Текст книги "Вельяминовы. За горизонт"

– Ладно, все потом… – пальцы сомкнулись на рукояти браунинга, – сейчас надо спасти Цецилию… – рядом с маленьким сквером, возвышался завал, из разломанной мебели, ящиков, камней и вывороченных, трамвайных рельс. Офицер что-то закричал шоферу, лобовое стекло поползло трещинами:

– За баррикадой сидят восставшие, – почти весело подумал Феникс, – что нам очень на руку… – толкнув Цецилию на пол, выхватив пистолет, он открыл огонь.

Залив в стальной термос крепкий кофе, Эстер вручила его Циле:

– В городе ты садись за руль, так меньше шансов, что вас остановит госбезопасность… – доктор Горовиц помолчала, – вы все с иностранными паспортами, но лучше не лезть на рожон. Генрику восемнадцать, его ровесники сейчас строят здесь баррикады… – Цила уцепилась за край кухонного стола:

– Тетя Эстер, но вам нельзя оставаться в городе. Где вы достали машину и это… – она кивнула на рукоять пистолета, торчащую из кармана жакета доктора Горовиц:

– Машину я угнала, – спокойно ответила женщина, – таксист бросил форд на улице, ключи валялись на сиденье… – Эстер надеялась, что ни Цила, ни дети не заметят подсохших капель крови, на полу форда:

– Пистолет я взяла в том самом месте, куда должен был приехать Авраам… – она вздохнула: «Но не доехал». Эстер застала продавца в комиссионке, на краю еврейского квартала, одной ногой за порогом:

– Я не намереваюсь здесь торчать, – признался ей бывший уголовник, – золота у меня хватит, чтобы добраться до австрийской границы и перейти ее… – Эстер получила от него надежный, бельгийский браунинг. Она сунула в сумочку Цилы пакет с американскими долларами:

– Вам я оружия не даю. Вы с Генриком умеете стрелять, но вам надо, как можно быстрее, оказаться в Вене. Вас выпустят из страны, вы иностранные граждане… – Эстер помогла Циле вытащить из квартиры чемоданы:

– Всего пять часов дороги, сейчас почти полночь. На рассвете они подъедут к границе. Карта у них есть, бензина в машине достаточно… – Эстер все проверила. Адель всхлипнула:

– Тетя Эстер, а что случится со Шмуэлем, с дядей Авраамом… – завыл старомодный лифт. Эстер, спокойно ответила:

– Ничего не случится. Я их найду и вывезу из страны. Не теряйте времени, нигде не останавливайтесь. В Вене немедленно пошлите телеграммы, в Лондон, в Мон-Сен-Мартен… – оказавшись на улице, Эстер прислушалась:

– Выстрелы на севере. Там проспект Андраши, повстанцы могут пойти маршем, на здание госбезопасности… – она не хотела думать, что муж и сын могут быть арестованы:

– У русских давние счеты с Авраамом. Впрочем, и со мной тоже… – она прикоснулась губами к влажной щеке Адели:

– Не волнуйся, все будет хорошо. Думаю, тетя Марта и дядя Джон прилетели в Вену. Я больше, чем уверена, что повстанцы ведут подпольную трансляцию, по радио… – Эстер заметила, как мимолетно похолодели темные глаза девушки:

– Если бы он меня любил, – подумала Адель, – он бы попытался попасть в Будапешт. Он знает о восстании, знает, что я здесь. Дядя Максим вернулся за тетей Мартой в СССР, хотя для него это было смерти подобно, а дядя Мишель искал тетю Лауру в тылу нацистов. Джон меня не любит, никогда не любил, я для него только игрушка… – она приникла головой к твердому плечу Эстер:

– Тетя, вам тоже надо уехать… – в голубых глазах играли отсветы редких, уличных фонарей. Эстер покачала головой:

– Я не двинусь с места, пока не вытащу отсюда моего мужа и сына, милая. Тетя Цила бы тоже так поступила, да и любой, на нашем месте… – она велела Генрику:

– Вылезай из-за руля, и вообще, садись на пол. Не стоит, чтобы тебя видели, пока вы не покинете город. Гварнери с тобой… – Тупица похлопал по скрипичному футляру:

