Текст книги "На берегу"

В день, когда они дрейфовали у входа в Тасманово море, уже можно было без особого труда связаться по радио с Австралией. Подняли антенну, доложили, где находятся и в какое время рассчитывают вернуться в Уильямстаун. В ответной радиограмме их запросили о здоровье, и Тауэрс послал длинное сообщение; составить ту его часть, которая касалась старшины Суэйна, было не так-то просто. Последовало несколько обыденных радиограмм – прогноз погоды, сведения о том, сколько осталось горючего и какой «Скорпиону» по возвращении понадобится ремонт, а к середине утра пришло нечто более важное.

Приказ составлен был тремя днями раньше. Он гласил:

От Командующего военно-морскими силами Соединенных Штатов, Брисбен. Капитан-лейтенанту Дуайту Л.Тауэрсу, подводная лодка США «Скорпион».

О передаче дополнительных служебных обязанностей.

1. В связи с выбытием нынешнего Командующего военно-морскими силами США, с сего дня вам надлежит безотлагательно и бессрочно принять на себя обязанности Командующего военно-морскими силами США на всех морях. Руководствуйтесь соображениями благоразумия при размещении этих сил и прекратите или продолжайте использовать их под австралийским командованием, по своему усмотрению.

2. Думаю, тем самым вы становитесь адмиралом, если вам угодно получить этот чин. Прощайте, желаю удачи.

Джерри Шоу.

3. Копия – Главнокомандующему военно-морскими силами Австралии.

У себя в каюте Дуайт с каменным лицом прочитал радиограмму. Потом, поскольку австралийцы уже получили копию, послал за офицером связи. И когда Питер вошел, молча протянул ему листок. Капитан-лейтенант в свою очередь его прочел.

– Поздравляю, сэр, – негромко сказал он.

– Да, наверно, надо принимать поздравления… – отозвался Тауэрс. И, помедлив, сказал: – Должно быть, это значит, что Брисбен кончился.

От широты, где они сейчас находятся, до Брисбена двести пятьдесят миль к северу. Питер кивнул, мысленно перебирая сводки по радиоактивности.

Еще вчера к концу дня обстановка там была Прескверная.

– Я думал, он мог бы оставить корабль и двинуться на юг, – сказал Тауэрс.

– А на корабле нельзя было пройти хоть немного?

– У них больше нет ни капли горючего, – сказал Дуайт. – На кораблях не работает ни электричество, ничего. В топливных цистернах сушь, как в Сахаре.

– Я думал, он мог бы переехать в Мельбурн. Все-таки Главнокомандующий флотом Соединенных Штатов.

Дуайт невесело улыбнулся.

– Сейчас это ровно ничего не значит. Нет, важно другое: он был капитан своего корабля, а корабль неподвижен. Конечно, он не захотел бросить своих людей.

Больше говорить было не о чем, и Тауэрс отпустил Питера. Составил короткую ответную радиограмму, подтверждая получение приказа, и велел радисту передать ее через Мельбурн, а копию – адмиралу Хартмену. Вскоре вошел радист и положил капитану на стол листок бумаги.

«На вашу радиограмму 12/05663 сообщаем:

К сожалению, никакой связи с Брисбеном больше нет».

Тауэрс кивнул.

– Ладно, – сказал он. – Нет так нет.

7

Назавтра после возвращения подлодки в Уильямстаун Питер Холмс явился к заместителю Главнокомандующего адмиралу Гримуэйду. Адмирал знаком предложил ему сесть.

– Вчера вечером я несколько минут говорил с капитаном Тауэрсом, – сказал он. – Похоже, он вами очень доволен.

– Рад это слышать, сэр.

– Что ж, теперь вы, наверно, хотите знать насчет дальнейшей вашей службы.

– В некотором смысле – да, сэр, – неуверенно начал Питер. – Как я понимаю, общее положение не изменилось? То есть остается только два или три месяца?

Адмирал кивнул.

– Видимо, так. Помнится, в прошлый раз вы сказали, что предпочитаете последние месяцы провести на берегу.

– Хотелось бы. – Питер запнулся. – Мне надо подумать и о жене.

– Разумеется. – Адмирал предложил молодому человеку сигарету, закурил и сам. – «Скорпион» становится в док на капитальный ремонт. Вероятно, вам это известно.

