Текст книги "На берегу"

3

Спустя девять дней, на исходе ночи, подводная лодка Соединенных Штатов «Скорпион» стала всплывать. В сером предрассветном сумраке, под блекнущими звездами, подле Песчаного мыса близ Бандаберга, штат Квинсленд, на двадцать четвертом градусе южной широты из спокойных вод показались перископы. На этой глубине лодка оставалась четверть часа – за это время капитан по маяку на далеком берегу и по эхо-сигналам определил местоположение лодки, а Джон Осборн, досадливо и неловко тыча пальцами в кнопки своих инструментов, определил уровень радиации в атмосфере и в море. Затем лодка выскользнула из глубины – длинная серая стальная скорлупа, низко сидящая в воде – и со скоростью двадцати узлов двинулась на юг. На мостике с лязгом откинулся люк, на палубу вышел дежурный офицер, за ним капитан, потом еще и еще люди. В безветрии раскрылись носовые и кормовые торпедные люки и внутрь на смену застоявшемуся пошел свежий воздух. От надстройки к носу и корме протянули леера, и все члены команды, свободные от вахты, выбрались на палубу вдохнуть утреннюю свежесть, побледневшие, счастливые оттого, что можно наконец выйти из заточения, увидеть восходящее солнце. Лодка не всплывала на поверхность больше недели.

Через полчаса все проголодались, уже несколько дней никому так не хотелось есть. Когда удар гонга позвал к завтраку, все так и посыпались вниз, повара же в свой черед поднялись на палубу. Отстояв вахту, поспешили поглядеть на яркое солнышко все, кто освободился. Вышли на мостик офицеры, закурили, и вступил в свои права обычный порядок похода на поверхности, по синим водам «Скорпион» направился на юг, к берегам Квинсленда. Поставили радиомачту, сообщили, где находятся. А потом стали принимать развлекательную передачу, и, сливаясь с бормотаньем турбин и шумом вспененной воды за бортом, лодку наполнила легкая музыка.

На мостике капитан сказал офицеру связи:

– Трудновато нам будет написать этот отчет.

Питер кивнул:

– Насчет танкера, сэр.

– Вот именно, насчет танкера, – сказал Дуайт.

В Коралловом море, между Кэрнсом и Порт-Морсби, они обнаружили судно. Это оказался танкер, без груза, с одним только балластом, при выключенных машинах, его несло по воле волн. Танкер был из Амстердама. Подводники обошли его кругом, окликая через рупор, но ответа не получили, и только через перископ подробно осмотрели, сверяясь по справочнику Ллойда. Все шлюпки оставались на месте, закрепленные на шлюпбалках, но нигде ни души. И корпус ржавый, весь покрыт ржавчиной. Под конец решили, что судно давным-давно покинуто и носится по волнам со времен войны; пострадало оно, похоже, только от непогоды, никаких повреждений не видно. Тут ничего нельзя было поделать, атмосфера слишком насыщена радиацией – на палубу не выйдешь, подняться на танкер нечего и думать, даже если бы удалось взобраться на его крутой борт. И час спустя «Скорпион» пошел своей дорогой, оставив безжизненное судно на прежнем месте, – его лишь сфотографировали через перископ да записали координаты. И это был единственный корабль, который они повстречали за все время рейса.

– Я доложу покороче, ограничусь сведениями нашего непогрешимого Джона о радиоактивности.

– В сущности, это самое главное, – согласился капитан. – И еще та собака.

