Текст книги "Шура. Париж 1924 – 1926"

Глава двенадцатая. Белые эмигранты Парижа

Париж укрыл десятки тысяч сломанных жизней, втиснутых в тела беглецов-эмигрантов. Родина изгнала их, и теперь они прилагали все усилия к тому, чтобы выжить на чужбине. Несмотря на израненные души и тяжелые сердца, эти свободолюбивые люди всегда привносили краски в города, в которых оседали. Тоска по своей стране, близким – потерянным или убитым, – отчаяние, беспокойство и тревоги настолько выматывали их, что для многих мечты о будущем так и оставались мечтами. Даже тоска по Родине истончилась, размыла свои границы, ведь память о ней была изгажена ужасом, жестокостью, кровью, страхом и страданиями.

Культура переселенцев – хаотичная, свободолюбивая, порывистая и разнообразная – представляла собой лоскутное одеяло, такое же пестрое и самобытное, как и сама Россия. Среди них все еще оставались те, кто сидел на чемоданах, ожидая возвращения на Родину. Лишь небольшая доля эмигрантов имела средства для комфортной жизни. Другие жили в арендованных домах, наспех сколоченных после войны, и наполняли округу смехом, криками, песнями, звуками балалайки и гитары. Порой смех, доносившийся из квартир, замолкал, а затем, спустя какое-то время, раздавался снова. Такие контрасты характерны для русской культуры. Радость всегда стоит превыше боли. Воскресение – это победа над смертью, и каждая боль, и каждая печаль – всего лишь причина для новой радости.

Белые эмигранты Парижа, сироты огромной империи, заняли особое место в социальной сфере города именно потому, что они стали жертвами режима, погубившего их страну. Примерно двести тысяч людей со сломанными судьбами, ранее оказавшие сильное влияние на жизнь Стамбула – их первой остановки, – теперь перебрались в Париж, чтобы изменить и его. Столица Франции стала культурным и политическим центром белогвардейского движения. Они начали выпускать русскоязычные газеты и журналы и потихоньку создавали в Париже свою небольшую Россию с театрами, школами, училищами, детскими домами, храмами, ресторанами и необычайно сильным литературным и художественным сообществом. И здесь, во Франции, как и везде, где они оседали, они пытались сохранить свою идентичность.

Однако новое время диктовало свои правила, и, как бы они ни старались придерживаться привычного уклада и сохранять культуру и традиции, их будто силком тащили в другое измерение. Они больше не могли быть самими собой или теми, кем хотели быть. Менялось все – от одежды и причесок до жизненного уклада. Здесь, вдали от сказочного чеховского мира и вольготной жизни, не оставалось ничего, кроме энтузиазма, присущего их нации. Но менялось не только прошлое.

Белые эмигранты Парижа, как и остальные белогвардейцы, долгое время жили мечтой о том, что однажды большевистский режим рухнет и они смогут вернуться на Родину. Они верили, что огромная держава не сможет навсегда оставаться под игом мародеров, сжигавших целые города, убивавших и грабивших население. Эта вера помогала им выживать на новых землях. Каждый отложенный франк помогал им чувствовать себя ближе к России. До тех пор, пока в 1924 году Франция не признала Советский Союз. Красное полотнище с изображением серпа и молота, поднятое над новым посольством, выглядело как плевок в лицо белогвардейцев и возвещало им: мечты никогда не сбудутся.

Тот факт, что страна, в которой они укрылись, теперь сотрудничала с большевиками, от которых они бежали, сильно ранил белогвардейцев. Привычное беспокойство за собственное будущее теперь значительно усилилось.

Василий Алексеевич Маклаков, последний посол Временного правительства, был очень обеспеченным человеком и безупречным адвокатом. После отстранения от должности он продолжал поддерживать Белое движение, не оставляя без помощи одиноких, беспомощных и обеспокоенных людей, которым помогал до этого. Он оформлял свидетельства о браке и смерти, утверждал выпуск газет на русском языке, при необходимости объяснял французским властям потребности эмигрантского сообщества и прилагал все усилия для того, чтобы помочь соотечественникам решать их проблемы.

