Текст книги "Сказки Старого Фонаря"

  Несмотря на то, что трактир был почти пустой, не считая двух местных пьяниц, которых в любое время дня и ночи можно было видеть в обнимку с бутылкой в самом дальнем углу, трактирщик был на месте и сосредоточенно отмывал большой медный чан.

  -Здравствуй, приятель, – сказал Альберт, подходя к нему и хлопая того по плечу, – вот зашел сказать тебе спасибо.

  Иоганн обернулся и заулыбался, увидев своего завсегдатая в добром настроении. Если у Альберта все получилось и он рад, значит, вечером здесь соберется по этому поводу большая студенческая компания, и у него, Иоганна, будет отличная выручка.

  -Что, Хранитель Семимостья не подвел? – спросил он.

  -Да, не подвел, – спокойно ответил Альберт, – отсыпал золота, сколько просил.

  -Так что, господин Люфт, сегодня вечером ждать вас со всей компанией? Надо же обмыть такое знатное дело, отметить, так сказать, – сказал трактирщик и потянулся за пером, – чем будете угощать друзей-приятелей? Я бы рекомендовал вам взять молочного поросенка, утку, бочонок красного…

  -Не стоит, Иоганн, не стоит, – все так же бесстрастно ответил Альберт, – пирушки не будет, не утруждайся.

  -Дак как же…, – удивленный этим обстоятельством, трактирщик даже перестал тереть чан и захлопал глазами, – я-то думал, посидите, выпьете доброго пива…

  -Не хочу, – ответил Альберт и вышел на улицу.

  Ему действительно не хотелось собирать друзей и пировать до утра в трактире, но если бы дело было только в этом!

  Ему вообще ничего не хотелось.

  Вокруг него шумел веселый, летний Город. Солнце скакало по крышам, по разноцветной черепице, у домов сидели старики и вели свои неспешные беседы, огромная белая кошка плавно шла по карнизу с одного дома на другой; бежали по своим делам люди, звонили колокола собора – обычная городская суета, за которую Альберт так полюбил этот Город с первого дня, теперь не трогала его совершенно.

  Ему было безразлично – стоять здесь, на перекрестке, или вернуться в кабак, или направиться в Университет. С мира будто стерли краски, завесили его тусклой серой пленкой, и даже обретенное богатство совершенно не радовало Альберта.

  Было все равно.

  Безразлично.

  Пусто.

  Прошатавшись еще какое-то время по Городу и и не найдя ничего интересного, Альберт вернулся домой и уставился в окно.

  Первые дни он еще как-то пытался жить по инерции, по привычке – надо бы выходить в Университет, выходить на улицу, но после оставил эти занятия.

  Зачем? Для чего все это, если все равно кругом серо, и не важно, один ты или среди людей? А молча сидеть можно и дома, для этого необязательно куда-то идти.

  С тех пор так и повелось – целыми днями стоял он около окна или бесцельно валялся на постели, безучастный и безразличный ко всему. Он давно уже забросил Университет, и друзья даже думали, что он уехал из Города. Не выходил Альберт и на улицу, а еду ему приносила хозяйка пансиона, в котором он квартировался. Не отвечал на письма, более того – он даже не читал их, и они нераспечатанной грудой лежали в углу, жалко отливая в солнечных лучах, попадавших в комнату, разноцветными сургучными штампиками. Когда писем накапливалось много и Альберту становилось трудно через них перешагивать, он растапливал камин и сжигал конвертики, даже не интересуясь, кем они были отправлены.

  Комната его покрылась пылью, а в углах свили свою паутину неутомимые трудолюбивые пауки. Огарки свечей, надорванные кусочки бумаги и прочий мусор поселились на столе вместе с немытыми кружками и пустыми винными бутылками, которые хозяйка дома, видя полное безразличие к уюту у своего постояльца, приноровилась выносить только раз в месяц.

  Альберт не возражал.

  Не получавший ответов на свои письма отец приехал его навестить, но Альберт на все вопросы отвечал спокойно, сказал, что в деньгах не нуждается, проблем никаких не имеет, равно как желания писать письма, ибо сказать ему нечего; и успокоенный родитель отбыл восвояси, списав все на загруженность учебой, чрезмерным увлечением наукой и развеселой студенческой жизнью, захлестнувшей сына.

