Текст книги "Шура. Париж 1924 – 1926"

Но Валентина не хотела мириться с реальностью. Потому что несколько друзей Константина, переживших засаду, уверяли, что его только ранили и забрали в плен. Возможно, он сбежал и теперь где-то скрывается. Возможно, он еще вернется к ней… А если и вернется, то как она объяснит ему свой второй брак? Если они снова встретятся, найдет ли она в себе силы бросить Александра и вернуться к своему Косте? От этой мысли ее сердце забилось как сумасшедшее. Тот юноша, которого она полюбила, всегда был единственным мужчиной в ее жизни. Их разлучил поезд, уходивший на фронт… Ах, Костя! Если бы он вернулся, захотел бы вновь увидеть свою жену?..

Валентина захлопнула крышку шкатулки и смахнула со щек слезы. Ей показалось, будто бы часть ее души навеки осталась там.

Александр, сонно повернувшись, приобнял ее и поцеловал плечо супруги.

Глава пятая. Екатерина Николаевна

Тем же вечером, Петроград

Зима пушистым одеялом укутала легендарный город, двести лет носивший гордое звание столицы государства. Петербург, облаченный в белое, встречал новый день. Грузное, темное небо, снег и серые облака – теперь солнца здесь не будет до весны. Холодная дымка поднималась с поверхности Невы, которая причудливыми линиями пересекала весь город, и дымка та сливалась с мрачным небом, почти касавшимся земли, и окружала собой мосты, улицы, здания, людей, пропитывая округу тоской и будто бы поглощая любой цвет.

С августа 1914 года, когда Санкт-Петербург был переименован в Петроград, город, казалось бы, проливал слезы по самому себе. Впрочем, это касалось многих городов державы… Не только зима была причиной печального образа Петрограда. Боль и потери, которые в Первую мировую войну перенес не только фронт, но и тыл, а также кровопролитная революция и смена режима – все это истерзало город и наполнило сердца его жителей страхом.

* * *

Большевики, верша революцию, не гнушались кровопролития. Царь Николай II и его семья, первые лица огромной империи, были одними из тех жертв, чья гибель лучше всего демонстрировала жесткую цель нового режима. Всего через несколько недель после их расстрела в одной из газет, которую выпускали красные, появилось следующее объявление:

Мы безжалостно уничтожим всех, кто окажет нам сопротивление. Пусть буржуазия утонет в собственной крови – такова наша месть за выстрелы в Ленина и Урицкого.

Выступая на заседании партии в сентябре 1918 года, Григорий Зиновьев четко обозначил позицию новой власти:

Мы должны увлечь за собой девяносто миллионов из ста, населяющих Советскую Россию. С остальными нельзя говорить – их надо уничтожать.

Однако после того как большевики окончательно прибрали власть к рукам, убийства и преследования не прекратились, скорее наоборот – участились.

Лишив буржуазию и аристократов их богатств и титулов, Ленин представил коммунизм как систему равенства, свободы и счастья для народа, таким образом став символом для рабочего класса. Несмотря на это, все теперь жили в страхе и боялись друг друга. Не обязательно было быть врагом, чтобы попасть под горячую руку. Даже самые близкие друзья и родственники нередко писали доносы на членов своей семьи, лишь бы выслужиться перед системой.

Наряду с этим Ленин также продемонстрировал первый крупный пример жестокости самого коммунизма.

Помимо той части населения, что вынужденно подчинялась новому режиму, разочарование вскоре настигло и тех, кто считал эту систему эталоном всеобщего равенства и свободы. В местах, освобожденных от аристократов и буржуазии, расположились руководители Коммунистической партии и представители ВЧК – беспощадные, бесчувственные и амбициозные люди с неограниченными возможностями.

Многие просветители и интеллектуалы сравнивали новый режим с прежним, утверждая, что между коммунистами и царской властью нет никакой разницы.