Когда в октябре 1917 года Маклакова назначили послом во Франции, где он сменил Александра Извольского, он узнал о том, что страна попала в руки большевиков, но не пренебрег своими обязанностями. Несмотря на то что Маклаков вскоре был уволен, он на протяжении семи лет поддерживал русскую эмиграцию в Париже. До тех пор, пока Франция не признала новый режим.

Прежде чем покинуть здание посольства в ноябре 1917 года, Маклаков приложил все возможные усилия к тому, чтобы документы, оставшиеся со времен императорской России, не попали в руки преемника, Леонида Борисовича Красина. Среди этих документов находились архивы Охранного отделения – органа Департамента полиции России, занимавшегося политическим сыском. «Охранка» с 1866 года отслеживала политическую деятельность на территории империи, и архивы сохранили огромное количество писем и личных документов революционеров. Маклакову удалось переправить часть этих архивов в Америку, в Стэнфордский университет.

Маклаков, полупризнанный представитель ушедшей эпохи, до последнего хлопотал перед французским правительством за дела переселенцев, называя себя «неаккредитованным послом». Он сознавал шаткость своего положения и не стеснялся шутить об этом. Однажды он сказал, что считает себя похожим на оставленную на стуле газету, которую кто-то положил, чтобы занять место.

С 1917 года Маклаков не только взял на себя ответственность за белых эмигрантов, осевших в Париже, он также активно следил за развитием событий в России и надеялся, что та освободится от оккупантов.

В октябре 1920 года Маклаков встретился в Крыму с генералом Петром Врангелем и другими лидерами Белого движения. Однако эта поездка стала его последним визитом в Россию. После того как Врангель и его солдаты покинули Севастополь, ни один белогвардеец уже не мог вернуться на родину. С тех пор Маклаков продолжил вести гражданские дела соотечественников не только в Париже, но и по всей Франции, предоставляя услуги по оформлению рождений, браков и смертей.

Как же повезло белым эмигрантам с Маклаковым после всего, что выпало на их долю! Ведь само присутствие советского посольства на территории Франции представляло для них большую угрозу. Большинство переселенцев были бывшими офицерами, сражавшимися с красноармейцами. Кроме того, эмигрантам катастрофически не хватало денег. Даже те, кто был очень богат в России, больше не могли вести привычную жизнь. Приходилось экономить спасенные средства. Теперь, когда Франция пожала руку Советскому Союзу, их доверие к стране, в которой они укрылись, было подорвано.

Аристократы и аристократки, которые, как и в Стамбуле, брались здесь за любую работу – шили, вышивали, гладили, служили моделями и таксистами, – начали беспокоиться о том, что их личность раскроется и большевики убьют их. Они не ощущали принадлежности ни к одной стране, и это чувство побуждало их вести скрытную жизнь, где каждый доверял друг другу. Здесь, в 7-м и 8-м округах Парижа, включавших в себя улицы Дарю, Пьер-ле-Гран и Нева, они пытались жить так, как жили в России. Переселенцы не хотели мириться с судьбой, а поэтому учили своих детей русской литературе, философии и старались воспитывать их в родной культуре. Кроме того, организовывались вечерние кружки, где взрослые могли обучиться инженерии и торговле.

Больше всего рабочих мест на парижских автомобильных заводах занимали белые эмигранты. Советы искореняли капитализм, а эмигранты с особым рвением вливались в рабочий класс – даже если эта работа не имела ничего общего с их прежними навыками. После окончательного поражения белогвардейцы, бежавшие в Стамбул, на Принцевы острова, в Болгарию и Сербию, стали столь необходимой молодой рабочей силой, которой не хватало Европе после войны. Французское правительство с большой охотой приняло волну переселенцев, а те, в свою очередь, с благодарностью приняли предоставленную им работу и самоотверженно трудились. Никто не жаловался на жизнь. Однако к женщинам, которые, как считали французы, не могли трудиться на фабриках и заводах, новая страна не была столь благосклонной. Большинство рабочих-белогвардейцев были мужчинами. Только в Булони, индустриальном районе Парижа, на заводе «Рено» трудились десять тысяч молодых эмигрантов.

