с их бурным темпераментом: когда на улице они видели двух разговаривающих итальянцев, казалось, что один перед другим произносит речь, которую, не дослушав собеседника, тут же начинает произносить второй – настолько страстно они говорили и жестикулировали. Казалось, что весь город состоит из маленьких митингов и митингующих, хотя участвовали в них всего по два-три человека. Бросились им в глаза и контрасты в одежде горожан, удивили и веревки с бельем на балконах и даже во всю ширину улочек. Лидию Дмитриевну это особенно впечатлило – неужели итальянки никогда свое белье с чужим не путают, ломала она голову, так все тесно, такие лабиринты… Или это нам так кажется с непривычки?

В Генуе они сели на итальянский лайнер «Рекс», впоследствии, во время Второй мировой войны, потопленный англичанами, и через некоторое время увидели Неаполь. Почему-то, живя в Советском Союзе, им казалось, что в солнечном Неаполе все должны петь. Но ни одной песни они там не услышали. Зато увидели Везувий, побывали на раскопках легендарной Помпеи. Мог ли себе представить мальчишка, для которого все детство ассоциировалось только с одним «Везувием» – спичечной фабрикой в губернском Гомеле, что он когда-то будет стоять у подножия настоящего Везувия, да еще проездом в Америку?! Однако стоял. А потом гид водил их по раскопкам погребенной под пеплом Помпеи, рассказывая о том, как жили и как погибли обитатели античного города с такой трагической судьбой. Под конец они увидели трогательную картину – два окаменелых, сплетенных в объятиях скелета. «Любовь сильнее смерти», – прокомментировал это зрелище гид.

Однако не был бы Громыко дипломатом и политиком, если бы не заметил, любуясь достопримечательностями, и огромного количества военных на улицах итальянских городов – время их переезда в США фактически совпало с началом Второй мировой войны, а до нападения Гитлера на Советский Союз оставалось меньше двух лет…

В пути они встретили и праздник – 22-ю годовщину Великой Октябрьской революции. В этот день капитан корабля пригласил Уманского и Громыко в свою каюту. Угощая их прекрасным итальянским вином, капитан неожиданно для них вдруг негромко произнес, подняв бокал:

– За Октябрьскую революцию! За Ленина!

Они были тронуты. Особенно учитывая, что Италия в то время уже находилась под властью Муссолини.

Через несколько дней, впервые в жизни пережив сильный шторм, семья Громыко в полном составе, вместе с детьми, семилетним Толей и двухлетней Эмилией, сошла на американский берег.

Америка их ошеломила несравненно сильнее, чем Италия, – невообразимым шумом и столь же невообразимым, непрерывным движением. Казалось, на месте стояли только небоскребы, все остальное двигалось, ехало, гудело, скрежетало, скрипело, грохотало. Со всех сторон теснились каменные и металлические громады зданий, пропорции между шириной улиц и высотой зданий казались какими-то смещенными.

– А что, в этом городе американцы всегда живут или только днем? – спросил, увидев эту ужаснувшую их поначалу картину американской жизни, семилетний Толя.

– Всегда, – ответил отец. – Причем живут не только американцы. И мы тут будем жить. В этом городе находится и советское посольство.

Отцу маленького Толи, Андрею Громыко, Нью-Йорк тоже показался ужасным современным Вавилоном, в котором нормальным людям жить, наверное, несравненно более тяжко, чем в уютной, спокойной, уже родной и милой сердцу Москве, да что ж поделаешь – дипломаты, как солдаты. Город даже показался ему враждебным, и вовсе не оттого, что он, советский человек, оказался в центре чуждого капиталистического мира. Просто сам город, с его избыточной техникой и каменными джунглями, словно отталкивал человека. «Разве нельзя строить так, чтобы было не только технократично, но и красиво?» – подумал про себя молодой дипломат. Но вслух он это, разумеется, не произнес. К счастью, в Нью-Йорке они задержались ненадолго, целью их путешествия был Вашингтон – столица и гораздо более тихий и сравнительно небольшой город США.

Америка, Америка – великая страна…

Вашингтон – столица США – был и остается городом в основном чиновного люда. В Вашингтоне нет крупной промышленности. В основном там мелкие предприятия, мастерские, представляющие своеобразный симбиоз фабрики и магазина. Словом, обслуга многочисленного штата служащих разного уровня, встроенных в сложную иерархию огромного государственного механизма. Важной частью этого механизма являлась, естественно, его внешнеполитическая и дипломатическая службы, с которыми и приходилось постоянно иметь дело советскому посольству.

