Текст книги "Вельяминовы. Время бури. Часть вторая. Том четвертый"

– Они встречались. Я по глазам вижу, что у той, что у другой. Отто самовлюбленный павлин, и ничего вокруг, кроме себя не замечает. Макс бы насторожился, непременно… – широко улыбнувшись, Генрих указал на медовый торт:

– Мы хотели попросить еще порцию. Но ты, Отто, нас не одобришь… – брат поджал губы:

– Я ограничусь ромашковым чаем, как и фрейлейн Антония… – девушки не смотрели друг на друга:

– Скажу Отто, что хочу навестить Эмму, в санатории, уведу его вперед. Им надо поговорить… – Генрих махнул кельнеру: «Еще две порции торта, пожалуйста».

Марта Рихтер, как ее, про себя, называла Тони, почти не изменилась. За медовым тортом девушка, безмятежно, щебетала с Тони о школе в Оберенхайме и о санатории «Лебенсборн». Она гордо показала значок общества на кашемировом, дорогом свитере:

– Союз Немецких Женщин поддерживает будущих матерей, приносящих фюреру новых солдат… – красивые губы улыбались. Она взмахнула темными ресницами:

– Нашего сына мы назовем Адольфом, в честь дорогого фюрера… – если бы Тони не знала, кто сидит перед ней, она бы никогда в жизни не догадалась, об истинном лице фрейлейн Рихтер. Рассчитавшись, заплатив и за ромашковый чай, младший фон Рабе поднялся:

– Пойдем, Отто. Я повидаюсь с Эммой, Марта и фрейлейн Антония нас догонят. Марте полезны долгие прогулки… – Тони даже не успела открыть рот. Она посмотрела вслед темному пальто графа фон Рабе:

– Он агент русских, несомненно. Но у них не фиктивный брак, Марта ждет ребенка… – девушка, как и Тони, перед родами, расцвела. Живот сильно выступал, Тони подумала:

– Мальчик. Мне акушерка, в Банбери, предрекала мальчика. Я тоже так носила… – она вспомнила, как впервые взяла Уильяма на руки:

– Он родился сероглазым, мой хороший. Крупным, почти десять фунтов… – и Марта, и ее муж были невысокими:

– Однако его братья выше шести футов… – дверь кафе хлопнула.

Почувствовав сильные пальцы на своем запястье, Тони вздрогнула. Фрейлейн Рихтер была почти на голову ниже ее, но рука девушки оказалась железной. Круглый подбородок отвердел, глаза блеснули холодом:

– Вставайте, сеньора Эрнандес. Нам надо поговорить… – на рукаве собольей шубки фрейлейн висела легкомысленная сумочка, крокодиловой кожи, с золотой застежкой. Ничего, кроме носового платка и пудреницы, туда бы не поместилось. Фрейлейн Рихтер помахала ридикюлем: «Я жду».

Тони, послушно, пошла вслед. Похлопав себя по карманам шинели, она вытащила папиросы. Тони купила пачку в Оберенхайме, отстав от товарок по увольнительной. Едва чиркнув спичкой, она услышала ледяной голос:

– Потушите папиросу. Вы в форме, вас могут увидеть посторонние… – бесцеремонно вынув у Тони окурок, Марта выбросила его в урну. Невысокие каблуки сапожек стучали по гранитным плитам дорожки. Выходя из кафе, Марта насадила шляпку на бронзовые волосы:

– Я была неправа, – Тони смотрела на жесткий очерк скулы, – они мать и дочь. Сейчас она похожа на фрау Рихтер. Она чувствует опасность, она собралась… – Тони хотела спросить, где мать девушки:

– Она мне все равно не ответит. Наверное, в Москве. Воронов мне ничего о ней не говорил, но Воронов мне не все рассказывал… – Марта могла сегодня выйти на связь с Лубянкой и доложить о присутствии Тони в Берлине:

– Ей велят переправить меня в нейтральную страну, – поняла Тони, – в Швейцарию, в Швецию. За мной приедет Воронов… – Тони передернулась:

– Никогда такого не случится. Я здесь, чтобы спасти Виллема, я не отступлюсь от своего.