Да, было не так-то просто написать отчет о рейсе, слишком мало они видели и узнали. К Кэрнсу подошли не погружаясь, но на мостик никто не поднялся, слишком сильна была радиация. Чтобы приблизиться к Кэрнсу, пришлось очень осторожно пробираться через Большой Барьерный риф, на ночь даже легли в дрейф – Дуайт рассудил, что слишком опасно идти в темноте в этих водах, где маяки и створные огни слишком ненадежны. Когда наконец разглядели Грин-Айленд и подошли поближе, в облике города не заметили ничего необычного. Он стоял на берегу, омытый солнечным светом, за ним стеной поднималось Атертонское плоскогорье. В перископ видны были осененные пальмами улицы, магазины, больница, опрятные одноэтажные виллы, поднятые над землей на сваях в защиту от термитов; кое-где на улицах стояли неподвижно автомобили, развевались два-три флага. «Скорпион» прошел к реке, в док. И здесь все выглядело очень обыкновенно и естественно, в устье реки стояли на якоре рыбачьи лодки; на верфи ни одного корабля. Вдоль верфи вереницей выстроились подъемные краны, все они аккуратно закреплены. Хотя «Скорпион» подошел совсем близко, на берегу почти ничего не удалось увидеть: перископ слишком мало поднимался над опалубкой верфи, а город за нею заслоняли здания портовых складов. Только и виден был затихший порт, в точности как бывает по воскресеньям или в праздники, разве что тогда здесь сновали бы ялики и яхты. На пристани появился большой черный пес и, завидев перископ, свирепо залаял.

Часа два они оставались в устье реки, подле верфи, и звали, включив громкоговоритель на полную мощность, так что зов наверняка разносился по всему городу. Никакого отклика не дождались, город спал непробудным сном.

«Скорпион» повернул, отошел немного от верфи, опять стали видны «Стрэнд-отель» и часть торгового центра. Постояли здесь, опять звали и опять не получили ответа. И отступились, пошли в открытое море, надо было дотемна выбраться за Барьерный риф. Если не считать данных об уровне радиации, собранных Джоном Осборном, они ничего не узнали, разве что получили своего рода отрицательные сведения: Кэрнс с виду остается в точности таким же, каким был всегда. Улицы залиты солнцем, на дальних горных склонах пламенеют заросли банксии, витрины магазинов затенены навесами широких веранд. Приятный уголок для жизни в тропиках, только, похоже, никто здесь не живет, кроме одной-единственной собаки.

Таков же оказался и Порт-Морсби. С моря, глядя в перископ, не заметно было, что с городом хоть что-то неладно. На рейде стояло на якоре торговое судно, приписанное к Ливерпулю, с борта спущен трап. Еще два корабля выброшены на берег – должно быть, однажды во время шторма не удержали якоря. Подводники провели здесь несколько часов, обошли весь рейд, заглянули в док, опять и опять звали через громкоговоритель. Ответа не было, но совсем не заметно было, чтобы с городом случилось неладное. И спустя некоторое время «Скорпион» ушел, явно незачем было здесь оставаться.

Через два дня достигли Дарвина и остановились в гавани, под высоким берегом. Здесь в перископ видны были только верфь, крыша правительственного здания да часть отеля «Дарвин». На якоре стояли рыболовные суда, и подводники некоторое время кружили среди них, окликая и разглядывая в перископ. И опять ничего не узнали, только пришли к заключению, что под конец люди старались умереть пристойно.

– Так поступают звери, – сказал Джон Осборн. – Забираются в берлоги и норы и там умирают. Горожане, наверно, все лежат в своих постелях.

– Хватит об этом, – сказал капитан Тауэрс.

– Но это правда, – возразил ученый.

– Хорошо, пусть правда. И не будем больше об этом говорить.

Да, не так-то легко будет написать отчет.

Они оставили Дарвин, как оставили перед тем Кэрнс и Порт-Морсби, и, не всплывая на поверхность, прошли обратно через Торресов пролив и направились вдоль квинслендского берега на юг. Теперь на всех сказывалось пережитое в рейсе напряжение; пока, спустя три дня после отхода из Дарвина, не всплыли на поверхность, люди почти не разговаривали друг с другом. Лишь теперь, побывав на палубе и глотнув свежего воздуха, Дуайт с помощниками выбрали время обдумать, что же могут они рассказать о своем рейсе, когда вернутся в Мельбурн.

Они обсуждали это после обеда, сидя в кают-компании и дымя сигаретами.

– Разумеется, то же самое обнаружила и «Меч-рыба», – сказал Дуайт. – Они ровным счетом ничего не увидели ни в Штатах, ни в Европе.

Питер потянулся за изрядно потрепанным отчетом, что лежал позади него на буфете, хотя за время рейса и так без конца читал его и перечитывал.

