Текст книги "Буквари и антиквары"

Акт об имуществе

Марта Финнеган писала рассказы, и их охотно печатали в воскресных приложениях нескольких газет. Разумеется, она пользовалась псевдонимом. Муж знал о ее маленьком развлечении и совершенно им не интересовался. Но, конечно, оскорбился бы, появись его фамилия в газете, продаваемой на каждом углу за пять пенсов. Мистер Финнеган был барристером[4]4
  Покойся с миром – Requiescat in pace (лат.). Rest in peace (англ.).


[Закрыть] из Грейс Инн[5]5
  Перевод с английского Р. Торпусман.


[Закрыть]. Он много работал и обеспечивал семье полный достаток. Так что Марта была совершенно избавлена от забот по хозяйству и оба ее сына учились в Итоне. Однако небольшие деньги, которые она получала за рассказы, приносили ей удовольствие, поскольку были не подотчетны. И хоть барристер Финнеган не был скуп в полном смысле этого слова, он был дотошен и, проверяя счета, никогда не упускал случая уточнить, что купила его супруга для себя или для дома, и высказать свое мнение по поводу этих покупок.

Однако, конечно, не деньги были главным стимулом для Мартиных рассказов. Раз попробовав, она получила огромное удовольствие от того, как ладно слова укладываются на бумагу. Персонажи поднимались из фраз, как объемные картинки в книгах для детей. Марта с тревогой и восторгом следила за тем, как остроумно отвечает Дженни Смит на довольно дерзкое замечание Роберта Стоуна. Она не ожидала от своей героини такого задора, но была им очень довольна. Рассказы ее были коротенькими, прочитывались залпом и всегда вызывали у читательниц (а читали их преимущественно женщины) улыбку, или слезы, или, по крайней мере, желание съездить к подруге и поговорить с ней о прочитанном. Обыкновенно сюжеты были романтическими, но иногда Марта писала о детях, или же события происходили в экзотических странах, и даже в эпоху Спасителя. В рассказах не упоминались ученики и апостолы, но читателей волновали взаимоотношения мельника из Капернаума с дочерью булочника из Каны Галилейской.

Однажды Марта получила письмо от незнакомого ей мистера Томаса Лонгмана с просьбой принять его в удобное для дамы время. К письму прилагалась визитная карточка, свидетельствующая о том, что мистер Лонгман является хозяином лондонского издательства. Марта ответила приглашением на чай в ближайший четверг. Чаепитие оказалось необыкновенно приятным. Очаровательный пожилой джентльмен был так внимателен, что Марта расцвела и помолодела. Они говорили о Мартиных рассказах, об общих знакомых, о политике и юриспруденции, о своих детях и об экономическом расцвете Британской империи. Мистер Лонгман с интересом выслушивал слова миссис Финнеган, и она, чуткая к интонациям, поняла, что это не просто вежливость, а неподдельное уважение к ее мнению. Под конец чаепития мистер Лонгман признался, что его жена и дочери очень хвалили рассказы, напечатанные в «Санди Таймс». Он сам ознакомился с ними и нашел их профессиональными и занимательными. Тогда, пользуясь дружеским знакомством с редактором, он выманил у него истинное имя автора и позволил себе нанести визит, рассчитывая уговорить миссис Финнеган напечатать в его издательстве книгу рассказов. Марта подписала договор, не читая его.

Через три месяца у нее была готова книга коротких рассказов – об адвокатах, их клиентах, женах и любовницах, об интригах в судебных иннах и триумфальных победах начинающего барристера в Королевском суде.

Мистер Лонгман принял ее рукопись и выдал ей чек на тысячу фунтов. Марта подивилась, что он платит нешуточные деньги, даже не прочитав книгу.

– Но ведь и вы не прочитали наш договор, дорогая миссис Финнеган, – ответил издатель. – А там написано, что я покупаю рукопись за эту сумму. Если она окажется плоха, я потерял тысячу фунтов. А если хороша, вся прибыль от всех ее переизданий принадлежит мне. Признаться, я люблю азартные игры.

За ранним рождественским завтраком Марта подарила мужу портсигар, а от него получила в подарок красиво перевязанный пакет, в котором лежала прекрасно изданная книга «Парик и мантия».

– Это замечательная книга, дорогая, – сказал мистер Финнеган. – Ты не интересуешься моей работой, и тебе сложно будет понять кое-какие детали, но моя знакомая миссис Дернби уверяла, что книга понятна и женщине. А за то, что она увлекательна и правдива, я могу поручиться тебе сам.

– Кстати, о миссис Дернби, – сказала Марта. – Сразу после рождественских каникул, когда дети вернутся в школу, я уезжаю в Сассекс. Я купила там домик и думаю, что проведу в нем все время до следующих каникул. Надеюсь, я там не соскучусь. А о твоем хорошем расположении духа позаботится миссис Дернби. Как она и поступает последние два года.

– Ты купила дом в Сассексе? – поразился муж. – Но у тебя нет денег. Ты моя жена!

– Дорогой, – ласково сказала Марта, ведь ты барристер. Я думала, тебе знаком Акт об имуществе замужних женщин тысяча восемьсот семидесятого года? Я уверена, ты в курсе дела. А пока дети дома, нам лучше не обсуждать эти вопросы. Кстати, я купила Джорджу в подарок пони, а Николасу, как он просил, отличный микроскоп. Скоро они встанут. А какие подарки на Рождество приготовил им ты?

Поздравительные письма

Марта Финнеган проснулась апрельским утром в своем доме в Сассексе. За окном шел дождь. «Слишком много дождей, – подумала она, – пожалуй, не меньше чем в Лондоне». Горничная внесла в маленькую спальную таз и кувшин с теплой водой, подала полотенце и стала помогать хозяйке одеваться. Апрельское утро принадлежало дню рождения миссис Финнеган. Сегодня ей исполнилось тридцать три года. Соседи, с которыми она свела знакомство, были не слишком сведущи в этикете и могли начать наносить поздравительные визиты еще до обеда. Поэтому она надела новый французский корсет и попросила горничную зашнуровать потуже.

Утреннюю почту принесли, когда Марта только села завтракать. Она хотела проявить терпение и вскрыть письма после еды, но как-то само получилось, что яйцо осталось недоеденным, чай не выпит, а Марта уже стояла у маленького столика, на который горничная поставила поднос с письмами и две небольшие коробочки с присланными подарками.

Первым она вскрыла письмо мистера Лонгмана. Он поздравлял с днем рождения, присовокуплял к этому приличествующие пожелания и сообщал, что той же почтой послал подарок – статуэтку сидящей в кресле дамы. Он купил ее для себя, прельстившись замечательным сходством фарфоровой леди с именинницей. Но чувствует он себя скверно, и врачи не обнадеживают. Так что он не надеется наслаждаться статуэткой долгое время, а, напротив, хочет, чтобы миссис Финнеган сохранила ее в память о нем. Марта открыла коробочку, вынула из ваты фигурку, погладила блестящий фарфор и неудержимо заплакала.

Она не плакала с тех пор, как была ребенком, и считала слезы непозволительными для воспитанной женщины из хорошего общества, но ничего не могла с собой поделать. Мысль о том, что она больше не увидит Томаса Лонгмана – очаровательного, старомодного, щедрого и великодушного, была невыносима.

– Лиззи, – крикнула миссис Финнеган. – Мы едем в Лондон двенадцатичасовым дилижансом. Собирай вещи мне и себе. Мы пробудем там три дня.

Пока Лиззи поспешно собиралась, Марта вскрыла письмо мужа. Муж поздравлял с днем рождения, писал что тоскует в разлуке и даже рад, что завален работой, которая позволяет ему забыть о том, что он был спесивым болваном, растратившим годы на пустословие, одиночество в клубах и одиночество с другими женщинами, вместо того чтобы прожить их счастливым человеком.

«Я посылаю тебе в подарок чернильницу, – писал он. – Мне бы хотелось, чтобы, сочиняя, ты видела ее на своем рабочем столе. Может быть, иногда она тебе напомнит обо мне. Я знаю твою твердость и уверен, что никакие просьбы не заставят тебя переменить своего решения. Кстати, в последнее время я подружился с мистером Лонгманом. Мы встречались с ним вчера в клубе и, как всегда, говорили о тебе. Он уверял, что ты приедешь в Лондон завтра или послезавтра. Он бы не надеялся на это, если бы знал тебя так же хорошо, как я. Прощай, моя дорогая! Я с нетерпением жду летних каникул, когда смогу каждый день видеть тебя и наших мальчиков.