Даже те, кто полагал, что царская эпоха была не чем иным, как тиранией и жестоким угнетением народа, и выступал на стороне коммунизма, спустя несколько лет начинали сомневаться в правильности своего решения. Радикалы, прежде утверждавшие, что кровопролитие необходимо для революции и неизбежно в ее процессе, разочаровывались в безжалостном деспотизме большевиков, которые никак не могли остановиться и жаждали все большей власти. Все те, кто прозрел, осознавали одно – царская Россия, впрочем, как и сама революция, сильно отличались от того образа, который создали большевики.

В царской России монархический строй означал то, что за царем всегда было последнее слово. Лишь небольшая группа людей имела влияние на политическую жизнь страны, а основу страны составляли крестьяне и рабочий класс. И стоило помнить о том, что во времена правления Николая II уже существовали профсоюзы, были провозглашены свобода прессы, мысли, собрания, и люди имели право на частную собственность.

Даже в самый критический для России момент, когда она воевала с немцами на одном фронте и с революционерами – на другом, газеты, публиковавшие карикатуры на царицу Александру и Распутина, не были закрыты.

Более того, власть с терпением относилась даже к таким заклятым врагам, как Ленин.

Российская экономика стабильно развивалась вплоть до начала Первой мировой войны, а с 1890 по 1913 год финансовая стабилизация и рост промышленности империи достигли невиданных высот и скоростей. Значительно выросла протяженность железнодорожных путей. В период между 1900-м и 1913 годами производство железа увеличилось на пятьдесят восемь процентов, а угля – вдвое. Русское зерно экспортировали в Европу.

Новый режим принудительно забирал у крестьян все выращенные ими продукты, что вкупе с неурожаем и последствиями Гражданской войны привело к разрушительному голоду. Сначала люди ели то, что находили вокруг, подъедали овощи, фрукты и оставшийся скот, а когда от них ничего не осталось, перешли на листья и траву. От отчаяния они кипятили кору деревьев и пили получившийся отвар. Спустя какое-то время исхудавшие и обессиленные люди начали есть кошек и собак. А потом – все, что могли поймать. Голод не оставлял места выбору, и в пищу шли крысы, тараканы, жуки. Люди страдали и до последнего держались за жизнь. Погибли миллионы. Трупы больше не были телами, которые требовалось оплакать и похоронить, они, как и все остальное, стали пищей. Поначалу голодавшие съедали тех, кто уже умер, но нередко вокруг свежих трупов начинались драки, и так наступила самая страшная стадия каннибализма – люди начали убивать друг друга только для того, чтобы поесть самим и прокормить семью. Голод вынудил сотни тысяч людей позабыть о человечности и пробудил в них животные инстинкты.

Большевики пришли к власти, чтобы ликвидировать буржуазию и вернуть рабочему классу свободу, право голоса и выбора. Но они также жестоко преследовали поверивших им людей, позабыв о патриотизме и сосредоточившись исключительно на силе и тотальном контроле.

С конца 1917 года, по решению Ленина, началась политика ликвидации частной собственности, и, как следствие, земли крестьян были национализированы, а урожай – изъят. Красноармейцы и представители ВЧК обходили деревни и под дулом пистолета заставляли крестьян, живших в очень тяжелых условиях, сдавать в общее пользование нажитое имущество и продукты питания. У каждого домохозяйства имелась своя квота, которую требовалось поставлять большевикам, и большинство по итогу продразверстки оставалось ни с чем. Некоторые пытались прятать пшеницу, чтобы не остаться без средств к существованию, однако такой поступок был сопряжен с огромным риском, ведь большевики не щадили «предателей» и жестоко их наказывали.

Инспектор, отправившийся в Сибирь для проверки, 14 февраля 1922 года описывал практику продразверстки в Омской области следующим образом:

Злоупотребления реквизиционных отрядов достигли невообразимого уровня. Практикуется систематически содержание арестованных крестьян в неотапливаемых амбарах, применяются порки, угрозы расстрелом. Не сдавших полностью налог гонят связанными и босиком по главной улице деревни и затем запирают в холодный амбар. Избивают женщин вплоть до потери ими сознания, опускают их нагишом в выдолбленные в снегу ямы.