– Тетя Эстер, я пронес скрипку через пять границ… – он слегка улыбнулся, – я с ней никогда не расстанусь… – Эстер вспомнила маленького, бледного мальчика, в стылой варшавской квартире:

– Я его лечила, от воспаления легких, пятилетним ребенком. Дора умерла, а он выжил. Он прошел через гетто и Аушвиц, он кочевал по Европе, на его глазах погиб отец. Он обязан жить дальше, иначе и быть не может. Он никогда не узнает правды, о Самуиле, как Тиква не узнает правды о своем отце. Все закончилось, пусть дети живут спокойно… – она усадила Цилу вперед:

– Через мосты вас не пропустят, езжайте окраинами… – Эстер поцеловала ее, – все, отправляйтесь… – Цила схватила ее руку:

– Тетя Эстер… – доктор Горовиц повернула ключ в замке зажигания:

– Долгие проводы, лишние слезы, как говорил мой отец. Увидимся в Вене… – она помахала вслед красным огонькам форда. Машина исчезла из вида, Эстер вскинула на плечо полевую сумку:

– Медикаменты, кофе, сигареты, пистолет. Не думала, что на пятом десятке лет я снова поднимусь на баррикады, но иначе, кажется, не получится…

Она пошла на север, где приглушенно трещали автоматные очереди.

По выцветшему пятну на обоях, доктор Судаков понял, что на этом месте раньше висел портрет:

– Сначала Гитлера, потом Сталина… – он потер ноющий болью висок, – быстро работают в госбезопасности. Я сижу на проспекте Сталина, в городе стоит статуя покойного вождя, то есть уже не стоит… – он коротко улыбнулся, – а портрет со стены исчез…

Патруль, в зеленых фуражках, остановил машину Авраама на полпути от городского парка к зданию радиостанции:

– Хорошо, что я решил сначала отыскать Шмуэля, – невесело подумал он, – а потом заехать за оружием, в комиссионку. Если бы у меня нашли пистолет, вряд ли бы я сейчас оставался над землей… – на конференции Авраам слышал разговоры о подвальной тюрьме на проспекте Андраши:

– Проспектом Сталина улицу никто не называл, – понял он, – а сейчас и вовсе, от статуи остались одни сапоги…

По окраинам площади у парка пылали перевернутые машины полиции и госбезопасности. Пробившись сквозь размахивающую трехцветными флагами толпу, Авраам прочел на гранитном постаменте яркие, с потеками алой краски, криво написанные буквы:

– Доктору Судакову. Симон уехал к радиостанции… – чертыхнувшись, Авраам развернулся:

– Зачем он в это полез? Хотя он только что после армии, парень молодой, горячий. Но Тупица его еще младше, а не ходит ни на какие митинги. Он прилежно репетирует, один или с Аделью… – заводя машину, Авраам напомнил себе, что Тупица всегда был осторожен:

– Как любой гений. Он знает, что ему надо беречь себя. Шмуэль тоже не лихая голова, как Иосиф, но иногда и он может переступить черту… – они с Эстер беспокоились за старшего пасынка. На египетской границе продолжались стычки, все говорили о неминуемой войне. Египет отказался выполнять решение ООН о пропуске израильского флота через Суэцкий канал:

– Даже не военные корабли, а торговые… – Авраам не сдержал зевок, – а в Кнессете заседает достаточно ястребов. Они спят и видят Израиль, вернувшийся к библейским границам, от Нила до Евфрата… – Авраам напечатал несколько статей в левой прессе, громящих такую позицию:

– У нас не хватит сил воевать со всем арабским миром, – настаивал он, – новые иммигранты еще живут в палаточных лагерях. Надо развивать страну, добиваться объединения Иерусалима, мирным путем… – Авраам проводил черту, как он говорил, когда речь шла о Стене Плача:

– Пусть Иерусалим станет городом под совместным управлением евреев и арабов, – замечал он, – на это я готов пойти. Я готов пойти на что угодно, только бы евреи смогли молиться у Стены, как веками делала моя семья…

Сидя в пропахшей дешевым табаком, голой комнатке, на проспекте Андраши, он подумал о старом доме Судаковых:

