Текст книги "Шура. Париж 1924 – 1926"

Глава десятая. Покидающая или покинутая?

В гостиной царил полумрак, только маленькая лампа в углу робко освещала комнату. Шура неподвижно сидела в кресле, словно пытаясь спрятать в темноте свое беспокойство. Она ждала каких-то слов Алена. Но лишь тусклый неподвижный силуэт выдавал его присутствие в комнате. Возможно, он предпочел бы не звонить в эту дверь сегодняшним вечером или вообще никогда не знать женщину, сидевшую напротив него. Шура не знала, о чем думает Ален, и не могла зажечь лампу, стоявшую рядом с ней. Она не хотела видеть, что выражает его лицо. Несмотря на то что она сама решила порвать с ним, Шуре не хотелось, чтобы собеседник видел ее чувства и переживания. Она знала, что будет сложно, но не предполагала, что настолько. Теперь женщина лучше понимала Сеита – то, что испытывал он, прощаясь с ней. Более того, то прощание ознаменовало конец не кратковременного, как у них с Аленом, единства, а глубокой, настоящей любви. Сеит любил ее гораздо больше, чем она любила Алена. Глупо даже сравнивать эти чувства.

Она не знала, сколько времени прошло с того мгновения, как они высказали все друг другу. Шура слышала частое тревожное дыхание Алена. Она напрягла слух, думая, что он собирается что-то сказать. Но мужчина лишь молча встал и тяжелым шагом подошел к ней. Он встал у ее кресла и провел ладонью по ее волосам. Шура вдруг захотела взять его руку и поцеловать ее, однако вовремя одернула себя. Этот невинный, но опрометчивый поступок мог изменить ход ночной беседы. Она не должна подавать ему ложных надежд. Замерев, они смотрели друг на друга, пока наконец Ален не открыл рот:

– Уверена, что не хочешь подумать? – В его голосе проступали нотки обиды.

Шура утвердительно кивнула.

– Точно?

– Да, – выдохнула она.

Ей хотелось, чтобы ее голос звучал непреклонно, однако у нее почему-то не получалось. Ален в очередной раз учтиво продолжил:

– Возможно, через несколько дней…

– Нет, Ален, – нежно прервала его Шура. – Через несколько дней мое решение не изменится. Я уверена в нем. Поверь, я долго думала над этим. Я хочу, чтобы ты знал, что мне тоже нелегко.

– Я понимаю, – ответил Ален. – И не злюсь на тебя. Я не смог контролировать другую часть своей жизни так, как хотел.

Шура догадывалась, что он имел в виду под «другой частью».

– Ты не виноват, Ален. Я не виню тебя, правда. И, если бы ты мог развестись с женой, мое решение от этого не изменилось бы. Я бы попросту чувствовала большую ответственность перед тобой, и мне было бы тяжелее открыть тебе свое сердце. Я думаю, так будет лучше.

– Ты ведь знаешь, насколько сильно я хочу жениться на тебе.

Шура поднялась с места и встала напротив Алена. Они застыли на расстоянии вытянутой руки, так близко, что могли запросто обняться, но каждый понимал – теперь между ними распростерлась бездна. Последнее предложение, произнесенное Аленом, словно оттолкнуло их сильнее. Невидимая сила выстроила между ними стену и обозначила духовный разрыв, болезненный и невыносимый. Шура вспомнила, как страстно они с Сеитом занялись любовью на прощание. Возможно, зная о том, что впереди неминуемое расставание, они с Аленом тоже могли бы насладиться друг другом в последний раз, наполняя воспоминаниями души и сердца. Но Шура знала, что этого не случится. Ее любовь и прощание с Сеитом навеки принадлежали только им двоим. С Аленом все складывалось иначе, все. Каждый союз заслуживал своего расцвета и увядания. Особенно такая нежная любовь, которая сложилась у них. И если уж любви суждено завершиться, то в этой разлуке не было ни покидающего, ни покинутого. Каждый, в своем собственном смысле, становился и тем и другим.