– Расскажите мне все, – потребовала Марта Рихтер, цепко держа Тони за запястье:

– У нее пальцы хуже наручников… – Тони, впрочем, о наручниках только слышала, и никогда не видела их собственными глазами. Она попыталась вырвать руку:

– Почему я должна… – что-то твердое уперлось ей в бок. Тони скосила глаза вниз:

– Откуда у нее табличка с пистолета Питера? Но это кольт, у Питера была другая модель… – Тони много раз видела семейную реликвию:

– А если я ошибаюсь? Питер мог воевать, попасть в плен, оказаться в руках Максимилиана. Фрау Рихтер могла играть, быть двойным агентом… – Марта пошевелила пистолетом:

– Ну! И кстати, где ваш сын… – она требовательно взглянула на Тони, – если Уильям был вашим сыном, конечно. Я жду… – сообщила фрейлейн Рихтер.

– В безопасности, – пробурчала Тони. Марта была ее младше, но под твердым взглядом зеленых глаз Тони почувствовала себя девчонкой:

– Хорошо, – Марта убрала пистолет, – а теперь рассказывайте… – Тони предпочла не спрашивать, откуда графиня фон Рабе взяла старинную, времен королевы Елизаветы, реликвию семьи Кроу:

– Питер мог продолжать работать на разведку, – поняла Тони, – до войны он притворялся поклонником Мосли. Может быть, он и сейчас здесь, тайно… – Тони почти ожидала увидеть, за поворотом аллеи, знакомую фигуру несостоявшегося жениха. Под облетевшим платаном оказалась только пустая скамейка, с надписью: «Для арийцев».

Опустившись на нее, графиня фон Рабе похлопала рядом узкой ладонью, в замшевой перчатке:

– Я предполагаю, что вы в Оберенхайме по испанским документам учитесь… – она окинула Тони долгим взглядом, – или вы здесь, как фольксдойче, прибалтийская немка… – Тони присела:

– Я сеньора Эрнандес… – она не сказала Марте ни о Максимилиане, ни о Воронове:

– Она не знает, кто я такая, на самом деле, и ее мать не знала. Но могла узнать, оказавшись в Москве. Воронов говорил, что его начальство в курсе, как меня зовут… – если Марта что-то и знала, то по спокойному лицу девушки, Тони, ничего бы не поняла. Она объяснила, что приехала в Москву, после разгрома республиканцев, в Испании, и работала журналистом:

– Я случайно прочла… – она помолчала, – что отец Уильяма, человек, которого я любила в Испании, отправлен в концлагерь, по подозрению в связях с Сопротивлением. Городок, где он жил, сожгло СС… – Марта кивнула: «Мон-Сен-Мартен». Она повернулась к девушке: «Он сейчас священник? Отец Виллем де ла Марк?».

Достав платок из шинели, Тони высморкалась:

– Да. Поймите, Марта… – девушку могли звать вовсе не Мартой, – я не могла оставаться в СССР. Наш мальчик живет у надежных людей. Я не могла сидеть и ждать, пока моего любимого человека убьют. Я поехала в действующую армию, перешла линию фронта, с испанскими документами… – по мнению Тони, Волков давно гнил где-то в новгородских болотах. Причины упоминать о нем не было. Тонкие губы девушки сжались в еще более тонкую линию: «Отец Виллем принял сан».

– Его решение ничего не значит, – горячо сказала Тони, – он просто разочаровался в идеях коммунизма. Он из набожной семьи, его бабушка и дедушка… – Марта прервала ее:

– Я знаю. Меньше слов, больше дела. Удобно, что сейчас рождественские каникулы. Я вам принесу гражданскую одежду Эммы, вы почти одного роста, и снабжу вас деньгами. Я лично… – в нежном сопрано загремел металл, – лично довезу вас до Киля или Ростока. Оттуда вы, с испанским паспортом, отправитесь в Швецию, и больше не покажете носа в Берлине… – ребенок, недовольно, заворочался. Марта подытожила:

– Отца Виллема сейчас ищут и найдут, с детьми из его приюта. Я обещаю, что мы о нем позаботимся, до конца войны. Потом мы сообщим ему, где вы находитесь. Я вам оставлю свой адрес. Напишите мне, как устроитесь в Стокгольме… – ни в какой Стокгольм Тони не собиралась. Она, упрямо, сказала:

– Вы не понимаете. Я должна сама вытащить Виллема из концлагеря… – Марта встала, оправив шубку:

– Если вы надеетесь, что он снимет сан, и вернется к вам, потому что посчитает себя обязанным вас отблагодарить, то вы делаете большую ошибку, сеньора Эрнандес. Вы не были в концлагере, а я была… – Марта помолчала, – в офицерских коттеджах, конечно… – Тони тоже вскочила:

– Не смейте рассуждать о человеке, которого вы не знаете. Виллем меня любит, он… – Тони сжала руки в кулаки, – он совершил необдуманный поступок. Вы жена Генриха. Разве вы бы не остались с ним до последнего, если бы ему грозила опасность?