– Да, сэр. Капитан хочет непременно полностью отремонтировать лодку. Сегодня утром я был насчет этого у коменданта порта.

– Обычно на это требуется около трех недель. В нынешних условиях, возможно, уйдет больше времени. Хотите остаться при «Скорпионе» офицером связи, покуда не закончится ремонт? – Помедлив, адмирал прибавил: – Капитан Тауэрс просил, чтобы вы пока оставались на своем посту.

– А можно мне жить дома, в Фолмуте? Дорога до порта у меня отнимает час и три четверти.

– Это вам лучше обсудить с капитаном Тауэрсом. Едва ли он станет возражать. Ведь лодка сейчас не готовится к рейсу. Как я понял, большинству команды он дает отпуск. Едва ли ваши обязанности будут слишком обременительны, но вы поможете ему в переговорах на верфи.

– Я охотно буду и дальше служить под его началом, сэр, при возможности жить дома. Но если предстоит новый поход, я просил бы меня заменить. Я не могу позволить себе опять уйти в плаванье. – Питер запнулся. – Мне неприятно об этом говорить, сэр.

Адмирал улыбнулся.

– Ничего, капитан-лейтенант. Я буду иметь в виду ваше желание. А если надумаете уволиться, приходите ко мне. – Он поднялся, давая понять, что разговор окончен. – Дома у вас все в порядке?

– В полном порядке. Похоже, вести хозяйство стало потрудней, чем до моего отъезда, и жене трудновато, у нее еще и ребенок на руках.

– Да, трудно. И, боюсь, легче не станет.

В тот день около полудня Мойра Дэвидсон позвонила на авианосец Дуайту Тауэрсу.

– Доброе утро, Дуайт. Говорят, мне следует вас поздравить.

– Кто вам сказал?

– Мэри Холмс.

– Можете поздравлять, если хотите, – не без горечи сказал Дуайт, – но лучше не надо.

– Ладно, не буду. Как вы, Дуайт? Как себя чувствуете?

– Нормально, – сказал он. – Настроение сегодня неважное, а вообще все нормально.

На самом же деле с тех пор, как он вернулся на корабль, каждый пустяк давался ему с трудом; он плохо спал, и его одолевала безмерная усталость.

– У вас много работы?

– Должно бы быть много, но… не знаю. Вроде ничего не делается, а чем больше ничего не делается, тем больше надо сделать.

Это был какой-то незнакомый Дуайт, к такому она не привыкла.

– Вы говорите как больной, – строго заметила Мойра.

– Я не болен, детка, – с толикой досады возразил Дуайт. – Просто есть кое-какие неотложные дела, а вся команда отпущена на берег. Мы слишком долго пробыли в плаванье и попросту забыли, что значит работать.

– Я считаю, вам и самому нужен отпуск. Может, поживете немножко у нас в Харкауэе?

Дуайт чуть подумал.

– Большое спасибо за приглашение. Пока еще не могу. Завтра мы ставим «Скорпиона» в сухой док.

– Поручите это Питеру Холмсу.

– Не могу, детка. Дядя Сэм будет недоволен.

Она поостереглась, не сказала, что дядя Сэм во веки веков ничего не узнает.

– А когда поставите, ваш «Скорпион» перейдет в ведение работников верфи, так?

– Вы недурно разбираетесь во флотских делах.

– Ну еще бы. Я прекрасная шпионка, Мата Хари, роковая женщина и за двойной порцией коньяка выуживаю военные тайны у простодушных военных моряков. Так, значит, лодка перейдет в ведение верфи?

– Совершенно верно.

– Ну, и тогда вы можете спокойно бросить все прочее на Питера Холмса и уйти в отпуск. В котором часу вы ставите «Скорпиона» в док?

– Завтра в десять утра. Наверно, к середине дня с этим покончим.

– Так вот, к вечеру приезжайте хоть ненадолго к нам в Харкауэй. У нас холод жуткий. Ветер так и свищет вокруг дома. И почти все время льет дождь, без резиновых сапог никуда не выйдешь. Самая холодная на свете работа – по крайней мере для женщины – ходить за волом с бороной по выгону. Приезжайте и попробуйте. Через несколько дней вы будете прямо рваться от нас обратно в духотищу, в свою подлодку.

Дуайт рассмеялся:

– Право, вы нарисовали очень соблазнительную картинку.

– Сама знаю. Так вы завтра приедете?

