Текст книги "Багровый пик"

Нэнси Холдер
Багровый пик

«Любовь глядит не взором, но душой».

Уильям Шекспир, Сон в летнюю ночь

Nancy Holder

Crimson Peak

This translation of Crimson Peak, first published in 2015, is published by arrangement with Titan Publishing Group Ltd. © 2015 Legendary

Пролог

Настоящее

Любовь.

Смерть.

Призраки.

Мир, омытый кровью.

Кровавый туман опускался на место убийства, а потом медленно стекал по пустым и высохшим шахтным выработкам к красной глине, которая пузырилась и лопалась на мерзкой плитке цвета белой кости. Земля багрового цвета пробивалась сквозь грязь. Аллердейл Холл был окружен ярко-красным пятном, которое медленно подбиралось к босым ногам Эдит.

Но это было еще не самое страшное.

За ней должно было прийти дитя ада. Неумолимое и неостановимое существо, полное безумия и ярости, которое уже калечило и убивало, и будет и дальше калечить и убивать, если только Эдит не нанесет удар первой. Но она была слаба, кашляла кровью и поминутно спотыкалась, а этот монстр уже успел забрать жизни других людей – и их души, которые были сильнее и искреннее, чем ее.

Снежинки слепили распухшие глаза Эдит василькового цвета; красные капли блестели на ее золотых волосах. На ее правой щеке зияла открытая рана; подол ее тонкой ночной рубашки был пропитан кровью и гнилью и стал заскорузлым от подсыхающих сгустков крови.

И красной глины.

Припадая на поврежденную ногу, она медленно двигалась по кругу, и лопата, прижатая к ее груди, двигалась в унисон со скрежетом механизма, созданного для того, чтобы отбирать у земли ее богатства. Бряцающего железом хитроумного устройства, которое все еще могло уничтожить ее.

Эти звуки оглушали ее, пока она готовилась к своей последней битве. Ее сердце время от времени сбивалось с ритма, и тогда к горлу подступала тошнота. Лоб девушки был покрыт каплями пота, а все внутренности превратились в единый ком. Ее кости болели, а мышцы мелко дрожали, поэтому передвигалась она с большим трудом.

Везде, куда она ни бросала взгляд, Эдит видела только тени – красные на красном и на красном. Если она выживет, она что, тоже присоединится к ним? Она что, вечно будет бродить по этому про́клятому месту, охваченная яростью и страхом? Это совсем не то место, где стоит умирать.

Призраки существуют в реальности. Теперь я точно это знаю.

Она знала гораздо больше. Если бы только она догадалась соединить фрагменты этой жестокой истории чуть раньше, если бы она обращала внимание на предостережения и следовала по пути, который ей указывали… Она уже заплатила ужасную цену за то, чтобы узнать правду, но теперь ее и человека, который столь многим рискнул ради нее, ждал окончательный расчет.

Скрытая снегопадом и багровым туманом, девушка мельком увидела бегущие ноги. Черенок лопаты, которую она неуклюже сжимала, был скользким от крови. Колено невыносимо ныло, и она смертельно замерзала, однако внутри у нее все горело – Эдит удивлялась, почему у нее изо рта еще не идет дым.

Задыхаясь, она отступила назад и резко повернулась, обшаривая глазами окрестности. А потом время внезапно остановилось и ее сердце замерло, когда у нее перед глазами появилась пропитанная кровью материя и босые ноги, хлюпающие в кровавой грязи по направлению к ней. Острое лезвие, пальцы, покрытые кровью, и ярость, которая их направляет. Смерть больше не приближалась.

Она уже была здесь.

И она мысленно вернулась к тому, что привело ее, Эдит Кушинг, сюда, чтобы она могла с ней сразиться.

Однажды, давным-давно…

Книга первая
Между Страстью и Тьмой

Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу, теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, как я познан…

Первое послание к Коринфянам святого апостола Петра 12:13

Глава первая

Четырнадцать лет назад, Буффало, штат Нью-Йорк

Впервые я увидела призрака, когда мне было десять лет.

Это был призрак моей матери.