  Каждое утро, по-прежнему, находил Альберт в своем кармане по пятьсот золотых монет, складывал в мешок.

  Когда мешок закончился, он взял другой, а затем и третий…

  У него больше не было души, ему нечего и нечем было желать, и тратить золотые было тоже некуда.

  Прошло лето, наступила осень, миновала зима, и снова в Город пришла весна, за ней отшумело еще одно лето, и вновь вернулась осень.

  Однажды утром, когда Альберт, по своему обыкновению, сидел и смотрел на Город за стеклом окна, совсем рядом с ним упал яркий дубовый лист – оранжевый, с зелеными прожилками, он закружился, подхваченный ветром, и осел на подоконнике.

  Сам не зная для чего, Альберт распахнул окно, взял листик в руки и задумчиво уставился на сплетение прожилок. Оно что-то ему напоминало, только вот что?

  Откуда-то всплыло воспоминание – он и его университетские друзья гуляют по лесу, дурачась, загребают ногами осенние шуршащие разноцветные листья. Вот кто-то подкинул охапку и красно-желтый дождь посыпался на веселых молодых людей. Да, точно – он еще тогда смеялся, доставая из волос почти такой же разноцветный листик, а после принес домой целый букет полыхающих оранжевым веточек клена и поставил в вазу.

  Когда это было? Год, два назад? Когда он последний раз смеялся?

  Альберт невольно начал вспоминать. Почему-то этот вопрос показался ему очень важным, но он так и не вспомнил.

  Сам не зная зачем, он оделся и впервые за последний год вышел на улицу.

  Стоял серенький осенний вечер, дорожки были усыпаны палой листвой, еще не потерявшей яркости и свежести, и он шел по Городу, вспоминая – когда, когда же он смеялся в последний раз? Он помнил, что это такое – смех, но все никак не мог вспомнить, как это – смеяться, что же должно произойти для того, чтобы человек засмеялся.

  Почему такая простая вещь, как листик в волосах, заставила его тогда хохотать?

  В своей задумчивости Альберт брел все дальше и дальше, минуя городские ворота. И когда он наконец вынырнул из собственных мыслей, то обнаружил, что сидит на заметенных листьями ступеньках полуразрушенного невысокого здания с острыми сводами, посеревшего от времени и дождей, оплетенного жухлым плющом. Он узнал это место – красивый в своей мрачности склеп на старинном, уже давно заброшенном кладбише, видел, наверное, в свое время каждый житель Города.

  Прохладный вечер сменился ночью, холодной и безлунной.

  На улице становилось все холоднее и холоднее, и Альберту подумалось, что надо бы отправиться домой. Склеп стоял в самом центре старого кладбища, и он попытался вспомнить тропинку между крестов, которая выведет его к главным воротам, а оттуда – на дорогу в Город, но не преуспел в этом занятии. До этого он был здесь всего два раза: когда только-только приехал в Город и без дела слонялся по окрестностям, и чуть позже, составляя компанию своему другу, который хотел полюбоваться величественной красотой склепа. Оба раза пришлись на день, и Альберт, находясь в почти полной темноте, совершенно не представлял, в какую же сторону ему надо двигаться, чтобы не заблудиться на огромном погосте.

  Вокруг чернели кресты и древние ограды, кое-где виднелись темные пятна склепов, и, казалось, конца и края не будет этому страшному месту. Под ногами шуршали опавшие листья, что-то длинное и тонкое схватило его за рукав, но это оказался лишь засохший плющ, и юноша отбросил его прочь.

  -Куда я забрел, – пробормотал Альберт и, чтобы хоть что-то делать, не стоять на месте, аккуратно начал продвигаться вперед, надеясь отыскать ориентир и рано или поздно выйти на дорогу.

  Через какое-то время ему даже показалось, что он понял, куда надо двигаться, но вскоре выяснилось, что он ходит кругами, и дорога привела его обратно к склепу.