Да, было бы облегчение – отдохнуть денек-другой, забыть обо всех заботах.

– Пожалуй, выберусь, – сказал Дуайт. – Мне надо еще уладить кое-какие мелочи, но, пожалуй, сумею выбраться.

Мойра условилась встретиться с ним назавтра в четыре часа в отеле «Австралия». И когда они встретились, озабоченно всмотрелась в его лицо; поздоровался он с ней весело и, похоже, рад ее видеть, но под его загаром пробивается нездоровая желтизна и мгновеньями, забывая следить за собой, он мрачнеет, чем-то угнетенный. Мойра нахмурилась.

– Вы паршиво выглядите. Нездоровится? – Она взяла его за руку. – И руки горячие. Да у вас жар!

Дуайт отнял руку.

– Я здоров. Что будете пить?

– Вы выпьете двойную порцию виски и проглотите солидную дозу хинина, – заявила Мойра. – Двойное виски уж во всяком случае. Хинин я достану, когда будем дома. Вам надо лечь в постель!

Дуайта немного отпустило, приятно, когда о тебе так хлопочут.

– А вам двойную порцию коньяка? – спросил он.

– Мне – маленькую, вам двойное виски, – был ответ. – Постыдились бы разгуливать в этаком виде. Наверно, распускаете вокруг тучи микробов. Вы хоть врачу показывались?

Дуайт заказал выпивку.

– В порту теперь нет врача. Действующих судов больше не осталось, кроме «Скорпиона», а он сейчас в ремонте. Последнего флотского лекаря куда-то перевели, пока мы были в рейсе.

– Но температура у вас повышена, да?

– Может быть, немножко. Пожалуй, начинается простуда.

– Похоже на то. Пейте виски, а я позвоню папе.

– Зачем?

– Пускай нас встретит с тележкой. Я говорила своим, что мы придем со станции пешком, но сейчас не позволю вам лезть в гору. Еще помрете у меня на руках, а я потом объясняйся со следователем. Как бы не осложнились дипломатические отношения.

– У кого с кем, детка?

– С Соединенными Штатами. Это не шутка – прикончить Главнокомандующего американским военным флотом.

– Подозреваю, что Соединенные Штаты – это я и есть, – устало сказал Дуайт. – Подумываю, не выйти ли в президенты.

– Вот и обдумайте, а я пока позвоню маме.

В телефонной будке Мойра сказала:

– По-моему, у него грипп, мамочка. Начать с того, что он ужасно устал. Как только приедем, надо уложить его в постель. Может, ты затопишь в его комнате камин и положишь в кровать грелку? И еще, мамочка, позвони доктору Флетчеру и попроси заглянуть сегодня же вечером. По-моему, это просто грипп, но все-таки он больше месяца пробыл в местах, где сильная радиация, и после этого не показывался врачу. Объясни доктору Флетчеру, кто он такой, Дуайт. Знаешь, теперь он очень важная персона.

– Каким поездом вы приедете, милочка?

Мойра глянула на ручные часы.

– Поспеем на четыре сорок. Мамочка, в нашей тележке можно будет окоченеть. Попроси папу захватить парочку пледов.

И она вернулась в бар.

– Допивайте и пойдем, – скомандовала она Дуайту. – Нам надо поспеть на поезд четыре сорок.

Он покорно пошел за нею. А часа через два был уже в спальне, где пылали дрова в камине, и, дрожа от начинающейся лихорадки, забрался в теплую постель. Он лег, безмерно благодарный, и дрожь унялась, и так отрадно было расслабиться и лежать, глядя в потолок, и слушать, как барабанит по крыше дождь. Вскоре гостеприимный хозяин принес ему горячего виски с лимоном и спросил, чего бы он хотел поесть, но есть Дуайт не захотел.

Около восьми снаружи, сквозь шум дождя, послышался топот лошадиных копыт и голоса. Вскоре вошел доктор; мокрый плащ он скинул, но брюки и сапоги для верховой езды потемнели от дождя, и когда он остановился у камина, от них пошел пар. Это был человек лет сорока, бодряк и мастер своего дела.

– Право, доктор, мне очень совестно, что вас заставили приехать по такой погоде, – сказал пациент. – Не такая у меня хворь, чтобы не прошла, если полежать денек-другой в постели.

Врач улыбнулся.