В тот день, когда тело матери Эдит Кушинг было предано земле, шел снег. Свинцовое небо плакало большими, влажными хлопьями. Окружающий мир был бесцветным. Одетая в знак глубокого траура в черное пальто и шляпу, которая обрамляла ее бледное как бумага лицо, маленькая Эдит робко жалась к ногам своего отца. Остальные присутствовавшие на похоронах были одеты в черные цилиндры, тяжелые черные шали, темные пальто и перчатки. Драгоценности, видневшиеся в волосах присутствовавших дам, принадлежали их собственным усопшим близким. В распоряжении членов светского общества Буффало было по нескольку изысканных платьев, предназначенных для посещения похорон и возложения горстей земли и розовых лепестков на свежевырытые могилы.

Закрытый гроб блестел, как кусок обсидиана, когда могильщики поместили труп матери Эдит в место ее последнего упокоения, прямо под обелиском, воздвигнутым для того, чтобы обеспечить вечный покой членам семейства Кушингов. Изящно изогнутые крылья скорбящего ангела обнимали поколения умерших.

Труп матери был таким черным, как будто она погибла в огне – именно так, как слышала Эдит, кухарка описала его де Витту, их дворецкому. Эдит потеряла дар речи от этого ужасного описания, но у нее не было никаких способов удостовериться в его правильности. В доме Кушингов никто не говорил с ней о ее ужасной потере – слуги мгновенно замолкали, как только девочка входила в помещение. Эдит ощущала себя привидением, которое никто не замечает, а ей был необходим кто-то, кто бы обратил на нее внимание, обнял, убаюкал и рассказал бы ей сказку или спел колыбельную. Но слуги держались от нее подальше, как будто маленькая хозяйка приносила несчастье.

Сейчас, стоя во дворе церкви, Эдит заметила Алана Макмайкла и его сестру Юнис. Алан, с его копной золотистых волос и розовыми щеками, был на год старше Эдит и ее закадычным партнером во всех начинаниях. Его серо-голубые глаза, единственное цветовое пятно в церковном дворе, встретились с глазами девочки и задержались на них, как будто он взял ее за руку. Рядом с ним стояла Юнис, вертлявая и умирающая от скуки. Хотя ей было всего девять лет, Юнис уже успела побывать на множестве похорон. Все они были детьми Викторианской эпохи, в которую смерть была обыденным событием.

Но мать у Эдит была одна-единственная, и в этом заключалась вся необычность похорон, которая ставила девочку в тупик. Ее сердце разрывалось, а слезы были уже готовы пролиться, но задержались на самых кончиках ресниц. Она не имела права плакать – хорошо воспитанные дети не должны привлекать к себе внимание даже тогда, когда их мир рассыпается на мелкие кусочки. Наблюдавший за ней Алан был, казалось, единственным среди присутствовавших, кто понимал ее непереносимое горе. В его глазах сине-стального цвета тоже стояли слезы.

Юнис переступала с ноги на ногу, играя своими рыжеватыми кудряшками. Алан слегка дернул ее за руку, стараясь заставить сестру бросить это занятие, и она огрызнулась на него. Мать одарила их мудрой улыбкой, как будто не заметила вызывающего поведения дочери.

Миссис Макмайкл была все еще хороша собой и полна жизненной энергии.

Алан продолжал держать Юнис за руку. Девочка надула нижнюю губу, и ее мать засунула руку в карман шубы из соболя и предложила девочке что-то, сильно похожее на конфету. Вырвав руку у брата, девочка схватила подарок. Теперь настал черед Алана притворяться, что он ничего не заметил, а может быть, это действительно так и было. Все его внимание было сосредоточено на Эдит, по лицу которой было видно, что она с большим трудом сдерживается, чтобы не разрыдаться, – ее мама никогда больше не предложит ей конфетку, не улыбнется и не расскажет сказку.

Ее маму забрала черная холера. Страшная смерть, медленная и мучительная. Отец Эдит приказал хоронить ее в закрытом гробу и попросил дочь не смотреть на нее. Так что Эдит пришлось обойтись без прощального поцелуя и последних слов.

#

То есть до того момента, пока мама не вернулась. Через три недели после смерти.