  -Видно, придется ночевать здесь, – Альберт вздохнул, – хорошо, что ночи еще не слишком холодные.

  Он попробовал открыть дверь склепа, но она оказалась заколоченной, и ему ничего не оставалось, кроме как сесть на корточки рядом с неизвестным ему кустом, прислониться к каменной оградке и постараться подгрести под себя как можно больше сухих листьев, чтобы от земли не так тянуло стылым. Он закрыл глаза и попытался задремать.

  Разбудил Альберта шум, доносящийся чуть слева от того места, где он обустроил себе ночлег. Он приоткрыл глаза и увидел огонек, совсем крошечный, который разгорался все ярче и ярче, а потом услышал и шаги. Сначала Альберт подумал, что это, наверное, кладбищенский сторож, решивший ночью обойти свои владения, и даже чуть приподнялся, решив встать и пойти ему навстречу, но через секунду насторожился.

  Во-первых, огонек был не теплого оранжевого цвета, какой обычно дает факел или свеча, а голубого, холодного и очень, очень чужого. Во-вторых, если задуматься, с чего бы это сторож решил бродить ночью в глубине кладбища? И, в-третьих, откуда вообще тут взяться сторожу? Что здесь сторожить?

  Меж тем шаги все приближались, огонек превратился в сияющую мертвенным светом звезду, будто надетую на тонкую и длинную палку, и Альберт увидел того, кто нес этот "факел". Непропорционально круглое, толстое тело, увенчанное приплюснутой головой, светящиеся желтым глаза, два клыка не умещались у твари во рту и торчали поверх губы, серая, землистая кожа в этом странном свете казалась слегка зеленоватой. Он прошел совсем рядом с Альбертом, задев рукой одну из веточек куста, под которым тот прятался, и сел на пороге склепа, воткнув в землю свой странный светильник.

  Альберт затаил дыхание. Уродец, меж тем, по-хозяйски отряхнул лестницу и уставился в ночную мглу.

  "Как будто ждет кого", – подумал Альберт.

  И оказался прав. На свет "факела" начала собираться нечисть. По земле, шурша листьями, проползло что-то длинное и бесформенное, собравшееся около ступеней склепа в длиннорылого червя с острыми ушами; задевая кресты кончиком метлы, явилась ведьма, в которой Альберт, хотя и с трудом, узнал хозяйку постоялого двора; прибежала, высунув темно-синий распухший язык, черная собака, присевшая рядом с уродцем на ступени склепа и вольготно положившая ногу на ногу; прилетела гигантская летучая мышь со всклокоченной человеческой головой в когтях, на которую уселась, как на трон, блеснула огненными злыми глазками в темноту. Последним прибыл большой паук, прилетевший, как и ведьма, по воздуху, но не на метле, а в старой шляпе.

  -Ну и компания…– прошептал Альберт и вжался в стену, постаравшись стать как можно незаметнее.

  -Все ли здесь? – подал голос уродец, после чего взял палку и осветил собравшихся, – ну что, начнем?

  -Начнем, начнем, – закивали прибывшие и расселись в круг.

  Уродец достал карты, и нечисть стала играть в самого обыкновенного подкидного дурака, сосредоточенно шурша картами. Наконец выяснился первый проигравший – мышь, и первый победитель – старая ведьма.

  -Ну так что же, что же, – проскрипела последняя, – прошу свой выигрыш!

  Мышь спорхнула с мертвой головы, и ведьма, с довольным выражением лица завернула ее в старую тряпицу, причмокнув губами:

  -Дельная вещица, голова казненного колдуна! Знатное зелье наварю!

  Мышь обиженно зашипела, уродец, почуяв скорую драку, цыкнул на них обеих:

  -Ну-ка, успокоились оба! Сами знали, куда идете!

  -Да уж, знали, – обиженно проворчала мышь, – знаете, как непросто найти ныне голову колдуна? А эта старая мухлюет, как пить дать мухлюет!

  -Не может она мухлевать, сам знаешь, – ответил уродец, – в свете этой заговоренной гнилушки никто мухлевать не сможет.