– Приехать не трудно, и я очень рад с вами познакомиться. – Он взял руку американца, нащупал пульс. – Как я понимаю, вы побывали в местах, зараженных радиацией.

– Ну да. Но мы не выходили наружу.

– Все время оставались внутри, в подводной лодке?

– Все время. С нами ходил в рейс один малый, физик из научного центра, он каждый день обнюхивал каждого гейгеровским счетчиком.

– Была у вас рвота или понос?

– Ничего похожего. И ни у кого на борту ничего такого не было.

Врач сунул Дуайту в рот термометр и, стоя подле кровати, продолжал щупать пульс. Потом вынул термометр.

– Сто два, – сказал он. – Полежите-ка немного в постели. Долго вы плавали?

– Пятьдесят три дня.

– А сколько времени не всплывали?

– Больше половины.

– Переутомились?

– Да, возможно, – чуть подумав, признался Дуайт.

– По-моему, очень даже возможно. Оставайтесь в постели, пока не упадет температура, и потом еще день. А дня через два я вас навещу. Думаю, вы подхватили грипп, он тут гуляет вовсю. Когда встанете, по крайней мере неделю не следует возвращаться к работе, и еще после этого надо бы взять отпуск и отдохнуть. Сможете?

– Придется подумать.

Потом поговорили немного о рейсе «Скорпиона», о положении в Сиэтле и Квинсленде. Под конец доктор сказал:

– Вероятно, я загляну завтра днем, заброшу вам кое-какие лекарства. Мне надо съездить в Дэнденонг; мой коллега оперирует в тамошней больнице, а я помогу, дам наркоз. Там я возьму лекарства и завезу вам на обратном пути.

– Серьезная будет операция?

– Не слишком. У женщины опухоль в желудке. Лучше убрать. Это все-таки позволит ей прожить еще несколько лет не инвалидом.

Доктор вышел, слышно было – за окном, стараясь сбросить всадника, заупрямилась и взбрыкнула лошадь, он выругался. Но вот лошадь пошла рысью, и Дуайт несколько минут прислушивался сквозь шум дождя к затихающему топоту копыт на дороге. А потом дверь отворилась, и вошла Мойра.

– Так вот, – сказала она, – завтра вы уж во всяком случае остаетесь в постели. – Она подошла к камину, подбросила два-три полена. – Наш доктор славный, правда?

– Он чокнутый, – заявил Тауэрс.

– Почему? Потому что прописал вам постельный режим?

– Не то. Завтра он в больнице оперирует женщину, чтобы она могла с пользой прожить еще несколько лет.

Девушка рассмеялась.

– Очень на него похоже. Отродясь не встречала другого такого добросовестного человека. – И, помолчав, прибавила: – Папа собирается летом строить еще одну запруду. Он и раньше об этом толковал, а теперь собрался всерьез. Он сегодня звонил одному человеку, у которого есть бульдозер, и сговорился, чтоб тот приехал, как только земля подсохнет.

– Когда это будет?

– Примерно к Рождеству. Ему просто больно смотреть, как столько дождя пропадает зря. Летом у нас тут все пересыхает.

Она взяла со столика у постели Дуайта пустой стакан.

– Хотите выпить еще горячего?

Он покачал головой.

– Сейчас не хочу, детка. Я прекрасно себя чувствую.

– А поесть чего-нибудь?

Он опять покачал головой.

– Может быть, сменить грелку?

– Я прекрасно себя чувствую. – И опять покачал головой.

Мойра вышла, но через несколько минут вернулась с длинным свертком, на конце сверток расширялся.

– Вот, я вам оставляю, можете смотреть на это всю ночь.

И она поставила сверток в угол, но Дуайт приподнялся на локте.

– А что это?

Мойра засмеялась:

– Угадывайте до трех раз, а утром увидите, которая догадка верна.

– Я хочу посмотреть сейчас.

– Завтра.

– Нет, сейчас.

Она поднесла ему сверток и, стоя подле кровати, смотрела, как он срывает бумагу. Главнокомандующий военно-морскими силами Соединенных Штатов, в сущности, просто мальчишка, подумала она.

В руках у него, на одеяле, лежал новенький, сверкающий «кузнечик». Деревянная рукоятка отлакирована и блестит, металлическая подножка лоснится красной эмалью. На рукоятке красной краской четко выведено: ЭЛЕН ТАУЭРС.