Те из них, кто на Родине был известным писателем, художником или музыкантом, днем занимались черной работой, чтобы прокормить семью, а по ночам возвращались к романам, картинам и фортепиано.

В качестве своих символов белые эмигранты выбрали бело-сине-красные цвета царского флага как противовес красному флагу СССР, что полностью соответствовало их убеждениям. Некоторые организации, основанные переселенцами, использовали бело-голубые цвета императорского флота. То, что они могли пользоваться символом своей страны только вдалеке от нее, стало для них болезненной реальностью.

Большинство из них полагало, что вне зависимости от того, где они находятся и какой работой занимаются, они должны всегда быть готовы к мобилизации против Советского Союза. Эту борьбу они считали необходимой для того, чтобы их Родина избавилась от большевиков, что особенно подчеркивал генерал Врангель. По его словам, борьба за Россию еще не закончилась. Она просто приняла иные формы. Важно, чтобы каждый белый эмигрант, вернувшись на Родину, мог ответить на один простой вопрос: «Что я сделал для своей страны, пока был в изгнании?» Им казалось необходимым выражать свой протест и защищать свои собственные ценности, и каждый из них отнесся к этой задаче с большой ответственностью. И хотя советская власть загнала их в угол, белогвардейцы оставались привержены монархии и очень осторожно гнули свою линию, не нарушая с трудом достигнутого баланса.

Для того чтобы освободить Родину, белые эмигранты действовали не только в культурной, социальной и религиозной сферах. Бывшие офицеры делали все возможное, чтобы поднять соотечественников на борьбу с советской властью. Они знали, что всегда нужно быть готовыми к броску. Но их настойчивость, особенно в военной сфере, уже сделала их мишенью НКВД.

Глава тринадцатая. Расстроенные жизни

Мюрвет, со слезами встретившая новость Сеита о том, что тот подал заявление в «Легинатс» для эмиграции в Америку, понимала, что он не простит ей решение остаться в Стамбуле. Однако у нее на то была своя причина – она снова забеременела и не знала, как сказать об этом мужу. Последнее, что им нужно сейчас в жизни, – это второй ребенок. Кроме того, каждое утро она с тревогой искала рядом с собой Сеита, боясь, что тот не вернется с работы вовремя или вовсе от нее уйдет. Она злилась на себя за такое поведение, но ничего не могла с ним сделать. Ей не хватало смелости. Мюрвет не могла присоединиться к мужу в его поездке за границу, она ревновала его к прежней возлюбленной, и эта ревность мучила ее. Она злилась на Шуру за то, что та могла, не раздумывая, согласиться на авантюру Сеита. Возможно, если они попадут в квоту на переселение в Америку, то муж бросит ее. Но даже если он и останется, то никогда не простит ее. И зная все это, Мюрвет понимала: она должна как можно скорее сообщить ему о второй беременности, даже несмотря на то, что реакция Сеита может оказаться непредсказуемой.

Ответ на заявление Сеита пришел быстрее, чем он ожидал. В начале января 1926 года его вызвали в офис «Легинатса», чтобы дооформить документы. Ему очень повезло. У Сеита по-прежнему оставалось два варианта – попытать удачу и согласиться или отказаться от предложения. Назад пути не было, что бы он ни решил.

Он просидел в приемной «Легинатса» около часа, рассматривая документы, гарантировавшие ему билет до Нью-Йорка. Заполни он их, уже через неделю или две они с семьей смогут ступить на борт корабля, направляющегося в Новый Свет.

Сеит заметил, как в помещение вошла женщина с маленькой девочкой на руках. Девочка напомнила ему Леманушку. Нет, он не мог ее оставить. Не мог оставить и Мюрвет. Он поднялся с места и вернул свои бланки сотруднику. Пожилой русский, сидевший за столом, с удивлением посмотрел на бумаги.

– Вы можете передать мое право на переезд кому-нибудь другому, – грустно улыбнувшись, сказал Сеит.