Раздумывая над этим, она не могла не подумать об Алене: а что чувствует он? Шура протянула к нему руки. Его ладонь была ледяной, но он не отступил в страхе снова обрести надежду на любовь, а на мгновение сжал руки любимой женщины.

– Ты простишь меня? – спросила Шура.

– Мне не за что тебя прощать. Я не держал тебя силой. Я всегда пытался понять тебя, твою жизнь и твои мечты. Если бы я сумел разгадать тебя, возможно, этого разговора бы не было. Но ты настолько скрытна и настолько прячешь свое прошлое, что мне так и не удалось это сделать. Я не смог стать частью твоей жизни. Может быть, стоило вести себя настойчивее…

– Поверь, ты ничего не мог сделать. Такая уж я. Жизнь научила меня защищаться. Не вини себя, прошу. Ты сделал все для того, чтобы я была счастливой. Я никогда не забуду покой, который подарила мне твоя любовь.

– Покой? – улыбнулся он. – Если бы я подарил тебе покой, ты бы не ушла от меня.

– Я говорю о безопасности, Ален. Ты дал мне ее. Но мой внутренний голос звал к другой жизни.

– Можешь хотя бы рассказать мне какой?

Шура на мгновение замерла, боясь ранить мужчину еще сильнее.

– Внутренний голос зовет к жизни, в которой я буду не просто счастлива, а очень счастлива.

Ален отдернул руку и отошел к окну. Очевидно, он больше не хотел стоять к ней лицом к лицу.

Шура знала, что ее слова обидели его.

– Ален… – Она подошла к нему и снова коснулась его руки. – Поверь, я могла бы провести так всю жизнь, но не хочу. Это не для меня. Мне нужна страстная, пылкая любовь. Только тогда я чувствую себя счастливой. Я боюсь, что в противном случае тебя ждало бы сплошное разочарование, однообразный, пресный союз.

– Ты даже не захотела попробовать, Шура.

– Разве тебе не было бы больнее, если бы ты прошел через такую несправедливость? Ты собирался порвать со своей женой. Возможно, тебе бы пришлось реже видеть детей, и все ради чего? Ради женщины, которая не сможет дать тебе любовь, которую ты заслуживаешь… – Шура на мгновение умолкла и погладила его ладонь. – Ален, ты слышишь меня? Я не имела права причинять тебе такую боль. Теперь у тебя есть шанс жить так, как ты хочешь…

– Что ты будешь делать? У тебя есть план? – внезапно спросил Ален. Его вопрос ошарашил ее.

– Я поговорила с Ириной Романовой. Она добавит мне часы.

– Хочу помогать тебе, пока ты не наладишь свою жизнь.

– Я тебе очень благодарна, Ален, но в этом нет необходимости. Думаю подработать моделью.

– В таком случае хотя бы не съезжай из этой квартиры.

Шура понимала, что весь вечер давала отрицательные ответы на все предложения своего теперь уже бывшего мужчины, и приложила все силы к тому, чтобы смягчить очередной отказ.

– Ален, я уверена, что ты сказал это совершенно искренне, и, останься я здесь, не буду у тебя в долгу. Но такой поступок поставит под сомнение мою веру в то, о чем я говорила сегодня вечером.

– О чем ты?

– Я о своем желании начать новую независимую жизнь. Как Александра Верженская. Мне это нужно.

– Хорошо… И куда ты пойдешь? В том эмигрантском гетто ты не выживешь.

Она мягко улыбнулась. «Поверь, Ален, ты не представляешь, в каких условиях мне доводилось жить», – хотела сказать она, но промолчала.

– Я справлюсь, не волнуйся, – сказала Шура. – Побуду у Люсии, пока не найду новое место. Она все равно большую часть времени проводит в Америке. Я не доставлю ей неудобства.

– Ты уже договорилась с ней? – с сомнением спросил Ален.

– Люсия заходила сегодня, она только вернулась. Для нее это тоже стало сюрпризом.