– Вот здорово, – севшим от волнения голосом вымолвил Дуайт. – Никогда таких не видал, да еще с именем. Она будет в восторге. – Он поднял глаза на Мойру. – Где вы его раздобыли, детка?

– Нашла мастерскую, где их делают, это в Элстернвике. Теперь-то их больше не выпускают, но для меня сделали.

– Даже не знаю, как вас благодарить, – пробормотал Дуайт. – Теперь у меня для всех есть подарки.

Мойра собрала рваную оберточную бумагу.

– Пустяки, – небрежно сказала она. – Забавно было заниматься поисками. Я поставлю его в угол?

Дуайт покачал головой.

– Оставьте тут.

Мойра кивнула и пошла к двери.

– Я погашу верхний свет. Засыпайте скорей. У вас правда есть все, что нужно?

– Конечно, детка, – был ответ. – Теперь у меня все есть.

– Спокойной ночи, – сказала Мойра. Вышла и затворила за собой дверь.

Некоторое время Дуайт лежал при свете камина, думал о Шейрон и об Элен, о солнечных днях и о кораблях, что высятся у набережных Мистика, об Элен, которая скачет на «кузнечике» по расчищенной – дорожке между двумя снежными грядами, о Мойре – какая добрая девушка… и понемногу сон одолел его, а рука так и осталась на лежащем под боком детском тренажере.

На другой день Питер Холмс обедал с Джоном Осборном в офицерском клубе.

– Утром я звонил на корабль, – сказал физик. – Хотел поймать Дуайта и показать ему черновик доклада, прежде чем перепечатаю. А мне сказали, что он гостит у Дэвидсонов.

Питер кивнул.

– Он заболел гриппом. Вчера вечером мне звонила Мойра и сказала, что постарается не пускать меня к нему целую неделю, а то и дольше.

Осборн озабоченно нахмурился.

– Я не могу так долго тянуть с докладом. Йоргенсен уже прослышал о данных, которые мы привезли, и твердит, будто мы плохо вели наблюдения. Я должен отдать доклад в перепечатку не позже завтрашнего утра.

– Если хотите, я его просмотрю, и, может быть, нам удастся поговорить с первым помощником, хоть он сейчас и в отпуске. Но Дуайту надо бы тоже прочесть, прежде чем доклад пойдет дальше. Может быть, позвоните Мойре, и пускай она свезет его в Харкауэй?

– А она там бывает? Я думал, она все время сидит в Мельбурне, обучается машинописи и стенографии.

– Не болтайте чепуху. Конечно же, она дома.

Физик оживился:

– Я могу сегодня же все отвезти Тауэрсу на «феррари».

– Вы скоро останетесь без горючего, если станете его тратить на такие прогулочки. Можно прекрасно доехать поездом.

– Я поеду по службе, по делам флота, – возразил Джон Осборн. – Имею право получить горючее из флотских запасов. – Он наклонился к Питеру, понизил голос. – Известен вам авианосец «Сидней»? В одной из его цистерн имеется примерно три тысячи галлонов эфиро-спиртовой смеси. Там пытаются с нею поднять в воздух самолет на поршневой тяге, только пока ничего не получается.

– Но это горючее не про вас! – возмутился Питер.

– Разве? Я поеду по делам флота, а может быть, и поважней, чем только для флота.

– Ладно, расскажите и мне про эту смесь. Годится она для малолитражного «морриса»?

– Придется помудрить с карбюратором и повысить сжатие двигателя. Выньте прокладку, замените ее тоненькой медной пластиной и закрепите. Попытка не пытка.

– А не опасно гонять в вашей машине по дорогам?

– Ничуть, – сказал Осборн. – На дорогах сейчас и наскочить не на что, разве только на трамвай. И на прохожих, конечно. Я всякий раз беру с собой запасные свечи, а то при трех тысячах оборотов в минуту их забрасывает маслом.

– А какая у нее скорость при трех тысячах?

– Ну, на самой большой скорости гонять не стоит. А так она делает миль сто в час или немного больше. Начинает с сорока пяти миль, потом, конечно, разгоняется; надо, чтоб впереди дорога хоть ярдов на двести была свободна. Я обычно выталкиваю ее из гаража на Элизабет-стрит вручную и потом дожидаюсь перерыва между трамваями.

