Текст книги "Сахарный вор"

Глава двенадцатая
Сабин

Когда звонок гостиничного телефона пронзил сознание, я понятия не имела, где нахожусь. Он долго и мучительно трезвонил, прежде чем я доползла до края кровати и заставила его замолчать.

– Только не говори мне, что ты все еще дрыхнешь. Что ты за пекарь такой? – В голосе zio Данте не прозвучало ни радости, ни доброжелательности. Он всегда был очень занят, всегда готов к атаке и всегда в отвратительном настроении. То, что нужно в восемь утра, когда из-за наркотиков и алкоголя кружилась голова и болел желудок.

– Здравствуй, zio. – Я, должно быть, не разговаривала с ним с тех пор, как они с тетей расстались.

– И тебе не хворать, – заорал он. – Слышал, ты заявилась на похороны отца со съемочной группой.

– Это должна была быть вечеринка по случаю годовщины. – Я свесила ноги с кровати и встала, проверяя, как поведет себя кишечник.

– И не говори. У меня тут сотня арендованных стульев и шатер, все нужно сложить и убрать. Я верну фейерверки, но итальянская группа доберется до Упсалы, прежде чем я им позвоню. Теперь нужно будет заплатить по крайней мере за один день.

Я услышала, как он запнулся и втянул жидкость обратно в носовые пазухи. Я была так занята, оценивая, смогу ли дойти до ванной или нет, что едва заметила, что Данте начал плакать.

– Ты в порядке, zio?

– Gesù Cristo, поверить не могу. Сорок лет мы работали вместе, бок о бок. Как братья. А теперь его нет. – Дядя трубно подул в нос. – Знаешь, что последнее он сказал мне в четверг? «Проследи, чтобы заказ на Криксайд был отправлен к пяти часам».

Я проковыляла в ванную, включила телефон на громкую связь и поставила его рядом с раковиной. Выглядела я невероятно плохо. Волосы были липкими с одной стороны и спутанными с другой: скорее всего, меня вырвало на подушку, а потом я перевернулась на ней во сне. Кожа опухшая и серая, глаза высохли как две черносливины в суфле.

И тогда я вспомнила кое-что действительно плохое, что натворила прошлой ночью.

– В любом случае, сегодня утром у меня есть пятнадцать минут свободного времени. – Дядя откашлялся. – Встретимся в пекарне через полчаса.

О нет. Прошлая ночь. Что случилось прошлой ночью? Я схватила телефон, но не разобравшись, как отключить громкую связь, просто начала говорить в него.

– Zio, ты знаешь, как там Джулия?

– Что значит, как она?

Что значит? Она жива? Или свисает с решетки радиатора моей арендованной машины? Дыхание стало настолько тяжелым, что я практически чувствовала, как оно расходится по ноздрям, оставляя в воздухе два инверсионных следа.

– Твой отец умер. Конечно, она не в порядке.

– А когда ты ее видел? В смысле, в последний раз. – Я вслепую сползла по шкафчику в ванной. На полу прижалась одной стороной лица к прохладной плитке.

– Не трать время на вопросы. У тебя двадцать минут, чтобы добраться до пекарни. – Хрупкость яичной скорлупы в его голосе исчезла, на ее место вернулись скользящие друг по другу металлические пластины.

– Я не могу, у меня нет машины, – соврала я.

– Твой кузен приедет через пятнадцать минут. – Он повесил трубку.

Я еще не распаковывала чемодан, что значительно облегчило сборы. Как раз этим я и занималась, когда в комнате появилась Ванда. Она стояла в дверном проеме в джинсовом комбинезоне и возбужденно перекатывалась с пятки на носок. По одному этому детскому жесту, перенесенному во взрослую жизнь, можно было судить о том, какая она была: о ее неспособности сдерживать или маскировать чувства и о том, как она все принимала близко к сердцу.

Когда она заметила мое лицо, ее собственное скривилось, будто она отразила им мое уродство.

– Думала, ты собиралась лечь пораньше, – сказала она, обводя взглядом кровать, на которой царил беспорядок, и открытый чемодан на полу. – Здесь сильно воняет, Сабин.

– Тогда особо не устраивайся тут, – бросила я ей и чуть не упала, влезая в штаны. – Поменяй наши билеты на утренний рейс.

Ванда бросилась вперед, чтобы помочь мне, но я отмахнулась от нее.

– Мне казалось, ты решила остаться.

– Ну а теперь решила уехать. – Я сбросила халат и начала искать рубашку в чемодане. – Мне еще нужно сходить в пекарню, но я вернусь через час.

– Ты хоть читала вчерашние комментарии? Положительные отзывы зашкаливают.

Я смотрела в зеркало над комодом, пытаясь натянуть рубашку. Клянусь, в правой части головы как будто засел топор.

– Встретимся в вестибюле. Через час, максимум через полтора. Арендованную машину можно вернуть прямо в аэропорту.

– Я быстро все смонтировала, видео с твоей тетей уже набрало более тридцати двух тысяч просмотров!

– Какое еще видео с моей тетей?

– Не волнуйся – там не весь разговор. Только та часть про неожиданную смерть твоего отца и про то, что он значил для других. – Широкие брови Ванды ободряюще поднялись домиком. – Это правда было так трогательно, Сабин.

– Какого черта, Ванда! – Я никак не могла найти отверстие для головы в блузке и на мгновение оказалась в ее ловушке, паника внутри только продолжила нарастать. – Ты не можешь выкладывать видео без ее разрешения.

– В обычной ситуации я бы и не стала, – отозвалась она, складывая руки на груди с таким самодовольством, что мне захотелось дать ей пощечину. – Но она твоя тетя и не подаст на тебя в суд. Мне кажется, что даже будет польщена.

Наконец и левая рука нашла опору, просунувшись сквозь рукав. Я подняла ее в знак того, чтобы она наконец-то заткнулась и загнула все пальцы, кроме трех.

– Купи три билета домой. Встретимся в вестибюле. Больше ничего не делай.

Глава тринадцатая
Сабин

– Выглядишь дерьмово, – заявил Энцо, подъехав на внедорожнике. Он слушал лучшие хиты Journey на большой громкости.

Я бросила сумочку на пассажирское сиденье перед собой.

– Правда, что ли? Даже не заметила.

– Я звонил в твой номер прошлой ночью, но ты не ответила.

Я решила не пристегивать ремень безопасности. Хотела было уменьшить громкость музыки, но руки слишком дрожали.

– Мне нужно, чтобы ты кое-что сделал. Видишь тот серый «Ниссан» у фонарного столба? Подъезжай к нему. – Он пожал плечами и отпустил педаль газа.

– Так где ты была прошлой ночью?

Я покусывала растрескавшиеся губы.

– Кажется, я убила Джулию.

Энцо кивнул, будто я не сказала ничего необычного.

– Понятно. Она в багажнике? – Он подъехал к накренившемуся «Ниссану», который теперь занимал два парковочных места.

– Нет, объедь вокруг. Впереди – мне нужно видеть, что там впереди.

– Сабин, что происходит? Ты же не делаешь из меня соучастника? – Я распахнула дверь еще до того, как внедорожник остановился, и спрыгнула, ноги заскользили по тротуару. Я опустилась на четвереньки перед арендованной машиной. Решетка из металла и полимера выглядела неповрежденной. Ни крови, ни волос, ни вмятины, ни даже клочка ночной рубашки. Кажется, все в порядке. Энцо вышел из машины и встал рядом со мной, расчесывая пальцами усы. – Ты же шутишь, да?

Я помнила, как прошлой ночью парковалась возле дома, помнила, как Джулия протащила мусор по подъездной дорожке и поставила его на бордюр, все еще чувствовала педаль газа под дешевым сланцем. А потом внезапно снова оказалась на парковке отеля, обмотанная полотенцем.

Я подняла на него глаза и кивнула.

– Конечно шучу.

Он протянул руку и помог мне подняться на ноги.

– Тогда поехали. Ты уже опаздываешь.

– Сабин! Подожди!

Мы с Энцо оба повернулись ко входу в отель, где стояли Ванда и Пол, первая отчаянно махала рукой.

– Возьми Пола с собой! – крикнула она, толкнув его вперед. – Нельзя же проделать такой путь и не показать людям «Персидскую».

Энцо как маньяк гнал по деловому району в центре города, устраивая мне ускоренную экскурсию по причудливым малоэтажным зданиям моего детства. Некоторые из них были оживлены интерьерами кондитерских и бистро, другие же стояли напротив табачных лавок и тату-салонов. Оригинальное здание универмага Eaton в стиле ар-деко теперь стало центром телемаркетинга. За ним маячило казино.

– Ты не помогаешь моему похмелью. – Я схватилась за ручку над окном.

Энцо прикусил губу и вместе с ней усы.

– Я же говорил, мы опаздываем.

И тут до меня дошло. Он все еще боялся отца.

– Что ж, Маркус кажется клевым. – Я бросила взгляд на Пола на заднем сиденье, но вместо того, чтобы снимать, он держался за ручку двери, чтобы не упасть.

– Маркус классный друг.

– Но?

– Но он устал от всего этого. – Энцо не проверил зеркала, прежде чем перестроиться. – Ему надоело притворяться. Он хочет сменить свой статус холостого человека, разговаривает с рекрутинговой фирмой в Ванкувере.

– Какое отношение женитьба имеет к Ванкуверу?

– Он выдвинул ультиматум. Надо меняться, менять жизнь, двигаться дальше.

С этим не поспоришь.

– Не похоже, что твой отец не в курсе, что ты гей.

– Ну знаешь, он не то что знает, он знает. – Энцо уставился на желтый сигнал светофора впереди, нажал на педаль газа, и мы проскочили. – В прошлом году Маркус зашел кое-что занести в пекарню. Он попридержал дверь для меня, и это было прямо на глазах у ребят.

– О боже, твой отец, наверное, с ума сошел.

– Мягко говоря. – Энцо убрал руки с руля, закатал правый рукав и показал мне шрам, пересекающий его бицепс. – Мы со стариком немного увлеклись. Он держал мою голову над лопастями стационарного миксера.

– Господи Иисусе, Энцо! – Я схватилась за руль, чтобы мы не врезались в почтовый ящик. – Почему ты все еще там работаешь?

– А где еще мне работать? – Он смотрел на меня так, будто я задала самый безумный вопрос, который только можно вообразить. – Ты же знаешь, что я околачивался здесь, чтобы поучиться у твоего отца. – Энцо вновь взялся за руль и замедлил ход. – И вообще, не Данте управляет этим местом. Я точно знаю.

Нет, он просто владел им. Но я не стала об этом говорить. Я была не в том положении, чтобы вставать между Энцо и его отцом. К тому же мы приехали.

Если честно, я испытала легкий приступ ностальгии, когда мы въехали на парковку. Пекарня по-прежнему занимала целый городской квартал. Высоко над входом медленно вращалась вывеска пекарни, как и всегда. Ее распухшие очертания наводили на мысль о потрепанном дирижабле, который мог бы опуститься на проезжую часть Мемориал-авеню в особенно ветреный день. Обращенная к нам сторона вывески гласила: Bennett’s bakery. Когда доска повернулась другой стороной, мы прочитали:

НЕТ НИЧЕГО ВОЛШЕБНЕЕ,

ЧЕМ «ПЕРСИДСКАЯ»!

Над надписью была изображена восьмилетняя я в образе джинна, скрестившего ноги и левитирующего, держа в руках розовую булочку.

Но вывеска не удержала мое внимание надолго. Само здание, некогда простое строение из красного кирпича, сделанное по меркам обувной коробки, претерпело кардинальные изменения. Фасад был срезан и заменен стеклянными стенами и потолком, достойными магазина Apple.

– Вау. – Это было первое слово, сказанное Полом с тех пор, как он сел в машину.

– Круто, правда? – Энцо повернулся, чтобы посмотреть на меня. – Мы немного поменяли все тут.

Внутри стеклянной коробки, вдоль здания, на виду у всех находилась конвейерная лента по производству «Персидской». Каждая деталь хромированного оборудования была извлечена из задней комнаты, отполирована до блеска и выставлена на всеобщее обозрение.

Пол опустил окно и поднял камеру.

Утром за «Персидской» всегда стояла очередь, но сегодня она тянулась от главного входа, пересекала фасад и огибала заднюю парковку.

– У вас такая очередь каждую субботу? – спросила я, впечатленная.

Усы Энцо дернулись.

– Они здесь из уважения. К твоему отцу. Или ты забыла, что он умер?

Я посмотрела на него в ответ.

– Как я могла забыть? – Но его слова были ударом под дых. Напоминанием о том, что теперь я, как и всегда, была аутсайдером. Нежеланной, ненужной.

Глава четырнадцатая
Сабин, 1990

Я была немного оглушена тем, что происходило вокруг. Грохот и свист машин казались зловещими, а люди, сидящие в них, – громкими обезьянами. Они не были очарованы мной, как женщины в кондитерской напротив. Отец усадил меня в конце длинного рабочего стола.

– Закатай рукава, Саби. – Он указал на горку муки на столе.

Я не понимала, какое отношение мои рукава имели к выпечке, но подчинилась. Моя лучшая версия заключалась в том, что магия – способность превращать влажное тесто в горячий пористый хлеб – должна находиться где-то в рукавах моего маленького синего вельветового джемпера.

Это была идея бабушки – сводить меня в пекарню, чтобы вытащить из дома Джулии. С момента нашего приезда я стала меньше есть, что, как сообщит вам любая итальянская бабушка, является симптомом неизлечимой болезни. Но чего еще они ждали? Я сменила шумный общий стол девочек и юных послушниц в аббатстве на столовую, отделанную деревянными панелями, где обедали на фарфоре Royal Crown Derby и где отец начинал трапезу с того, что объяснял нам, почему Джулия на этот раз не присоединится. Бабушка никогда ничего не комментировала, просто склонялась над моей тарелкой, нарезая мясо, которое поджарила. Она редко говорила хоть слово в пользу Джулии или против нее.

И вот сейчас, в мастерской пекарни, он сделал неглубокое отверстие в центре кучи муки и медленно влил туда молоко. Facciamo un pozzo – сделаем колодец. Способ приготовления хлеба из старой страны, до того, как миксеры взяли на себя эту роль. Я перегнулась через стол, наблюдая, как он опускает немного муки с краев в колодец, чтобы отверстие стало шире.

– Теперь давай мне вот это. – Отец кивнул в сторону, и я принесла ему миску с плавающим в масле яйцом. Он помог мне опрокинуть ее поверх муки.

Я подняла взгляд, глаза были обрамлены густыми волнами волос, которые бабушка пыталась заколоть мне за уши. Я не знала, что делать дальше. Отец не совсем улыбался, но на этот раз казался расслабленным. Как будто ему было приятно стоять рядом со мной, наблюдая, как яркий желток проскальзывает в середину муки.

– Это похоже на гору с озером посередине, – сказала я ему по-итальянски. – А яйцо – это солнце.

– Мне больше нравится твоя идея, – согласился он. – Facciamo una montagna.

Отец взял вилку и принялся взбивать внутренние стенки, пока они не обрушились на озеро и солнечный свет. Рельеф исчезал по мере того, как мука, молоко и яйцо превращались в шар из теста. Главная радость пекаря – взять небольшую сухую горку и создать податливую структуру.

– Готова замешивать?

Он посыпал рабочую поверхность мукой и показал мне, как использовать тыльную сторону рук, чтобы прижать и расплющить шарик. Мои крошечные ручки оставляли лишь маленький след в тесте, и мне приходилось становиться коленями на табуретку, чтобы дотянуться до всей поверхности. Отец помогал мне: после каждого оборота загибал дальний край теста обратно ко мне, снова скатывая горку.

– Знаешь, когда можно заканчивать? – спросил он. – Если при зажатии между пальцев тесто на ощупь как мочка уха – значит, готово.

Я подняла на него глаза, полные восторга от такой странной перспективы. А потом он сказал:

– Ты скоро пойдешь в школу, Сабин. Хочешь туда?

Я перестала месить.

– Нет.

– Продолжай, – ответил он. – Тебе придется пойти. Энцо два года, а он говорит по-английски лучше тебя. Ты же хочешь выучить английский, да?

– Нет, – снова отрезала я и сложила руки под столом. Почему он все портил своими разговорами о школе? Каким-то образом я интуитивно чувствовала, что за этой идеей стоит Джулия. Я не нравилась его жене-Мадонне, живущей на третьем этаже. Но поскольку она всегда была там, наверху, я иногда могла притворяться, что ее не существует. К тому же она не вела себя как жена. Zia Стелла готовила еду, пылесосила, стирала и кормила Энцо. Я видела Джулию только тогда, когда она спускалась по величественной деревянной лестнице к выходу, красиво одетая и источающая аромат духов, а еще когда она возвращалась и поднималась обратно на третий этаж. Каким-то образом ей удавалось не появляться в отрезок времени между этими событиями.

Отец понял, что сказал что-то не то. Он собрал тесто и начал показывать мне, как формировать из него буханку.

– Тогда позаботимся о школе после Рождества?

Я засияла, благодарная за отсрочку. Мне было четыре года, и промежуток между «сейчас» и «после Рождества» казался длиной в месяц или год. А до тех пор можно было продолжать сворачивать горы.

– Можно работать здесь с тобой? – спросила я, пытаясь, копируя его движения, раскатать тесто в круг. – Тогда мне не придется ходить в школу, ты можешь научить меня.

Его лицо слегка потемнело. Я наблюдала, как он выпутывал мои пальцы из холмика, и поняла, что сказала или сделала что-то не так. Он взял буханку и положил ее на поднос.

– Это не место для тебя, Сабин.

Мне было всего четыре, но ему не обязательно было говорить мне, что урок окончен.

* * *

– Сердца, работающие на электричестве. Вот что делает машину лучше человека. – Zio Данте, экскурсовод и продавец, стоял за конвейерной лентой «Персидской» в белой целлофановой шапочке. На самом деле он был двоюродным братом моего отца, но, по итальянской традиции, я выросла, называя его zio, то есть дядя. Это была идея zio – снести кирпично-балочную фасадную конструкцию пекарни и заменить ее этой стеклянной коробкой. Его идея состояла в том, чтобы избавиться от столов и стульев кафе, которые в мое время заполняли переднюю комнату, и вынести оборудование из тени, чтобы разместить его в открытом атриуме. Блестящая идея – заставить покупателей проходить через этот атриум по пути в магазин, который сейчас был расположен в центре здания.

Внутри атриума оборудование было искусно отделено внутренней стеклянной стенкой, чтобы посетители могли подойти поближе, но не слишком близко. Энцо, Пол и я стояли в толпе паломников. За перегородкой Данте проводил экскурсию. Наверное, именно поэтому он позвонил мне в восемь часов утра. Чтобы засвидетельствовать: Главный пекарь умер, да здравствует главный пекарь!

– Потребовалось много лет, чтобы усовершенствовать метод, который вы сейчас увидите, – рассказывал он, указывая на машину Moline с замысловатой спиралью длиной примерно с винтажный Cadillac. – Вы не найдете «Персидской» больше нигде в мире – так что смотрите внимательно.

Дядя поднял упаковку теста и вытряс его под ролики Moline. Толпа вокруг меня издала возбужденный звук, когда с другой стороны появился сплющенный лист. Я не могла не улыбнуться, наблюдая, как тесто входит в торпедообразную насадку машины и скручивается в тугую катушку. Когда Данте поднял его, оно выглядело как свернутый ковер. С этого угла было не понять, что фирменная розовая масляная паста уже была помещена в конверт для теста и сложена шесть раз в течение двенадцати часов. Мы наблюдали, как дядя включал лезвие гильотины, установленной поверх конвейерной ленты Moline. Когда он направил длинный рулон теста в мельницу, лезвие ожило, производя один быстрый, как молния, удар каждую секунду.

– Ровно в один дюйм толщиной. – Данте поднял получившуюся булочку, чтобы продемонстрировать. Сейчас уже видна была слабая розовая спираль, которая раздастся после расстойки и выпечки. – Это гарантирует, что «Персидская», которой вы наслаждаетесь сегодня, будет точно такой же и через пятнадцать лет.

– Еще пятнадцать лет? Надеюсь, ты выживешь, Энцо, – пошутила я, но, обернувшись, поняла, что кузена уже не было. Помощники начали шарахаться в стороны, когда Данте двинулся вниз по производственной линии, и у нас с Полом не было выбора, кроме как последовать за ним. Дядя остановился перед стеклянным шкафом для расстойки.

– Здесь булочки сидят на скамейке запасных в течение сорока пяти минут. – Он заглянул в инкубатор длиной примерно с мини-автобус, где возвышались ряды пухлых дрожжевых булочек. Каждая опиралась на собственную металлическую пластину, и эти пластины медленно вращались по всей длине машины. – За каждый заход получается двести пятьдесят «Персидских».

Стеклянные стенки расстойного шкафа отразили завороженные лица покупателей.

– По два захода в день, пять дней в неделю. В итоге получается две с половиной тысячи булочек, которые производятся каждую неделю, – подвел итог Данте. – И все до единой раскупаются в течение часа.

Данте активировал карусель расстойного шкафа и занял выжидательную позицию за фритюрницей. В этом и заключался секрет «Персидской». Ванда была права, когда сказала команде Netflix, что булочка сделана из разновидности венского теста с такими же слоями, как и у слоек. Но такое обогащенное тесто обычно нельзя жарить во фритюре, оно развалилось бы на части за считаные секунды. Отец придумал впечатляющий трюк: ему удалось сделать тесто легким и воздушным, а текстуру хрустящей и сохранить слоистые части нетронутыми на протяжении всего процесса обжаривания во фритюре.

Мы наблюдали за тем, как внутрь расстойки опускается дюжина булочек. Они переместились на пять футов по металлическому барабану и скатились в защищенный желоб с пузырящимся прозрачным маслом. Данте взял легкий деревянный стержень и, как маэстро, дирижировал заключительной частью симфонии «Персидской». В масле булочки исполняли энергичный менуэт, их нижняя сторона приобретала насыщенный медовый оттенок, а внутри они расцветали розовым. Стоило Данте только слегка прикоснуться к каждой из них стержнем, как булочки переворачивались, подставляя белые бока маслу.

– Приберегите свои аплодисменты, – сказал Данте, когда посетители захлопали от восторга, – и приготовьте деньги, чтобы положить их в рот.

Эту порцию еще нужно будет переложить на сушилки для охлаждения, прежде чем выпечку покроют нежной розовой глазурью, но толпе нравилось чувство предвкушения. Они толкались вокруг нас, чтобы присоединиться к очереди в магазине, уверенные, что увидели немного больше, чем было на самом деле. Я толкнула Пола локтем.

– Это было что-то, да?

Он держал камеру на расстоянии вытянутой руки и щурился в видоискатель.

– Будет еще лучше, если он проведет для нас частную экскурсию.

– Я дерьмово выгляжу.

– Ты и не должна выглядеть идеально, учитывая произошедшее. Но я все равно не позволю тебе выглядеть плохо.

Вот почему я держала Пола при себе: он интуитивно все схватывал, и на него можно было положиться.

Данте выудил из масла последнюю булочку и впервые посмотрел на меня, его асимметричные брови приподнялись в знак узнавания. Дядино представление подразумевало, что он только что приготовил свежее тесто, тогда как на самом деле мой отец или Энцо, единственные, у кого был рецепт, приготовили его заранее и заморозили. В прошлом году на канале Sweet Rush мы опубликовали видео, показывающее длительный и трудоемкий процесс приготовления идеального круассана. Как и в случае с «Персидской», он включал в себя разравнивание и сворачивание теста шесть раз, чтобы оно получилось легким и слоеным, а после – охлаждение в течение часа между каждым сворачиванием. Но эти длинные обучающие видео плохо работают, и вряд ли кто-нибудь прокомментировал бы идеально сделанный поднос с нашими круассанами.

Дядя тоже это понимал. Вот почему, по большей части, мы оба делали всю тяжелую работу за кадром. По сути, Данте был иллюзионистом. Совсем как я.