Когда Ленин узнал о том, что крестьяне не могут поставлять продукты питания в должном объеме, он был очень недоволен. В конце концов жителей некоторых регионов, которые испытывали особенные трудности, настигла еще более суровая продразверстка, в рамках которой изымались даже посевные семена. Это означало одно – неминуемую гибель. Так и случилось. Голод в Поволжье 1921–1922 годов унес жизни более шести миллионов человек.

Когда о голоде узнала мировая общественность, западные страны тотчас выслали гуманитарную помощь и помогли немного сгладить масштабы катастрофы. Однако они узнали об этом слишком поздно, так как большевики запретили распространять информацию о голоде, пытаясь таким образом скрыть несостоятельность своей аграрной политики.

Миллионы несчастных людей бежали к ближайшему вокзалу в надежде добраться туда, где могли бы найти еду. Но беженцы не могли покинуть регионы – железнодорожные пути были заблокированы, ведь Москва до июля 1921 года отрицала существование катастрофы. Измученные голодом люди толпились на вокзалах в ожидании поездов, но поезда не приходили, и их настигала мучительная смерть.

Те, кто бывал в то время в районах бедствия, видели лишь обессиленных людей, лежавших дома и на дорогах, не в состоянии пошевелиться.

Ленина, казалось бы, не тревожили лишения, которые народ испытывал как следствие принятых им решений. Оглядываясь назад, становится очевидно, что его суровый непреклонный характер с годами не менялся, менялась лишь степень его власти, год за годом становившаяся все сильнее и обширнее.

До 1893 года молодой Владимир Ильич Ульянов-Ленин проживал в Самаре, центре одной из наиболее пострадавших от голода провинций. Как впоследствии вспоминал один из его знакомых, Ленин не стеснялся признавать, что, по его мнению, в голоде есть немало положительных сторон. Будущий вождь верил в то, что пролетариат может искоренить буржуазный строй. И если отсталая крестьянская экономика рухнет, то голод приблизит их к цели, к социализму, ведь он уничтожит не только прежние устои, но и веру в Бога…

Спустя тридцать лет повзрослевший Ленин поставит рядом с голодом еще одного врага – религию и православную церковь. Он считал, что голод нарушит преданность масс религии, сделает их невосприимчивыми, что поможет искоренить религиозные учреждения.

Кроме того, Ленин почитал Дарвина так же, как почитал Маркса и Энгельса. По его мнению, голод был необходим человеку для того, чтобы тот мог эволюционировать и развиваться, а чтобы утолить его, нужно пережить дикую, животную борьбу.

Ленин также крайне интересовался экспериментами академика Павлова и его лабораторными исследованиями. Вполне вероятно, что он рассматривал возможность научить людей условно-рефлекторным методам, что впоследствии поможет в распространении идеологии. Страдания, голод, смерть, пытки – все это казалось ему обычными переживаниями, которые животная натура человека должна пережить, чтобы завершить свое развитие.

Кто знает, к чему бы привело правление Ленина, затянись оно еще на несколько лет. Однако с 1922 года он начал постепенно сворачивать свою деятельность и уже с 1923 года почти не сходил с инвалидного кресла и страдал от сильных головных болей. В марте 1923 года его здоровье ухудшилось еще сильнее, и он потерял способность четко говорить. Свидетели сообщают, что в последние месяцы жизни Ленин выглядел ужасно и казался наполовину сумасшедшим.

Когда 21 января 1924 года Ленин наконец скончался от кровоизлияния в мозг, большевики приняли решение мумифицировать его тело. Тело впоследствии поместили в мемориальную могилу, по сей день находящуюся на Красной площади в Москве. Многие из тех, кто выстраивался в очередь в Мавзолей, пришли туда из любопытства – они хотели посмотреть на то, что осталось от человека, обрушившего на их головы голод, смерть и революцию. Они могли верить в режим, а могли и порицать его, но, когда они заходили в помещение, на лице каждого из них был нескрываемый страх.