– Вот о чем я ни разу не подумал, – медленно произнес он. – Совсем упустил из виду, а ведь это очень верно. У них тут нет ни слова о положении на берегу.

– Они не могли посмотреть, что делается на берегу, точно так же, как не смогли мы, – сказал капитан. – Никто никогда не узнает, как на самом деле выглядит «горячий» город, пораженный радиацией. И вообще все северное полушарие.

– Так оно и лучше, – сказал Питер.

– Я думаю, так и должно быть, – подтвердил капитан. – Есть вещи, которые видеть не следует.

– Сегодня ночью я думал об этом, – сказал Джон Осборн. – Приходило вам в голову, что больше никто никогда – ни-ког-да – не увидит Кэрнса? И Морсби, и Дарвина?

Собеседники уставились на него во все глаза, эта мысль поразила обоих.

– Никто не мог увидеть больше, чем видели мы, – сказал капитан.

– А кто, кроме нас, мог бы туда попасть? Но мы туда больше не пойдем. Времени не останется.

– Да, верно, – задумчиво сказал Дуайт. – Едва ли нас еще раз туда пошлют. Я об этом не подумал, но вы правы. После нас ни одна живая душа уже не увидит этих мест. – Он помолчал. – А мы, по сути, ничего не увидели. Что ж, я думаю, так и должно быть.

Питер беспокойно выпрямился.

– А ведь это принадлежит истории, – сказал он. – Должен же где-то быть полный отчет, правда? Пишет кто-нибудь что-то вроде истории нашего времени?

– Ничего такого не слыхал, – сказал Джон Осборн. – Попробую выяснить. Только навряд ли есть смысл писать то, чего никто не прочтет.

– Все равно, что-то следовало бы записать, – сказал американец. – Даже если читать будут только в ближайшие месяцы. – Он немного помолчал. – Вот я хотел бы прочитать историю этой последней войны. Какое-то время я в ней был замешан и, однако, ровным счетом ничего про нее не знаю. Неужели никто ничего не писал?

– Во всяком случае не историю, – сказал Осборн. – По крайней мере я о таком не слыхал. Со сведениями, которые мы собрали, конечно, познакомиться можно, но они бессвязны и отрывочны. Думаю, там слишком много провалов, о многом нам совсем ничего не известно.

– Я не прочь разобраться хотя бы в том, что нам известно, – сказал капитан.

– В чем именно, сэр?

– Для начала – сколько сброшено бомб? Я имею в виду – атомных.

– Сейсмографы отметили примерно четыре тысячи семьсот. Некоторые донесения ненадежны, возможно, было больше.

– И в том числе сколько больших – термоядерных, водородных, как там они у вас называются?

– Не могу сказать точно. Вероятно, большинство. В русско-китайской войне все были водородные. И, думаю, большинство – с кобальтовой оболочкой.

– Почему они это сделали? Почему применили кобальт? – спросил Питер.

Ученый пожал плечами.

– Такова радиологическая война. Больше ничего не могу сказать.

– А я, пожалуй, могу, – заметил американец. – За месяц до войны я слушал лекции для командного состава в институте Йерба Буэна, в Сан-Франциско. Нам сообщили предположения о том, что может произойти между Россией и Китаем. Это ли через полтора месяца произошло на самом деле или что другое – об этом я знаю не больше вашего.

Джон Осборн спросил негромко:

– Что же именно вам сказали?

Капитан помедлил, вспоминая.

– Все это связано с тепловодными морскими портами, – сказал он. – У русских зимой не замерзает только один-единственный порт – Одесса, а она находится на Черном море. Чтобы выйти из Черного моря в океан, судам надо миновать два узких пролива – Босфор и Гибралтар, а во время войны оба они – под контролем НАТО. Мурманск и Владивосток зимой можно использовать с помощью ледоколов, но оба эти порта чересчур далеки от тех мест, куда Россия поставляет свои товары. – Он опять помедлил. – Тот малый из Интеллидженс сервис нам заявил, что Россия хочет заполучить Шанхай.

– Это было бы удобно для промышленности Сибири? – спросил ученый.

Капитан кивнул.