– Я бы не пожертвовала жизнью нашего ребенка… – Марта положила руку на живот, – ради того, чтобы спасти Генриха. Он это знает… – девушка запнулась, – иногда, сеньора Эрнандес, человек должен сделать тяжелый выбор. Вы мать. Вы не имеете права лишать сына родительской заботы… – в зеленых глазах промелькнула мимолетная тоска, – он еще маленький…

– Никуда я не поеду, – Тони сжала зубы, – я здесь, чтобы спасти Виллема. Если вы мне помешаете, я расскажу, кто вы такая, на самом деле… – бронзовая бровь изогнулась:

– Марта Рихтер, из Швейцарии… – девушка издевательски усмехнулась, – или вы что-то еще можете рассказать? Мою покойную мать звали Анной, да хранят ее Иисус и святые, на небесах… – Марта, набожно, перекрестилась. Тони заметила старый крестик, с тусклыми изумрудами, на белой шее девушки:

– Фрау Рихтер драгоценность носила, в Цюрихе. Я тогда подумала, что крестик похож на реликвию, пару к крестику Питера. Но кузен Теодор вещь потерял, на гражданской войне. Откуда бы крестику оказаться у фрау Рихтер? Просто одинаковые безделушки. Она права, – растерянно поняла Тони, – мне никто не поверит. НКВД, наверняка, снабдило ее железной легендой… – девушка посмотрела на изящные часики:

– Пойдемте, иначе будет подозрительно. Я беременна, но я не могу двигаться со скоростью улитки… – она топнула маленькой ногой:

– Пошевеливайтесь. Ваша экскурсия заканчивается на следующей неделе. Я вам позвоню, привезу одежду, и отправимся на север. Оставите записку, что не чувствуете в себе сил продолжать обучение… – они медленно пошли к санаторию. Марта поинтересовалась:

– Вас абвер направил в Оберенхайм? Потому что вы русский язык знаете? – Тони кивнула, отчаянно добавив:

– За мной ухаживает брат вашего мужа. Он мог бы мне рассказать сведения об Аушвице, которых вы не услышите. Если Виллем в лагере, Марта, если с ним дети, надо узнать где они, как можно скорее… – дети Тони не интересовали. Она хотела разжалобить фрейлейн Рихтер.

– Такую разжалобишь… – впереди показались белые стены санатория, – ее подбородком можно резать железо. Фон Рабе мне не поверит. Я могу хоть наизнанку вывернуться, доказывая, что она советский агент. Но я не покину Германию, я должна увидеть Виллема…

Марта остановилась:

– Эмма могла ее пригласить на рождественский обед. Или Отто ее позовет. Нельзя ее пускать на виллу. Мерзавец, – Марта не хотела называть гауптштурмфюрера по фамилии, – мог видеть ее в Москве, если она по линии НКВД туда приехала. Максимилиан мог встретить ее в Испании. Пусть сидит здесь, так безопаснее… – она услышала жалобный голос девушки:

– Хотя бы дайте мне прийти на рождественский обед, Эмма меня приглашала. Я поговорю с Отто, узнаю…

Марта взорвалась: «Хватит пороть чушь!». Вороны, испуганно перекликаясь, вспорхнули с верхушки облетевшего дерева:

– Хватит, – повторила девушка, – вы сделаете вид, что заболели, и будете ждать меня. После рождественского обеда я приеду в санаторий. Клянусь, если мне потребуется держать пистолет у вашего виска всю дорогу до Ростока, я так и поступлю… – она зло рванула Тони за рукав шинели:

– Нельзя быть такой дурой! Шагайте, – распорядилась Марта, – и чтобы я вас близко к Шарлоттенбургу не видела, сеньора Эрнандес… – вскинув голову, Марта направилась к ступеням санатория. Тони поплелась следом:

– Все равно я приду на обед. Максимилиан может знать, где Виллем, он просто ей не говорит. Но мне скажет, – Тони криво улыбнулась, – если я ему предложу сделку. Сведения, что его родной брат работает на СССР, в обмен на жизнь Виллема.