Громыко, как он пишет в своих мемуарах, сразу же пришлось почувствовать, что к Уманскому отношение в американском официальном аппарате сложилось настороженное, словно его кто-то там невзлюбил – американская печать постоянно распространяла различные выдумки о советском посланнике, носившие персональный характер. Общего языка между послом СССР и представителями американской администрации из тех, кто занимался внешней политикой США, так и не было найдено. Это осложняло работу советского посольства, тем более что в Европе уже разгоралась Вторая мировая война, развязанная Гитлером, и неумолимо возрастала опасность фашистской угрозы для Советского Союза.

Впрочем, официальная точка зрения на роль советского посла в США К. Уманского, как и на его отношения с американским истеблишментом, расходится с мнением Громыко. Напротив, говорится, что Уманский немало способствовал укреплению отношений СССР с США и успел сделать очень многое для налаживания военных поставок из США, когда началась война с Германией. Как пишет «Независимая газета» в материале, подготовленном к его 105-летнему юбилею, Уманского хорошо знали и уважали в Вашингтоне, его не раз принимали Рузвельт, госсекретарь Хэлл, к нему внимательно прислушивались американские журналисты.

Что ж, как бы там ни было и как бы ни относились к советскому послу в высших кругах американской элиты, надо было работать, стараться эти отношения улучшать, чтобы сделать Америку союзником в предстоящей великой битве народов, приближение которой всем было очевидно. А для этого, во-первых, надо было как можно лучше изучить страну. Поэтому вскоре после прибытия в США Громыко воспользовался первой же возможностью для поездки по стране, чтобы увидеть хотя бы некоторые промышленные города, а заодно и ознакомиться с условиями жизни и работы советских специалистов, стажировавшихся на американских заводах – была тогда такая форма сотрудничества с индустриально развитым Западом, чтобы построить свою индустрию. Поездка эта состоялась в середине 1940 года. Вместе с еще одним сотрудником посольства Громыко тогда побывал в Чикаго, Детройте, Кливленде, Буффало, Цинциннати, Милуоки, Вустере, Камдене, обязательно посещая в каждом из городов хотя бы одно предприятие и беседуя с советскими специалистами там, где они были, рассказывая им об обстановке в СССР и в мире – ведь в американских газетах события трактовались в выгодном для США свете и далеко не всегда объективно. Посмотрели на работу конвейера на знаменитом фордовском автомобильном заводе в Детройте, воочию увидев многократно описанный выматывающий силы непрерывный трудовой процесс. Работали там в то время в основном негры, как правило, крупные мужчины большой физической силы. И все же пот лил с них градом. Конечно, и на советских заводах рабочим прохлаждаться не приходилось, но все же таких безостановочных, изматывающих людей конвейеров тогда еще не было.

Побывали сотрудники советского посольства и на съезде демократической партии, который проходил как раз в то время в Чикаго и на котором должны были выдвинуть кандидатом на третий президентский срок Ф. Рузвельта. Это было интересно, было с чем сравнить наши съезды.

Надо сказать, что зрелище американской демократии советских коммунистов просто поразило. В зале, где собралось несколько тысяч человек, было бесчисленное количество всяческих лозунгов и плакатов, причем не на стенах, а в руках у депутатов съезда, которые этими лозунгами и плакатами беспрерывно размахивали и при этом еще что-то кричали. Раз это съезд демократической партии, то, видимо, крик свидетельствовал о поддержке демократов и демократии, но разобрать что-то было абсолютно невозможно. Председатель съезда беспрерывно стучал молотком по столу, пытаясь утихомирить делегатов, но бесполезно – спасибо, что благодаря громкоговорителям его слова и стук молотка хоть как-то слышны. Тем более не было слышно выступающих, как они ни пытались добиться внимания зала. Вот пожилой сенатор из штата Алабама, стоя на трибуне, воздевает руки кверху, пытаясь добиться тишины. Бесполезно! Он начинает говорить, судя по всему, весьма прочувствованно. Нет, его снова никто не слушает. Тем не менее удалось уловить, что упоминание имени Рузвельта вызывает у депутатов съезда взрывы одобрения и его избрание, видимо, предрешено, этого хочет большинство населения Соединенных Штатов. Этого хотел и Советский Союз, уже оценивший его доброжелательную политику.

– Да, крепкие нервы надо иметь, чтобы участвовать в таком предвыборном шоу! – делились потом впечатлениями друг с другом советские сотрудники. – Да что там – выдержать такое зрелище, хотя бы наблюдая со стороны, и то нелегко.

Но главное, что Рузвельта снова переизбрали на должность президента США.