– Ладно, – пробормотал мужчина. – Это уже ничего не значит. Ты приняла решение, и все будет так, как ты хочешь. Я не могу тебя принуждать.

На мгновение он замолчал, не решаясь говорить дальше, а затем, мягко коснувшись плеча Шуры, продолжил:

– В таком случае мне не имеет смысла оставаться здесь.

– Тебе не обязательно уходить сейчас.

– Почему? Что изменится?

– Ты прав…

– Можешь оставаться столько, сколько захочешь. Я заберу свои вещи тогда, когда скажешь.

– Ты можешь забрать их, когда угодно. Это твой дом.

– Пока ты здесь живешь, он твой.

– Ненадолго. Думаю, через пару дней я перееду к Люсии.

– Как знаешь.

Когда Ален шел ко входной двери, стало понятно, что он чувствует себя в этом доме чужаком, гостем. Шура хотела обнять его, но вместо этого молча проводила взглядом. Она знала, что уже ничего не может сделать. Так они оба смогут обо всем позабыть гораздо раньше. Да и внутренний голос подсказывал ей, что это абсолютно бессмысленно.

Уже на пороге Ален остановился и повернулся к ней:

– Я знаю, что пути назад нет. Но могу я обнять тебя в последний раз?

Шуры с облегчением выдохнула:

– Конечно!

Они крепко обнялись. Ален коснулся губами ее волос и, отступив, сказал:

– Прощай!

– Прощай, Ален… Пожалуйста…

Ален жестом вынудил ее замолчать и повторил:

– Прощай!

Все остальное отпечаталось в ее памяти как сон.

Вот мужчина, которому вверил ее Сеит, уходит из ее жизни. Он входит в лифт, спускается к выходу по лестнице. С нижних этажей раздаются его шаги, но в какой-то момент они замолкают, и в квартире наступает тишина.

Она закрывает дверь и подходит к окну гостиной. Ей хочется и увидеть его, и не видеть вовсе. С неба падает снег. И правда, если уж любви суждено завершиться, то в этой разлуке нет ни покидающего, ни покинутого. Но она чувствует, что сейчас все складывается иначе – Ален просто ушел, а она просто осталась. Или ушла она, а остался он…

Глава одиннадцатая. Безмолвные свидетели

Вечер завершился, замолкла музыка, вдыхавшая жизнь в узкие улочки Перы, и город погрузился в тишину. Не прекращавшийся весь день снег падал тяжело, спокойно и вдумчиво, словно и сам измучился от холода, а снежинки, кружившие в свете фонарей, напоминали больших белых бабочек.

Улица Айналы-чешме, как и прочие улицы Стамбула, засыпала, чтобы через несколько часов вновь встретить рассвет. Перед домом номер 46 остановился экипаж, и лошади беспокойно топтались на снегу. Из экипажа вышла Валентина, подняла голову и посмотрела на третий этаж. В этот момент занавески чуть приоткрылись. Это вызвало у нее улыбку. Ее дорогой Александр Александрович, как всегда, ждал ее. Он бы обязательно забрал жену из ресторана, однако сегодня был болен и не мог выйти из квартиры. Несмотря на это, он проснулся, чтобы встретить жену.

Когда они только познакомились, Валентина сразу поняла, насколько добрый, заботливый и понимающий человек Александр. Именно поэтому она и приняла его предложение – была уверена в том, что он сохранит свой спокойный нрав и после свадьбы. Александр Александрович относился к тому типу людей, которые обладают фундаментальным, устойчивым характером. Счастье, печали и обиды всегда оставались в определенных рамках и не выходили за них. Казалось, что Александр Александрович может быть добр ко всему – даже к злу и несправедливости. С тех пор как они встретились, Валентина ни разу не видела, чтобы он злился или повышал голос. Он словно был героем своего времени, отражением чеховских персонажей, которые жили, не желая признавать конец эпохи и новые трудности, и продолжали надеяться на то, что прошлое однажды вернется. Вот каким человеком был Александр Александрович Таскин.