Твой муж, Джеймс Финнеган».

Марта засмеялась и сказала горничной: «Не торопись, Лиззи! Мы выезжаем завтра. И останемся в Лондоне несколько недель… А там видно будет».

Мадлен

В воскресенье утром Марта получила письмо от своего друга и издателя Томаса Лонгмана. Он писал, что ему хотелось бы немедленно поговорить с миссис Финнеган. И хотя он предполагает, что она в последнее время не покидает своего дома, все же смеет умолять навестить его. «Врач, – писал он, – не разрешает мне подняться с постели. Я, конечно, не обращаю никакого внимания на его указания, но и самое мое раскованное вольнодумство не позволяет мне добраться дальше кресла, расположенного тут же в спальне. Между тем Вы нужны мне, дорогая Марта. Я помню, что однажды, когда болезнь была для меня только смешным предлогом, крючком, позволившим выманить Вас из Сассекса в Лондон, уже использовал этот повод. Надеюсь, это не сделало меня человеком, не заслуживающим Вашего доверия. Я прекрасно пойму, если Вы не сможете, – ведь я ничего не знаю о Вашем самочувствии, хотя молюсь о здоровье и благополучном завершении Ваших временных трудностей почти каждый день. Простите мой эгоизм, если сможете, дорогая Марта. Нетерпеливо жду вашего ответа. Томас Лонгман, эсквайр».

Чета Финнеганов около года жила на два дома. Джеймс оставался в их благоустроенном особняке в Лондоне. Марта купила домик в Сассексе и жила там, пока их сыновья находились в школе, приезжая в Лондон только на каникулы. Однако через год супруги почувствовали, что им не хватает друг друга. После возвращения домой Марта не только от всей души примирилась с мужем, но и обнаружила, что он интересный и даже блестящий собеседник. Теперь они подолгу и обо всем разговаривали за завтраком, и бывало, что Марта, не удержавшись в рамках приличия, громко смеялась переливчатой чепухе Джеймса, благо они были дома одни, не считая слуг. И вечера Джеймс два-три раза в неделю проводил дома. А с тех пор, как миссис Финнеган вопреки ожидаемому и почти вразрез с благопристойностью на четвертом десятке оказалась в интересном положении, он вообще отказался от клуба и бывал дома все время, свободное от инна.

Марта знала, что муж предпочел бы, чтобы она не выходила за пределы их сада, в котором ежедневно гуляла в сопровождении горничной не менее двух часов. Он не хотел, чтобы она подвергалась опасности тряски в экипаже по брусчатке лондонских улиц. Это было и не совсем пристойно – демонстрировать посторонним свою изменившуюся фигуру, давая им повод задумываться о приватных отношениях в семье. Тем не менее милый Джеймс без спора вызвался сопровождать супругу и подал ей пелерину, подаренную им на прошлое Рождество.

Они прибыли к дому мистера Лонгмана через десять минут после того, как он получил ответ на свое письмо, извещающий, что миссис и мистер Финнеган намерены навестить его сегодня же до обеда.

Томас лежал на высоких подушках. Ему было трудно дышать, но свою просьбу он изъяснил достаточно ясно. У Мадлен, его любимой внучки, через месяц, одиннадцатого июня, будет день рождения. Он подарил ей за предыдущие десять лет все мыслимые дорогие игрушки. А теперь хотел сделать особенный подарок.

– Марта, – умоляюще сказал он, – напишите сказку под названием «Мадлен». О чем хотите… Мой художник нарисует к ней красивые иллюстрации, и моя типография напечатает ее в единственном экземпляре. Девочка будет очень рада яркой интересной книжке. А лет через пятьдесят эта единственная книга Марты Финнеган с иллюстрациями Уолтера Крейна станет настоящим сокровищем. Она сможет держать ее у себя в шкафу, если жизнь ее сложится благополучно, или продать на аукционе и использовать эти деньги по обстоятельствам, каких я теперь не могу предвидеть. Я не хочу обделить наследством других своих внуков, но вправе подарить Мадлен сказку на день рождения. Вы сделаете это для меня, Марта?

– Конечно, Томас! В два-три дня… Это будет мой подарок вам. История про единорога, наводящего ужас на людей и зверей Ноттингемшира. Все графство ищет целомудренную и отважную девственницу, которая заночует одна в лесу. Ведь только так можно приручить этого дикого и опасного зверя.

Марта задумалась…

– Девственницу зовут Мадлен? – спросил Джеймс.

Марта поколебалась…

– Нет, – сказала она, – так зовут единорожицу. Бедняжка томится от скуки и одиночества и страшно рада встретить милую девушку, которая не вопит от страха и не убегает, спотыкаясь о корни деревьев, как все остальные люди, каких она встречала до сих пор. Она еще избавит свою подругу от ненавистного жениха, а потом, аккуратно цокая копытцами по мраморному полу, придет в храм на ее свадьбу с любимым. Положитесь на меня, Томас! Ваша девочка будет довольна.

Одиннадцатого июня 1878 года в прекрасный летний день в Лондоне произошло два важных события. Томас Лонгман подарил своей внучке на ее десятилетие изумительной красоты книгу, а в семействе Финнеган благополучно родилась дочь, которую крестили через несколько дней, дав ей прекрасное имя Мадлен.

В декабре 1938 года на аукционе «Сотбис» жительницей Мюнхена фрау Мадлен Эйнгорн-Лонгман была выставлена редчайшая книга, приобретенная там неизвестным лицом по несообразной цене двадцать семь тысяч гиней. Говорили, что книга предназначалась в подарок принцессе Елизавете-Александре-Марии. Эти деньги позволили всему семейству Эйнгорн перебраться из Мюнхена в Нью-Джерси, избежав самых чудовищных ужасов войны, жестокой ко всем, но совершенно безжалостной к евреям. Они сумели купить удобный просторный дом в Джерси-Сити и даже перевезти из Германии свою богатую библиотеку, в которой не хватало всего одной любимой книги – томика, подаренного дедом на десятилетие Мадлен.

О сбережении чернил

Марта Финнеган была взволнована. Около месяца назад она получила приглашение Общества Лондонского литературного фонда на ежегодный обед. В этом году – под председательством мистера Фрэнсиса Брет Гарта. К приглашению было приложена собственноручная записка Брет Гарта. Он писал, что рад возможности встретиться с миссис Финнеган, которой еще не имел чести быть лично представленным, а также с ее супругом. Что чрезвычайно ценит ее книги и что он сам и все Общество были бы польщены, если бы миссис Финнеган согласилась во время обеда выступить перед приглашенными с небольшой речью о современной литературе. Джеймс был в восторге и чуть ли не продиктовал жене письмо, в котором она благодарила знаменитого американского писателя, издателя и дипломата за оказанную честь и соглашалась прочитать коротенькую лекцию, которую предполагала назвать «О сбережении чернил».

На следующее же утро Марта была у модистки на Оксфорд-стрит, где после длительных раздумий заказала платье из светло-оливковой тафты, у которого лиф и задняя, удлиненная, часть юбки были из синего с золотом бархата, отделанного по рукавам, вороту и корсажу оливковой лентой с небольшими бантиками в ключевых точках. Марта с трудом уговорила модистку сделать турнюр поменьше, лишить шлейф бахромы и укоротить его так, чтобы, повернувшись к собеседнику, она не рисковала наступить на собственный подол. Кроме того, она мягко, но настойчиво потребовала удалить с заказываемой шляпки птичку и ограничить фантазию букетом шелковых цветов, кружевами, несколькими перышками и тремя серебряными парижскими шляпными булавками, очень красивыми и дорогими. Примерки и переделки заняли почти три недели. Накануне торжественного дня горничная Лиззи нарядила госпожу в новый наряд, подобрала подходящие кольца, убедилась, что французский корсет сидит прекрасно, нигде ничего не колет, атласные туфельки не жмут, и обе дамы поняли, что тяжкие труды их закончены.

Утром Марта набросала на небольшом листочке почтовой бумаги главные пункты своего выступления. В полдень, дабы цвет лица остался свежим, она, вопреки обыкновению, прилегла отдохнуть и неожиданно крепко заснула. К пяти кучер заложил экипаж…

Гости собрались в Martin’s Hall к шести часам. Большинство бродило вокруг стола, разыскивая свою карточку на тарелке, но чету Финнеган встретил и проводил к отведенному им месту сам председатель. Пока они усаживались, рыжий молодой человек, неловко поклонившись, спросил миссис Финнеган, помнит ли она его. «О да, дорогой Джордж, – ответила дама. – Простите, я волнуюсь перед выступлением. Найдите меня в конце обеда. Я прочла ваш роман и буду рада поговорить о нем и о вас».

Обед проходил замечательно. Вначале секретарь фонда представил председательствующего, и мистер Брет Гарт благодарил за честь. Потом сам председатель говорил о фонде, который пополняется за счет пожертвований лучших людей империи, начиная с королевы Виктории, и позволяет содержать бесплатные библиотеки и содействовать изданию первых опусов начинающих писателей. Затем разлили шампанское и с большим воодушевлением выпили за королеву. Дальше перемены блюд чередовались с короткими выступлениями известных писателей и сбором пожертвований. Перед десертом слово предоставили Марте.

– Дамы и господа! – сказала она. – Каждый человек вынужден писать. Письма, дневники, отчеты, заказы, счета и рекомендации. Что отличает писателя от остальных пишущих? По моему мнению – бережное отношение к своей чернильнице. У меня замечательная серебряная, подаренная мистером Финнеганом. Когда я обмакиваю перо в этот маленький сосуд, содержащий в себе все еще не записанные мысли, коллизии, приключения, рифмы и нравственные откровения, то чувствую ответственность перед каждой каплей чернил. Я никогда не позволю себе написать «воскресная тишина», потому что это уже написал несравненный мистер Брет Гарт, и значит, другим эта находка не принадлежит. Использовать чужие находки так же бесчестно, как воспользоваться чужим шиллингом. Но и слова, на которые никто не претендует, следует употреблять с большой осторожностью. Каждое прилагательное, которое хотело бы появиться на бумаге, должно доказать мне, что на него стоит потратить каплю чернил. А уж наречие, чтобы проникнуть в мою рукопись, обязано иметь на это неоспоримое право. Суесловие – главный враг современной литературы. На мой вкус – лишние определения, дополнения, местоимения и союзы больше вредят рассказу, чем безнравственная мысль или ложное умозаключение. Мы все остерегаемся клякс в рукописях. Я же считаю кляксу куда более простительной, нежели цветистый эпитет или ненужная метафора. Если бы моя шляпка была рассказом, я бы удалила с нее цветы, кружева, бант, оба перышка и третью заколку. Хорошо, что моя модистка не писатель, а то у меня на голове осталась бы бархатная ермолка и две булавки, прикрепляющие ее к волосам.

В обмен на бережливость я получаю от своей чернильницы персонажей, их взаимоотношения, события и их последствия, которые мне и в голову не приходили, пока перо моей ручки было сухим. Должна признаться, я не принадлежу к писателям, которые месяцами обдумывают сюжет, чтобы потом разом его записать. Мои рассказы возникают на бумаге, и об их содержании я узнаю, читая написанный мной текст.

Благодарю вас за приглашение, за внимание к этой не совсем серьезной речи, за ваш доброжелательный смех и симпатию к моим книгам, которую я читаю на ваших лицах.

Марта села под аплодисменты и занялась пирожным.

Обед заканчивался. Супруги Финнеган встали из-за стола. Долговязый рыжий юноша с мрачным лицом дожидался, пока Марта обратит на него внимание.

– Как хорошо, что вы подошли, Джордж! – сказала Марта. – Я прочла ваш роман. Верьте мне, он плох. Его не напечатают, и слава богу.

На лице молодого человека проступили малиновые пятна.

– Ах нет, нет, Джордж! – воскликнула писательница. – Вы меня не так поняли! У вас блистательный литературный дар! Чудесное, просто драгоценное чувство юмора. Исключительные диалоги. Совершенно живые персонажи. Оставьте романы – они не для вас. Ваша судьба – писать пьесы. И если я что-нибудь понимаю в искусстве, вашим пьесам суждено прославиться. Пришлите мне первую – я хочу прочесть ее прежде других. Ах, простите, я не представила вас мужу. Такое упущение… я все еще взволнована своим выступлением.

– Джеймс, позволь тебе представить моего молодого ирландского друга мистера Джорджа Бернарда Шоу. Будь уверен – ты еще много раз услышишь это имя.

Сын антиквара

Мистеру Джеймсу Кавендишу исполнилось пятьдесят лет. Он был вполне здоров, хорошо образован и не лишен дарований. Более того, мистер Кавендиш не нуждался в деньгах.

Отец его был антикваром. Джеймс с детства бродил между золоченых комодов с завитушками, потускневших зеркал в диковинных рамках и бронзовых часов, чьи циферблаты были мало заметны среди окружавших их крылатых амуров, грифонов и пегасов. Фарфоровые фрейлины в кринолинах приседали и посылали ему лукавые улыбки. Гейши на выпуклых боках ваз обсуждали его, хихикая и прикрываясь веерами, а добродушный Будда слоновой кости ласково ему улыбался, сложив руки перед толстеньким животиком.

Вещи людей, умерших столетия назад, приносили с собой туманные воспоминания о хозяевах. К тому же отец охотно давал Джеймсу занимательные книги о мифологических персонажах, героях галантного века, самураях, благородных пиратах и бесстрашных рыцарях, проливающих свою и чужую кровь как за гроб Господень, так и за право своей дамы именоваться прекраснейшей.

Когда отец скончался, мистер Кавендиш, чьи дарования отнюдь не включали коммерцию, продал антикварный магазин со всем его содержимым и понял, что он – не то что богат – об этом не было и речи, – а просто не стеснен в средствах.

Пять лет он преподавал психологию в университете, в котором сам учился и защищал диссертацию. Потом отослал в редакцию литературного приложения «Таймс» несколько своих рассказов, и они сразу же были опубликованы. Он оказался плодовитым писателем. Писал чистым и ясным языком. С хорошим английским юмором и симпатией ко всем своим героям, включая и отрицательных персонажей.

Кавендиш ушел из университета, издал несколько книг и даже обзавелся поклонниками. Открывая утром почтовый ящик, он всегда был уверен, что получит с десяток писем, в которых незнакомые люди благодарят за доставленное удовольствие и уверяют, что его рассказы внушают им бодрость и рассеивают тягостную постылость повседневного существования.

Жизнь доктора Кавендиша текла без особых событий. Жена покинула его, влюбившись в молодого флейтиста. Он удивился, но дал ей развод без возражений. Дети приезжали на каникулы из университетов, где обучались. Мистер Кавендиш ждал каникул и любил эти приезды, но несколько утомлялся от многолюдства: целыми днями в доме было полно друзей обоих сыновей и дочери. Так что, когда все разъезжались, он не особенно огорчался.

Однажды, отвечая на письма читателей, Кавендиш понял, что его давно уже ничто не радует, кроме этих писем. Он подумал, не сходить ли в оперу, но в душе не шевельнулось предвкушение праздника.

«Я устал, – сказал он себе. – Надо бросить работу, отвлечься, съездить в Италию».

Италия была хороша: ландшафты поэтичны, музеи полны драгоценных картин и прекрасных статуй, еда вкусная, вино отменное, спал он хорошо, но радость… радость не навещала его.

Будучи профессионалом, он взвесил признаки и решил, что клинической депрессии у него, конечно, нет. Так, легкая ангедония[6]6
  Барристер – в Великобритании адвокат высшего ранга, имеющий право выступать во всех судах.


[Закрыть]. Он вернулся в Лондон.

Почтовый ящик был переполнен. Читатели по-прежнему ждали его новых рассказов. Литературный агент просил о встрече. Начинающий драматург предлагал свое соавторство, чтобы превратить один из рассказов в пьесу. Дочь писала, что встретила молодого человека, которого хотела бы с ним познакомить. Он ответил на все письма и, принимая вечернюю ванну, подумал, что есть счастливцы, которые этой ночью умрут во сне, но вряд ли он принадлежит к их числу.

Утром он сел за работу. Литературное приложение к «Таймс» по-прежнему ждало его рассказов два раза в месяц. За час он написал смешную и занимательную историю о герцогине Альба, оживающей по ночам на портрете и вынужденной от скуки рассказывать свою жизнь голой простолюдинке с соседней стены.

Переписывая рукопись набело, мистер Кавендиш пару раз улыбнулся. А последняя фраза заставила его засмеяться от неожиданности. Еще улыбаясь, он положил рукопись в конверт, надписал адрес редакции, наклеил марку и решил, что, пожалуй, неплохо, что пережил эту ночь.

Судя по выражению ее лица, маха за свою жизнь сказала много остроумного. Но повторять будут только ее последнюю фразу. Ту, которую он только что выдумал.