– Ционе он не нужен, она не вернется в Израиль, а ее дочь, тем более. Полина леди Холланд, аристократка, для чего ей Старый Город? У Шмуэля детей не будет, а Иосиф… – он усмехнулся, – он, как я, в последний раз посетил синагогу на своей бар-мицве. Меня и в синагогу не водили, у меня была светская бар-мицва, в столовой кибуца. То есть не в столовой, а тогда еще в палатке, с чтением «Капитала» и цитат из Теодора Герцля… – он почесал покрытый рыжей щетиной подбородок:

– Может быть, туда переедут Моше или Фрида. Фрида еще не знает, что она мамзер. Но рано говорить девочке о таком, ей всего одиннадцать лет… – дочь довольно бойко объяснялась на арабском языке. Год назад, на бар-мицве Аарона Горовица, она подружилась с Маленьким Джоном, своим ровесником:

– Герцог пропадал по рабочим делам, – хмыкнул Авраам, – Марта тоже с ним ездила, а детей взяли под опеку близнецы… – Иосиф и Шмуэль возили младших в Тель-Авив, на Мертвое море и на север:

– Джон дальновидный человек, он отправил сына учить арабский язык, – Авраам потянул из кармана куртки сигареты, – русский они в Лондоне все и так знают. Я по-русски умею только ругаться… – что-то ему подсказывало, что его умения скоро пригодятся.

Арестовала его, правда, венгерская госбезопасность. Авраам закурил:

– Не арестовала, если им верить, а задержала, до выяснения обстоятельств. Я, в конце концов, иностранный гражданин, машина взята напрокат, легально… – он понимал, что Эстер не покинет Будапешт, пока не отыщет его и Шмуэля:

– С нее станется пойти на баррикады и атаковать здание госбезопасности, – Авраам затянулся сигаретой, – однако она, сначала, отправит восвояси Цилу и детей… – он не ждал появления в Будапеште кого-то из семьи:

– Джон с Мартой могут прилететь в Вену. Монах тоже не усидит на месте, его жена здесь, но новости о восстании достигли запада только сегодня… – в парке Аврааму рассказали, что Симон, как венгры называли пасынка, работал в эфире подпольной радиостанции:

– Он и в армии встречался с журналистами, – вспомнил доктор Судаков, – не только навещал скорбящих. Он хорошо держится на публике. Даян предлагал ему дипломатическую карьеру, обещал, что его крещение останется личным делом… – пасынок был непреклонен:

– Но в Ватикане тоже нужны такие люди, – Авраам смотрел на запертую дверь, – если он доедет до Ватикана. Он иностранный гражданин, как и я, но если его поймают за микрофоном, с ним не станут церемониться…

Пока его везли на проспект Андраши, Авраам успел заявить протест старшему патруля. Венгр поинтересовался, откуда доктор Судаков знает язык:

– Я знаю десять языков, не считая мертвых, – оборвал его Авраам, – оставьте пустые разговоры. Вы не имеете права меня задерживать… – офицер, хмуро, ответил:

– В городе объявлено чрезвычайное положение, введен комендантский час. Вы не обладаете дипломатическим иммунитетом… – посольства Израиля в Венгрии не было:

– Американское посольство здесь имеется, но американские паспорта Эстер и Шмуэля не помогут, документы остались в Израиле… – Авраам боялся увидеть за открывающейся дверью пасынка, в сопровождении тюремного конвоя:

– Парню двадцать лет, в его годы я учился в университете, и ухаживал за девушками. Правда, Волк в его годы успел отсидеть, а Марта скрывалась от гестапо… – ручка двери задергалась. Авраам успел подумать:

– Мы ничего не знаем о судьбе русских, Кепки и Серебрянского. Они меня допрашивали, на Лубянке. Вдруг их не расстреляли, вместе с Берия, после смерти Сталина…

На него пахнуло пряным сандалом. Кепка носил хороший, твидовый костюм:

– Он почти не изменился, только голова больше поседела. Впрочем, у меня тоже… – Аврааму показалось, что в темных глазах русского играют искорки смеха. Он прислонился к косяку, держа папку:

– A volf farlirt zayne hor, ober nit zayn natur… – задумчиво сказал Кепка, – волк облысел… – Авраам, невольно, провел рукой по затылку, – но зубов не потерял. Вы потеряли и зубы, но это ничего не меняет. Я рад вас видеть, доктор Судаков… – ткнув окурком в пепельницу, Авраам виртуозно выматерился:

– Geh red tsu der vant! Иди, поговори со стеной, мамзер и сын мамзера…

Русский, спокойно, велел конвою: «Вниз его».