#

Время не залечивает все раны.

После похорон мамы прошел уже почти целый месяц, а Эдит скучала по ней больше, чем когда-либо. Черный венок все еще висел на двери, а слуги ходили с траурными повязками. Кухарка не хотела, чтобы горничные снимали черные занавески с зеркал. Де Витт назвал ее слишком суеверной, но кухарка ответила, что она просто старается быть осмотрительнее. Когда дело касается мертвых, то ни в чем нельзя быть уверенными наверняка. Например, в Ирландии дух ее тетки-девственницы застрял в зеркале в 1872 году и с тех пор не давал житья всей семье. На это де Витт возразил, что так как занавеси появились на зеркалах еще до того, как хозяйка испустила свой последний вздох, а теперь она уже давно в могиле, то она никак не могла застрять в зеркалах.

И тем не менее занавеси не убрали.

Эдит лежала в своей маленькой кроватке и тихонько плакала в темноте, обнимая своего плюшевого кролика. Казалось, что с каждым днем тоска в ее сердце становилась все глубже и болезненнее. Тени от падающих за окном снежинок разрисовывали покрывшиеся пылью обложки книг, которые они – каждый вечер по несколько страниц – читали вместе с мамой. Черная Красавица и Голубая Книга Сказок. Сейчас она не могла их даже открыть.

Тиканье дедушкиных часов в конце холла напоминало удары топора, которые попадали точно между ее всхлипами. За окном ее спальни вечный снег медленно и бесшумно опускался на восточный берег озера Эри[1]1
  Озеро в Канаде и США, входящее в систему Великих озер. 4-е по площади в США и 11-е в мире. – Здесь и далее прим. перев.


[Закрыть] и истоки Ниагарского водопада[2]2
  Комплекс водопадов на реке Ниагара, отделяющий штат Нью-Йорк от канадской провинции Онтарио. Самый мощный в Северной Америке. Высота – 53 метра.


[Закрыть]. Канал Эри[3]3
  Канал, связывающий систему Великих озер с Атлантическим океаном через реку Гудзон.


[Закрыть] был основой благосостояния семейства Эдит. Ветер и замерзшее озеро. В ту ночь в прекрасно расположенном особняке семейства Кушингов было холодно, как и всегда после смерти мамы.

Эдит казалось, что она сама превратилась в ледышку и теперь уже никогда больше не согреется.

Интересно, а ей тоже холодно там, под землей? Эдит не могла избавиться от этой мысли, хотя ей уже десять, нет – сто раз говорили, что ее мама теперь находится в месте, которое гораздо лучше, чем их мир.

Девочка помнила, когда таким местом была ее комната: мягкий, нежный голос мамы, которая читает ей книжку, и она сама, уютно устроившаяся под одеялом с чашкой горячего шоколада и горячей бутылкой[4]4
  В описываемые времена в качестве грелок использовали бутылки, которые наполняли горячей водой.


[Закрыть] в ногах.

Однажды, давным-давно….

Мама играла ей колыбельные на пианино, когда Эдит не могла заснуть.

А сегодня никакой музыки нет.

Эдит расплакалась.

Часы продолжали тикать, отсчитывая секунды, часы и ночи жизни без мамы. Бесконечные. Безжалостные. Разрывающие сердце.

А потом Эдит послышался странный звук, напоминающий одновременно тяжелый вздох и безнадежный стон. Она вздрогнула и в удивлении зажала себе рот рукой. Это она издала такой звук?

Сердце ее забилось, когда, склонив голову, она стала внимательно прислушиваться.

Тик-так, тик-так, тик-так. Только звук часов.

А потом звук раздался вновь. Грустные, негромкие причитания. Шепот, полный горя. И даже… мучений.

Эдит выпрямилась и выскользнула из кровати. Пока она кралась по холодному полу, скрип половиц и шуршание шелка ласкали ее слух. Но на ней не было ничего шелкового.

Кухарка рассказывала де Витту, что в гробу мама лежала в своем лучшем черном шелковом платье – ее кожа за несколько часов до смерти стала такой же черной. Тогда еще кухарка использовала слова «отвратительная, отталкивающая, настоящий ужас…». Она говорила о своей хозяйке как о каком-то монстре.

О Маме, которая была такой красивой, и всегда пахла лилиями, и обожала играть на пианино. Которая рассказывала ей изумительные истории об отважных принцессах, которые побеждали злых волшебников, и о принцах, которые обожали этих принцесс. О Маме, которая обещала Эдит, что она будет жить «долго и счастливо» с человеком, который построит для нее замок: «своими собственными руками» – добавляла она с мечтательным видом – «как твой папа».

Но сейчас, глядя в темноту, Эдит не могла вспомнить такую Маму. Мысленно она все время возвращалась к образу ужасного монстра, и она задала себе вопрос: шевелятся ли тени в помещении сами по себе или это игра снежинок на обоях? Она перевела взгляд со стены в конец холла. Там что-то происходило. Воздух в том углу сначала задрожал, а потом сгустился.

Девочка вся похолодела, когда из полумрака появилась фигура, окруженная тенью и плавающая в конце холла. Это была фигура женщины, одетой в когда-то великолепное шелковое черное платье, которое сейчас напоминало крылья моли.

Это ей кажется? Игра света?

Холодный пот покрыл девочку. Там никого нет. Там никого не может быть.

Не может.

Ее пульс безумно колотился.

И фигура не плывет в ее сторону.

Ни в коем случае.

Ахнув, Эдит развернулась и бросилась в сторону своей спальни. По телу у нее бежали мурашки, а щеки пылали жаром. Она пыталась прислушиваться, но могла услышать только гул в ушах и шлепанье своих босых ног, бегущих по ковру.

Пока она бежала, Эдит не могла ни разглядеть того, что двигалось за ней, ни почувствовать, как бесплотные пальцы гладят ее волосы.

Лунный свет блестел на фалангах пальцев и на мгновение осветил измученное лицо, лишенное плоти.

Ничего этого Эдит не видела, но, может быть, она это чувствовала?

Тень. Дух, который заставила вернуться неугасимая любовь, а отчаяние заставило заговорить. Он двигался по воздуху, шурша шелком и изредка гремя костями, лишенными плоти.

Ничего этого Эдит не увидела, забравшись под одеяло и вцепившись в своего кролика.

Но, повернувшись через несколько секунд на бок, она оцепенела от ужаса. Она почувствовала, как гниющая рука обняла ее за плечи, ощутила влажный запах могильной земли и услышала, как иссохшие губы произнесли ей на ухо голосом, лишь отдаленно напоминавшим тот голос, который она знала лучше своего собственного:

– Дитя мое, когда наступит время, берегись Багрового пика.

Эдит закричала. Она вскочила и схватилась за очки. Когда она заправила дужки за уши, газовые лампы неожиданно зажглись. А ведь она даже не заметила, в какой момент они погасли.

В комнате ничего – и никого – не было.

До того момента, как привлеченный ее криками, в нее не вбежал отец и не заключил ее в свои объятья.

#

Пройдут годы, прежде чем я вновь услышу похожий голос – это будет предупреждение из вневременья, которое я пойму слишком поздно…

Глава вторая

Всего несколько месяцев назад

Был рыночный день, и небо было украшено пушистыми облаками, напоминавшими кружева. Эдит, в своих высоких ботинках на пуговицах, пробиралась по грязноватому двору. Сегодня, в этот важный для нее день, она выбрала светло-золотистую юбку, белую блузку и черный галстук. Юбка была почти такого же цвета, как и ее светлые волосы, которые она уложила в аккуратный шиньон и дополнила новой изящной шляпкой с вуалеткой, которая, по ее мнению, превращала ее в нечто среднее между франтихой и девушкой, лишенной всяких условностей. В симпатичную молодую женщину, обладающую определенными амбициями. И талантом.

Впервые в жизни у нее в руках было нечто, созданное ей самой, то, что обладало рыночной ценой и на что у нее был потенциальный покупатель. Она переложила тяжелый сверток из руки в руку и мысленно улыбнулась сама себе.

Скот, уличные прилавки, экипажи и, время от времени, автомобили угрожали забрызгать грязью ее изысканный наряд. Однако ей удалось пересечь площадь перед зданием, полным делового люда, не поставив на него ни пятнышка. В этом здании у нее, мисс Эдит Кушинг, была назначена деловая встреча, и она стала подниматься по лестнице.

Ей показалось хорошим предзнаменованием, что на ступеньках ее окликнул Алан Макмайкл, а теперь уже доктор Макмайкл. Он остановился на лестничной площадке и ждал, пока она поднимется. Они не видели друг друга целую вечность – Алан был в Англии, где учился на глазного врача. Она была здорово удивлена, когда увидела, что он стал совсем взрослым: черты его лица стали угловатыми, как это бывает у взрослых мужчин, детский подкожный жирок исчез, и под сюртуком угадывались широкие плечи. Он был без шляпы, и его волосы были почти такими же светлыми, как и у нее.

– Эдит, – было видно, что молодой человек рад встрече, – ты знаешь, что я открываю здесь практику? – То, что она знает, что он вернулся, не вызывало у него никаких сомнений.

А Юнис ведь не сказала мне ни слова, подумала девушка, слегка расстроившись. Но, с другой стороны, Эдит не так уж часто посещала Макмайклов. Она вообще очень редко выходила в свет, а в вежливом обществе это расценивалось как признак грубости. Люди обычно виделись со своими друзьями. Хотя Юнис никак нельзя было назвать подругой, ни в коей мере. Ну, тогда, значит, знакомой. В обществе принято справляться об их здоровье и важных событиях в их жизни. В случае с Юнис это означало выслушивать ее рассказы о мельчайших деталях различных балов, приемов и гала-вечеров.

Как это все невероятно скучно, подумала Эдит. Боже, мне только двадцать четыре, а я уже, кажется, превратилась в стойкую ненавистницу всего легкомысленного и беззаботного.

– В десять часов я встречаюсь с Огилви, – сказала она Алану, стараясь не показывать своего волнения. – Он хочет взглянуть на мою рукопись и решить, нельзя ли ее напечатать.

Писать она начала еще до того, как Алан уехал в свою медицинскую школу, и даже читала ему некоторые отрывки, когда они встречались – а это происходило несколько чаще, чем принято между «просто» друзьями. Он был тем человеком, которому она призналась в том, что ее посетил призрак умершей матери, хотя Юнис, естественно, все подслушала и раззвонила об этом по всему свету. И весь свет смеялся и издевался над Эдит. И тогда Эдит решила использовать странные фантазии десятилетней девочки, сраженной горем от потери матери – а ведь именно так все и было – как метафору Потери в своем романе. И хотя ее до сих пор преследовали воспоминания о том кошмаре, она была благодарна Провидению за этот жутковатый опыт, потому что он обеспечил захватывающие факты для жерновов мельницы ее таланта.

Алан расплылся в улыбке, услышав, что ее роман закончен.

– Но ведь сейчас всего девять часов, – намекнул он девушке.

– Мне надо внести несколько исправлений до этой встречи, – ответила она и мысленно пробежалась по списку этих исправлений. Потом она поняла, что Алан только что пригасил ее зайти в его новый офис и теперь говорил что-то о загадочных картинках, которые он хотел ей показать.

Эдит полностью сосредоточилась на том, что он говорил. Она действительно была рада видеть его. Так что, наверное, она еще не стала старой девой, ненавидящей любое проявление легкомыслия и беззаботности. Может быть, она просто была слишком разборчива в выборе деталей и фактов, которые ее интересовали. Развитие бизнеса отца для нее было во многом интереснее, чем последние моды сезона, хотя она и не считала себя неряхой.

– Мне надо помочь маме, – заметил Алан. – Завтра она устраивает прием в честь одного из поклонников Юнис. А почему бы тебе тоже не прийти?

И в этот момент, как по сигналу, появилась Юнис, в сопровождении толпы своих постоянных поклонников, и ее мать миссис Макмайкл. Они были безукоризненно одеты, и Юнис вся светилась от счастья.

– Мы встретили его в Британском музее[5]5
  Главный историко-архивный музей Британской империи и один из крупнейших музеев мира.


[Закрыть], – объявила миссис Макмайкл. – Прошлой осенью, когда мы навещали Алана.

– Ты не поверишь, но он восхитительно хорош собой, – добавила Юнис, порозовев от удовольствия.

Эдит была рада за Юнис. Ее мечтой было удачно выйти замуж. И она обязательно осчастливит кого-то в один прекрасный день – в этом не было никаких сомнений.

– И вот теперь он, вместе со своей сестрой, пересек океан только для того, чтобы еще раз увидеть Юнис, – продолжила миссис Макмайкл, сияя.

– Мама, он приехал по делам, – мягко возразила ей Юнис, но слова эти она явно произнесла на публику.

– Или он так говорит, – вмешался в разговор один из подхалимов Юнис, и та залилась краской. Если бы у нее в руках был веер, то он сейчас наверняка бы затрепетал, как крылья бабочки на ветру, чтобы она слегка охладилась.

– Кажется, он баронет[6]6
  Владелец наследуемого титула, выдаваемого Британской короной. Практика награждения баронетством была введена Яковом I Английским в 1611 г. для сбора денег.


[Закрыть], – продолжала миссис Макмайкл.

– А что это значит – баронет? – спросил еще один из поклонников Юнис.

– По-моему, это какой-то аристократ….

– Человек, который живет на доходы с земли, которую для него обрабатывают другие. Паразит, но с титулом. – Резкие слова сорвались с губ Эдит прежде, чем она смогла сдержаться. Алан улыбнулся, прикрыв рот ладонью, но миссис Макмайкл только приподняла брови.

– Прошу меня извинить, – начала оправдываться Эдит.

Однако миссис Макмайкл умела постоять за себя, когда дело касалось вещей, которые затрагивали ее сердце. Или гордость, что казалось ей еще более важным.

– Знаете, этот паразит совершенно очарователен и блестящий танцор. Но вас это, наверное, не интересует, не так ли, Эдит? – довольно резко добавила она. – Наша доморощенная Джейн Остин[7]7
  Джейн Остин (1775–1817) – английская писательница, провозвестница реализма в английской литературе.


[Закрыть].

– Мама, – слегка одернул ее Алан.

– Насколько я помню, эта писательница умерла старой девой, – взгляд женщины посуровел, а губы сложились в кривую, неискреннюю улыбку.

– Мама, прошу тебя, – произнес Алан.

– Все в порядке, Алан, – успокоила его Эдит. Она твердо ответила на взгляд более взрослой женщины.

– Хотя я бы предпочла Мэри Шелли[8]8
  Мэри Шелли (1797–1851) – английская писательница, автор книги «Франкенштейн, или Современный Прометей».


[Закрыть], – добавила она снисходительно. – Та умерла вдовой.

И она отошла, наслаждаясь своей победой. В читальном зале библиотеки Эдит нашла свободное место и, усевшись, достала свой манускрипт. Водрузив на кончик носа очки, она поставила перед собой чернильницу с пером и занялась исправлениями. Ручка подтекала и пачкала ей пальцы, поэтому, когда она машинально поправляла волосы, на лбу у нее оставались чернильные отпечатки.

Она не подозревала о своем несколько подпорченном внешнем виде, когда, наконец, добралась до офиса мистера Огилви. Добралась слишком рано, о чем ей и не преминул заявить великий и ужасный издатель, когда она усаживалась в кресло перед его столом. Ее слегка мутило от хорошо скрытого волнения, когда он страницу за страницей читал ее драгоценный magnum opus[9]9
  Великая работа (лат.) – в переносном смысле лучшая, наиболее амбициозная работа писателя, художника или композитора.


[Закрыть].

Эдит была готова поклясться, что слышала, как тикают часы – или это постукивали ее коленки?

Огилви вздохнул. Плохой признак.

– Рассказ про призрака. Ваш отец мне об этом ничего не сказал, – в каждом его слове слышалось разочарование.

Однако Эдит не собиралась сдаваться без боя.

– Вы ошибаетесь, сэр. Это просто рассказ… в котором появляется призрак. – При этом она указала на рукопись выпачканным в чернилах пальцем. Издатель слегка отодвинулся.

– Понимаете, призрак – это просто метафора, – произнесла девушка, не теряя присутствия духа. – Метафора прошлого.

– Метафора, – трудно было произнести это слово с меньшим энтузиазмом. Он прочитал еще немного. – Красивый почерк. Изящные изгибы.

Только не это. Рассказ ему совсем не понравился.

Огилви положил рукопись и медленно выровнял ее страницы – так няня обычно складывает испачканную детскую салфетку.

– Итак, мисс Кушинг, как поживает ваш отец? – спросил он. – Надеюсь, он в добром здравии?

#

– Ему нужна была история про любовь. Ты можешь себе такое представить? – вновь распалилась Эдит. Она наклонилась в своем кресле, которое стояло по диагонали от кресла ее отца в выкрашенной золотом столовой их дома, когда они ужинали в тот день. Солнце уже садилось, его лучи падали на камчатные обои и алебастровые канделябры. Хорошо начищенное серебро столовых приборов сверкало.

– Все рано или поздно влюбляются, дорогая, – заметил ее отец. – Даже женщины. – Он переоделся к обеду: волосы были уложены волосок к волоску, а борода идеально подстрижена. И, хотя ее отцу было уже почти шестьдесят, усилия, которые он предпринимал, приносили свои плоды – выглядел он значительно моложе.

– Он так сказал просто потому, что я женщина, – проворчала Эдит в тот момент, когда горничная внесла в комнату элегантные тарелки с едой. – Ну почему? Почему женщины должны все время писать о любви? Все эти истории о девушках в поисках идеального мужа, которых, в конце концов, спасает потрясающий принц? Сплошные сказки и ложь.

На лице ее отца появилось выражение, которое девушка не взялась бы описать.

– Я поговорю с Огилви в клубе в понедельник утром, – произнес он после паузы.

– Ни за что, – раздраженно ответила ему Эдит. – Это мое дело, и я сама с ним справлюсь.

Отец посмотрел на нее мягким взглядом, и Эдит приготовилась выслушать его возражения, которые он, несомненно, попытается выдать за отцовскую заботу и ничего больше. Она знала, что никакие возражения не заставят ее свернуть с выбранного курса.

Он слегка нахмурился и, наклонившись к ней, стал рассматривать ее пристальным взглядом, как будто под микроскопом.

– Когда ты встречалась с Огилви, твои пальцы были так же вымазаны чернилами, как сейчас?

Эдит состроила гримасу, сразу же вспомнив чернильное пятно на лбу. Пятно это она заметила, только вернувшись домой.

– Боюсь, что да. Чернила не оттираются.

– Ага, – на лице отца появилась улыбка. Он с удовольствием положил перед дочерью небольшую коробочку. – Я надеялся, что это будет подарок тебе в честь твоей победы, но….

Эдит открыла коробку и вытащила из нее великолепную золотую самопишущую ручку. Это был самый изумительный инструмент для письма, который она только видела в своей жизни, – свидетельство веры отца в ее способности и того, что он поддерживает ее амбиции стать писательницей. Глубоко тронутая, девушка поцеловала отца в щеку. Теперь настала его очередь волноваться, порозовевшие щеки подсказали Эдит, что отец доволен.

– Я строитель, милая. И я лучше многих понимаю важность правильно подобранного инструмента.

– Знаешь, папа, я вообще-то хотела перепечатать рассказ в твоем офисе, – произнесла Эдит просящим тоном.

Она чуть не пропустила выражение расстройства, которое мелькнуло на его лице, когда он взглянул на сверкающую ручку, которая мгновенно превратилась во что-то ненужное и старомодное.

– Перепечатать?

– Хочу послать рукопись в Атлантик Мантли, – продолжила девушка. – Теперь я понимаю, что у меня слишком женский почерк.

– Слишком женский?

– Он выдает меня с головой. Я подпишусь как Э. М. Кушинг, и это собьет их с толку.

– Без сомнения, – на его лице появилось меланхолическое выражение.