– Вот именно. Во время второй мировой войны русские перевели очень многие свои заводы по Транссибирской магистрали на восток, за Урал, до самого озера Байкал. Построили там новые города и все такое. Но оттуда до одесского порта очень, очень далеко. Путь до Шанхая примерно вдвое короче.

– И вот что еще он нам сказал, – помолчав, задумчиво продолжал Тауэрс. – В Китае народу втрое больше, чем в России, страна отчаянно перенаселена. А под боком, за северной границей, у России пустуют громадные земли, которые ей некем заселить. Малый из Интеллидженс сервис сказал – за последние двадцать лет промышленность Китая сильно выросла, и Россия начала опасаться китайского нападения. Она бы почувствовала себя много спокойнее, стань китайцев миллионов на двести меньше, и ей нужен Шанхай. Все это и ведет к радиологической войне…

– Но ведь, применив кобальт, не пойдешь и не займешь Шанхай, – возразил Питер.

– Верно. Но, расчетливо сбросив бомбы, можно было на многие годы сделать Северный Китай необитаемым. Сбросить их в нужных местах – и радиоактивные осадки покроют Китай до самого моря. Что останется, унесено будет на восток, через Тихий океан, и если какая-то малость долетит до Соединенных Штатов, едва ли русские очень уж горько заплачут. Стоит получше спланировать – и, обойдя вокруг света, Европы и западной России достигнут лишь ничтожно малые не опасные остатки. Конечно, пройдут годы, прежде чем Россия сможет занять Шанхай, но в конце концов она его получит.

– А сколько лет людям нельзя будет работать в. Шанхае? – спросил ученого Питер.

– При кобальтовых осадках? Понятия не имею. От очень многого это зависит. Пришлось бы послать исследователей на разведку. Думаю, никак не меньше пяти лет – это период полураспада. И не больше двадцати. Но точно сказать невозможно.

Дуайт кивнул:

– К тому времени, как китайцы или кто-либо другой сумел бы туда добраться, там бы уже были русские.

– А что обо всем этом думали сами китайцы? – спросил его Джон Осборн.

– Ну, у них был совсем другой подход. Они не особенно стремились перебить русских. Просто хотели снова сделать их всех крестьянами, которым ни к чему Шанхай и вообще морские порты. Китайцы собирались засыпать русские промышленные районы кобальтовыми радиоактивными осадками, прицельно, город за городом поразить межконтинентальными ракетами. Они хотели, чтобы в ближайшие, скажем, десять лет ни один русский не мог бы работать у станка. По их планам радиоактивные осадки должны были выпасть в ограниченном количестве, притом только тяжелые частицы, которые распространились бы не слишком широко. Вероятно, они даже не собирались бомбить столицу… просто взорвать бомбу миль на десять западнее, а уж ветер довел бы дело до конца. – Он опять помолчал. – У русских не осталось бы промышленности, китайцы могли бы к ним заявиться когда пожелают и занять незараженные земли, – любые, какие им заблагорассудится. А потом, когда радиация рассеялась, заняли бы и города.

– Станки к тому времени изрядно заржавели бы, – заметил Питер.

– Да, наверно. Зато для китайцев война была бы легкой.

– И вы думаете, так все и произошло? – спросил Осборн.

– Не знаю, – сказал Тауэрс. – Возможно, этого не знает никто. Я просто передаю, что толковал на курсах для командиров тот чин из Пентагона. Одно говорит за то, что виноваты не русские, – прибавил он, размышляя вслух. – У Китая, кроме России, нет ни друзей, ни союзников. Если бы это Россия напала на Китай, никто бы особенно не заволновался… не затеял бы войну на другом фронте и вообще не вступился бы.

Несколько минут все трое молча курили. Потом Питер спросил:

– Так вот как, по-вашему, это в конечном счете разразилось? После того, как русские напали на Вашингтон и Лондон?

Осборн и Тауэрс изумленно уставились на него.

– Русские и не думали бомбить Вашингтон, – сказал Дуайт. – Под конец они это доказали.

Теперь уже Питер посмотрел изумленно.

– Я имею в виду самое первое нападение.

– Вот именно. Самое первое нападение. Напали русские бомбардировщики дальнего действия ИЛ—626, но летчики на них были египтяне. И летели они из Каира.