Свод подвала почти осыпался. Беата шепнула:

– Осторожней, милый. Кажется, здесь есть выход на улицу… – девушка крепко держала Шмуэля за руку. Зная, что в темноте не видно его пылающих щек, юноша, все равно, чувствовал неловкость:

– Иисус не заповедал обманывать ближнего. Надо сказать, что все было ошибкой, что я не должен был так поступать… – они давно поднялись с груды штукатурки, Беата отряхнула куртку, но так и не выпускала его руки:

– Мы найдем восставших, милый… – девушка вела его за собой, – мы недалеко от парламентской площади. Венгрия обретет свободу, ты отыщешь мать, отчима, и мы всегда будем вместе… – Шмуэль ничего не ответил:

– Она говорила, что ей понравилось… – его опять охватил стыд, – но у нее все случилось в первый раз. У меня тоже, я ничего не успел понять… – девушка легко вскрикнула, быстро, лихорадочно, целуя его:

– Я не знал, что мне делать, то есть догадался… – старший брат, не стесняясь, обсуждал при нем девушек, – но так нельзя. Я хочу служить Иисусу, нельзя нарушать обещание… – минуя очередной поворот, пробираясь за Беатой, Шмуэль велел себе: «Сейчас».

Он вспоминал теплые слезы, ее ласковый голос:

– Спасибо тебе, милый, спасибо… – юноша скрыл вздох:

– Сейчас нельзя. Сначала надо выбраться из подвалов, найти повстанцев, отыскать семью… – танковые залпы приближались, и удалялись, они слышали автоматные очереди. Шмуэль понятия не имел, где они находятся. Иногда они натыкались на гнездо попискивающих, разбегающихся крыс, на скелеты животных. Беата, тихо, сказала:

– Здесь могут быть и останки людей. Папа воевал в подвалах, когда Будапешт осаждали русские. Половина Венгрии встречала Красную Армию, как освободителей, а половина бежала за вермахтом… – девушка махнула рукой, – на запад… – Беата помолчала:

– Мы не хотим ничего дурного, Симон. Просто… – она замялась, – Венгрия и ее народ достойны свободы… – Шмуэль отозвался:

– Моя мать и отчим сражались в варшавском восстании, в сорок четвертом году. Они тоже много времени провели под землей. Они, собственно, и поженились, в Варшаве… – он вспомнил, как дядя Джон притворялся солдатом вермахта:

– Сейчас такое не получится, – подумал Шмуэль, – я не знаю венгерского языка, местную форму мне не надеть… – он добавил:

– Это понятно, но, Беата, венгры проливают кровь венгров… – девушка, презрительно, отозвалась:

– Не венгры, а пособники русских, лижущие им задницу. Даже мой отец… – она остановилась, – нет разницы между такими, как он, и салашистами, продавшимися Гитлеру… – выстрелы становились ближе, на них повеяло свежим ветерком. Беата велела:

– Тише. Я пойду вперед, узнаю, где мы… – повернувшись, она обняла Шмуэля за шею, повиснув на нем:

– Я счастлива, милый, так счастлива… – он нащупал пистолет, в кармане ее куртки:

– Отдай мне, – попросил юноша, – может быть, мы на улице, удерживаемой коммунистами… – темные, выпачканные штукатуркой волосы, взметнулись. Она покачала головой:

– Нет, мы прошли синагогу Дохани. Мы на севере бывшего еврейского гетто, рядом с квартирой, где жила твоя семья… – Шмуэль удивился:

– Откуда ты знаешь… – Беата указала за его спину:

– Папа рассказывал про синагогальные подвалы. Здесь, в сорок четвертом году, его отряд прятал евреев, выводил их по канализации из города. Четверть часа назад мы прошли люки… – Шмуэль решил:

– Надо довести ее до безопасного места и вернуться домой. Но где сейчас найдешь безопасное место? Надеюсь, что дядя Авраам в порядке, что мама не отправилась нас искать… – Беата сняла его руку с оружия:

– Ты остаешься здесь, тебе пистолет ни к чему, а мне он может пригодиться… Я сейчас приду, – обещала она, – я уверена, что мы на стороне восставших… – девушка побежала вперед.

