Текст книги "Сказки Старого Фонаря"
Автор книги: Ника Фрозен
Жанр: Книги про волшебников, Фэнтези
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
Старинный корабль Хардвина, по-прежнему стоявший в городском порту, увидел один коллекционер и потерял покой. В конце концов капитан продал свое верное судно за баснословные деньги , и у молодых людей оказалось достаточно средств для того, чтобы построить себе новый дом, сыграть пышную свадьбу и безбедно жить до конца своих дней. Но Эрнеста и Хардвин решили по-другому: девушка отправилась преподавать этикет в городской университет, а Хардвин купил себе новый корабль, и, так как он пообещал молодой жене никогда больше не оставлять ее надолго одну, ходил в небольшие рейсы между Городом и соседними с ним островами, перевозя грузы и пассажиров с одного берега на другой.
Вы можете увидеть их, если в воскресный день отправитесь на прогулку. Счастливые и молодые, они любят гулять по бульвару, держась за руки. Часто бывают они в гостях и у господина городского судьи: Верена по-прежнему любит слушать истории Эрнесты, а капитан с удовольствием разговаривает с судьей о старых книгах.
Кстати о книге. Верена настаивала, чтобы отец подарил колдовскую книгу Хардвину, но молодые люди отказались принять такой подарок – слишком много горестей принесла им эта вещь и ее создатель
История тринадцатая, о том, что некоторые желания лучше не произносить вслух
Не так давно в Городе был случай, о котором стараются не вспоминать – слишком мрачной и неправдоподобной кажется эта история. Но если хотите, мой дорогой читатель, я могу рассказать вам ее.
Витольд, младший сын Господина Начальника Стражи, с юных лет отличался смелостью, а порой и безрассудной храбростью. Еще ребенком он, казалось, не боялся ничего и никого. Бывало, что старая нянюшка его не раз жаловалась:
-Что же за ребенок такой! Уж сколько я на своем веку детей повидала – все кого-нибудь или чего-нибудь боятся, а этому море по колено!
Лезть ли на городскую стену, привязать к хвосту пасущегося на лугу быка жестяную банку, отправиться в пещеру или же уплыть на другой берег реки – Витольд всегда впереди ватаги мальчишек, да еще и подхлестывает тех, кто опасается:
-Эй, что застряли? Боитесь?
Вечно изодранные брюки и ссадины были его неразлучными спутниками, и, штопая вечерами в очередной раз дыру на штанах, мать приговаривала:
-Скорее бы ты уже вырос, постреленок…
Знала бы эта добрая женщина, чего она просит! Недаром люди сложили поговорку: маленькие детки – маленькие бедки. Рос Витольд, и на смену пещерным вылазкам и походам на стену пришли совершенно другие развлечения – дуэли, драки в трактирах, ночные гулянки и все то, на что способен молодой и горячий юноша в возрасте девятнадцати лет.
Как-то раз, идя по Городу со своими друзьями, такими же молодыми повесами, как и он сам, Витольд заметил на стене одного из домов красочную афишу, и подошел поближе:
-Внимание! Внимание! Только сегодня! Проездом из столицы! Великий маг Лабберт! Начало в 20.00! Спешите видеть! – прочитал он друзьям, – а нет ли у нас с вами желания посетить сегодня цирк?
Это предложение было встречено на ура, и шумная компания направилась к цирку, уже сиявшему вечерними кострами и гремящему призывной музыкой.
Каким бы взрослым не был человек, оказавшись в цирке он неминуемо ощущает себя ребенком. Что уж говорить про молодых людей, которые совсем недавно сменили детские рубашки на студенческий сюртук?
Заняв свои места, молодые люди с нетерпением ожидали представления, и наконец зажглись по бокам арены факелы, и в их свете вышел сам Господин Директор Цирка. Он был одет в короткий фрак, а голову его украшал цилиндр, слегка помятый и с яркой оранжевой заплатой слева.
-Тссс! – он заговорщически приложил палец к губам и обвел взглядом притихший зал, – знаете ли вы, что будет сегодня твориться на этой арене? Нет? О, это будет незабываемое представление!
С этими словами он вынул из кармана табакерку, насыпал себе на ладонь какого-то странного лилового порошка, немедленно чихнул, породив вокруг себя густое облако лилового же дыма и… исчез. А на его месте оказался удивительный господин.
Весь костюм этого господина был яркого лилового цвета. Лиловый фрак, лиловые ботинки с длинными носами, лиловый цилиндр (и без всяких заплат!), лиловые перчатки и лиловый накрахмаленных платок, торчащий из кармана. Лишь рубашка странного господина была ярко-белой, и на этой ярко-белой рубашке лиловой звездой сиял у самой шеи господина камень небывалой красоты. Казалось, что он искрится и еще немного – разлетится на миллионы светящихся осколков.
Во всем остальном внешность господина была ничем непримечательна. Средний рост, средняя полнота, среднего размера нос украшал средне вытянутое лицо с волосами средней длины.
-Добрый вечер! – голос мага был глух, – мы начинаем наше представление!
На его последних словах воздух вокруг завибрировал и буквально взорвался триллионами искорок, осевших на стульях, плечах зрителей и арене, образовав вокруг дополнительный свет и мерцание, переливающееся всеми цветами радуги.
Зрители восторженно ахнули, маг едва заметно улыбнулся и достал волшебную палочку.
Представление пролетело на одном дыхании, великий Лабберт действительно оказался искусным магом, и зрители отбили себе все ладони, то и дело взрывая зал аплодисментами. Он доставал из воздуха, одним движением руки шикарные букеты цветов и дарил их дамам; исчезал и тут же появлялся на другом конце цирка, у самых задних рядов, приводя в восторг галерку; он приказал снять купол цирка и устроил фейерверк, полностью закрывший небо; он достал плоский ящичек, открыл его и изумленные зрители увидели, что в ящике – миниатюрный городок, со своими маленькими жителями. Много, много чудес показал маг, но самое интересное приберег напоследок. Двое ассистентов в черных трико втащили на арену большой деревянный ящик и две длинные цепи с большими амбарными замками.
-Мне нужен доброволец, – все так же глухо сказал он и всмотрелся в зал. Взгляд его скользил по лицам, выбирая, и наконец остановился на Витольде.
-Вот вы, молодой человек с каштановыми волосами до плеч, идите сюда, – он поманил его рукой и одобрительно кивнул, когда Витольд, не ожидавший такого поворота событий, вышел под гром аплодисментов на арену, – скажите, чего вы боитесь?
Витольд, не колеблясь ни минуты, ответил:
-Абсолютно ничего.
-Ничего? – удивился Лабберт, – совершенно ничего?
-Да, – спокойно прозвучало в ответ.
-Ну что же! Тогда вам будет совершенно не страшно сделать то, о чем я вас попрошу – сейчас я дам вам факел, после чего лягу вот в этот ящик, и после того, как замки будут закрыты и вы проверите их, вы подожжете ящик.
Вздох ужаса прокатился по рядам, а Витольд спокойно принял факел из рук волшебника.
Лабберт улегся в ящик, ассисенты закрыли крышку и обмотали ящик цепями. Витольд честно проверил замки и только после этого, ни минуты не колебаясь, поднес факел к ящику.
Деревянная коробка вспыхнула сразу же, наполнив зал цирка черным едким дымом. Но публика, казалось, не замечала его – все внимание было направлено на клубы огня, пожиравшего дерево, а с ним и Лабберта. Внезапно где-то вскрикнула дама, не выдержав нервного напряжения; ящик прогорел на удивление быстро, всего минуты за три, и все что от него осталось – это несколько обугленных досок и кучка пепла.
Витольд все это время стоял на сцене и смотрел на то, как пламя пожирает свою пищу. Когда ужасный костер прогорел, он подошел поближе, чтобы посмотреть, что же осталось от неудачливого фокусника, но тут же услышал голос за своей спиной, который потонул в шквале аплодисментов:
-Вы кого-то ищете, молодой человек?
Целый и невредимый, Лабберт возник прямо у него за спиной!
Витольд не мог сдержать улыбки – будучи сам не из робкого десятка, он искренне уважал людей недюжинной смелости.
-Да вы просто мастер, господин маг, – учтиво сказал он.
На губах Лабберта заиграло некоторое подобие улыбки.
-Вы тоже далеко не трус, много раз этот мой номера срывался из-за того, что в последний миг доброволец боялся поднести факел. Но все же – неужели вы и правда ничего не боитесь?
-Абсолютная правда.
-И даже смерти?
Зал, затаив дыхание, слушал их диалог.
-И даже смерти, – улыбнулся Витольд.
-А есть ли у вас какие-нибудь желания? Я же все-таки маг, а вы сегодня прекрасно выступали в качестве моего ассистента и достойны награды, – спросил Лабберт.
На мгновение Витольд задумался, а потом радостно объявил:
-Вы говорили о смерти? Мне бы хотелось, прежде чем умереть, станцевать со своей смертью вальс. Хотя, держу пари, что она и танцевать-то не умеет, костлявая!
Его заявление было встречено гомерическим хохотом. Все знали о безрассудстве Витольда, и его шуточное желание отлично вписывалось в то представление о нем, которое сложилось у большинства горожан.
-Хорошо, – маг неожиданно посерьезнел, – твое жаление исполнится.
И в этот миг всем показалось, что по залу пролетел еле заметный холодок, но о нем тут же все забыли, потому что Лабберт закончил свое представление тем, что с неба на зрителей посыпался самый настоящий дождь из конфет, и довольные люди пригоршнями собирали их в карманы, а один пожилой господин набрал полную шляпу и потом угощал по дороге домой всех детей, что встречались ему по пути.
Шли дни, и все дальше в памяти Витольда отодвигался тот день, когда судьба свела его со странным магом. И спустя какое-то время, за забавами и учебой, он совершенно позабыл и о том представлении, и о диалоге, состоявшемся между Лаббертом и ним. И возможно, никогда бы и не вспомнил о нем, если бы не события, последовавшие далее.
***
Рождественский бал у господина губернатора – главное событие зимы. И в этом году городская молодежь с нетерпением ждала назначенной даты. И вот наконец день праздника настал. В обед к губернаторскому дому начали подъезжать кареты, и уже в четыре часа, с наступлением первых сумерек, из дома начали доноситься звуки музыки, а в окнах замелькали тени танцующих пар.
Витольд тоже был в числе приглашенных. Он протанцевал несколько танцев со знакомыми ему девушками и отошел к стене, чтобы подождать своих друзей.
-Наверное, запропали у куафера, – посмеивался он про себя.
В очередной раз взглянув на дверь, он заметил, как в бальную залу входит девушка. Ничего яркого в ней не было, напротив, для своего платья она выбрала серые тона, но этот цвет как нельзя лучше подчеркивал ее индивидуальность. Серо-жемчужное платье и черная шаль оттеняли фарфоровую кожу, черные, будто вороново крыло, волосы, уложенные в сложную прическу, обрамляли изящную головку на красивой точеной шейке. Глаза ее, серовато-голубые, цвета талой воды в апреле, смотрели всюду и никуда одновременно, а пальцы безжизненно держали тонкой работы веер из страусовых перьев. Необычным было то, что на поясе ее платья висел стилет в серебряной оправе, ножны его были изукрашены странными витыми узорами, завораживающими взор.
Сам не зная, отчего, Витольд как завороженный, не мог отвести глаз от того угла, в котором стояла девушка. Она заметила его взгляд и улыбнулась, улыбка вышла какой-то странной, перекошенной – одна половина лица незнакомки лучилась теплотой и мягкостью, а вторая на краткий миг показалась юноше оскалом. Наваждение схлынуло так же быстро, как и накатило, и снова он видел перед собой только то, что видел – девушку, которая была красива красотой не бриллианта, но жемчуга.
Через несколько минут, которые потребовались для того, чтобы обогнуть залу по периметру, дабы не мешать танцорам, Витольд уже стоял напротив незнакомки.
-Добрый вечер, – поздоровался он, – могу ли я составить вам компанию?
-Отчего же нет, – прозвучало в ответ, – ведь балы и существуют для того, чтобы проводить время в приятной компании.
Следующие несколько минут они непринужденно болтали, и Витольд выяснил, что Стербен только сегодня приехала проездом в их Город и решила задержаться ненадолго, потому что была не в силах отказать господину губернатору, пригласившему ее на бал.
Оркестр заиграл менуэт, и Витольд пригласил свою новую знакомую на танец. Она опустила глаза и еле слышно ответила отказом.
-Но почему?
-Быть может, чуть позже, – сказала Стербен.
Они проговорили еще какое-то время, и вдруг она попросила:
-Пригласите меня, пожалуйста, на вальс.
И словно по заказу, музыканты заиграли старинный красивый вальс.
Никогда еще Витольду не попадалась девушка, которая танцевала бы вальс с таким изяществом. Казалось, что ноги ее вовсе не касаются пола, будто они кружатся не по начищенному паркету в доме губернатора, а по льду, ровному и гладкому. Он в немом восхищении смотрел в ее глаза и ему казалось, что он тонет в них, как в глубоком омуте. Три тура вальса пролетели незаметно, и когда он повел свою партнершу на четвертый, Стербен насмешливо спросила его:
-Ну так что? Умеет ли костлявая танцевать вальсы?
Витольда будто обожгло, вмиг он вспомнил тот старый диалог с заезжим магом. Он попробовал отдернуть руку, но не смог – девушка крепко держала его ладонь.
Впрочем, девушкой то, что стояло в паре с молодым человеком, было назвать уже сложно.
Одежда на ней превратилась в бесформенный балахон, дырявый тут и там. Витольд почувствовал, что ее рука стала какой-то влажной; он бросил на нее взгляд и вскрикнул – кожа, а вместе с ней и мясо кусками отваливались и падали, тут же исчезая, но оставляя на полу уродливые кровавые кляксы. Метаморфоза произошла и с лицом, и сейчас перед ним стоял монстр. Вытянутый вперед, будто у животного, череп с клочками кожи оскалился растущими из нижней челюсти кривыми острыми клыками, пустые глазницы были устремлены прямо на него, и в них клубилась тьма – изначальная, вязкая, вечная.
Неизменным остался только стилет, по-прежнему висевший на поясе.
Не выпуская рук Витольда, Смерть закружила его, онемевшего от ужаса, в сумасшедшем вальсе, а когда четвертый тур подошел к концу, она выхватила из ножен стилет и всадила ему прямо в сердце.
Последнее, что он видел в своей жизни, была его собственная рука, залитая кровью.
***
Между тем на Витольда уже почти час оборачивались все, кто был в зале, дивясь его странному поведению – сначала он долго стоял в пустом углу и старательно бормотал себе под нос какую-то белиберду, а потом совершил уже совсем невероятное – сам с собой закружился по залу в вальсе. При этом руки его лежали так, будто он танцевал с кем-то – удивленные губернаторские гости видели, как он шевелил рукой, словно стараясь поудобнее поддержать талию партнерши, как смотрел вперед себя, будто не сводя глаз с кого-то невидимого.
А под конец этого странного и жуткого танца рухнул, как подкошенный.
-Доктора! Позовите доктора!-крикнул кто-то из гостей.
Подошедший доктор констатировал смерть от сердечного приступа.
Не узнанный никем господин, сменивший этим вечером лиловый фрак на черный, молчаливо постоял вдалеке у колонны, покачал головой и вышел вон, в морозный зимний вечер.
Идя по заснеженной улице он услышал сзади себя торопливые шаги, и замедлил ход. Его догоняла уже знакомая нам девушка в серо-жемчужном платье. Он остановился, почтительно взял ее под руку и они растаяли в морозной вечерней дымке, окутавшей бульвар.
История четырнадцатая, о лесном царе
Еще от деда своего я слыхал эту историю.
Бывало, сидим мы, малышня, вечерами на порожках крыльца, семечки щелкаем, что матери в карман насыпали, и дед тут же, сети чинит да байки травит.
Дед – он рассказчик знатный был. Говорит, бывало, о том да о сем, а ты и видишь будто своими глазами, как корабли плывут да витязи на мечах дерутся.
Но более всего мы эту историю любили. Все от мала до велика соберемся вокруг него и ну канючить: расскажи да расскажи про Эмерика.
Дед, конечно, сначала ломался – не буду, мол, сто раз слышали уже, но мы-то знали, что дед просто тянет время, и пока не наступит темнота, не начнет. Такая уж у него была традиция – любые сказки нам сказывал, когда угодно, а эту – только когда темно станет, чтобы, значит, страшнее было.
Солнышко закатывалось за горизонт, и дед просил тех, кто постарше, принести хворосту на костерок. Опосля разводил огонь, закуривал свою трубочку, мы подбирались поближе, чтобы тоже поместиться в теплый солнечный отблеск костра и получше слышать.
Шумит море, бьется солеными волнами о берег, кричат где-то вдалеке птицы, устраивающиеся на ночлег; дед делал особенную, глубокую затяжку и начинал свой рассказ.
***
Случилось это давным-давно, когда на месте Города стояло только несколько деревянных домишек, а вокруг них был нетронутый старый лес. Люди, жившие в этих домиках, ничем не были похожи на городских жителей – держали скот, ходили в лес по ягоды да грибы, растили на огородах немудреные овощи.
Лес, что рос вокруг, дурной славой не пользовался, но соваться туда по темноте люди все же остерегались – мало ли кого могут скрывать ночная мгла да глубокая чаща, так что лучше уж от греха подальше, за надежными стенами, за дубовыми воротами переждать.
Старик-колдун, что слыл в деревне лекарем, бывало, приговаривал:
-Нечего по лесу впотьмах ходить, беду на себя наводить.
Один раз пошли девушки за ягодами. Рано пошли, до рассвета еще, набрали полные кузовки, воротились домой. Только одна, Мирела, так в лесу и осталась – отбилась от подруг, не заметив как, а когда спохватилась, солнышко уже за деревья садилось.
Да оно и не дивно – и сейчас-то, оказавшись в лесу в разгаре лета, немудрено задуматься да и уйти, куда глаза глядят. А тогда-то лес еще красивее был: цветут вошедшие в силу травы, поют птицы, ягоды растут, под листья не прячутся – только рви.
Собрала Мирела полный кузов, оглянулась по сторонам – а места вокруг словно и незнакомые. Деревья вокруг селения были не то чтобы маленькие, но и не вековые, а тут глядит – стволы толстые стоят, кряжистые, втроем за руки взяться – и то не обхватить; с узловатых ветвей свисает длинными седыми космами лишайник, касается плеч; ноги тонут во мху, будто в дорогом зеленом ковре.
Она не робкого десятку была, все же первого на селе охотника дочь, сызмальства в лесу; сначала пробовала подруг дозваться, а как поняла, что бесполезно это, решила сама дорогу к дому искать. Осмотрела местность, мох изучила – где звериные тропы идут, где нетронуто, да так и не поняла, в какую сторону идти.
А солнце все склоняется.
В лесу вообще темнеет рано, а здесь кроны такие, что и в солнечный день сумрачно.
Опустилась на лес ночь, а Мирела все вперед идет – страшно на месте оставаться, вдруг зверь какой или того хуже – дух лесной, из тех, что любит играться с заблудшими людьми.
Но с утра на ногах, и наконец усталость взяла свое. Выбрала девушка место посуше, поуютнее, наломала лапнику елового, да и легла, понадеявшись, что ночь переждет, а наутро отыщет дорогу к дому.
-Огня бы развести, да нечем, – подумала она, и наконец заснула.
Сквозь сон слышались ей скрипы ветвей, шорохи, а под конец шершавый, словно нездешний голос:
-Наша, наша будет, не уйдет.
От этого-то голоса Мирела и очнулась.
Видит – стоят перед ней давно умершие бабушка и мать, такие, какими она их при жизни еще помнила.
-Матушка! – крикнула девушка и порывисто обняла мать.
Ей бы насторожиться – пахнет от матери тиной болотной, когти у нее на руках страшные, черные, да за радостью-то и не заметила. Мать-то у Мирелы рано померла, ей годков девять всего и было, а вот же, заслонила радость здравый смысл. А бабку она только по рассказам отца да по вышитому портретику и знала, но поняла, что она это.
И пошли они по лесу втроем – впереди бабка идет, бормочет себе под нос что-то, следом мать, тяжело шлепает, словно не ноги у нее, а лапы лягушачьи, а позади Мирела, счастливая, что матушка не умерла, а также, как и она, в лесу заблудилась.
А лес все гуще. Уже не мох под ногами, а жижа болотная, торчат по бокам тропки кривые коряги, вспыхивают мертвенным светом блуждающие огни, страшно стало девушке:
-Матушка, куда мы идем?
-Домой, – отвечает мать, – домой идем.
Тут-то и вспомнились Миреле рассказы лекаря-колдуна о том, что живут в лесу духи, которые путников на болото манят, облик близких людей принимают. Дернула она руку, но куда там! Не человеческая рука ее держит, а лапа звериная, шерсть жесткая, когти острые.
-Догадалась-таки, паскуда! – прошипело то, что еще пять минут назад девушка принимала за мать.
Вспыхнул блуждающий огонь и рассеялся, осветил страшную свиную харю, увенчанную лосиными рогами. Смотрит Мирела и чувствует, как ноги у нее подгибаются – стоят рядом с ней две туши, мокрые, склизкие, вода с них так и льется, болотная, гнилью пахнущая, хари щерятся, блестят в свете полной белесой луны длинные нижние клыки.
Рванулась Мирела из последних сил и освободила руку.
Бежит она через топь, а за ней, ухая, несутся болотные твари, чвакает под тяжелыми лапищами трясина. И ночь переменилась – ежели сначала спокойно все было, то сейчас болото преобразилось – коряги цепляли подол ее платья, вырывая куски, гадюки шипели и клубками бросались ей под ноги, болотные огни затеяли свой хоровод, сбивая ее с тропки в топь, в самую трясину.
Не помня себе от ужаса, выбежала Мирела с болота и бросилась в лес.
Долго ли она так бежала, никто не знает. Только увидела – блестит сквозь деревья огонек, как будто кто-то костер жжет.
Вид костра, пусть и дальнего, прибавил ей сил. Где огонь – там и люди. Уж какие люди – неведомо, но любые лучше, нежели твари, коих она на болоте оставила.
Выбежала девушка на полянку, расступились перед ней ели.
Смотрит – огонь горит, только не красный, какой от хвороста или бревен бывает, а яркий, желтый, словно само солнышко сошло с небес, аж глазам больно смотреть. А у огня того стоит парень. Красивый, росту высокого, смотрит не то чтобы ласково, но беззлобно.
-Ты кто такая? – спрашивает.
Ну, рассказала ему девушка, как отбилась от своих, как на болоте чуть не утонула, как манили ее неведомые духи обликом умерших родных.
Нахмурился парень:
-Озорничают, значит… Ладно, красавица, садись, раз сама добежала до меня, ночь коротать вместе станем. Только, чур, не пугаться.
Лестно было Миреле слышать про красавицу. Она и сама знала, что в селении не один парень видит ее во сне, но от такого статного парня услышать – совсем особенное дело.
Подошла она ближе и вздрогнула – не костер это горит, а растет посреди поляны огромный яркий цветок, идет от него сияние, будто от огня.
-Ну, уговор не бояться, – с иронией сказал ей незнакомец, – свет-трава еще никому вреда не причинила.
И снова вспомнила девушка старика-колдуна, как рассказывал он, что растет в лесу свет-трава. Кто найдет, светом ее согреется, как живым огнем. И еще рассказывал, как в свете ее любая дорога прямой делается, куда надо в два счета выводит.
-Не подаришь ли цветочек? А то не выйти мне к селению, – Мирела набралась храбрости и голос ее зазвучал звонко, словно не у костра она с незнакомым мужчиной, а на околице с соседскими парнями зубоскалит.
-Отчего же, подарю, только позже, – серьезно ответил ей парень, – свет-трава дорогу-то показывает, а вот от нечисти тебя не защитит, коли снова озоровать начнет.
Почему-то Миреле стало очень легко. Ну и что, что незнакомый? Разве может у злого человека быть такое открытое лицо? Такие глаза со смешинками, лучистые, как будто заблудились в них блики летнего ясного дня? Такой голос, бархатный?
Мирела одернула себя от этих мыслей, присела к огню.
За беседой ночь пролетела незаметно. Незнакомец, представившийся Эмериком, оказался веселым и острым на язык, так что она и не заметила, как небо окрасилось в серый.
-Мне пора, – сказал новый знакомый, – свет-траву сорви. до дома доведет, только своим не показывай. Народ разный бывает, в глупые сказки верит, как бы не вышло чего.
-А ты? – помимо воли вырвалось у девушки, – я тебя еще увижу?
-А это уже как сама пожелаешь. Захочешь видеть – с сумерками, когда солнце горизонта коснется, зайди в лес да попроси свет-траву дорогу указать к своему корню. На эту полянку и придешь, вмиг доведет, будто полянка эта сразу у тебя за домом находится. Только вот не захочется тебе возвращаться.
Ей почудилось, или она уловила грусть в голосе нового знакомого?
-Почему же?
-Сорви цветок.
Мирела лишь слегка дернула за тонкий стебель, а цветок уже был у нее в руках, невесомый и теплый. На его месте, там, где прятался в траве корень, тут же вытянулся новый стебелек с набухшим бутоном.
-К ночи зацветет, – сам себе сказал Эмерик и еще раз посмотрел на девушку, усмехнулся – смотри! Вот я какой!
Мирела ахнула и призвала себе на помощь все свое мужество, чтобы не убежать – там, где у всех людей начинаются ноги ноги, тянулось из земли змеиное тело, невидимое ею раньше из-за яркого сияния свет-травы; переливаясь яркими янтарными чешуйками, длинный змеиный хвост вылез на поверхность, .
-Так вот почему ты всю ночь стоял в одной позе… – запоздало догадалась она.
Парень грустно улыбнулся:
-Я – Эмерик, царь этих лесов. Наполовину человек, наполовину змей. Вряд ли придешь ты ко мне еще, не по нраву людям то, что я не такой, как они.
-Приду, – не минуты не сомневаясь, ответила девушка, – приду обязательно. У иных тело человеческое, а сердце змеиное, а у тебя вместо ног хвост чешуйчатый, зато душа добрая.
"И к тому же ты очень красивый, и этой красоты не испортить никакому хвосту", – закончила она мысль, но вслух высказывать ее не стала.
Легко и свободно, буквально за несколько шагов, добралась Мирела домой. На все вопросы отвечала коротко – заблудилась, в лесу пришлось ночевать, ну а то, что платье порвала – не удивительно, по корягам да оврагам лазать.
Только стали с той поры замечать – что ни сумерки, Мирела в лес идет. И вроде у самого краю ходит, на виду, а пойдешь за ней – не догонишь. Зайдет за дерево, только была – и уже нет ее.
Словно на крыльях улетела.
Свет-траву Мирела никому не показывала, как Эмерик учил. И с той самой встречи разделились для нее дни и вечера.
Днем она по-прежнему отцу помогала, дом вела, за хозяйством смотрела, а как наступал вечер, не ходила больше с подругами рукодельничать да песни петь, а шла прямиком к лесу, к Эмерику. Предлоги для того, чтобы в лес пойти, завсегда находились – то за грибами, то травки какой сорвать, то хворост кончился…
Показывал Эмерик ей лес, в самые заповедные места водил, из таких, где не ступала охотничья нога, и олени, не ведая того, что человека надобно бояться, ластились к девушке и позволяли себя гладить.
Мирела только диву давалась, глядя на то, как открывал перед ней лес свои тайны.
Казалось бы – обычный камень, а подошел Эмерик, тронул навершие – и открылся ход; корни, будто своды во дворце, сплелись над их головами, а в подземелье светло, словно днем, комнаты богатые, убранные, ковры, из трав сплетенные, на стенах; зверушки мелкие будто лакеи, так с снуют под ногами, услужить норовят.
И ходов таких в подземное жилище у Эмерика – сотни. Только людям они неведомы, незаметны.
Ну а как услышит Мирела, что ее зовут, тут же домой, и выходит из-за соседнего дерева, словно и не уходила никуда. И всегда с добычей – цветами, травами, хворостом да ягодами.
День за днем, кончилось лето, наступили первые дни осени. Не стало в лесу трав, и незачем было отныне ходить каждый вечер; а Мирела уже и представить не может себе жизни без дивного, совершенно иного мира, что открыл ей Эмерик.
Стала она к нему ночами ходить – все спать, а она выжидает время – да и в лес, по знакомой дорожке.
Смелая была девушка, ничего и никого не боялась – ни молвы людской, ни темного леса; да не одна она не спала ночами, заметили люди, что Мирела одна ночью по лесам бегает, только под утро домой возвращается.
Встретилась однажды ее отцу старуха, главная деревенская сплетница, сказала, как отрезала:
-Смотри, как бы не вышло худа. Да и твоя ли это дочь? Твоя Мирела первой заводилой была, от рассвета до заката песни пела, а как из лесу тогда с ночевки вернулась – ни слова ласкового не скажет, ни песни не споет. Подменили тебе в лесу дочку, ох подменили…
Да и отец сам чувствует – не то с его дочерью творится. Пробовал говорить – отмалчивается.
А она и рада бы сказать, да Эмерик не велел:
-Не поймут тебя люди, затравят, из деревни выгонят. За дружбу с лесными духами еще никого по головке не гладили. Лучше уж молчи пока, а там видно будет.
Так она и молчала.
Раз пришла Мирела домой – а у дома запряженная тройка стоит, только пар из носу валит. Вошла она в дом, да и встала, как вкопанная, услышав речи отца:
-Значит, договорились, свадьба будет через месяц… А вот и невеста пожаловала! – улыбающийся отец подошел к Миреле и повел ее за руку вглубь комнаты, где стоял, смущенно улыбаясь, молодой юноша и дородный мужчина в богатой шубе.
Увидь Мирела этих двоих тут прошлой зимой, радости ее не было бы предела, более того, раньше она мечтала о дне, когда этот юноша назовет ее своею женой.
А сейчас она даже не смогла сразу вспомнить, как его зовут – в голове билось только одно имя: "Эмерик".
Как во сне, дождалась она отъезда незваных гостей и упала в ноги отцу: не выдавай, не отдавай!
Послушал ее отец, да и сказал:
-Хватит. Все уже заприметили, что ты по любой возможности в лес убегаешь, довольно с меня позору. Выйдешь замуж, пусть муж за тебя отвечает, он – не родной папка, по лесам не побегаешь, голова другим будет занята. А до свадьбы посидишь под замком, чтобы не позорила более моего доброго имени.
С этими словами он буквально оттащил девушку в комнату и запер дверь.
-Так-то оно лучше будет, – сказал отец сам себе под нос и спрятал в карман ключ.
Переживал, конечно, но уверен был, что спасает свою любимую дочь от чего-то страшного.
Мирела сначала пробовала плакать, но скоро поняла, что проку от ее слез нет никакого – отец, хоть и ходил смурной, выпускать ее не собирался.
И стала она думать, что делать дальше?
В окно не выйти – комната ее была на втором этаже, только кости себе ломать. Мимо отца, когда он ей еду понесет, тоже не прорваться – куда ей с отцом силой тягаться?
По всему выходило, что надобно ждать дня свадьбы, не будет же отец ее к жениху веревкой привязывать, улучит минуту – да и убежит.
И ни на минуту не проскользнуло у Мирелы в голове сомнение – куда бежать.
Конечно же, к Эмерику. К золотоглазому Эмерику, позвавшему ее в жены в тот памятный вечер, когда показывал ей подземный дворец.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