– Вы уверены, господин Эминов?

– Да, я уверен.

– Вы ведь знаете, что мы не можем вернуть вам деньги?

– Да, я знаю, – вновь горько улыбнувшись, ответил он. Его мечты рухнули, разве потеря ста двадцати лир могла сравниться с этим? – Спасибо.

Уходя, он в последний раз посмотрел на табличку с надписью «Легинатс» на двери. Надежды на новый мир остались на пустом бланке, оставленном за дверью, а он, Сеит, остался здесь, в Турции, рядом с женой и дочерью. Но он чувствовал, что ему чего-то не хватает. Приятное волнение медленно угасало. Будущее больше не сулило ничего хорошего. Он не мог ни вернуться на Родину, ни уехать куда-то еще. Он застрял там, куда привела его судьба. Работать и зарабатывать деньги – все это теперь не имело ни смысла, ни цели.

Думая обо всем этом, Сеит дошел до своего ресторана на Арабаджи и сделал то, что планировал уже давно. Он шепнул одному гостю, что хочет продать ресторан, а спустя два дня уже нашлось несколько желающих. Сеит оставил заведение тому, кто назвал самую высокую цену. Положив деньги в карман, он поехал домой.

Только переступив порог, он сразу же внимательно посмотрел в глаза Мюрвет, которая ждала его вот уже несколько дней. Он пытался разглядеть в ее взгляде сожаление, но не увидел его. Это дало Сеиту возможность спокойно сообщить то, что он планировал:

– Поздравляю, Мурка, твоя взяла. Я избавился от документов «Легинатса». Теперь мы точно никуда не едем.

Потом, словно вспомнив что-то важное, прибавил:

– И я продал ресторан. Теперь я безработный и всегда буду дома. Ни в Америку не уеду, ни шага за порог не сделаю. Все, как ты хотела. Посмотрим, будешь ли ты теперь счастлива.

Мюрвет могла понять настроение мужа. Она слезами заставила его поступить по-своему, и теперь он наказывал и ее, и себя. Женщина погладила живот, думая о том, как долго еще сможет скрывать от него беременность. Рано или поздно ей придется рассказать Сеиту о своем положении. Может, через пару дней, когда он отойдет и повеселеет. Тогда они смогут сесть и поговорить.

Но прошли дни, а Сеит не веселел. Он превратился в одинокого, унылого домоседа.

Они больше не могли позволить себе жить в Английских апартаментах на Айналы-чешме. Теперь они существовали на сбережения, так что аренда вскоре стала бы им не по карману. Мюрвет хотела переехать поближе к матери, и, как ни удивительно, Сеит не возражал. Он словно стал другим человеком – Пера и Бейоглу больше не очаровывали его. Они переехали в дом на площади Джинджи, который им помогла арендовать Эмине.

Когда они собирали вещи, Сеит молча помогал жене. Он вызвал машину и все так же безмолвно следил за погрузкой. Мюрвет с удивлением наблюдала за мужем – давно он не был настолько спокойным. Его жизнь всегда была полна событий, любое свое решение Сеит наполнял страстью и искренним рвением, а сейчас как будто угас. Жизнь словно не принадлежала ему больше. Будто он не прожил ни дня в этой светлой квартире, которую так любил. Теперь ему было все равно. Его молчание тревожило Мюрвет. Но женщина надеялась, что новый этап жизни изменит мужа, а переезд из Бейоглу успокоит его. Возможно, вместе со старым адресом и мечтами об Америке Сеит оставит здесь и тоску по России.

Но все эти события только убедили Мюрвет в том, что она плохо знает своего мужа. В день переезда он разгрузил машину и перенес вещи в дом, однако большая их часть так и осталась лежать в баулах – новая квартира была недостаточно велика для того, чтобы вместить все вещи из прежней. Даже Мюрвет осознала, что чувствует себя чужой в районе, где провела детство. Все стало другим: одежда людей, дома, их убранство – все отличалось от привычного ей Бейоглу.

Январские сумерки наступали рано. Мюрвет пыталась освободить место на кухне, чтобы приготовить что-то для Леман. Сеит, устроившись у окна в гостиной, зажег сигарету и разглядывал дома, стоявшие по другую сторону улицы. Дома были старыми и деревянными, их эркеры выглядели так, словно вывалились наружу; однако между ними теснились более ухоженные здания, и казалось, будто свет заперт в них, как птица в клетке. Этот район был чужд Сеиту. Внутри у него все похолодело. Ему показалось, будто дома сейчас рухнут на него. Он захотел выйти и подышать свежим воздухом.

– Я ухожу, – сказал он Мюрвет, взяв пиджак и направившись к выходу. – Если хочешь, приготовь мангал, я принесу мясо. Счастливо!

Мюрвет, кормившая Леман, так и застыла с ложкой в руке. Она понимала, что муж снова отдаляется от нее. Должно быть, она разочаровала его и сильно обидела, но где и когда – этого женщина не знала. Однако менять что-то было уже поздно. Это она вынудила их остаться в Турции. Она одержала свою маленькую победу, и отношение Сеита к ней беспокоило ее не так сильно. После того как Леман поела, Мюрвет уложила ее на колени, и девочка вскоре уснула.

Выйдя из дома, Сеит быстрыми шагами пошел прочь от чужого ему района. Он сел в трамвай до Султанахмета, но понял, что не хочет туда возвращаться. Сеит не знал, куда ему идти. Он мог бродить по Стамбулу часами. Но что потом? Рано или поздно ему придется вернуться в их маленький дом на площади Джинджи.

Он чувствовал себя разбитым, ему ничего не хотелось делать, и поэтому он с тяжелым сердцем направился в ресторан «Карпофф» в Бейоглу. Поприветствовав нескольких знакомых, он сел за столик у окна и повернулся спиной к двери. Ему не хотелось ни с кем говорить. Официант, его давний приятель, сразу понял, что Сеит не в духе. Поэтому он молча принес его любимые лакомства – горячие пирожки и рюмку водки.

Но Сеит не думал о еде. Сегодня он хотел закусить водку сигаретой. Поковырявшись в тарелке, он оставил пирожки в покое. Кусок не лез ему в горло. Посмотрев на улицу, он горько улыбнулся – снаружи сновали люди, тротуар был залит светом. Бейоглу так отличался от прочих районов Стамбула! Жизнь наполняла его, а он, в свою очередь, наполнял жизнью всех остальных. А что же Сеит? Хотел ли он жить? Если да, то как? Что есть жизнь?.. Он вспомнил годы, когда еще не задавался подобными вопросами. Вспомнил детство в Алуште, Москву и Петербург. Вспомнил свою первую любовь, страсти юношеских лет, вспомнил Шуру. Как же захотелось ему вернуться назад и обнять те места и тех людей. Тогда в нем снова проснулся бы огонь. Он вспомнил о своей семье. Сеит уже и не надеялся получить от них весточку. От последних переселенцев из Крыма он знал, что дом его отца все еще находится под контролем большевиков. А ведь он так и не написал отцу ни единой строчки. Сеит осушил свою рюмку и наполнил ее вновь. Потом еще и еще, словно на дне бутылки его ждала семья, по которой он так скучал. Он отставил тарелку в сторону и поискал взглядом официанта. Внезапно Сеит заметил среди гостей знакомое лицо. Единственное, которому был рад в этот час. Сеит встал и поприветствовал друга. Они обнялись.

– Надо же, Сеит! Где ты пропадаешь?

– Присаживайся, Яхья. Как видишь, я здесь.

Сеит и Яхья были хорошими друзьями, и Сеит очень радовался тому, что встретил товарища, которому доверял. Внезапно он повеселел, однако Яхья все же заметил, что с приятелем что-то не так. Он хорошо знал Сеита.

– Ну-с… Что случилось?

– Должно ли что-то случаться, Яхья? Вот я, как обычно, курю. В этом нет ничего необычного, – улыбнулся Сеит, наполняя рюмку своего гостя.

– Я хорошо знаю тебя, Курт Сеит, – возразил Яхья. – И вижу по глазам, что что-то не так.

Они выпили. Сеит понимал, что может довериться другу.

– Ты прав, Яхья, – начал он. – Что-то действительно не так. Многое. Дело не только в глазах, все не так в моем сердце, душе, теле. Я где-то ошибся, но где? Мне кажется, будто я застрял в крошечном, узком мире. Я не могу сделать то, чего хочу. То, о чем я мечтаю, никогда не случается. Я несчастлив и не могу быть счастливым.

– Ты имеешь в виду Мюрвет?

– Не только ее… В самой жизни меня будто что-то загнало в угол. Когда я думаю, что нашел выход, Мюрвет нет рядом.

– Ты пытался ее убедить, не так ли?

– Убедить? – раздосадованно переспросил Сеит, хлопнув себя ладонью по лбу. – Как я могу убедить того, кто мне не верит, Яхья?

– Вы переехали?

– Да.

– Переехали с ненавистной ей Айналы-чешме, теперь живем в Султанахмете, в мусульманском районе. Там есть и джинны, и пери. – Громко рассмеявшись, он прибавил: – Мы перебрались на площадь Джинджи – заклинателей джиннов. Представь себе, Яхья! Я связался с джиннами.

Яхья, словно пытаясь его успокоить, тоже хохотнул.

– И что ты планируешь делать сейчас?

– Знаешь, Яхья, какое-то время я не буду делать ничего. Я ничего и не хочу делать. Мы теперь живем в районе, в который хотела переехать жена, у ее матери под боком. Залягу на дно, как Мюрвет и хотела.

– Ты продал ресторан.

– Да. Может быть, она перестанет меня к нему ревновать.

– Сеит, не веди себя как ребенок. Ты об этом пожалеешь.

– Я не веду себя как ребенок, мне горько.

– Мюрвет сама еще дитя, не упрямься с ней.

– Я не с ней упрямлюсь, а с собственной жизнью. И буду бороться до конца.

Яхья с грустью посмотрел на друга, который был ему очень дорог. Он понимал его печаль и обиду.

– Я прекрасно тебя понимаю, – пробормотал он, положив руку на плечо Сеита. – Но если тебе понадобится помощь…

Сеит поднял голову и с благодарностью посмотрел в глаза другу. То, что он мог свалить с плеч этот груз, уже было огромной помощью. Ведь он так привык все делать сам и не просить о помощи даже у самых близких.

– Я знаю, Яхья, – с улыбкой ответил он. – Спасибо.

На улице зарядил дождь. Капли, касавшиеся окон, под натиском ветра превращались в бесформенные пятна. Погода все портилась, и очертания Бейоглу начали растворяться в сумерках.

– Странно, – тихо сказал Сеит, посмотрев наружу. – Погода умеет высказываться. А когда плохо одному человеку, никто не замечает…

Так двое молодых людей, изгнанники своей Родины, продолжали сидеть друг напротив друга, ведя беседу, а в их синих глазах отражались берега Алушты и синева ялтинских озер.

Улица тем временем исчезла за стеной проливного дождя.

* * *

Прошло несколько часов с тех пор, как Мюрвет разожгла мангал. Огонь уже потух, а угли остыли. Женщина поняла, что муж уже не придет, и горько заплакала. Слезы измучили ее. Всякий раз, когда Сеит уходил из дома, она думала, что он бросил ее. В этот раз причин уйти у него было гораздо больше. Мюрвет разместила на полу матрас – кровати так и остались несобранными. Застелив его, она попыталась уснуть, но не смогла. Она встала, медленно обняла лежавшую в детской кроватке Леман, прижала ее к груди и положила дочь рядом с собой. Малышка помогала ей хоть ненадолго забыть об одиночестве. После полуночи уставшей Мюрвет удалось заснуть.

Утром ее разбудил звонкий плач дочери. Сеит еще не вернулся. Молодую женщину охватила паника. Муж и раньше не ночевал дома, но теперь ей в голову приходил «Легинатс». Вдруг Сеит решил поехать в Америку один? Бросил ее с Леман и их нерожденным ребенком. С ребенком, о существовании которого еще не знает. Что делать? Куда идти? Что с ними станет?