Так он и поступил в этот день после обеда, и Питер Холмс помог ему толкать машину. Осборн втиснул папку с черновиком доклада сбоку сиденья, на глазах собравшихся восхищенных зрителей влез в машину, застегнул ремень безопасности и надел шлем.

– Ради бога никого не угробьте, – негромко сказал ему Питер.

– Все равно месяца через два все перемрут, и мы с вами тоже, – заметил физик. – Вот я и хочу прежде получить от своей тачки толику удовольствия.

Мимо прошел трамвай, и Осборн попробовал запустить остывший мотор стартером, но неудачно. Мимо прошел еще трамвай, и тотчас десяток добровольцев принялись подталкивать «феррари», но вот мотор заработал, и с оглушительным треском выхлопа, заверещав шинами, обдав запахом жженой резины и облаком дыма, гоночная машина ракетой вырвалась из рук Осборновых помощников. У «феррари» не было гудка, да ему и незачем сигналить – его слышно за добрых две мили; Джона Осборна больше заботило, что у него и фар никаких нет, а к пяти часам уже темно. Чтобы доехать до Харкауэя, показать капитану доклад и обернуться засветло, надо шпарить вовсю.

На скорости пятьдесят миль в час он обогнал трамвай, круто свернул на Лонгсдейл-стрит и, усевшись поудобнее, промчался по городу на скорости семьдесят миль. Автомобили теперь стали редкостью, и, если б не трамваи, на улицах не встретишь никаких помех; пешеходов немало, но они расступаются перед ним; не то в предместьях: на пустынных дорогах привыкла играть детвора, понятия не имеющая, что автомобиль надо пропустить; Осборну не раз пришлось изо всей силы жать на тормоза, а если нога соскальзывала с педали и машина с ревом проносилась дальше, у него сердце сжималось от страха перед возможным несчастьем, и он утешался только мыслью, что тормоза-то особые, для гонок.

Он домчался до Харкауэя за двадцать три минуты при скорости в среднем семьдесят две мили в час и ни разу не переключил скорость на высшую. Срыву обогнул клумбы, подкатил к дому, заглушил мотор; из дверей торопливо вышли фермер с женой и дочерью и смотрели, как он снимает шлем и неуклюже – все суставы одеревенели – вылезает из машины.

– Я к Дуайту Тауэрсу, – объяснил он. – Мне сказали, что он здесь.

– Он как раз пытается уснуть, – отрезала Мойра. – До чего мерзкая машина, Джон. Какая у нее скорость?

– Что-то около двухсот в час. Мне нужно видеть Тауэрса по делу. У меня тут бумаги, он должен их посмотреть перед тем, как я отдам в перепечатку. А перепечатать надо не позднее завтрашнего дня.

– Ну ладно. Не думаю, чтобы он сейчас спал.

И она повела Осборна в запасную спальню. – Дуайт не спал, сидел в постели.

– Так и думал, что это вы, – сказал он. – Уже кого-нибудь угробили?

– Пока нет, – ответил физик. – Надеюсь, первой жертвой буду я сам. Не желаю провести последние дни своей жизни в тюрьме. Хватит с меня двух месяцев в «Скорпионе».

Он открыл папку и объяснил, зачем приехал.

Дуайт взял доклад и стал читать, изредка задавая вопросы. В какую-то минуту он сказал:

– Жаль, что мы отключили ту радиостанцию. Может быть, нам еще разок дал бы знать о себе старшина Суэйн.

– Станция от него далеко.

– У него ведь моторная лодка. Может, однажды надоела рыбалка и он причалил бы там, подал весточку.

– Не думаю, чтоб он мог протянуть так долго, сэр. По-моему, ему оставалось никак не больше трех дней.

Капитан кивнул.

– Да, пожалуй, он не стал бы тратить на это время. Я бы не стал, будь это мой последний день, да еще если рыба хорошо клюет.

И продолжал читать, изредка задавая вопросы. Под конец сказал:

– Все хорошо. Только лучше выкиньте последний пункт, насчет меня и лодки.

– Я предпочел бы это оставить, сэр.

– А я предпочитаю, чтобы вы это вычеркнули. Мне не нравятся такие слова, когда человек просто-напросто исполняет ивой долг.

– Как вам угодно. – И физик вычеркнул последний абзац.

– Ваш «феррари» здесь?

– Я на нем приехал.

– Да, верно. Я же слышал. Смогу я увидеть его отсюда, из окна?

– Да, он тут, рядом.

Тауэрс поднялся и в пижаме подошел к окну.

– Черт подери, вот это машина! Что вы будете с ней делать?

– Участвовать в гонках. Времени осталось мало, так что гоночный сезон откроют раньше обычного. Обычно начинают не раньше октября, когда дороги просохнут. Хотя и зимой понемножку состязались. Я тоже до нашего рейса два раза гонял.

– Да, вы говорили. – Дуайт снова лег. – А я никогда не участвовал в гонках. Никогда не водил такую машину. Какое при этом у гонщика чувство?

– Душа в пятках. А как только все позади, хочется начать сызнова.

– Вы и прежде этим занимались?

Физик покачал головой.

– Не было ни денег, ни времени. Но я всю жизнь об этом мечтал.

– И таким способом вы хотите со всем покончить?

Короткое молчание.

– Да, хотелось бы так. Чем издыхать в грязи и рвоте или глотать те таблетки. Только неохота мне разбивать машину. Это ведь настоящее произведение искусства. У меня не хватит духа умышленно ее уничтожить.

– Пожалуй, вам и не придется сделать это умышленно, если вы будете гонять по непросохшим дорогам на скорости двести миль в час, – усмехнулся Дуайт.

– Ну, об этом я тоже думал. Пускай теперь это, случится в любой день, я не против.

Тауэрс кивнул. Потом спросил:

– Не может случиться, что то движение замедлится и даст нам передышку, такой надежды нет?

Джон Осборн покачал головой.

– Ни малейшей. Никаких признаков, пожалуй, наоборот – процесс немного ускоряется. Вероятно потому, что чем дальше от экватора, тем меньше пространство, поверхность планеты; от широты к широте радиация продвигается быстрее. Видимо, последний срок – конец августа.

Тауэрс опять кивнул.

– Что ж, приятно знать. По мне пускай бы и раньше.

– Вы собираетесь опять выйти в море на «Скорпионе»?

– Такого приказа у меня нет. К началу июля лодка будет в полной готовности. Я намерен до последнего оставить ее в распоряжении австралийских властей. Наберется ли у меня достаточно команды, чтобы выйти в плаванье, – другой вопрос. Большинство обзавелось тут в Мельбурне подружками, примерно четверть женились. Может быть, им и думать противно о новом рейсе, кто их знает. Думаю, не пойдут.

Помолчали.

– Я почти завидую вам с вашим «феррари», – негромко сказал Дуайт. – А вот мне предстоит нервотрепка и работа до самого конца.

– А почему, собственно? – возразил физик. – Вам надо бы взять отпуск. Поездить, посмотреть Австралию.

Американец усмехнулся:

– Не так много от нее осталось, что уж смотреть.

– Да, верно. Хотя есть еще горы. По Маунт-Баллер и по Хотэму лыжники носятся как угорелые. Вы ходите на лыжах?

– Уже лет десять не ходил, отвык. Не хотел бы я сломать ногу и встретить конец прикованным к постели… Послушайте, – прибавил он не сразу, – а там в горах не ловится форель?

Джон Осборн кивнул.

– Рыбная ловля у нас отличная.

– Только в определенное время разрешается или можно рыбачить круглый год?

– В Эйлдон Уэйр окуня берут круглый год. На блесну, с лодки. А в небольших горных речках хорошо ловится форель. – Он слабо улыбнулся. – Но сейчас не время для форели. Ловля разрешается только с первого сентября.

Оба минуту помолчали.

– Да, времени в обрез, – сказал наконец Дуайт. – Я не прочь бы денек-другой поудить форель, но, судя по вашим словам, тогда мы будем слишком заняты другим.

– По-моему, невелика разница, если в этом году вы начнете на две недели раньше.

– Вот этого я не хочу, – серьезно сказал американец. – У себя в Штатах – пожалуй. Но в чужой стране, я считаю, надо строго соблюдать все правила.

Время шло, на «феррари» не было фар, а медленней пятидесяти миль в час его не поведешь. Джон Осборн собрал бумаги, уложил в папку, простился с Тауэрсом и собрался в город. И уходя, в гостиной Дэвидсонов встретил Мойру.

– Как он, по-твоему? – спросила девушка.

– В порядке, – ответил физик. – Разве что свихнулся малость.