– Вы не были в концлагере… – вспомнила она холодный голос Марты. Тони разозлилась:

– Пусть рожает в Моабите, и едет в Равенсбрюк, как жена изменника. Она себя обезопасила, но о муже она не подумала… – искорки солнца играли в бронзовых волосах фрейлейн Рихтер: «Решено, так и сделаю».

В кабинете штандартенфюрера фон Рабе, на Принц-Альбрехтштрассе, половину стены занимала карта Европы и восточного фронта. Максу нравилось смотреть на свастики, отмечающие расположение концентрационных лагерей, и флажки, доходящие до Волги. Власть рейха была непоколебима. От атлантического Бреста и до Смоленска, от Киркенеса, за полярным кругом, до Крита и Сицилии, гарнизоны вермахта и местные отделения гестапо обеспечивали порядок, борясь с партизанами, арестовывая инакомыслящих.

– Нет никаких инакомыслящих, – Макс чистил ароматный, сицилийский апельсин, – ведомство Мюллера, надо отдать ему должное, работает отлично. С партизанами мы разберемся, решительным путем… – на карте он заштриховал район Центрального Массива, неподалеку от Лиона, и Юрские горы, на границе Франции и нейтральной Швейцарии. Максу не нравились донесения из гестапо, в Безансоне:

– В Арденнах все успокоилось, – недовольно пробурчал Макс, – шахты работают, как положено, но теперь во Франции бандиты подняли голову… – раньше охраной границы со Швейцарией занималось правительство Виши, кое-как, спустя рукава. С осени юг Франции оккупировал вермахт. Судя по всему, в Юрских горах сидела банда, нападавшая на транспортные колонны и пограничные заставы.

Массив был выше, чем Арденны, горы кишели пещерами и ущельями:

– Ничего, – Макс бросил в рот дольку апельсина, – Лион неподалеку. После Рождества навещу Париж, поеду к Барбье. Устроим облаву, очистим тамошние края, как в Греции… – из Греции сообщили об аресте и расстреле пяти десятков партизан, коммунистов и националистов:

– Все они одинаковы, – Макс просматривал сегодняшнюю, внутреннюю сводку, – нет разницы, кто подрывает железнодорожные пути. Надо и в Западной Европе создавать бригады из уголовников, как Дирлевангер делает. У таких людей нет чувства жалости, что нам очень на руку… – сводка оказалась скучной. Большевики топтались под Сталинградом, больше ничего на восточном фронте не происходило:

– Они тоже к рождеству готовятся… – усмехнулся Макс, – хотя нет, Муха рассказывал, у них новый год. Рождество, религиозный праздник. Петр Арсеньевич, с обретенной набожностью, теперь от нового года откажется… – в начале месяца самолеты союзников, в первый раз бомбили Италию, пользуясь бывшими вишистскими аэродромами, в Северной Африке:

– Дуче такое не понравится… – Макс вытер пальцы шелковым платком, – а мы с ним будем торговаться. Защита Италии от налетов, силами Люфтваффе, в обмен на депортацию итальянских евреев… – после нового года, из Салоник уходил первый эшелон в Аушвиц. Макс кинул взгляд на карту. Татры тоже покрывали ровные штрихи:

– Евреи бегут из польских гетто, к партизанам… – он потер подбородок, – наверняка, и бандиты Франции занимаются переводом евреев через границу. Вывозят жидов из Парижа и Лиона… – во Франции гетто не устраивали. Конференция в Ванзее поставила четкую задачу, перед службой безопасности рейха. Оккупированные территории на западе Европы требовалось, как можно быстрее, освободить от евреев:

– Надо прекращать либерализм в Польше… – он выбросил шкурку от апельсина в пепельницу, – хотя Франк настаивает, что евреи пока нужны, для работы на производстве… – обедая с Генрихом и Эйхманом, в служебной столовой, Макс заметил:

– Дети, мои дорогие, много не наработают, а старики, тем более. Ненужные элементы, должны отправляться прямиком в лагеря Глобочника… – Макс рассмеялся, – то есть в крематории… – штандартенфюрер был уверен, что на юге Франции, с двумя границами под рукой, бандиты наладили коридоры, для вывоза евреев.