  И игра потекла дальше своим чередом. Ведьме в карты везло – у собаки она отыграла клок шерсти, у паука – целый моток скользкой паутины, чудовище проиграло ей какой-то камушек…

  Наконец нечистые утомились и отложили карты, подсчитывая убытки да завидуя ведьме, которая обогатилась столькими полезными предметами.

  -А слышали, – с легкой завистью проскрипел червь, – Хозяин Семимостья очередную душу получил!

  -Слышали, – прогавкала собака, – как тут не слышать, богаче всех нас на души этот старый черт.

  Альберт насторожился.

  -Так и черт? – подал голос паук, – а я-то думал, просто дух, нечистый, как и мы.

  Ведьма поглядела на него так, что он предпочел спрятаться в шляпе, от греха подальше. Ведьмы, они такие – посмотрят, и вот ты уже не ты, а, скажем, лягушка или еще кто.

  -Сразу видно, недавно ты у нас, – засмеялась она, – не дух он, а черт. Демон перекрестка.

  -Так как же здесь у нас черт очутился? Черти, они же в аду все, под началом у Дьявола, – паук, видя, что ведьма в честь выигрыша, настроена благодушно, решился подать голос и даже наполовину высунулся из шляпы.

  -Так Дьявол его тут и оставил, – ведьма назидательно подняла узловатый большой палец, – ты же знаешь, что Дьявол ходит по земле, людей смущает. Вот и в Город заходил лет двести назад, и очень ему тут не понравилось. Люди добрые живут, честные, друг другу помогают, вот он и разозлился. И перед уходом повелел одному из своих демонов перекрестка, из тех, что поумнее и посообразительнее, сесть на нашем Семимостье, народ искушать да для Дьявола души собирать. Слыхал, небось, как он этого мальчика-студента вокруг пальца обвел?

  Компания дружно захохотала.

  -А то как не слыхать? – просвистела летучая мышь, – сидит, из дома не выходит, душу на пятьсот золотых поменял!

  -Кстати, а почему это Хозяин Семимостья к нам никогда играть не приходит? – спросил паук, – не любит карт?

  Все снова рассмеялась.

  -Да Хозяин Перекрестка – первый игрок среди нас, а уж как любит это дело, ууу! Только мы его не зовем, – снова пояснила ведьма, – везение ему в карты, везет прямо как черту, прости за каламбур. С ним играть неинтересно – только он и выигрывает. И в свете гнилушки заговоренной тоже выигрывает, хотя и чуть реже.

  -Не мухлюя? – искренне восхитился паук, – вот это да!

  -Вот тебе и да! – показала ему язык ведьма, – скоро светает, нам пора лететь!

  Общество зашевелилось, вставая.

  -Через неделю играть будем? – спросил уродец.

  -Конечно, – суетливо заверила ведьма,– будем.

  -Будем, будем, – закивали остальные.

  -Тогда спрячу-ка я это здесь, – и с этими словами он бережно завернул в хламиду "факел" и засунул его под ступени склепа, – чтобы постоянно с собой не носить, а то люди уже поговаривают, будто завелись в этих местах блуждающие огоньки.

  Ушел, топая в предрассветном тумане, уродец, убежала собака, со свистом улетел в своей шляпе паук; расстроенная летучая мышь, оставшись без головы колдуна, быстро растворилась в небе, червь уполз в землю, и только ведьма, замешкавшись, рассовывала выигранное добро по карманам бесформенной юбки, да крепила в платке на пояс трофейную голову.

  Как только она увидела, что осталась одна, то не смогла сдержать радости, и, улыбнувшись страшно и весело, заплясала:

  -Получилось, получилось!

  Радостно похлопывая себя по бокам в каком-то сумасшедшем ритме, она вытащила из-за пазухи простенькую веревочку, на которой висел прозрачный стеклянный цветочек.

  -Ну теперь-то я не буду постоянно проигрывать, – танцевала она, – цветочка моего никто из них не почуял, и гнилушка против него бессильна, и теперь буду я постоянно в выигрыше, постоянно в прибыли, и ничто мне не помешает мухлевать!!

  Ведьма была так увлечена своей радостью, что не заметила Альберта, вылезшего из-под своего куста и вспрыгнувшего к ней на спину.