– Это правда?

– Чистая правда. Один был захвачен, когда на обратном пути приземлился в Пуэрто-Рико. Но прежде чем выяснилось, что он египтянин, мы уже успели бомбить Ленинград и Одессу и атомные предприятия в Харькове, Куйбышеве и Молотове. В тот день все происходило слишком быстро.

– Как, значит, мы бомбили Россию по ошибке? Но это ужасно, просто в голове не укладывается.

– Это правда, Питер, – сказал Джон Осборн. – В этом так и не признались открыто, но такова правда. Самую первую бомбу сбросили на Неаполь. Это, конечно, устроили албанцы. Потом бомбили Тель-Авив. Никто не знает, чьих это рук дело, я, во всяком случае, не слыхал. Затем вмешались англичане и американцы, весьма внушительно пролетели над Каиром. На другой же день египтяне подняли в воздух все свои уцелевшие бомбардировщики – шесть отправили на Вашингтон и семь на Лондон. К Вашингтону прорвался один, к Лондону два. После этого почти никого из британских и американских государственных мужей не осталось в живых.

Дуайт кивнул.

– Самолеты были русские, и я слышал, что на них были русские опознавательные знаки. Вполне возможная вещь.

– Боже милостивый! – воскликнул австралиец. – И поэтому мы бомбили Россию?

– Совершенно верно, – горько сказал капитан Тауэрс.

– Это можно понять, – сказал Осборн. – Лондон и Вашингтон вышли из игры – раз и навсегда. Принимать решения пришлось порознь командирам на местах, притом решать мгновенно, прежде чем бомбежка повторится. После той албанской бомбы отношения с Россией крайне обострились, а в бомбардировщиках, налетевших на Вашингтон и Лондон, опознали русские самолеты. – Он помолчал. – Понятно, кто-то вынужден был что-то решить – и решить в считанные минуты. Теперь в Канберре думают, что он решил неправильно.

– Но если произошла ошибка, почему они не встретились и не прекратили все это? Почему продолжали драться?

– Очень трудно остановить войну, когда все правители убиты, – сказал капитан Тауэрс.

– Беда в том, что эта мерзость слишком подешевела, – сказал ученый. – Под конец чистейшая урановая бомба обходилась примерно в пятьдесят тысяч фунтов. Даже такая мелюзга, как Албания, могла обзавестись кучей таких бомб, и любая маленькая страна, запасшись ими, воображала, будто может внезапным нападением одолеть крупнейшие державы. Вот в чем крылась главная опасность.

– Да еще в самолетах, – подхватил капитан. – Русские годами продавали египтянам самолеты. А Британия, кстати сказать, тоже продавала – и Израилю и Иордании. Их вообще не следовало снабжать авиацией дальнего действия, это была огромная ошибка.

– Ну, и тут пошла война между Россией и западными державами, – негромко подытожил Питер. – А когда же вмешался Китай?

– Навряд ли кто-нибудь знает точно, – сказал капитан. – Но, думаю, Китай сразу же пустил в ход против России и ракеты и радиацию, постарался не прозевать удобный случай. Наверно, они не знали, насколько русские готовы к радиологической войне против Китая. – И, помедлив, прибавил: – Но это все только догадки. Большинство радиостанций очень быстро замолчало, а те, которые остались, мало что успели сообщить нам или в Южную Африку. Мы знаем только, что почти во всех странах командование приняли на себя младшие офицеры, мелкота.

– Майор Чан Цзелин, – криво усмехнулся Джон Осборн.

– А кто он был, этот Чан Цзелин? – спросил Питер.

– Наверно, толком никто не знает, известно только, что он служил в китайской авиации и к концу, видимо, всем заправлял. Премьер-министр связался с ним, пробовал вмешаться и прекратить схватку. Видимо, в распоряжении майора оказалась по всему Китаю уйма ракет и уйма бомб. И в России, должно быть, тоже командовал какой-нибудь чип не выше майора. По не думаю, чтобы китайскому премьер-министру удалось как-то связаться с русскими. Во всяком случае, я не слыхал, чтобы хоть кого-нибудь упоминали.

Наступило долгое молчание.

– Конечно, положение создалось не из легких, – сказал наконец Дуайт. – Ну как было поступать тому парню? Идет война, он за все в ответе, и ему есть чем воевать, оружия сколько хочешь. Думаю, когда те, кто стоял у власти, погибли, во всех странах произошло одно и то же. Такую войну не остановить.

– Такая она и получилась. Прекратилась она, только когда кончились все бомбы и вышли из строя все самолеты. А к тому времени, разумеется, дело зашло слишком далеко.

– Ужасно, – негромко промолвил американец. – Не знаю, как бы я поступил, окажись я в их шкуре. Слава богу, такая участь меня миновала.

– Думаю, вы постарались бы начать переговоры, – заметил ученый.

– Когда враг обрушился на Соединенные Штаты и убивает всех без разбора? А у меня еще есть оружие? Прекратить борьбу и сдаться? Хотелось бы мне считать себя таким благородным, но… право, не знаю. – Тауэрс поднял голову. – Я не обучен дипломатии. Свались на меня такая задача, я не знал бы, как ее решать.

– Вот и они не знали, – сказал ученый. Потянулся, зевнул. – Все это очень печально. Только не надо винить русских. Мир взорвали не великие державы. Во всем виноваты малые. Безответственные.

– А несладко приходится всем прочим, нам грешным, – усмехнулся Питер Холмс.

– У вас впереди еще полгода, – заметил Джон Осборн. – Может, немного побольше или поменьше. Скажите спасибо и за это. Вы же всегда знали, что рано или поздно умрете. А теперь вы довольно точно знаете когда. Только и всего. – Он засмеялся. – Вот и старайтесь получше использовать, оставшееся время.

– Понимаю, – сказал Питер. – Только я не могу придумать ничего увлекательней моих теперешних занятий.

– Это сидеть взаперти в треклятом «Скорпионе»?

– Ну… верно. Это наша работа. Я-то имел в виду – чем еще заняться дома.

– Не хватает воображения. Вам надо перейти в магометанскую веру и завести гарем.

Командир подводной лодки рассмеялся:

– Пожалуй, в этом что-то есть.

Офицер связи покачал головой.

– Неплохая мысль, но ничего не выйдет. Мэри это не понравится. – Улыбка сбежала с его лица. – Беда в том, что я никак не могу по-настоящему в это поверить. А вы можете?

– После всего, чего вы насмотрелись?

Питер покачал головой.

– Не верится. Мы даже не видели никаких разрушений.

– Ни на грош воображения, – заметил ученый. – Все вы, военные, таковы. Мол, с кем, с кем, а со мной это случиться не может. – И докончил не сразу: – Увы, может. И наверняка так и будет.

– Да, наверно, я лишен всякого воображения, – задумчиво согласился Питер. – Ведь это… это конец света. Прежде мне никогда не случалось вообразить что-нибудь подобное.

Джон Осборн засмеялся:

– Никакой это не конец света. Конец только нам. Земля останется такой, как была, только нас на ней не будет. Смею сказать, она прекрасно обойдется без нас.

Дуайт Тауэрс поднял голову.

– Пожалуй, это верно. Не похоже было, что в Кэрнсе или в Порт-Морсби так уж худо. – Ему вспомнилось, в перископ он видел на берегу деревья и кустарники в цвету – баксию и каскариллу и пальмы в солнечных лучах. – Быть может, мы были слишком глупы и не заслужили такого прекрасного мира.

– Вот это чистейшая, неоспоримая правда, – сказал ученый.

А больше, видно, сказать было нечего, и они пошли курить на мостик, поглядеть на солнце, вдохнуть свежего воздуха.

Назавтра, когда рассвело, миновали вход в Сиднейскую гавань и прошли дальше на юг, в Бассов пролив. А на следующее утро были уже в заливе Порт-Филип и около полудня пришвартовались в Уильямстауне бок о бок с авианосцем. Адмирал Хартмен ждал их там и, едва перекинули трап, поспешил на «Скорпион».

Дуайт Тауэрс встретил его на узком мостике. Адмирал ответил на его приветствие и тотчас спросил:

– Каков был рейс, капитан?

– Никаких неприятностей, сэр. Операция прошла, как было предписано. Но, боюсь, результаты вас не удовлетворят.

– Вы собрали слишком мало сведений?

– Данных о радиации сколько угодно, сэр. Севернее двадцатой широты нельзя было выйти на палубу.

Адмирал кивнул.

– Больных на борту не было?

– Был один случай, наш врач определил корь. Ничего связанного с радиацией.

Они спустились в крохотную капитанскую каюту. Дуайт разложил черновик своего отчета – исписанные карандашом листы с приложением данных об уровне радиации во время каждой вахты в течение всего похода, длинные колонки цифр, выведенные мелким, четким почерком Джона Осборна.

– На «Сиднее» я сейчас же дам это перепечатать, – сказал он, – но все сводится к одному: мы узнали слишком мало.

– Ни в одном из этих портов никаких признаков жизни?

– Ничего. Конечно, в перископ дальше и выше пристани много не увидишь. Прежде я и не представлял себе, как мало мы сумеем увидеть. Пожалуй, мог бы догадаться заранее. Когда находишься в главном канале, до Кэрнса расстояние немалое, и с Морсби то же самое. А сам город Дарвин мы вовсе не видели, он ведь стоит высоко. Видели только береговую линию. – Помолчав, он докончил: – Ничего особенно неладного там не заметно.

Адмирал перелистывал исписанные карандашом страницы, изредка медлил, перечитывал абзац.

– Вы на какое-то время задерживались в каждом пункте?

– Часов на пять. Все время звали через громкоговоритель.

– И не получали ответа?

– Нет, сэр. В Дарвине нам сперва что-то послышалось, но это просто на верфи скрипела цепь подъемного крана. Мы подошли совсем близко и разобрались.

– Видели морских птиц?

– Ни одной. Никаких птиц севернее двадцатой широты. В Кэрнсе видели собаку.

Адмирал пробыл на подлодке двадцать минут. Под конец он сказал:

– Что ж, напечатайте отчет как можно скорее, и пускай одну копию посыльный передаст мне. Хотелось бы узнать больше, но, видимо, вы сделали все, что только в человеческих силах.

– Я читал отчет «Меч-рыбы», сэр, – сказал американец. – Там тоже почти нет данных о том, как дела на суше, что в Штатах, что в Европе. Думаю, стоя у берега, они могли видеть не больше, чем мы. – Тауэрс на минуту замялся. – Я хотел бы высказать одно предложение, сэр.

– А именно?

– Вдоль всей береговой линии уровень радиации не такой уж высокий. Научный консультант говорил мне, что в защитном костюме – шлем, перчатки и прочее – на берегу не опасно работать. Мы могли бы в любом из тех портов высадить человека на гребной лодке, с кислородным баллоном за спиной, и он бы все обследовал.

– А дезактивация, когда он вернется на борт? – заметил адмирал. – Задача не простая. Но, наверно, выполнимая. Я передам ваше предложение премьер-министру, возможно, он захочет уточнить какие-то подробности. И может быть, сочтет, что не стоит рисковать. А впрочем, мысль неплохая.

Он шагнул к рубке, собираясь через нее по трапу подняться на мостик.

– Можно нам пока отпустить команду на берег, сэр?

– Неполадок на лодке нет?

– Ничего существенного.

– Десять дней отпуска, – сказал адмирал. – Сегодня же пришлю распоряжение.

После обеда Питер Холмс позвонил жене.

– Вернулся цел и невредим, – сказал он. – Послушай, родная, я сегодня буду дома, не знаю только, в котором часу. Сперва надо покончить с отчетом и по дороге самолично доставить его в Адмиралтейство, мне все равно нужно туда заглянуть. Не знаю, когда освобожусь. Встречать не надо, со станции я дойду пешком.

– Как я рада слышать твой голос! – сказала Мэри. – Ты ведь не будешь ужинать в городе?

– Наверно, нет. А дома с меня хватит и пары яиц.

Мэри наскоро соображала.

– Я потушу мясо, и мы сможем поесть в любой час.