Едва Валентина сделала пару шагов, как дверь в подъезд открылась, и ее встретил муж, накинувший халат поверх домашней рубашки и брюк.

– Добро пожаловать, Тинуся.

Валентина улыбнулась, обняла мужа и чмокнула его в губы.

– Я скучал, – прошептал Александр, закрыв за женой дверь.

– Ты обещал не вставать с постели, – строго сказала Валентина. – На улице холодно. Завтра тебе станет хуже.

– Я ждал тебя, чтобы согреться, – тихо ответил Александр и приобнял ее за талию.

Они быстро поднялись по лестнице и зашли в квартиру. Александр снял с головы жены шляпку и, расстегнув пуговицы ее пальто, посмотрел Валентине в глаза и спросил:

– Как прошел вечер? Много людей было в «Режансе»?

Валентина на мгновение вспомнила о Сеите, но предпочла не говорить о нем мужу. Ей не хотелось ворошить прошлое. Сеит должен был остаться там и не тревожить ее сейчас.

– Все было прекрасно, как и всегда, – ответила Валентина, входя в гостиную. – И людей очень много. Много знакомых. Знаешь, мне особенно приятно играть в «Режансе» в такую погоду.

– Я знаю, – сказал Александр, подходя к изящному буфету из древесины грецкого ореха и разливая по рюмкам водку. – Я бы с удовольствием разделил этот вечер с тобой.

Валентина сняла обувь, с облегчением вытянула ноги и, взяв из рук мужа рюмку, сказала:

– Снег выпал совсем недавно. У нас еще будет время, не волнуйся.

– Добро пожаловать, дорогая, – произнес Александр, усаживаясь рядом и кладя ноги жены себе на колени.

– Ты говоришь так, будто давно меня не видел, – улыбнулась Валентина.

– Я скучал по тебе, моя Тинуся.

Она наклонилась к мужу и поцеловала его в щеку, а затем, подобрав под себя ноги, прислонилась к его плечу, как сытая довольная кошка.

– И я, – сказала она. – Но я хочу, чтобы ты кое-что мне пообещал.

– Что?

– В следующий раз ты не станешь спускаться вниз, будучи настолько больным.

– Я не мог тебя дождаться.

Валентина понимала мужа и разделяла его чувства, однако они нуждались в деньгах и не могли рисковать собственным здоровьем.

– Ты ведь знаешь, что тебе нужно поскорее поправиться и вернуться на работу, – осторожно возразила она.

– Уже завтра я присоединюсь к тебе.

– Ты чувствуешь себя достаточно хорошо для того, чтобы работать?

– Как видишь, я в порядке.

Она приложила свою ладонь к его лбу.

– У тебя все еще жар, Александр.

– До завтрашнего дня все пройдет. Кто сегодня подменял меня в «Маджестике»?

– Никто. Играла только я.

Александр, погладив ее волосы, тихо произнес:

– Я беспокоюсь за тебя, Тинуся, ты слишком много работаешь. За один только вечер ты побывала и в «Режансе», и в «Маджестике». Я боюсь, что с тобой что-нибудь случится, – с искренним беспокойством в голосе сказал он.

– Со мной все будет хорошо, не волнуйся, – ответила она, пригубив водку. – Я люблю работать, Александр. И я занимаюсь тем, что люблю. Я выступаю с тобой, нам аккомпанирует оркестр балалаечников, мы играем в отличных местах. И я понимаю, что жива только благодаря музыке. Чего мне еще желать?

Однако ее муж хотел услышать другое – то, что действительно скрывалось за всеми этими словами, и, не удержав свое любопытство, спросил:

– Тинуся… Ты счастлива?

Валентина лишь сильнее прижалась к нему.

– Да, я счастлива.

– Я бы хотел, чтобы ты сказала это сама, не заставляя выуживать из тебя признание.

– Разве я этого не говорю? – Она вопросительно подняла голову.

– Нет. Только отвечаешь, если спрошу.

– Но ты ведь знаешь, что я счастлива, разве не так? Чувствуешь это?

– Я знаю, что ты не несчастна, любимая. Но мне бы хотелось быть уверенным в том, что ты точно счастлива.

– Александр, дорогой, если бы я не была счастлива, мы не были бы вместе…

Молодая женщина повернулась к мужу и внимательно посмотрела на него, с нежностью разглядывая точеные контуры его лица, каштановые волосы и голубые, словно кисловодское небо, глаза. Она коснулась его длинных пальцев музыканта. Потом взяла их в ладонь и поцеловала каждый по отдельности.

– Я люблю тебя, Александр, – прошептала она, погладив его щеку и посмотрев ему в глаза.

Когда он обнял ее, Валентина постаралась как можно крепче обнять его в ответ, словно пытаясь поверить в собственные слова. Но в тепле их тел она будто бы продолжала ощущать присутствие Кости – ей казалось, что он все еще жив, обитает в каком-то неизвестном месте и тянулся к своей Тине.

Когда Александр, объятый пылом любви и жаром болезни, наконец-то уснул, Валентина выскользнула из постели и ушла в другую комнату – в мир, где она не будет пытаться убедить себя в том, что счастлива. Когда она села в кресло и взяла в руки шкатулку с воспоминаниями, ей показалось, будто она воссоединяется со старым любовником. Только она устроилась поудобнее, как взгляд ее упал на стоявшую на комоде сумочку. Лицо ее мгновенно погрустнело. Валентина подошла к сумочке и вытащила из нее конверт. Она не могла перестать перечитывать письмо, хотя оно разбило ей сердце. Она не могла разорвать его или уничтожить – несмотря на огромную боль, десятки вопросов и непрекращающуюся тревогу, связанные с ним. Ведь письмо давало надежду. Надежду на то, что Костя жив. А ей так не хотелось прощаться со своей единственной любовью. Настолько, что она старалась не обращать внимания на обидные вещи, которые написал его брат.

Когда Тиночка достала письмо из конверта, ее мысли были уже далеко от улицы Айналы-чешме. Глубоко вдохнув, она принялась читать письмо Сергея Клодта, пришедшее из Праги.

Тиночка, я не смог сразу ответить на Ваше последнее письмо. Я хотел выждать – так было удобнее Вам написать. Я Вас ни в чем не виню. Вы переживали трудные времена, Вам было очень больно, а близкие не могли Вас поддержать. Из Ваших последних писем я сделал вывод о том, что Вы ведете с собой духовную войну, очень нервничаете и часто думаете о прошлом.

Вы знаете, что я с глубоким сочувствием относился к Вам. Я верил в то, что Вы обладаете сильным характером, стойким духом и большим чистым сердцем. Они бы выручили Вас в трудное время. Полагаю, я ошибался. Ваше последнее письмо сильно меня потрясло. Я никогда бы не подумал, что Вы так быстро позабудете о своем бывшем муже, моем брате, и так безжалостно вычеркнете его из сердца и памяти.

Больше всего меня поразило то, что мой брат для Вас мертв. Вспомните не столь далекое прошлое. Ведь мы буквально вчера верили, что он жив. Теперь Вы думаете о другом. Вы думаете, что он погиб. Но нет ничего, что могло бы подтвердить это, ни единого доказательства. Ваша семья теперь далеко. Я воздерживаюсь от комментариев, но все еще продолжаю верить в то, что Костя жив. Что касается Вас, то, возможно, для Вас это больше не имеет никакого значения. Вы разорвали любую связь с ним.

Чем больше я познаю жизнь, тем лучше понимаю, как мало в мире сильных, искренних и глубоко преданных людей. Я не собираюсь порицать Вас. Я не имею права просить от Вас чего-либо. Вы спрашиваете меня, как бы я отнесся к Вашим поступкам и решениям. Мое мнение для Вас и правда важно? Не думаю. Будь так, Вы бы спросили раньше. А теперь уже слишком поздно.

Но одно поражает меня. Вы все сделали тайком. Как будто боялись и признавали собственную вину. Почему Вы не действовали честно и открыто? Единственным Вашим оправданием было то, что от моего брата не было вестей. Поэтому Вы решили, что Ваш муж мертв. Поэтому Вы так всем и сказали. Когда Вы выходили замуж во второй раз, священник не должен был в Вас усомниться. Раз первый муж мертв, то какой с Вас спрос? А разве Ваш новый муж не знал, на что идет? Я очень удивлен Вашим поведением. Я прошу Вас ничего не писать об этом маме. Я все передам ей через брата.

Я не буду сейчас говорить о том, что ждет наши отношения. Если мы еще раз встретимся в будущем, я поступлю по совести. В любом случае, мы больше не родственники. Может быть, когда-нибудь Вы меня поймете и пересмотрите свое поведение.

С уважением,

Сергей Клодт

7 мая 1923 года, Прага

Письмо закончилось, но Валентина, казалось, застряла между строк. Ей не хотелось там находиться, но что-то удерживало, словно тяжесть ее тела внезапно перекочевала в сердце и в душу. Как же вежливо, но жестоко изъяснился Сергей. Его безжалостные слова буквально опутали ее и теперь цепью тянули в ад. Почему она еще не порвала это письмо, почему не уничтожила его? Ответ был прост – из-за фразы, дававшей надежду: «Я все еще продолжаю верить в то, что Костя жив». Да, Сергей отрицал их родство, но именно его слова заставляли ее верить в лучшее, не отпускать любовь к Косте и раз за разом перечитывать письмо. Всякий раз, когда она читала его, Валентина запиралась в комнате и плакала. Этим вечером слезы текли из ее глаз не в первый раз. Тяжелее всего было то, что Сергей отрицал ее любовь и преданность, не верил в них. Да и откуда ему было знать, через что она прошла?

«Что касается Вас, то, возможно, для Вас это больше не имеет никакого значения. Вы разорвали любую связь с ним».

Ей захотелось зарыдать навзрыд. И у нее было столько для этого причин, что она не понимала, из-за какой именно плачет. Валентина попыталась взять себя в руки. Она глубоко вдохнула, положила письмо на журнальный столик и вышла из комнаты. Вскоре молодая женщина вернулась, держа в руках шкатулку из змеиной кожи, и снова села в кресло. Открыв шкатулку, она достала телеграммы, письма и фотографии. Фотография, сделанная на фронте в 1920 году, ранила ее больнее всего – на ней были запечатлены старший брат Владимир Лысенко, ее любимый муж Костя и его старший брат, Александр Клодт. Никто из них не улыбался. Казалось, их взгляды скрывали в себе все тайны этого мира, которые они хотели унести с собой в могилу.

– Костя, мой Костя… – пробормотала Валентина, проводя пальцем по фотографии.

Разглядывая изображение любимого, она думала о том, как же хорошо было бы сейчас ощутить кончиками пальцев тепло его тела. Когда она открыла небольшую коробочку, стоявшую рядом с фотографиями, в ней показались несколько кусочков ткани и ленты – лоскут военной формы Кости, эмблема танкового отряда, погоны – все с засохшей на них грязью. Валентина взяла их в ладонь и понюхала.

Все эти маленькие предметы и их запахи хранили в себе историю последних мгновений жизни Кости. Все, что Валентина хотела знать, скрывалось в них – они видели, как он был ранен, как страдал, как его тащили и убивали большевики, они слышали его последний вздох. Валентина больше не могла себя сдерживать. Эти безмолвные свидетели доносили до нее крохотные частицы истории, но не историю целиком.

– Говорите! – в слезах бормотала Валентина, обращаясь к своим свидетелям. – Ради бога, говорите! Что стало с моим Костей? Может, он жив?.. Молю, говорите!

От отчаяния она обхватила лицо руками. Свидетели оставались безмолвны.