– Но мы захлопнем все пути, – Макс потянулся, – и усилим охрану в польских гетто. Взрослые, трудоспособные люди пусть работают… – с расчетами брата было не поспорить. Даже с расходами на охрану, евреи обходились значительно дешевле местных ресурсов, или трудовых резервов, из Франции и Бельгии.

Макс повертел пачку сигарет. Курение на рабочих местах, или в столовой, запретили. На каждом этаже Принц-Альбрехтштрассе, включая подвальные, где размещалась тюрьма, оборудовали курительные комнаты. Макс предпочитал курить за чашкой кофе. Он потянулся к телефонной трубке:

– Нет… – вспомнил он, – Франц велел мне сокращать курение… – сняв налет, с зубов, дантист напомнил Максу о необходимости пользоваться вощеной нитью:

– Раньше я рекомендовал жевательную резинку… – Франц порылся в ящике стола, – но поставки прекратились. Возьмите леденцы, – он протянул Максу картонные коробочки, – конфеты помогают отбить тягу к курению. Можете, есть фрукты, но не забывайте о сахаре. Он тоже вредным образом влияет на зубы… – Макс закатил глаза. Он давно понял, что все врачи совершенно одинаковы. Однако штандартенфюрер принес на Принц-Альбрехтштрассе, в личную умывальную, флорентийский зубной порошок, щетку и нить.

Макс поколебался, между двумя коробочками леденцов, Läkerol, из Швеции, и некоего швейцарского средства, на основе альпийских трав:

– Richterich & Co… – Макс задумался:

– Франц говорил, что мне надо полоскать десны, травяным настоем, от кровоточивости… – взяв на пробу шведскую конфетку, штандартенфюрер скривился. Он с детства ненавидел лакрицу:

– Отнесу Эмме, – он кинул коробочку в портфель, – она сегодня домой возвращается, а завтра торжественный обед… – сестра, наоборот, лакрицу любила.

На вилле слуги полировали серебро, и натирали драгоценный паркет, в большой столовой. На обед приезжал маршал Геринг, с женой, Эйхман и Шелленберг, приятели отца, из люфтваффе, и министерства экономики, друзья Генриха и Отто.

Макс достал швейцарскую пастилку:

– Марта обещала икру, остендские устрицы, оленя, запеченную ветчину, цветную капусту в сухарях, рождественскую коврижку… – отец поручил Максу заняться вином:

– Отто работает, в Моабите, – он развел руками, – а Генрих хочет побыть с Мартой, перед родами… – пользуясь заслуженным отпуском, младший брат появился на Принц-Альбрехтштрассе, только для совместного доклада с Эйхманом о ситуации в польских гетто и лагерях. Генрих вернул Максу папку и тетради:

– Как я и говорил, шифр очень сложный. Машина Цузе занята расчетами для Люфтваффе. Можно войти к рейхсфюреру, с просьбой ходатайствовать перед маршалом Герингом… – Макс покачал головой:

– Работа фон Брауна важнее. Мы никогда не оправдаем интереса к средневековым писаниям… – на Принц-Альбрехтштрассе, Макс, еще раз, вгляделся, в очертания рисунка:

– Похоже на последний плацдарм. Задача миссии Отто, определить пути выживания в подобном климате. Они отправляются на остров Эллсмир, в оазис… – подводная лодка достраивалась в строгой секретности, на стапелях компании Blohm + Voss, в Гамбурге.

В феврале корабль обещали закончить. Лодку перегоняли в Росток, откуда отправлялась экспедиция. «Валькирию» оборудовали торпедами, зенитной артиллерией, сонаром «Нибелунг», шифровальной машиной Энигма, и устройствами связи, для постоянного контакта с рейхом.

Фон Браун лично приезжал в Гамбург, установить на борту новые баллистические ракеты. Миссия должна была использовать оазис на Эллсмире для создания запасной базы, в случае необходимости быстрого удара по США.

Предполагаемые, мифические арийцы, в Арктике, стали отличной дымовой завесой, скрывающей истинные цели «Валькирии».

– Никого, кроме эскимосов, они там не найдут… – зевнул Макс, – а насчет эскимосов у них есть распоряжения, и понятно, какие… – с точки зрения Макса беспокойство рейхсфюрера было излишним. Последний плацдарм требовался больше для надежности, но база на Эллсмире могла пригодиться. Фон Браун обещал, что ракеты достигнут Нью-Йорка за час:

– Конечно, надо кому-то их привести в действие, – подумал Макс, – на таких расстояниях радиоуправление пока не действует. 1103 могла бы помочь, проклятая упрямица… – уложив папку в ящик, он запер сейф.

Швейцарская конфетка Максу понравилась гораздо больше:

– Очень приятный вкус. Однако Франц говорил, что у нас они не продаются. Какая-то местная фабрика, небольшая… – дантист объяснил, что получил образец от швейцарского коллеги:

– Он приезжал на конференцию, в университете… – врач улыбался, – меня тоже пригласили на симпозиум, в Женеве, по протезированию. Несмотря на войну, наука не стоит на месте… – врач ждал выездной визы, подав документы в районное отделение гестапо, по месту проживания. Макс хмыкнул:

– Тамошние бюрократы полгода бумаги рассматривают. Франц деликатный человек. Он мог бы позвонить мне, или Шелленбергу. К нему и другие коллеги ходят… – Максимилиан ценил такое поведение:

– Пусть едет. Он член НСДАП, вне подозрений. Отец его в отставке, но был на хорошем счету, в министерстве здравоохранения. Он привезет мне леденцов, американской жвачки… – в Швейцарии свободно торговали товарами из США. Утром штандартенфюрер позвонил в районное отделение гестапо. Максимилиан приказал не затягивать оформление визы доктору Штайнеру:

– Тем более, симпозиум о протезировании. Он мне отличную коронку поставил. Заодно на лыжах покатается… – дантист упомянул, что конференция назначена на март.

– В Альпах еще снег будет лежать… – с конфетками, действительно, курить не хотелось, – в этом году, с работой, я до Баварии не доберусь…

Макс понял, что окажется в Лионе тоже в конце зимы:

– Съездим с Клаусом в горы, устроим пикник. У них, наверняка, лыжи можно найти… – ему надо было связаться с оптовой винной лавкой, и проверить готовность заказ отца:

– Тридцать человек гостей, – Макс почесал хорошо постриженный висок, – у нас отличный погреб, но надо доставить шампанское, десертные вина… – он, внезапно, улыбнулся:

– Петр Арсеньевич впервые сядет за стол с такими людьми. Он умеет себя вести в обществе, и абвер прислал ему благодарность… – на столе Макса, в папке для входящей корреспонденции, лежало аккуратно отпечатанное письмо.

Абвер забирал из Моабита больше десятка военнопленных женщин, давших согласие на работу, после встречи с Воронцовым-Вельяминовым. Макс пробежал глазами ровные строки:

– Они будут отправлены в диверсионные подразделения абвера на восточном фронте, и останутся на попечении руководительницы женских курсов, фрейлейн Эрнандес, которая в настоящее время учится в школе СС, в Оберенхайме. С товарищеским приветом, хайль Гитлер, оберштурмбанфюрер СС Хейнц Грефе… – Грефе летом перешел из абвера в СД, где возглавлял восточный отдел. Макс набрал номер коллеги, чтобы расспросить об Эрнандес:

– Ее надо свести с Мухой. Испанка, должно быть. Они найдут общий язык… – решил Макс. Грефе на месте не было, Макс махнул рукой:

– Она в Оберенхайме учится. Эмма, наверняка, ее знает. Откуда только абвер выкопал испанку? Наверное, дочь кого-то из офицеров, в Голубой Дивизии… – он занес имя фрейлейн Эрнандес в черный, простой блокнот, на резинке.

– Остальные упрямицы пусть ложатся под нож Отто и едут обслуживать заключенных в Аушвиц… – посасывая конфетку, Макс перелистывал бумаги:

– Барбье ищет мерзавцев, но пока не может найти. Они способны объединиться с бандитами, сидящими в Юрских горах… – какой-то лист выскользнул из папки, полетев на блестящие, дубовые половицы. Макс, нехотя, снял ноги, в начищенных сапогах, со стола. В одиночестве он всегда сидел так, как делали американцы:

– Раньше можно было покурить, выпить кофе… – Макс, довольно тоскливо, посмотрел на конфетки, – и вообще я проголодался, почти полдень… – он решил поднять проклятый листок. Штандартенфюрер был уверен, что увидит еще один внутренний циркуляр, напоминающий работникам СД о своевременном предоставлении финансовой отчетности. Макс, с большим облегчением, выдал чеки и записи в блокноте, младшему брату:

– Надо пойти с Генрихом и Отто в пивную, после рождения ребенка, – напомнил себе он, – я Генриху обязан, за Прагу. Он вообще молодец, вызвался мне с отчетом помочь… – Макс избегал возни с цифрами.

– Сейчас прочитаю очередную ересь, позвоню в винную лавку, и спущусь в столовую. По дороге покурю… – Макс не поверил своим глазам.

Неизвестный гауптштурмфюрер, из городишка Требниц, по соседству с Бреслау, почтительно интересовался, имеет ли он полномочия позволить отцу Виллему де ла Марку, исправляющему обязанности священника при местном аббатстве святой Ядвиги и католическом приюте для сирот, навещать больных, в городском госпитале:

– Отцу де ла Марку запрещено покидать территорию монастыря и приюта, согласно приказу, доставленному из брюссельского управления службы безопасности рейха, однако в городе остался только престарелый священник, и я думаю… – сдержав ругательство, Максимилиан скомкал бумагу:

– Он сейчас у меня на восточный фронт отправится, мыслитель… – подняв трубку, штандартенфюрер велел соединить его с гестапо в Бреслау.

После операций Отто фон Рабе всегда приводил в порядок руки. Умывальную в операционном блоке госпиталя Моабит в прошлом веке отделали белой плиткой.

Больницу построили по инициативе гения арийской науки, доктора Рудольфа Вирхова. Здание стало вторым городским госпиталем Берлина, после клиники Шарите. В гулком, просторном вестибюле, на площадке широкой лестницы, под портретом фюрера стояли бюсты Вирхова и светоча арийской мысли, нобелевского лауреата, профессора Коха. Кох изучал в Моабите туберкулезную палочку и способы стерилизации хирургических инструментов. Ученица Коха, первая женщина, профессор медицины, в Берлине, доктор Лидия Рабинович-Кемпнер тоже работала в Моабите. Отто помнил ее портрет. Оберштурмбанфюрер навещал учебную клинику студентом. Разумеется, после введения Нюрнбергских законов, фотографию профессора Рабинович из больницы убрали.

Насвистывая себе под нос, Отто чистил ногти щеточкой. Вспомнив о работах профессора Коха, он пробормотал:

– Надо заняться туберкулезом, в Аушвице. Проверить теорию о том, что удаление лимфатических узлов влияет на способности организма бороться с инфекцией… – Отто было немного жаль уезжать из лагеря, однако оберштурмбанфюрер доверял коллегам Клаубергу и Менгеле.

На личной аудиенции, рейхсфюрер подчеркнул важность миссии «Валькирии». Они сидели в плетеных креслах, в зимнем саду Гиммлера. Для Отто из столовой принесли чай из трав и особый, морковный пирог, без сахара, с овсяной мукой. Рейхсфюрер улыбался:

– Не буду просить вас привезти из Арктики тамошнюю флору. Я слышал, кроме лишайников и мхов в высоких широтах ничего не растет… – Отто уверил рейхсфюрера, что в оазисе можно найти и травы и даже, может быть, низкий кустарник:

– Я постараюсь раздобыть что-нибудь, – он повел рукой, – для вас, для берлинского ботанического сада… – Отто много времени проводил в Далеме, в обществе «Аненербе», но еще больше, в неприметном особняке, в Ванзее, где шли заседания штаба проекта Валькирия.

Подводную лодку комплектовали опытными моряками. На борту ожидались инженеры, с полигона в Пенемюнде, и врачи, под руководством Отто. В миссию отправлялись только проверенные члены СС. Секрет рейха был слишком важен, чтобы поручать его кому-то еще, кроме гвардии фюрера.

