Текст книги "Багровый пик"

Эдит повернулась и выбежала из помещения.

#

Темнота. Спальня. Рыдания.

Ручка двери повернулась, и Эдит, лежащая на кровати, напряглась.

А потом дверь открылась, и на пороге появился ее отец. Эдит жаждала, чтобы ее пожалели. Ее женская гордость оказалась разорванной в клочья. Отец называет ее «дитя», так же как и Томас. Но она уже взрослая женщина, которая только что пережила мучительный отказ, и отец в этом случае был не тем человеком, сострадания которого она искала. Эдит даже сомневалась, что такой человек вообще существует.

– Я все вижу, Эдит, – деликатно произнес отец. – Я знаю, что ты чувствуешь по отношению к нему. Но дай время. Быть может, ты и я… мы можем переехать на западное побережье. Ты будешь писать, а я….

Его голос затих, и у нее перед глазами встало будущее, в котором он был вдовцом, а она старой девой, которые живут вместе. Этого она не могла вынести.

– Я люблю тебя, папа, но неужели ты не видишь? Чем сильнее ты меня обнимаешь, тем мне страшнее, – она старалась не произносить слова, вертевшиеся у нее на языке. – Сегодня я не хочу больше говорить. Просто не могу. – Усталость брала верх. – Спокойной ночи.

Кушинг почувствовал печаль, когда она закрыла за ним дверь и вычеркнула его из своей жизни.

По крайней мере, на сегодняшнюю ночь.

#

«Моя любовь похожа на красную розу…»

На следующее утро на фонографе крутилась пластинка с нежной песней, которая давно уже превратилась в серенаду его супруге. Кушинг, в халате, стоял в раздевалке своего клуба, задумчивый и в то же время торжествующий. Ему удалось помешать Эдит совершить величайшую ошибку. Если бы сэру Томасу Шарпу удалось завершить свой мерзкий план, то жизнь Эдит была бы испорчена навсегда.

Скандал уничтожил бы ее.

В то утро Кушинг чувствовал себя особенно близко к своей дорогой, безвременно ушедшей жене. И смотрясь в зеркало, он видел перед собой ее прекрасное лицо. Не то кошмарное, которое они похоронили, а лицо той очаровательной девушки, на которой он женился.

Все эти годы я охранял нашу дочь, беззвучно сказал он ей. И она в полной безопасности.

Эдит была его наследницей, и Кушинг знал, что будет еще много сэров Томасов, которых привлечет запах его денег. Но он сделает все, что в его силах, чтобы защитить ее. Правда, он надеялся, что для этого ему больше не придется причинять ей такую боль и страдания.

Пребывая в угрюмом настроении, он приготовился к бритью. Появился слуга с чистыми полотенцами и, открыв кран с горячей водой, наполнил раковину.

– Как сегодня водичка, Бентон? – спросил Кушинг с деланой веселостью.

– Горячее не придумаешь. Точно как вы любите, сэр, – ответил Бентон, включая душ. Комната стала наполняться паром.

– Ну что ж, отлично. Сделай милость, закажи мне яичницу с ветчиной. Если есть горячий кофе, то я начну с него. И чуточку портвейна.

– Уже делается, сэр. Таймс?

– Если не затруднит, – быть может, там уже появилась короткая заметка об отъезде сэра Томаса Шарпа, баронета, назад, в Старый Свет. Туда ему и дорога.

Помещение наполнилось паром к тому моменту, когда он начал раздеваться. Неожиданно его испугала мелькнувшая у него за спиной тень. Кушинг обернулся, чтобы посмотреть, не вернулся ли Бентон.

Никого.

Но кого-то же он видел. И четко ощущал, что он не один. Если бы это был один из членов клуба, то он бы уже назвался. Странно и неприятно, что этого не произошло.

А может быть, у него разыгралось воображение?

И тем не менее….

Ощущая себя дураком, он заглянул во все шкафы для одежды. Естественно, они были пусты.

Горячая вода лилась через край раковины. Из-за этой тени он забыл ее выключить. На пол упали его опасная бритва и кусок мыла. С кряхтением он наклонился, чтобы поднять их, и порезал себе палец. Напоминающая цветом красную глину кровь потекла в сток на полу.

Вот. Опять появилась эта тень. А потом кто-то схватил его за ворот халата и за затылок. Прежде чем он успел среагировать, его ударили головой о край раковины. Боли он не испытал, только шок. Споткнувшись, Кушинг упал на колени. Какая-та фигура наклонилась над ним, схватила за волосы и стала вновь и вновь бить головой о фаянс раковины. Он почувствовал, что его нос разбился, а кости черепа трещат.

Эдит.

Сломалась лобная кость.

Еще один удар.

Эди…

Из разбитого черепа фонтаном забила пурпурная кровь.

Еще удар.

Э…

Кушинг больше не двигался, и его кровь смешивалась с чистой горячей водой.

Глава восьмая

Тем же утром

Эдит не помнила, как заснула. А проснулась она полностью одетая, лежа поверх покрывала на кровати в своей спальне. Какое избитое клише: рыдать, пока не заснешь.

В ее комнате находилась Анни, державшая в руках пачку исписанных листов, которые Эдит мгновенно узнала: это были последние главы рукописи, которую она теперь ненавидела. Томас пообещал вернуть ее утром и выполнил обещание. Вид рукописи вернул назад все кошмары, которые мучали ее ночью.

– Что это такое, Анни? – пробормотала Эдит.

– Это принесли рано утром, мисс. Но я не стала будить вас так рано.

– Теперь это неважно, но спасибо, Анни, – Эдит показала рукой на корзину для бумаг. Горничная заколебалась.

– Что, и письмо тоже? – уточнила она.

– Письмо…? – Эдит нащупала очки и завела их дужки за уши. На красном воске, которым был запечатан конверт из толстой пергаментной бумаги, отпечатался герб с черепом. На конверте небрежным, но элегантным почерком было написано ее имя. Эдит еще не понимала, хочет ли она прочитать письмо, но пальцы уже сами разорвали конверт.

Ей показалось, что в комнате наступили сумерки, пока она читала:

Дорогая Эдит,

Когда вы будете это читать, я уже уеду. Ваш отец ясно дал мне понять, что в своем нынешнем экономическом положении я не могу просить вашей руки. И я с этим полностью согласен. Он также попросил меня разбить ваше сердце – чтобы взять вину на себя. И на это я тоже согласился. Мне кажется, что я успешно справился с этим заданием.

Но знайте: когда у меня появится возможность убедить Вашего отца, что все, что мне от него нужно, – это дочь и ничего более, – вот тогда, и только тогда, я вернусь за Вами.

Ваш,

Томас.

Восторг и эйфория охватили Эдит. Он не бросил ее и не оказался бессердечным мерзавцем. Когда это все принесли? Когда отправляется его поезд?

Неужели я опоздала?

Как сумасшедшая Эдит бросилась вниз по лестнице, громко призывая Анни.

– Где мое пальто, Анни? – закричала она, появившись в холле.

А потом по улицам, мимо множества зданий, воздвигнутых ее отцом, через толпы прохожих и потоки транспорта. Эдит пробивала себе дорогу к гостинице, в которой остановились Шарпы, – уклоняясь от идущих ей навстречу людей, извиваясь в толпе, прямо в лобби и к стойке регистрации.

– Томас и Люсиль Шарп, – задыхаясь, произнесла она.

Менеджер заглянул в журнал регистраций.

– Номера 107 и 108, – ответил он, – но….

Эдит мгновенно ретировалась и, пробежав мимо нескольких гостей и носильщика, добралась наконец-то до двери 107-го номера, которая оказалась открытой, и увидела в комнате, лишенной багажа и личных вещей проживающих, двух цветных горничных, которые заправляли постель.

– Они выехали сегодня утром, мисс, – сказала одна из них. – Торопились на утренний поезд.

Задыхающаяся Эдит стояла неподвижно, как столб. Она все-таки проиграла. Узнать, понять и все-таки опоздать… это слишком жестоко.

– Мисс, с вами все в порядке? Мисс? – забеспокоилась вторая горничная.

Будет ли она теперь в порядке? Будет ли…

Эдит почувствовала, что в комнате есть еще кто-то, кто стоял совсем рядом с ней. Она повернула голову.

Это был Томас.

Невероятная радость охватила все ее существо. Она смогла сдержаться и не бросилась в его объятья, пока его взгляд искал в ее лице признаки прощения. Понимания. Надежды. В тишине раздавался только бешеный стук ее сердца. Он наверняка слышит его.

– Люсиль уехала, – начал он, – а я не смог. Твой отец заплатил мне, чтобы я уехал.

Он опустил руку в карман и достал оттуда бумагу, похожую на банковский чек. А потом разорвал ее пополам.

– Я не смог оставить тебя, Эдит. Более того, я продолжал думать о тебе в самые неподходящие моменты. Мне казалось, что между нашими сердцами существует какая-то связь. И что если время или расстояния оборвут эту связь… что ж, мне казалось, что мое сердце тогда остановится и я умру. А ты скоро обо мне забудешь.

– Никогда. Я никогда о тебе не забуду, – Эдит наконец смогла заговорить.

Она смотрела в его глаза и таяла. Это действительно происходило. Это было как настоящий сон после ночного кошмара.

Томас обнял ее и поцеловал. И ее мир стал называться сэром Томасом Шарпом, баронетом. Его руки, отчаянный стук сердца. Мягкость его губ, которые коснулись ее рта, а потом прижались сильнее. Эдит закрыла глаза и почувствовала, что опять танцует вальс. Ее мечта сбылась.

Она почувствовала какое-то напряжение, как будто он пытался сдержать себя, и открыла глаза, чтобы показать ему, что он может не быть таким скромным. Он разбил ей сердце, а сейчас склеил его заново. А потом Томас расслабился и крепче обнял ее, и все было хорошо, совсем хорошо в этом ее прекрасном новом мире, в этот сверкающий, золотой день. Может быть, Огилви был все-таки прав, настаивая на любовных историях. Их концовки всегда так прекрасны.

Но ведь это еще не конец нашей истории, подумала Эдит. Это ведь только начало. Он сам объявил об этом в своем письме. Он сам попросил меня выйти за него замуж.

Рука об руку они вышли из номера, и Эдит совершенно не волновало, куда они идут или что будут делать в следующий момент. Она думала, что Томас вновь обратится к ее отцу и все начнется сначала, но с более благоприятным финалом. Естественно, что все сомнения папы исчезнут, когда он увидит, какой благородный человек стоит перед ним. Человек, которого невозможно подкупить и для которого она, Эдит Кушинг, значит больше тех денег, которые необходимы ему для претворения в жизнь его планов по добыче глины. Он ведь мог сохранить чек и вернуться в Англию, где сотни молодых леди, без сомнения, спят и видят, как стать леди Шарп. А он взял и всем сердцем полюбил эту американскую простолюдинку. Какой отец откажется от такого жениха для своей дочери.

Боже, как я невероятно счастлива!

Но когда они вышли в лобби, Эдит увидела адвоката отца, мистера Фергюсона. Ее горничная, Анни, стояла рядом с ним, показывая на нее. Они с Томасом пошли медленнее, и ее сердце заколотилось так сильно, что она почувствовала пульсы, которые стучали в ступнях ее ног.

Мучительное страдание, написанное на лицах этих двоих… измученных, окаменевших от ужаса, с пустыми глазами, говорящими о том, что произошла трагедия.

Такое же выражение Эдит видела на лице отца, когда он пришел, чтобы сказать ей, что мучения ее мамы наконец закончились.

Что она умерла…

#

Смерть.

Но вот же наглядное доказательство того, что произошла ошибка: ее отца, который так любил все роскошное и элегантное, никогда бы не поместили в такое вонючее и мерзкое место. Любой мог убедиться, что Городской морг Буффало был более отвратителен, чем конюшня. И никто, кто знал ее отца, не решился бы привезти его сюда. Поэтому… все это ошибка, и вместо ее отца там лежит какой-то другой бедняга.

И хотя войти туда и указать на эту путаницу казалось таким простым и естественным, Эдит никак не могла заставить себя сделать это. Ее решимость подрывал страх: мистер Фергюсон никогда бы не допустил такой ошибки, да и Анни, которая работает у нее уже три года, разрыдалась у нее на плече, как только Эдит подошла к ней достаточно близко.

Но ведь сегодня мой счастливый день. Этого просто не может быть. Не может.

Томас и мистер Фергюсон стояли рядом с ней, и Эдит чувствовала теплоту тела своего жениха даже сквозь ледяной панцирь ужаса, который покрывал ее.

Раздался звук шагов, и к ним подошел еще кто-то. Это был Алан – он почти задыхался, но его появление почему-то подтвердило реальность того, с чем она так отчаянно пыталась бороться. Она смотрела на него как сквозь снежную бурю и с трудом видела. Эдит не чувствовала под собой земли. Ей казалось, что она медленно тает, такая же нематериальная, как призраки на спиритических фотографиях Алана.

– Мне так жаль, – сказал Алан. – Я примчался, как только услышал об этом.

Нет, не говори так, беззвучно умоляла его Эдит. А потом рука Томаса позволила ей вновь обрести себя и дала ей малую толику мужества. Она должна быть здесь ради отца. И если произошла ошибка….

Пожалуйста, ну пожалуйста, пусть это будет ошибкой. Пожалуйста.

Эдит задержала дыхание.

Алан заколебался, когда дознаватель открыл дверь морга. Эдит повернулась, чтобы идти за ним.

– Подожди, – приказал Алан. – Не смотри.

У Эдит так перехватило горло, что она с трудом смогла произнести:

– Мне сказали, что я должна.

– Нет. Прошу вас, – Алан обращался к дознавателю. – Я готов подтвердить его личность. Не требуйте, чтобы она смотрела на это. Я его врач. – Он повернулся за поддержкой к адвокату. – Фергюсон, вы же знаете.

Это было неправдой. Хотя, может, он когда-то выписывал отцу очки. Алан просто пытается защитить ее.

Если только папа был болен и никому об этом не говорил… и это-то и произошло… какой-то приступ….

Новое объяснение того, почему им всем необходимо быть здесь, еще сильнее сжало ее сердце. Эдит испугалась, что сейчас потеряет сознание.

Нет. Это не он. Пожалуйста. Если только это не он, то я готова на все. Я откажусь от всего на свете. Даже от Томаса….

Но ее сердце застонало от перспективы потерять мужчину, который сейчас стоял рядом с ней. Чья рука поддерживала и обнимала ее, когда она покачнулась вперед.

Мистер Фергюсон сжал челюсти и едва заметно покачал головой.

– Да, мистер Макмайкл, я его адвокат. Мне очень жаль, но это не просто формальность. Боюсь, что это обязательная процедура.

Боюсь – это слово эхом отдалось у нее в голове. Она очень, очень боялась.

Томас здесь, и он ее любит.

Алан тоже здесь – он ее самый дорогой и старый друг.

Но со страхом ей все равно приходилось бороться в одиночку. Эдит не хватало воздуха, чтобы ощущать себя живой.

Я боюсь.

В сопровождении мужчин она прошла по плиточному полу, который был скользким, заплеванным и грязным. В помещении воняло кровью. И в нем было полно мух. Настоящая скотобойня. Картер Кушинг никак не мог лежать под этой мятой, заляпанной материей, на этом металлическом столе.

И тем не менее это был его профиль.

Время полностью остановилось. Этот момент должен длиться вечно. И она должна остаться в нем до конца дней своих, потому что здесь и сейчас ее отец все еще мог оказаться живым. Здесь они были вместе, и с ними был Томас. В этом коротком ударе сердца, едва слышном вздохе, в застывшем солнечном луче. В этот момент мир Эдит все еще находился в равновесии, ожидая, когда маятник начнет движение в другую сторону. Он балансировал на кончике иглы. И она должна навечно в нем остаться.

А потом служитель морга взялся за простыню и тоже замер, как будто хотел, чтобы земля перестала вращаться. Он еще мог пощадить ее. А потом он поднял простыню.

И все остановилось, абсолютно все: сердце, мысли, дыхание. Эдит только смотрела, а рука Томаса сжимала ее все крепче и крепче….

Он не был похож на ее отца.

Он не был похож на человека.

Лицо – разбито. Кости – переломаны. Все покрыто свернувшейся кровью. Его черты были так изуродованы, что это было выше ее понимания. Ошибка. Ошибка. Это не ее отец.

Это он.

Всемилостивый Боже, это он.

Эдит не помнила, подала ли она какой-нибудь знак, что это ее отец. Но напряжение в комнате сгустилось. Девушка почувствовала, как ужасный груз вдавливает ее в землю, как будто она сейчас погрузится в пол. Мужчины вокруг стали еще мрачнее, и кто-то прочистил горло, как будто подавая сигнал, что пора переходить к следующему этапу этого дьявольского ритуала. Это благодаря Томасу она может стоять? Эдит этого не знала. Свеча, которую они держали в тот вечер, когда танцевали вальс… ночные свечи погасли. Томас… Боже мой, Томас, этого не может быть.

Что она загадала тогда, когда задула свечу на танцполе? Разве она не загадала, что ее отец будет жить долго?

– Как это произошло? – голос Алана был хриплым.

– Несчастный случай, – ответил мистер Фергюсон. – Пол оказался мокрым.

Брови Алана приподнялись, пока он осматривал тело…. тело ее отца… папы.

– Вы позволите, сэр? – обратился Алан к дознавателю. – Помогите мне повернуть его.

Эдит молча наблюдала, как Алан изучает бедную разбитую голову. Голову, которая не могла быть головой ее отца; потом, с помощью еще одного мужчины, он стал поворачивать погибшего на бок, и Эдит увидела крем для бритья у отца на щеке. Крем для бритья. Несчастный случай. Пол, такой же мокрый, как этот. Скользкий. Фаянсовая раковина.

Простыня стала сползать, обнажая….

– Остановитесь. Остановитесь немедленно! – закричала девушка, бросаясь вперед. – Прошу вас, не обращайтесь с ним так.

– Прости. Я просто пытался… – Алан отступил на шаг.

Эдит боролась со слезами, когда рядом с ней оказался Томас, пытающийся ее успокоить. Сам он был очень далек от спокойствия. Его лицо было абсолютно белым, он был в таком же ужасе, как и она. Но сейчас ей надо действовать. Она должна защитить своего обожаемого отца от нескромных взглядов и прикосновений. Кухарка и де Витт сплетничали о ее матери:

Черная, как обуглившаяся баранья котлета. Мне этот ужас будет теперь сниться долгие годы. Можешь мне поверить. А запах! Мне недостаточно платят, чтобы я прибирала ее. Вот я и сказала, что пусть этим занимается ее горничная, а та взбрыкнула и уволилась. Так что все осталось на мне. Хозяин говорит, что маленькой хозяйке не стоит этого видеть, и я с ним полностью согласна. Если она взглянет на это хоть мельком, то закончит свою жизнь в психушке, это так же точно, как то, что я из Дублина. Ты все зеркала закрыл, де Витт? Здесь осторожность совсем не помешает. Уж будь уверен. Эти мертвяки – они ненавидят могилы. А когда еще остается такая милая маленькая девочка, как наша Эдит… Уж конечно, ни за что не уйдешь.

– Это мой отец, – твердо произнесла Эдит. Она признала его. Присвоила. Как в тумане, она прошла вперед и остановилась возле него, как и положено дочери.

– Через неделю ему исполнится шестьдесят, и он… он очень боялся выглядеть на этот возраст, понимаете? Именно поэтому он… всегда так хорошо одевался и любил долгие прогулки в моей компании. – Эдит погладила и поцеловала его руку. – Рука холодная. Почему здесь так холодно?

Они с сочувствием смотрели на нее. А потом, когда до нее наконец дошел весь ужас случившегося – что он действительно умер, – Эдит потеряла сознание.

Глава девятая

Четыре дня спустя

И опять кладбище. Как будто и не было этих четырнадцати лет, и Алан вновь наблюдал за своей дорогой подругой в трауре. Казалось, что только вчера они все собрались на похороны матери Эдит, чья смерть была так ужасна. И вот теперь ее отец. Алан был не согласен с диагнозом смерти, высказанным патологоанатомом: слишком многочисленны были травмы и под слишком неправильным углом для упавшего они были нанесены.

Но об этом можно подумать позже. Сейчас он должен быть рядом с Эдит. Ее не надо было заставлять смотреть на труп. Пропади он пропадом, этот Фергюсон с его обязательствами. Есть вещи, которые, раз увидев, уже не сможешь выбросить из памяти. Это так же, как его первая операция на человеческом глазе, забранном у трупа женщины-попрошайки. Все происходило в анатомическом театре в Лондоне. Только благодаря уверенности, что это упражнение поможет ему в будущем спасти зрение других людей, смог он выдержать это, не покинув своего места, хотя коллега, стоявший рядом с ним, извинился и выбежал на улицу, зажав рот.

Он помнил, как Эдит искала у него утешения, когда ей было всего десять, а ему одиннадцать. Даже будучи зеленым юнцом, он знал, что у нее на сердце, и видел слезы, которые она старалась сдержать.

Что там Конан-Дойл говорил во время своей лекции о спиритизме? «Из всех призраков самыми страшными являются призраки людей, которых мы любили». Алан любил Эдит Кушинг всю свою жизнь.

Но сегодня она даже не смотрела на него. Прошлый раз он был слишком молод, чтобы думать о женитьбе на ней, а сегодня он, вместе с ее отцом, хоронил и свои надежды как мужчины. На ее пальце блестело большое красное кольцо, которое украшало палец леди Шарп в ту ночь, когда Эдит танцевала вальс с сэром Томасом. Скорее всего, это семейная реликвия: для Эдит – новое приобретение, которое в этот серенький день не отбрасывало никаких лучей. Алан знал, что это означает, – то, что Эдит помолвлена и выйдет замуж за сэра Томаса Шарпа.

Шарп, чье бледное английское лицо, казалось, полностью растворилось в накрапывающем дожде, держал зонт над своей будущей супругой. В память о человеке, который мог стать его тестем, англичанин был в глубоком трауре, так же как и Эдит, которая с ног до головы была в черном. Алан помнил ее детский рассказ о том, как она увидела женщину в черном в своей детской и как Юнис высмеяла ее, обозвала сумасшедшей. Сейчас Эдит сама была женщиной в черном, и Алан знал, что на всю жизнь запомнит ее такой – прильнувшей к груди сэра Томаса, ошеломленной и равнодушной ко всему.

Сэр Томас обнимал ее за плечи, что было бы нарушением этикета, если бы они не были помолвлены. Все произошло слишком быстро, при обстоятельствах слишком ужасных, чтобы их можно было в полной мере осознать. Когда Алан смотрел на то, как сэр Томас держит Эдит, ему казалось, что мужчина этим жестом хочет покрепче привязать ее к себе, а не облегчить ее страдания. Хотя Алан и не исключал, что это в нем говорит ревность.

Эдит выглядела пойманной в ловушку, а не защищенной.

А потом сэр Томас заметил взгляд врача и твердо посмотрел на него в ответ. Это походило на немую дуэль. Эдит ничего не заметила. Алан знал, что проиграл, поэтому он поднес руку к шляпе, как сделал бы на его месте любой, отдавая салют родственнику погибшего. Держа в одной руке зонт, а второй обнимая невесту, сэр Томас не смог повторить его жест и просто наклонил голову.

Шарп был живым воплощением горя и торжественности, поэтому Алан спросил себя, не слишком ли придирается к нему из-за своей ревности. Вполне возможно, что сэр Томас действительно любит Эдит. Ведь влюбиться можно очень быстро.

Достаточно спросить Юнис.

#

Через три недели некоторые из гостей, которые оплакивали смерть моего отца, пришли на мое венчание в церкви Ашбури-Делавар. Событие было малочисленным, и сейчас я пытаюсь вспомнить его подробности.

#

Невеста была одета во все белое и закутана в белую фату, как привидение. Букет красных роз, который она держала в руках, когда Фергюсон вел ее к алтарю, был похож на кровоточащее сердце и напомнил Алану песню «Красная, красная роза», которую Кушинг слушал практически каждое утро, принимая душ и бреясь в клубе. Казалось, что Эдит слегка ошарашена – жених, как и все присутствовавшие мужчины, включая Алана, еще носил на рукаве траурную повязку. То, что они женились именно сейчас, казалось зловещим, и когда священник спросил, обладает ли кто-нибудь из присутствующих фактами, которые могут помешать заключению брака, Алан чуть не встал и не высказался. Он хотел сказать, что все это неправильно, что ее отец этого брака не одобрял и что Эдит делает колоссальную ошибку, но сдержался. Он искренне желал ей только хорошего.

Но когда сэр Томас целовал свою невесту, отблеск рубинового кольца окрасил ее бледную, изможденную щеку в красный цвет, и это было настолько похоже на рану, что Алан задохнулся от неожиданности. Гости, включая Юнис, повернулись в его сторону, и сестра улыбнулась ему печальной улыбкой. Она посылала ему сигнал: Алан должен смириться с тем, что этот поцелуй делает Эдит и Томаса мужем и женой и полностью разрушает надежды семейства Макмайклов. Алан был уверен, что Юнис еще сумеет полюбить, и он постарался передать ей эту свою уверенность, взяв ее руку и крепко пожав.

Он так же был уверен, что никогда не перестанет любить Эдит. Он так и умрет, в душе своей женатый на Эдит Кушинг. Если рассказы про призраков верны и ему повезет, то он сможет наблюдать за ней, за ее детьми и внуками и охранять ее от опасностей.

Пусть она будет счастлива, тогда и я буду счастлив, подумал Алан. Больше мне в этой жизни ничего не надо.