  -Ай, – вскрикнула она, но Альберт крепко сидел на загривке.

  -А ну-ка, бабка, отдавай побрякушку! – рявкнул он.

  Ведьма закружилась, замахала руками в попытках сбросить с себя нежданного наездника, но тщетно. Как бы она не вертелась, как бы не возмущалась, Альберт крепко держался за нее.

  Наконец ведьме удалось оседлать метлу, которая, увидев, какая беда приключилась с ее хозяйкой, подлетела и уже несколько минут кружила рядом.

  -А ну отстань, кто ты есть там! – в сердцах крикнула ведьма и взмыла в небо.

  Лететь под облаками Альберту было не страшно, скорее, неуютно. Ведьма ругалась во все горло, а он только крепче сжимал руки и ноги, держась за старуху из последних сил.

  На горизонте блеснул первый луч солнца, и ведьма вынуждена была прекратить бешеный полет над Городом. Она еще раз резко взлетела под облака, после чего камнем упала в каминную трубу постоялого двора; Альберту пришлось приложить все силы, чтобы не отцепиться от старухи.

  Вывалившись из трубы, ведьма начала бешено скакать по комнате, потом, окончательно утомившись, простонала:

  -Ну хватит, слезай!

  -Нет, – ответил ей Альберт, – отдавай цветок-амулет.

  -Ишь чего захотел, – проскрипела она, – а больше тебе ничего не надо?

  -Бабка, я не слезу, а коли и слезу – не порадуешься. Отдавай амулет на карточные игры, хуже будет.

  -А что ты мне сделаешь-то? – усмехнулась ведьма. – Вечно у меня на спине не просидишь, рано или поздно устанешь.

  -Что? – Альберт на минуту задумался, – да что выберешь: либо твоим компаньонам по игра расскажу, как ты мухлевала, либо по Городу растрезвоню, кто у нас на постоялом дворе хозяйничает.

  -Да говори, в Городе тебе не поверят, а дружки мои сожрут тебя на завтрак, костей не соберешь!

  -Не сожрут, а коли и сожрут – не страшно, души у меня нет и страха я не испытываю, – ответил ей Альберт, а в Городе… В Городе поверят, когда я покажу, как лихо ты летаешь на метле через дымоход.

  -Дела.. – вздохнула ведьма. – Так что ты что ли, Альберт, человек-без-души?

  -Да отдам я тебе твою побрякушку, только дело одно надо мне сделать будет, – сказал Альберт примирительно, – ну так что, поможешь? И ни одна живая душа не узнает о твоих проделках.

  -Ну ладно, ладно, уговорил, – проговорила бабка, – клянусь, отдам тебе цветок.

  И тут же уточнила:

– Но с возвратом.

  -С возвратом, с возвратом, – успокоил ее Альберт и слез.

  В тот же момент ведьма отряхнулась от золы и приняла свой обычный вид – волосы ее аккуратно легли на плечи, исчез огромный нос, а резкие черты лица смягчились; перед ним стояла хозяйка постоялого двора в своем обычном виде, совершенно не старая красивая женщина лет сорока.

  Забрав цветок, Альберт вернулся обратно на кладбище, к склепу, и извлек из-под ступеней завернутую в тряпье гнилушку, которая при свете дня оказалась самой обыкновенной палкой с шишковатыми сучьями.

  -Мне кажется, господин Хозяин Семимостья, нам с вами надо будет увидеться еще раз, – пробормотал он и направился в Город.

***

    На этот раз Альберт решил никуда не торопиться. Да и волнения не было – он просто выждал время, все также бесцельно сидя у себя в комнате, а в одиннадцать часов собрался и вышел в направлении Семимостья, здорово удивив своим поведением хозяйку пансиона – надо же, год из комнаты не выходил, а теперь второй день подряд под вечер отправляется неизвестно куда.

  К мостику он пришел без пяти двенадцать, спокойно дождался боя часов на ратуше, а после произнес:

  -Хозяин Семимостья, выйди и исполни желание!