Отто, тем не менее, не терял надежды найти следы истинных арийцев. Он поделился размышлениями с Гиммлером. Рейхсфюрер кивнул:

– Мне подобрали старинные легенды. Норвежские, исландские саги. Мы не знаем, что случилось с викингами, жившими в Гренландии… – Гиммлер протер пенсне, – предание гласит, что они превратились в птиц, в белых чаек… – Отто был уверен, что обнаружит, если ни поселения арийцев, то, хотя бы остатки деревень:

– Арийцы, наверняка, прибыли в Северную Америку до Колумба… – Отто читал статьи, где подвергалось сомнению испанское происхождение великого мореплавателя:

– Евреи везде оставили грязное влияние, – зло думал Отто, – заразили европейские страны и Америку духом плутократии. Подумать только, еврей первым отправился на поиски новых земель. На месте американцев, я бы подобного стыдился. Они люди с нечистой кровью, там все перемешалось… – вытерев руки, он достал из кармана халата блокнот и карандаш. Прививку от туберкулеза разработали два десятка лет назад, однако из-за остающейся опасности заражения, вакцину почти не применяли.

Отто оскалил крупные, белые зубы:

– Косность. Впрочем, население всегда отстает от достижений медицины. Если бы ни война, мы бы и сейчас топтались на месте, в работах по стерилизации, лечению обморожений, ожогов… – перед отъездом из Аушвица Отто собрал данные по обморожению. Гиммлер поручил разработать тактики, как выразился рейхсфюрер, успешного существования в высоких широтах. Здесь пригодился и тибетский дневник Отто.

По окончанию миссии Гиммлер обещал ему звание штандартенфюрера, Железный Крест, и пост главного медицинского инспектора концентрационных лагерей:

– Мне едва четвертый десяток пойдет, – восхищенно понял Отто, – Макс полковник, однако он личный помощник рейхсфюрера… – старший брат на совещаниях не присутствовал, но Отто не сомневался, что Макс знает о проекте Валькирия.

Он занес в книжечку, четким почерком: «Дети, туберкулез». Поступающий в лагерь материал, конечно, не вакцинировали. Исследователям такое было только на руку.

Отто собирался передать Клаубергу свои размышления, о процессе заражения, в отсутствии естественных, защитных механизмов:

– У него свой проект, по стерилизации кислотами, – Отто бросил взгляд на большую бутылку дезинфицирующего средства, – однако туберкулез интересен. Мы получим поддержку рейхсфюрера. Туберкулезом болеют и арийцы… – изучение стерилизации в Аушвице считалось приоритетом. Покоренное население славянских земель требовалось ограничить, в размножении. О евреях речь не шла, они отправлялись в сооружения, как Отто, деликатно, называл процесс.

Оглянувшись на дверь, не выдержав, он открутил пробку бутылки. Отто повел носом, чувствуя знакомый, резкий аромат:

– Не думай о нем. Представь фрейлейн Антонию отцу, проверь ее документы, и женись… – он привык к запаху дезинфекции, витавшему в медицинском блоке Аушвица. Перед каждой личной консультацией, он и еврея приводил в порядок, как называл Отто процедуру. Для надежности, он использовал сильные концентрации растворов:

– Все скоро закончится… – он старался вспоминать фрейлейн Антонию, – я излечусь… – выбросив из головы еврея, он взглянул на список завтрашних операций:

– Всего три, из-за обеда… – он шевелил губами, читая по складам славянские фамилии, – правильно, Бронникова еще не оправилась после допроса. Ее на завтра перенесли… – радиационные способы, которыми занимался Отто, были дорогими. Оперативное вмешательство оставалось хирургической процедурой. Оно требовало общего наркоза, иначе женщины умирали под ножом. Еврею Отто делал местное обезболивание, процедура с мужчинами была проще.

– Затраты на наркоз, на сестер, на хирургов… – он загибал пальцы, – мы либо найдем дешевые источники излучения, либо Клауберг преуспеет с кислотами… – сегодня Отто оперировал с заведующим местным хирургическим отделением, доктором Форсманом, врачом с большим опытом. Десять лет назад он разработал способ катетеризации сердца, для изучения работы сосудов. Форсман испытывал катетер на себе, однако подобное от врачей больше не требовалось. К услугам медицины рейха теперь были евреи, цыгане, и славяне Европы и России.