Мюрвет проплакала до полудня и ничего не сделала по дому. Беспорядок остался, каким был, когда Сеит вышел за дверь. Женщина металась из комнаты в комнату, заглядывая в окна в надежде увидеть мужа.

Когда в дверь постучали, ее сердце радостно затрепетало, но когда Мюрвет открыла, то испустила вздох разочарования. Пришла хозяйка дома, и женщина рассказала ей о своей беде.

– Доченька, не трать время, иди ищи мужа, – предложила хозяйка. – Я присмотрю за девочкой, не беспокойся. Я вырастила столько внуков! Ты наверняка знаешь, где его искать. Ступай же, слезы тебе не помогут. Может, с ним что-то случилось, и ему нужна помощь.

Мюрвет и подумать не могла о том, что с Сеитом что-то случилось. Какой же эгоисткой она была! Поблагодарив хозяйку, она пулей выскочила из дома.

Доехав до Бейоглу, она первым делом направилась в ресторан «Карпофф». Не решаясь войти, она спросила у пухлой женщины-кассира, не видела ли та ее мужа.

– Эминов вчера был здесь, – на ломаном турецком ответила та. – Но я не знаю, куда он ушел. Спросите у Мехмеда Кадыева.

Кадыев тоже приехал из Крыма. Он держал несколько такси, которые ждали пассажиров у мечети Хусейн-ага. Мехмед был ярким, видным человеком – он бежал с Родины со своей семьей, но, осев в Стамбуле, сразу же закрутил роман с шестнадцатилетней армянской красавицей Аракси.

– Он был здесь под утро, сестрица, – сказал Мехмед. – Выглядел довольно-таки пьяным. Но в такси не сел, пошел пешком в сторону Тепебаши. Больше я его не видел.

Мюрвет почувствовала себя измотанной до предела. В Бейоглу больше не осталось никого, кого бы она знала. Она с удивлением осознала, насколько чужды ей эти улицы и люди, с которыми общался Сеит. Она никогда не хотела их знать, и теперь у нее не было в запасе ни единой двери, в которую можно было бы постучать в его поисках.

Еле держась на ногах, она села в трамвай. Когда Мюрвет добралась до Султанахмета, то думала только об том, нужно ли ей забрать дочь и уехать к матери или стоит дождаться возвращения мужа?

Грустная и задумчивая, Мюрвет шла вверх по холму, на котором располагался дом. Внезапно она увидела стоявшего у полицейского участка Сеита. Ее муж, которого она искала в Бейоглу, был здесь! Она собралась с духом и подошла к участку. Сеит стоял в окружении двух полицейских и молчал.

– Госпожа, кем вам приходится этот человек? Это ваш муж? – спросил один из полицейских.

– Да, но… – Она не могла понять, почему Сеита допрашивали.

Полицейский перебил ее и продолжил:

– Он тоже так сказал. Впрочем, жалобу уже отозвали.

– Какую жалобу?

– Госпожа, давайте не будем говорить об этом. Раз уж это ваш муж, забирайте его и ступайте с миром.

Супруги молча дошли до дома. Сеит предпочел бы молчать, но чувствовал себя виноватым за то, что жена искала его по улицам города, и решил объясниться.

– Я приехал первым трамваем, – начал он. – Они шли по улице, прямо передо мной… Женщина была настолько на Нее похожа, что я на мгновение забылся и, догнав их, схватил ее за руку… Но это была не Она… Ее спутник пожаловался на меня в полицию.

Когда он договорил, они уже дошли до дома. Мюрвет окаменела. Она прекрасно понимала, о ком шла речь – о Шуре, из-за нее он попал в участок. Глаза женщины вновь наполнились слезами. Они вошли в дом. Сеит безмолвно прошел мимо пытавшейся убаюкать Леман пожилой женщины и направился в спальню. Уткнувшись лицом в подушку, он погрузился в глубокий сон.