  Мрачная фигура возникла перед ним резко, как и в прошлый раз. Синие светящиеся глаза буравили Альберта:

  -А, снова пожаловал? Ну а чем платить будешь за исполнение желания?

  Альберт не растерялся:

  -Скучно мне, господин Хозяин Семимостья. Деньги есть, а заняться нечем, даже в картишки перекинуться не с кем. Не составите ли вы мне компанию?

  С этими словами он достал из кармана карты, и начал их тасовать.

  При виде карт красные зрачки Хозяина Семимостья засверкали, а сам он оживился:

  -Карты – это хорошо, карты – это весело. Давно, ух как давно никто не играл со мной в карты, – потирая руки, Хозяин буквально пожирал глазами колоду, – только вот на что играть будем?

  Альберт сделал вид, что задумался:

  -Играть… А давай так: коли ты проиграешь, возвращаешь мне мою душу, а коли я выиграю – поклянусь привести к тебе на поклон десять человек, ну а дальше уж ты сам.

  -Хм… Душу ему подавай, – проворчал Хозяин, не отрывая глаз от колоды, – не пойдет!

  -Ну коли не пойдет, так я пошел, – Альберт развернулся и пошел прочь, не бросив на застывшего в растерянности демона даже взгляда.

  -Ладно, ладно, не кипятись, вечно вы, люди, торопитесь, – Хозяин Семимостья снова вырос у него под самым носом, – только не десять человек, а двадцать!

  -Экий ты жадный, – вздохнул Альберт,– ну да по рукам. Играть будем в подкидного дурака, только я в такой темноте карт не разгляжу, так что вот нам фонарик.

  Альберт развернул гнилушку, которая в ночной темноте снова стала светить бледным светом, и закрепил ее на решетке моста. Увидев, какой светильник притащил студент, Хозяин Семимостья хрюкнул.

  -Как же это ты у Кладбищенского Стража его любимую игрушку отобрал?

  -Не отобрал, а взял на время, попользоваться. Ну так что, сдавайте, господин Хозяин,– Альберт сел прямо на мост, скрестил по-турецки ноги и стал ждать, когда же тот раздаст карты.

  Хозяин Семимостья не торопился. Он долго мешал колоду, как-то по особенному, по-хитрому сдавал, но наконец игра началась.

  С первой же минуты Альберту не везло, но ведь он был студент, а какой студент не сиживал ночи напролет в трактире у Иоганна, играя в картишки то в одно, то в другое? Вот и он не был исключением, и не один раз поправлял свое материальное положение за карточным столом; так стоит ли удивляться тому, что мухлевать в карты он умел, и умел неплохо? И как бы Хозяин Семимостья не хмурился, как бы не скреб лоб в попытках и так, и этак обставить студента, как бы не крякал от неудовольствия, ничего у него не выходило. Ведь благодаря гнилушке он мог полагаться только на свой опыт и мастерство, а на стороне Альберта был ведьмин амулет, позволявший использовать еще и ловкость рук.

  В общем, не прошло и получаса, как Хозяин Семимостья остался в дураках, да еще и с "генеральскими погонами" на плечах.

  -Ну-ка, старый черт, отдавай мою душу, – сказал Альберт и протянул руку. И Хозяину Семимостья ничего не оставалось делать, кроме как открыть кошелек и, порывшись среди жалобно звенящих чешуек, выудить оттуда уже знакомую Альберту тоненькую пластинку, переливающуюся нежным голубым светом.

  Альберт буквально выхватил ее из рук Хозяина и приложил к груди, пластинка исчезла, будто ее и не было, а на него обрушился весь шквал чувств, которых он так долго был лишен: страх его души, пережившей плен в огромном темном кошельке Хозяина, радость от возвращения, радость от победы.

  И он рассмеялся. Впервые за последний год.

  От его смеха Хозяина Семимостья передернуло. Он нервно одернул свой камзол и проговорил:

  -Ну хватит тебе радоваться, дай старику отыграться.