* * *

Екатерина Николаевна уже взяла в руки сумку и пальто и только собиралась выйти из комнаты, как услышала слабый звук, доносившийся из постели.

– Ма-а-а-а-а-ма, п-а-а-а-а-па! – бредила, рыдая во сне, маленькая девочка.

Женщина тут же бросила вещи на пол и побежала к внучке.

– Тихо, Катюша, тихо! – Она села рядом и погладила девочку по голове. – Бабушка рядом, я здесь.

Катя открыла глаза, но не успокоилась. Ей все еще было грустно и страшно. Екатерина Николаевна наклонилась к ней и приобняла внучку, заботливо поглаживая ее по спине.

– Скоро, моя дорогая, скоро мы увидимся с мамой и папой… Скоро мы снова станем большой счастливой семьей… – прошептала она ей на ухо.

Екатерина Николаевна украдкой обвела взглядом стены, потолок, двери. Казалось, будто она искала кого-то, кто наблюдал за ними, подслушивал. Катя успокоилась и снова погрузилась в глубокий сон. Екатерина Николаевна знала, что ее внучка еще не раз увидит кошмары и проснется в слезах посреди ночи, – она не могла исцелить тоску девочки по матери и отцу, так же как не могла исцелить собственную тоску по детям. С грустью она погладила Катю по волосам и подоткнула ее одеяло. Она хотела встать и выйти из комнаты, но что-то словно удерживало ее. Женщина продолжала смотреть на внучку – на невинном лице восьмилетней девочки отчетливо проступали следы боли, ведомой разве что взрослому человеку. Екатерина Николаевна подумала о своих детях в том же возрасте… Они теперь далеко от нее, все до единого… Паня, Коля, Вова, Тина, Шура… Только Нина осталась рядом. А ведь они все родились в безопасном мире и любящей семье, и у каждого из них было счастливое детство. Раньше всего этой идиллии лишилась младшая, Шурочка. Когда ужас и жестокость достигли порога их дома, все дети от первого брака уже повзрослели, а когда им пришлось покинуть родные места, Пане исполнилось тридцать четыре, Коле – двадцать девять, а Вове – двадцать пять. Шура сбежала от коммунистической угрозы в семнадцать, Тина – ближе к двадцати. Но для матери, сколько бы лет им ни было, они все еще оставались детьми. Даже когда сыновья и дочери выросли, для нее они оставались маленькими, держались за руки, сидели у нее на коленях и пели песни. Да, возможно, любая мать относится к своим детям точно так же, однако для Екатерины Николаевны дети, независимо от возраста и внешнего вида, всегда застыли там, в далеком счастливом времени, когда никто из них не знал ни горести, ни бед. Если мечты о скорой встрече так и останутся мечтами, то каждый из них останется в ее памяти в том облике, в каком они расстались. А если однажды у нее появится шанс встретиться с ними, то она не знала, к кому из детей отправилась бы сначала. Екатерина Николаевна понимала, что из коммунистической России, отгородившейся от остального мира, уже невозможно выбраться, но она цеплялась за мечты, чтобы жить, чтобы терпеть все невзгоды и поддерживать Нину и Катю. Увы, но даже мечтами она не могла насладиться в полной мере. Сумей она выехать за границу, к кому из детей поехала бы в первую очередь? Паня жил в Германии, с семьей жены. Когда его брату Николаю и его супруге пришлось бежать из Кисловодска в очень непростых, опасных условиях, то их единственного ребенка, которому тогда было еще три года, Катю, оставили бабушке. Трехлетняя девочка осталась с бабушкой, вдовой пятидесяти лет, так как родители полагали, что вдали от большевистских погромов она будет в безопасности. Конечно, расставание далось им нелегко. Разве оно может быть легким? Прощаясь с детьми, Екатерина Николаевна оставляла с каждым из них частичку своего сердца и своей души – будто чувствовала, что никогда больше не увидится с ними. И пока она вновь не обнимет сыновей и дочерей, душа и сердце не обретут покоя. Она даже думать не хотела о том, что за последние годы новый новая жизнь забрала у нее и тех близких, что остались с ней. Что бы они ни пережили, это их правда, их реальность, и у них нет сил что-либо изменить. Женщина понимала: у них нет выбора, и нужно сдаться, подчиниться, продолжить жить так, как велит система. Если бы она была одна, то, возможно, попыталась бы найти своих детей. Скорее всего, ее убьют по дороге или сошлют в ссылку, но тогда она хотя бы умрет с осознанием того, что попыталась найти тех, кого когда-то потеряла.

Провожая Тиночку на поезд до Екатеринодара, она сказала дочери, что, несмотря на все мольбы, не хочет покидать родной дом, в котором прожила с мужем столько счастливых лет, родила и воспитала ее и Шурочку, и надеется встретить смерть именно там. Но теперь… много лет прошло, и по мере того как усиливалась ее тоска по детям, Екатерина Николаевна понимала – ее безмерно терзают и мучают воспоминания. Она помнила их лица, их смех, их объятия и осознавала – вот он, истинный смысл ее жизни. Да, быть со своими детьми куда важнее, нежели защищать дом, в котором они росли. Тот дом она защитить не смогла. Ни дом, ни то, что в нем находилось. Теперь она была очень далеко от дома, который хранил в себе столько воспоминаний и который в пух и прах разорили большевики. Ее изгнали из ее дома, из ее воспоминаний. Все, что она успела взять с собой, – несколько фотографий и пару памятных вещиц, спрятанных в маленькой сумочке. С ней только старшая дочь Нина да внучка Катя. Больше из прошлого у нее не осталось ничего. Слава богу, когда уезжали Тина и Шура, они увезли с собой несколько семейных альбомов и пару безделушек. Теперь самой большой ценностью для нее были дочь и внучка – единственное, что осталось у нее после долгих изматывающих лет вдали от дома. И только ради них она была готова бороться за жизнь.

Хотя Нине уже исполнилось тридцать два, она плохо справлялась с жизненными трудностями. Старшая дочь Екатерины Николаевны была хорошенькой, как ангелочек, очень спокойной, чувствительной и наивной. Тонкая душевная натура не позволяла ей устроиться на черную работу, однако она помогала матери по дому и присматривала за маленькой Катюшей.

Катя росла единственным ребенком в аристократической семье, и ее воспитывали в ненависти к коммунизму, называя его врагом царской России. Екатерина Николаевна переживала за внучку гораздо сильнее, чем за дочь. Вообще, ее поражало то, что система оставила их в покое. Маленьких детей «врагов режима», буржуазии и аристократов, часто отдавали в приюты, ведь их родителей либо убивали, либо арестовывали. Возможно, будь дома кто-то из мужчин, когда к ним явились большевики, Катю постигла бы та же участь. Однако вдовство Екатерины Николаевны, жившей с дочерью и внучкой, являлось самым большим ее преимуществом. Именно благодаря этому они все еще оставались в живых. Однако благородная фамилия и пребывание почти всех детей за границей делали ее мишенью для пристального наблюдения властей. Женщина не знала, что случилось с ее детьми. Разумеется, у нее на примете были люди, которым можно было написать и спросить, но она понимала, насколько это опасно. Каждый шаг, который она могла предпринять для того, чтобы найти детей, и любая попытка выйти с ними на связь ставили под угрозу их всех. Не проходило и дня, чтобы кого-нибудь из знакомых или даже случайных прохожих не забирали из дома, с работы, с улицы. Большинство из них исчезало бесследно. Коммунизм неустанно наказывал женщин, мужчин, молодых и стариков за любое неосторожно брошенное слово. Екатерина Николаевна, как и все остальные, жила в постоянном страхе. Именно поэтому она не пыталась исправить то, чему учили Катю в школе, не пыталась рассказать ей правду, а лишь молчала, едва сдерживая слезы. Но сейчас они хотя бы жили в Петербурге (им до сих пор сложно давалось новое имя города – Петроград), в полутора комнатах большой квартиры. Половина их жизни проходила в очередях: они больше не могли питаться и одеваться так, как привыкли. Пытки, изгнание, тюрьма и смерть пугали их, и в этом страхе они считали каждый день подарком от коммунизма. Екатерина Николаевна ненавидела это чувство, но ей приходилось жить с ним.

Убедившись в том, что внучка заснула крепким сном, она медленно встала с кровати, взяла свои вещи и вышла к Нине.

– Пригляди за Катей, мне пора. – Она поцеловала дочь в щеку. – Кажется, у нее будет тяжелый день. Она снова видела во сне родителей.

Нина ласково взяла мать за руку и улыбнулась ей.

– Не волнуйся, мамочка, я уже иду к ней.

– До свидания, дорогая. Я опаздываю. Не будем утруждать Дарью Ивановну.

– Дарья Ивановна… – съязвила Нина. – В стране больше нет императора, а она все еще считает себя принцессой.

Мать наскоро поцеловала руку Нины и жестом повелела ей замолчать. Впрочем, слова дочери и вправду показались ей смешными.

Когда Нина вошла в комнату, где спала ее племянница, Екатерина Николаевна направилась к выходу. Проходя мимо одной из комнат, она, едва сдерживая отвращение, поздоровалась с толстой угрюмой женщиной, стоявшей у двери. Она старалась избегать встреч не только с ней. В красивых домах Санкт-Петербурга теперь обитали такие же наглые и грубые люди, как эта женщина. Хозяйка дома, Дарья Ивановна, после долгих убеждений и немалых вложений смогла оставить себе спальню и кабинет как личное жилое помещение, а остальные комнаты, как и все остальные домовладельцы, была вынуждена отдать в пользование новоявленным «товарищам».

Дарья Ивановна, происходившая из очень богатой аристократической семьи, на самом деле была старой подругой Екатерины Николаевны. Когда после революции она поняла, что ей придется разделить свой дом неизвестно с кем, то подумала, не удовлетворит ли коммунистов кандидатура вдовы Верженской, чью усадьбу и земли те конфисковали. По крайней мере, возможность жить под одной крышей с такой же аристократкой, как она, прельщала ее больше, нежели перспектива наблюдать за тем, как стадо грубых рабочих разрушает ее дом. Но план не совсем удался. Так как новая система посчитала целесообразным разместить целую семью в полутора комнатах, остальные помещения были распределены по усмотрению большевиков, и Дарье Ивановне пришлось смириться с новыми обитателями. Поначалу ей казалось, что рабочих вселили лишь на время, но она ошибалась. Постояльцы несли ответственность за нанесенный ее имуществу ущерб, однако она закрывала глаза на то, как жильцы портили вещи, которые она коллекционировала годами, лишь бы те не донесли о ее жалобах партии. Дарья Ивановна знала, как ее, «грязное отродье аристократии», презирают рабочие, и находила утешение в компании единственного человека, разделявшего ее чувства. Эти человеком была ее давняя подруга.

Всегда заботливая и терпеливая, Екатерина Николаевна испытывала огромное неудобство оттого, что ей приходится ютиться в доме своей подруги, которая столько раз гостила у нее в Кисловодске и ела за ее столом. Стесненное положение ее семьи расстраивало женщину, задевало ее гордость. Но доброе сердце не позволяло ей сердиться на хозяйку квартиры.

Когда она вышла из квартиры и начала спускаться по лестнице, то уже не думала об избалованной и капризной Дарье Ивановне. Теперь ее беспокоило, успеет ли она отстоять очередь за керосином и сколько ей придется мерзнуть под снегом? А потом, когда Екатерина Николаевна доберется до пункта назначения, у нее будет достаточно времени для того, чтобы подумать о своих печалях и о своих детях, по которым она так тосковала. Несмотря на болевшие от ревматизма ноги, она гордо подняла голову и ускорила шаг.