Мойра чуть нахмурилась, это уже не о детских игрушках.

– А в чем дело?

– Пока мы еще не отправились к праотцам, он хотел бы день-другой порыбачить, – отвечал двоюродный брат. – Но ловить форель разрешается только с первого сентября, и он не желает нарушать правила.

Мойра ответила не сразу:

– Ну и что тут такого? Он соблюдает закон. Не то что ты со своей мерзкой машиной. Где ты достаешь бензин?

– Она заправляется не бензином. Я добываю горючее из пробирки.

– Подозрительно попахивает твоя добыча, – заявила Мойра.

Она следила, как он уселся на низком сиденье и застегнул шлем, злобно затрещал оживший мотор, и машина умчалась, оставив на клумбе двойную полукруглую вмятину – след разворота.

Спустя две недели, в двадцать минут первого, мистер Алан Сайкс вошел в маленькую курительную клуба «На природе», намереваясь выпить. Обед подавали начиная с часу дня, и в комнате еще никого не было; мистер Сайкс налил себе джину и стоял в одиночестве, обдумывая некую задачу. Будучи директором департамента по делам охоты и рыболовства, он в своих действиях, невзирая ни на какие политические соображения, неизменно соблюдал благоразумные правила и законы. Нынешние смутные времена перевернули привычный порядок, и теперь он маялся, выбитый из колеи.

В курительную вошел сэр Дуглас Фрауд. Что-то походка у него нетвердая и лицо еще краснее обычного, мысленно отметил мистер Сайкс.

– Доброе утро, Дуглас, – сказал он. – Могу составить вам компанию.

– Спасибо, спасибо, – обрадовался старик. – Выпьем с вами испанского хереса. – Он налил себе и Сайксу, рука его тряслась. – Знаете, я считаю, в нашей клубной комиссии по винам все посходили с ума. У нас больше четырехсот бутылок великолепного хереса, сухой Руи де Лопес 1947 года, и комиссия, похоже, собирается так и оставить все это в погребе. Дескать, члены клуба все не выпьют, слишком высока цена. Я им сказал – не можете продать, говорю, так раздавайте даром. Не пропадать же добру. Так что теперь этому хересу одна цена с нашим австралийским. – И через минуту прибавил: – Дайте я налью вам еще, Алан. Качество выше всяких похвал.

– Я выпью позже. Послушайте, если я не ошибаюсь, вы однажды упоминали, что Билл Дэвидсон вам родня?

Старик закивал трясущейся головой.

– То ли родственник, то ли свойственник. Кажется, свойственник. Его мать вышла за моего… за моего… Нет, забыл. Что-то у меня память стала сдавать.

– А вы знаете его дочь Мойру?

– Славная девочка, только слишком много пьет. Правда, говорят, она предпочитает коньяк, это другое дело.

– У меня из-за нее неприятности.

– Как так?

– Она была у министра, и он послал ее ко мне с запиской. Ей, видите ли, угодно, чтобы мы в этом году пораньше разрешили ловить форель, иначе эта форель вовсе никому не достанется. Полагаю, он уже заботится о будущих выборах.

– Разрешить ловлю форели раньше срока? То есть до первого сентября?

– Вот такая идея.

– Прескверная идея, скажу я вам. Рыба еще не кончит метать икру, а если и кончит, будет еще очень плоха. Если учинить такое, мы останемся без форели на годы. Когда он намерен разрешить ловлю?

– Он предлагает с десятого августа, – сказал мистер Сайкс и, помедлив, прибавил: – Это ваша родственница, девица эта затеяла. Едва ли министру пришло бы такое в голову, если бы не она.

– По-моему, затея дикая. Совершенно безответственная. Бог весть до чего мы докатимся…

Они продолжали это обсуждать, а между тем появлялись еще и еще члены клуба и тоже вступали в беседу. И мистер Сайкс убедился, что большинство – за перенос заветной даты.

– В конце концов, – заявил кто-то, – по вкусу вам это или не по вкусу, если погода хороша и люди могут выбраться в августе, они все равно начнут рыбачить. И вам не удастся ни оштрафовать их, ни засадить в тюрьму: на суд не останется времени. С таким же успехом можете установить более раннюю дату, и неизбежность обернется благоразумием. Конечно, – рассудительно прибавил оратор, – порядок будет изменен только на один год.