  Альберт очень не хотел рисковать второй раз, но он понимал, что у него есть уникальная возможность избавить Город от такого опасного и неприятного во всех отношениях жителя. Душа его замерла, застыла в ужасе от того, что он может не справиться, может проиграть, но он взял себя в руки и, нарочито небрежно проговорил:

  -А что за интерес мне с тобой играть? Игрок ты неважный, да и нет у тебя больше ничего, что ты мог бы мне предложить в качестве выигрыша.

  От этих слов Хозяин Семимостья весь затрясся от злости.

  -И это мне говорит человек! Да лучше меня никто не играет в карты во всем мире демонов!

  -Значит, нет среди вас настоящих, умелых игроков, – протянул Альберт.

  -Так что, играем? Что хочешь проси у меня, только дай отыграться, ведь ежели же кто узнает, что меня, Хозяина Семимостья, обыграл мальчишка, юнец, позору не оберусь во веки веков.

  -Хорошо, играем еще один кон, последний – ответил Альберт, стараясь казаться все таким же веселым и беззаботным, несмотря на охватывающий его ужас, уж слишком страшен был в гневе Хозяин Семимостья, – я, если проиграю, отдам тебе обратно свою душу и буду служить до конца дней, а коли я выиграю, то ты выпускаешь все имеющиеся у тебя души на волю, собираешь свое добро, какое там у тебя есть, и проваливаешь прочь из Города на веки вечные.

  Очень не хотелось Хозяину соглашаться на такие условия, но Альберт был непреклонен, и, как бы не искушал его посулами и богатством старый черт, ни на что более играть не соглашался.

  -Идет, – ответил Хозяин Семимостья в конце концов.

  И снова началась игра. Альберту было страшно – как за себя, так и за Город, ведь если он не выиграет, то кто ведает, сколько еще душ честных горожан получит алчный старый черт – но он взял себя в руки и призвал на помощь все свое умение.

  И выиграл.

  Увидев, что проиграл, Хозяин Семимостья бросил со всей силы оставшиеся у него на руках карты в реку, и вода, послушно подхватив бумажные прямоугольники, понесла их по лунной дорожке.

  -Ну, господин бывший Хозяин Семимостья, я жду, – напомнил о своем присутствии Альберт.

  Не переставая ругаться, страшно сверкая глазами, Хозяин Семимостья достал свой кошелек и вытряхнул его содержимое. Тонкие пластинки-души хороводом светлячков взвились в темноте ночи, разлетаясь, кто куда. Некоторые светящимися точками взмыли в небо, а некоторые медленно поплыли в переулки, чтобы найти своих хозяев.

  Хозяин Семимостья как-то съежился, страшные синие глаза его потухли, камзол, доселе отлично сидевший, стал ему велик. И он растворился, растаял во тьме.

  Альберт отвязал от решетки гнилушку, завернул обратно в тряпицу и, посмеиваясь, пошел домой.

***

    На следующий день Альберт направился в Университет. По дороге он зашел на постоялый двор и попросил позвать хозяйку, которой, как и обещал, вернул амулет. Ведьма, кстати, была не в обиде за ночной сумасшедший полет и вымогательские методы Альберта, так что расстались они добрыми друзьями.

  Вечером того же дня, закончив все дела, Альберт прогулялся до старого склепа и положил на место гнилушку, ему она больше не была нужна.

  В Университете он без труда восстановился, и, не теряя времени, устроился на работу, ведь все золотые монеты исчезли из его дома в ту самую ночь, когда он прогнал Хозяина Семимостья. И хотя бывшие друзья ломали голову над тем, куда пропадал молодой Люфт целый год и почему теперь его можно было видеть в конторе писца, Альберта это абсолютно не волновало; вечерами он иногда заходил к Иоганну в трактир, но не особо часто, предпочитая обществу трактирных завсегдатаев более интересное общество сына университетского профессора и его красавицы-сестры, с которыми познакомился в Университете на кафедре их отца.

  Жители Города, гуляя вечерами по улицам, заметили, что Лазурный мостик снова сияет, как новенький, ярким синим цветом, и вскоре это стало любимое место вечерних прогулок горожан. Обрадованный губернатор повелел поставить около него фонари, и теперь каждый вечер на мостик приходит Фонарщик, зажигает огни и любуется чудесным видом, открывающимся с него на все мосты Города.