– Отлично. Послушай, тут вот еще что. У нас один матрос болел корью, так я вроде как в карантине.

– Ох, Питер! Но разве ты в детстве не болел корью?

– Если и болел, так до четырех лет. Врач говорит, она может повториться. Инкубационный период – три недели. А у тебя корь давно была?

– Лет в тринадцать.

– Тогда ты от меня не заразишься.

Мэри торопливо собиралась с мыслями.

– А как же Дженнифер?

– Понимаю. Я уж об этом думал. Придется мне держаться от нее подальше.

– О, господи… Но разве такая малышка может заболеть корью?

– Не знаю, милая. Попробую спросить судового врача.

– А он понимает в маленьких?

Питер чуть подумал.

– Ну, пожалуй, особого опыта по детским болезням у него нет.

– Все-таки спроси его, Питер, а я позвоню доктору Хэллорану. Как-нибудь устроимся. Я так рада, что ты вернулся.

Питер положил трубку и опять принялся за работу, а Мэри предалась своему неодолимому греху – телефонным разговорам. Позвонила миссис Фостер, живущей по соседству, – та как раз должна была поехать в город на собрание Общества фермерских жен, – и попросила на обратном пути привезти фунт мяса и две-три луковицы. Позвонила доктору – он объяснил, что ребенок вполне может заразиться корью и надо соблюдать крайнюю осторожность. Потом подумала о Мойре Дэвидсон, накануне вечером Мойра звонила и спрашивала, нет ли вестей о «Скорпионе». Около пяти звонок Мэри застал ее на ферме под Бервиком.

– Дорогая, они вернулись, – сказала Мэри. – Питер только что звонил мне с корабля. У них у всех корь.

– Что-о?

– Корь – чем болеешь в школьные годы.

В ответ по проводам донесся неудержимый, пожалуй, чуточку истерический смех.

– Ничего смешного, – сказала Мэри. – Мне неспокойно за Дженнифер. Она может заразиться от Питера. Он уже когда-то болел корью, но эта гадость может повториться. Я ужасно беспокоюсь…

Смех оборвался.

– Извини, дорогая, мне показалось, это так забавно. Радиация ведь тут ни при чем, правда?

– Думаю, нет. Питер сказал, это просто корь. – Мэри чуть помолчала. – Жуть, правда?

Мисс Дэвидсон опять засмеялась.

– Очень на них похоже. Две недели плавать в таких местах, где всех убила радиация, а заполучить всего-навсего корь! Ну уж и отчитаю я Дуайта! Нашли они там кого-нибудь живого?

– Не знаю, дорогая. Питер ничего про это не говорил. Но это неважно. А вот как мне быть с Дженнифер? Доктор Хэллоран сказал, она может заразиться, а Питер будет заразен целых три недели.

– Придется ему есть и спать на веранде.

– Не говори глупостей, дорогая.

– Тогда пускай Дженнифер ест и спит на веранде.

– А мухи? – возразила молодая мать. – И москиты? И вдруг какая-нибудь кошка забредет на веранду, уляжется ей прямо на лицо и задушит. Знаешь, кошки на это способны.

– Затяни коляску сеткой от москитов.

– У нас нет сетки.

– Кажется, у нас где-то есть, папа завел когда-то сетчатые рамы еще в Квинсленде. Наверно, они все дырявые.

– Пожалуйста, поищи, дорогая. Больше всего я боюсь кошки.

– Сейчас пойду посмотрю. Если найду, сегодня же отправлю почтой. А может, и сама привезу. Теперь, когда наши вернулись, вы не пригласите опять капитана Тауэрса?

– Я об этом не думала. Не знаю, захочет ли Питер. Вдруг после двух недель в подлодке они осточертели Друг другу. А ты бы хотела, чтоб мы его позвали?

– Мне-то что, – небрежно ответила Мойра. – Хотите зовите, не хотите – не зовите.

– Дорогая моя!

– Ничего подобного. Не тычь мне палкой в ухо. И вообще он женат.

– Да нет же, – изумилась Мэри. – Какая у него теперь может быть жена.

– Много ты понимаешь, – возразила Мойра. – Есть жена. И поэтому все сложно. Пойду поищу сетку.