Раздался шорох, в тишине загремели пистолетные выстрелы. Беата вскрикнула, высокий голос оборвался. Кто-то сказал, по-немецки:

– Отлично, теперь у тебя есть пистолет, милая. Дамочка без документов, она из восставших… – юноша услышал неожиданный среди развалин, стук каблуков, – однако нам они ни к чему. Твой паспорт мы сожжем, от греха подальше. Теперь еще нужна машина… – Шмуэлю показалось, что в кромешной тьме заблестели рыжие волосы:

– Как у Ционы, но что здесь делать Ционе? Кто это, он говорит по-немецки? Что с Беатой, он стрелял в нее… – Шмуэль не успел двинуться вперед. Горячее, безжалостное, ударило его в грудь, до него донесся смешливый голос:

– Мы наткнулись на любовное рандеву. Любовь побеждает все, даже восстания… – голова юноши закружилась. Вдохнув запах крови, Шмуэль сполз на влажные камни подвала.

Переносной приемник, установленный на расколотом прилавке кафе, затрещал. В динамике раздался усталый, мужской голос. Эстер понимала по-венгерски только слово «Будапешт».

Она вопросительно взглянула на худого, мужчину, в потрепанной, солдатской, форме, без нашивок, с почти седой головой. Бывший генерал-майор венгерской армии, начальник военной академии, Бела Кирай последние четыре года провел в тюрьме. Он сидел на прилавке, покуривая дешевую папиросу:

– В Будапеште семь утра… – отозвался он, – двадцать четвертое октября. Прослушайте обращение к стране нового председателя совета министров Венгрии, Имре Надя… – генерал добавил:

– Я вам потом переведу. Вчера Надь выступал перед демонстрантами, с постамента бывшего памятника Сталину. Видимо, ночью его сделали премьер-министром… – Кирай коротко улыбнулся, – пока мы с вами стреляли по машинам госбезопасности…

На севере еврейского квартала образовался анклав, удерживаемый повстанцами. Рядом с наскоро выстроенными баррикадами, в конце улицы Доб, валялись остовы сожженных автомобилей. После боя, обследуя мостовую при свете фонарика, Кирай попросил:

– Достаньте пулю из затылка… – он пошевелил труп сапогом, – мне кажется, что это не наше оружие… – Эстер держала на окровавленной ладони пулю:

– Браунинг. Это мог быть мой выстрел… – Кирай потянул носом:

– Одна гарь, ничего не разберешь. Если бы это был ваш выстрел, пуля вошла бы ему в лицо, – добавил он, – а в него палили с заднего сиденья машины. Может быть… – он повернулся в женщине, – ваш муж, или сын… – Эстер рассказала о пропаже Авраама и Шмуэля. Кирай развел руками:

– Вчера, сбежав из госпиталя, я отправился прямо на митинг. Я видел надпись на постаменте, адресованную вашему мужу. Ваш сын поехал к радиостанции… – он оборвал себя. Танковая атака превратила улицу, где стоял Дом Радио, в развалины:

– Но я никого не встречал, – вздохнул Кирай, – а вы говорите, что у них не было оружия… – Эстер отбросила пулю:

– Не было вчера, но сегодня могло появиться. Авраам всю войну партизанил, Шмуэль недавно закончил службу в армии. Они умеют обращаться с оружием… – генерал, внезапно, сказал:

– Я только сейчас понял. То есть я думал, где я вас видел? На плакатах о розыске, в Карпатах, в сорок четвертом году. Я воевал в тех краях, в составе венгерских сил. Мы могли стрелять друг в друга… – Эстер плеснула на руки воды из фляги:

– За баррикадами помоюсь. Хорошо, что водопровод работает, и электричество не отключили. Здесь не Варшава, город пока не превратился в руины… – вытерев ладони, она взяла у генерала папиросу:

– Могли. Я майор Армии Крайовой, тогда меня звали Зоркой. Штерной, если на идиш. Но теперь мы стреляем в одних врагов, генерал… – когда они шли обратно к баррикаде, Кирай заметил:

– Мы вам дадим звание, в Национальной Гвардии. То есть Гвардию еще надо образовать… – Эстер бросила взгляд на его впалую грудь:

– Вам надо вернуться в госпиталь. У вас было воспаление легких, вы вряд ли весите больше шестидесяти килограмм… – он усмехнулся. Эстер заметила, что у него недостает зубов:

– Пятьдесят пять, как в советском плену, после войны. Оттуда я тоже бежал, добрался до Венгрии… – оказавшись на родине, Кирай стал коммунистом:

– До войны я ничего общего с ними не имел, – объяснил он, – я солдат, я служил своей стране. Но после войны я решил, что они, единственные, могут вытащить Венгрию из ямы, куда ее загнали Хорти и его советники… – когда Кирай вступал в партию, коммунисты в стране еще не пользовались влиянием:

– Потом все поменялось… – они с Эстер пили горький кофе, – я начал, так сказать, делать карьеру. Только мой взлет продлился недолго. Еще при жизни Сталина меня объявили шпионом, приговорили к смертной казни, жена со мной развелась… – он махнул рукой:

– Меня водили на расстрел, майор, и у стены зачитали указ о замене казни пожизненным заключением. Надь мне говорил, – он указал на радио, – что в прошлом веке так сделали с русским писателем, Достоевским. Надь хорошо знает русский язык, он воевал в отряде знаменитого Горского, в Сибири… – Кирай подытожил:

– В сентябре меня освободили, с другими политическими заключенными. Бросили кость недовольным. Из камеры меня выносили, я не стоял на ногах… – услышав совет Эстер долечиться, он, недовольно, отозвался:

– После победы, майор Шилаг… – здесь ее тоже стали звать Звездой.

Новый премьер-министр бубнил в радиоприемник. За расколотой витриной кафе, ребята, повстанцы, завтракали сухарями и кофе. Генерал отправил скаутов в близлежащие подвалы:

– Во-первых, надо найти путь на парламентскую площадь, в обход проспекта Андраши… – проспект забили русскими танками и войсками госбезопасности, – а, во-вторых, нам нужны припасы… – после завтрака взвод отправлялся на юг, к синагоге Дохани, ставить баррикаду:

– Мы превратим район в укрепленный остров сопротивления, – пообещал Кирай, – ни один танк по здешним улицам не пройдет, а с машинами и пехотой мы справимся… – Эстер взглянула в туманное небо. Кирай закашлялся:

– Они не посмеют бомбить Будапешт, майор. Ни один венгр не отдаст распоряжения атаковать базилику Святого Стефана и здание парламента… – Эстер, хмуро, ответила:

– Русским это все равно, генерал.

Она хотела пойти на юг, вместе с взводом:

– Здесь, вроде бы, все утихло. Фельдшер среди ребят есть, медикаменты тоже… – раненых в ночном бою они устроили в покинутой квартире. Эстер надеялась, что в их апартаменты кто-то вернулся:

– Авраам, или Шмуэль, или оба сразу… – венгерский язык Надя напомнил ей об акценте профессора, в госпитале Хадасса:

– Вообще таких детей надо… – медик повел рукой, – нет никакого смысла продлевать ее жизнь… – они стояли над плексигласовой кроваткой, – она не дотянет и до года… – Эстер, сухо, заметила:

– Ее зовут Маргалит. При Гитлере тоже умерщвляли детей, родившихся инвалидами, профессор… – вместо ответа, закатав рукав халата, врач показал ей лагерный номер:

– Давид подвизался доктором в лагерном госпитале, – подумала тогда Эстер, – а сейчас мы считаем всех, переживших лагеря, героями. Бедная Анна, надо ей все сказать, хотя она и сама все понимает… – девушка заразилась краснухой от старшей дочери:

– Джеки выздоровела. Когда Анна поняла, что ждет ребенка, я предложила ей сделать операцию. Она посоветовалась с Михаэлем и отказалась… – Маргалит провела короткую, трехмесячную жизнь в отделении для новорожденных, в госпитале Хадасса:

– Она родилась слепой, с пороком сердца, у нее начались судороги. Бедная Анна, она не спускала девочку с рук, плакала, верила, что малышка выздоровеет… – к Анне приезжала только свекровь:

– Михаэль был в армии. Они решили, что детям не след видеть больного ребенка, пусть и сестру. Совет кибуца запретил привозить Маргалит домой… – Эстер не стала спорить с членами совета:

– Девочка, все равно, умрет. Они не хотят, чтобы здесь жил инвалид, даже младенец. Хорошо, что они позволили похоронить малышку в Кирьят Анавим… – девочку опустили в землю рядом с могилами Жака и госпожи Эпштейн:

– Анна туда ходит почти каждый день, бедняжка, хотя прошло больше года, – подумала Эстер, – ничего, она оправится, у них родятся еще дети. Но ведь на Синае тоже начнется война… – она заставила себя собраться:

– С Иосифом все будет хорошо. Сначала надо отыскать Авраама и Шмуэля… – голос премьер-министра затих, Кирай потушил окурок:

– Надо вернуться к курсу моего правительства, омолодить партию. Прекратите кровопролитие, расходитесь по домам. Вчера в парке он болтал то же самое. Бопкес, если выражаться по-вашему… – Эстер подняла бровь, Кирай соскочил с прилавка:

– На Восточном Фронте у меня служил батальон Трудовой Гвардии… – Эстер кивнула:

– Я знаю, что такое гвардия… – до сорок четвертого года правительство Хорти, отказываясь депортировать евреев, посылало их в трудовые соединения:

– Я от них нахватался словечек, – сочно сказал генерал, – идиш, очень выразительный язык… – Эстер взяла полевую сумку:

– И что с ними стало, с этими евреями… – Кирай, предупредительно, распахнул остов высаженной с мясом двери кафе:

– Они бежали, майор Шилаг. Невозможно за всем уследить… – он подмигнул Эстер, – я распорядился выдать им зимнее обмундирование, сухой паек, и снабдить картами. Потом они взяли и бежали. Может быть, к вам в отряд, – добавил генерал, – очень невежливо с их стороны… – Эстер, не сдержавшись, фыркнула. Кирай насторожился:

– Стойте. Кричат что-то, из подвала… – они взобрались на баррикаду:

– Позовите Шилаг, – парнишка, лет восемнадцати, приложил ладони ко рту, – мы нашли раненого! Повторяю, труп и раненый…

Эстер больше ничего не слышала. Скатившись с баррикады, она понеслась по вывороченной брусчатке навстречу высокому юноше. Светлые волосы слиплись, потемнев от крови. Он шел, покачиваясь, между двумя повстанцами:

– Шмуэль, – она не успела вытереть слезы с лица, – Шмуэль, сыночек, ты жив!

Зашипела перекись водорода, Шмуэль поморщился. Эстер поцеловала чистые, влажные волосы на затылке:

– Потерпи, милый. У тебя ссадина и легкая контузия, не говоря о ране, но рана не опасна… – пуля чиркнула Шмуэля по груди, оставив кровавый след:

– От неожиданности ты потерял сознание, упал и ударился головой… – Эстер размотала бинт, – хорошо, что ребята тебя нашли… – юноша поморгал, щурясь от света:

– Мама, но я виноват. Я должен был спасти Беату… – Эстер вздохнула:

– Милый мой, она не поняла, что случилось. Ее застрелили в упор, с близкого расстояния… – никакого оборудования, кроме скальпеля, у Эстер не было, однако доктор Горовиц настояла на аутопсии:

– Я просто достала пулю из ее головы, – поправила себя Эстер, – в нее тоже стреляли из браунинга… – у нее внутри поселилось чувство тоски. Шмуэль рассказал, что перед выстрелом слышал мужской голос, говорящий на немецком языке:

– Вроде бы стучали каблуки… – он нахмурился, – нет, больше ничего не помню. Я даже не знаю, сколько их было в подвале… – в развалинах не осталось никаких следов. Когда доктор Горовиц поинтересовалась, куда мог деться стрелявший, или стрелявшие, один из бойцов широко повел рукой:

– Куда угодно, майор. Отсюда не добраться только до Буды, тоннелей под Дунаем не проложили. Он или они могли отправиться к тоннелям метрополитена… – Эстер подозревала, что стрелявший в машине госбезопасности человек, убил и Беату:

– Он не венгр, иначе он говорил бы по-венгерски. Что здесь делает немец, человек с военным опытом… – она напомнила себе, что Максимилиан давно мертв, а Циона спокойно сидит в Банбери:

– Просто случайный человек. Случайный человек с браунингом, отлично разбирающийся в тактике городского боя… – она затянула концы бинта:

– Наденешь вязаную шапку, иначе первый снайпер тебя снимет… – Шмуэль отказался оставаться в квартире. Эстер пригласила в их бывшие апартаменты генерала Кирая:

– Все равно затишье, – резонно сказала она, – помоетесь в ванне, поедите, выпьете натурального кофе. Квартира на последнем этаже, мародеры туда вряд ли добрались… – генерал успел отдать приказ о расстреле парней, пойманных группой скаутов. Ребята пробирались к реке, с карманами, полными драгоценностей:

– Мы такого не потерпим, – разъяренно сказал Кирай, – мы сражаемся с коммунистами, а не крысятничаем в брошенных квартирах… – несколько бойцов вызвались исполнить приговор. Кирай отказался держать тела расстрелянных в задней комнате кафе, где оставили труп Беаты:

– Им здесь не место, она погибла от пули врага, а эти… – он выругался, – просто подонки… – накрывая девушку трехцветным флагом, с вырезанной, алой звездой, Кирай помедлил:

– Я знаю ее отца. Он командует танковой дивизией. Он, наверное, сейчас на проспекте Андраши или на парламентской площади… – Эстер открыла рот. Генерал добавил:

– Лайош твердокаменный коммунист, как о них говорят, лучший друг Яноша Кадара. Ему прочили пост министра обороны, в будущем, но теперь он его вряд ли займет… – Эстер помялась:

– Он сделает вид, что его дочь не имела ничего общего с мятежниками, что она погибла от случайной пули… – генерал опустил простыню на искалеченное выстрелом лицо Беаты:

– Не из-за этого, майор, а потому, что мы добьемся победы…

К полудню над городом повисла тревожная тишина. Баррикаду на улице Доб повстанцы возвели без помех, несмотря на застывшие перед гостиницей «Астория» советские танки. Памятуя об осторожности, Эстер не показывалась на глаза русским:

– Прошло больше десяти лет, – объяснила она генералу, – но не думаю, что СССР сняло с меня заочный приговор, к смертной казни… – Кирай поднял седую голову от миски с наскоро пожаренной картошкой:

– Как они не сняли с вашего мужа четвертака… – слово он сказал по-русски, – который ему отвесили, за бандитизм… – заметив горькую тень в глазах сына, оделив его добавкой, Эстер отозвалась: «Вряд ли».

Вернувшиеся скауты доложили, что не видели никаких следов доктора Судакова, живого или мертвого. Допивая кофе, Кирай прислушался к тишине, за распахнутым окном кухни:

– Не стреляют, – робко заметил Шмуэль, – может быть, есть шанс перемирия… – генерал чиркнул спичкой:

– Не стреляют потому, что Имре Надь соображает, на какую сторону лучше податься… – он издевательски усмехнулся, – товарищ Надь славится умением держать нос по ветру. Но придется с ним работать… – Кирай нахлобучил прожженную пилотку, – если он выберет не предавать Венгрию. Все равно, больше работать не с кем… – дверь квартиры они оставили открытой.

На лестнице послышался грохот сапог, Кирай поднялся:

– Кого несет? Наши в штатских ботинках бегают, откуда здесь армейская обувь… – высокий, мощный мужчина, в военной форме, шагнул через порог. Приложив руку к фуражке, отдав честь, он щелкнул каблуками:

– Генерал Кирай, полковник Пал Малетер, явился выполнять ваши распоряжения. Со мной пять танков и батальон солдат. Нас послали защищать казармы Килиан от атаки повстанцев, но мы выбрали свободу…

Эстер поразилась тому, как, мгновенно, выпрямилась спина Кирая. Серые глаза генерала заблестели, Малетер добавил:

– Я успел побывать на баррикаде, на севере, где мы оставили танки. С парламентской площади прислали гонца. Они готовят коктейли Молотова, для атаки на русских … – генерал кинул окурок в пепельницу:

– Пойдем воевать, полковник… – он обернулся к Эстер:

– Майор Шилаг, жду вас на командном пункте. Вы, лейтенант… – он потрепал по плечу Шмуэля, – отдыхайте, вы ранены… – дверь захлопнулась. Эстер прижала к себе забинтованную голову сына:

– Думаю, тетя Цила с Генриком и Аделью в безопасности, в Австрии. Мне очень жаль, милый, насчет Беаты… – Шмуэль решил: