Текст книги "100 стихов на каждый день"

15. Про страх

в углу сидя только с включенной лампой

я держусь за коленки средь разбросанных ампул

содержимое чье убирает лишь зуд, но не страхи

что хлещут по телу жестче отцовского ремня бляхи

я так боюсь тебя любить

буду лучше просто по правую руку стоять

среди бесчисленных твоих друзей все ныть

и ты по-дружески мне будешь в такт вторять

зачем любить тебе меня мне невдомек

ведь я не лучше из них никого

зачем, в конце концов, любить того

кто и себя-то полюбить не смог

страхи ползут по телу, как пауки

словно в той передаче, не могу я вынуть из банки с ними руки

может, однажды, страхи улетят косяками на юг

но я останусь один, лишившись последней из всех подруг

я больной, хоть это и не заразно

прошу, покинь меня, пока не свалилась в слезах и спазмах

моя котомка с кульком судьбы в ней

оказалась непереносима

но не настолько я бесстыжий человек, уж поверь

чтобы взвалить ее на плечи, что люблю так сильно

я так боюсь, что ты поймешь, что я безумен

и полсебя все время от тебя скрывал, как уши царь Мидас

что спрячусь от тебя навеки я в одной из мумий

чтоб нас избавить от боли большей, чем что есть сейчас

монстры страха впиваются в шею носами

и сосут из меня, все чувства, что есть

сколько так по углам просидел я ночами

по расшкребанному паркету можно лишь счесть

чувства все глубоки и остры, вот так я и живу

и любой твой взгляд меня ранит насквозь

и мне страшно представить как новую шью

рану, нанесенную невзначай так и вскользь

мне тебя страшно любить

но не страшно все уничтожить

и пусть все для меня обернется болью, и я один останусь гнить

лишь бы тебе не было больно жить

лишь бы тебе не было больно

16. Про будущее

в какой раз бродя средь бездушных кораблей и блоков

так задолбался я видеть бесцветные стены и битые стекла

с плеч хочу так трясину стрясти совковой всеобщности

что, минуя настоящее, сразу в будущее тропинку протопчем

там не будет дорог

ведь заменит их воздух

и как жанр умрет некролог

медицина прогонит смерть взмахом розог

мы обнимемся с старость пережившими в анабиозе

поприветствуя в мире, где живем с Землей в симбиозе

и черпая энергию солнца и ветра

мы сажаем деревья у каждого дома столь щедро

отражаемся в каждой стене мира пластика и стекла

и не тратим уж время на жизни только эскиз

мы доверим роботам суету и дела

чтобы время смогло на любимых найтись

только нам слез поток не прекратить

в расставаньи с покорителями новых систем

и в рюкзак мы пихаем чтоб раскурить

трубку мира с аборигенами космоса вместо лексем

может, глупость и злость никуда не уйдут

и останется много уродства в наших сердцах

но сиянья звезд далеких в темный угол забьют

все сомненья и мрак, что мешали отцам

и не надо нам верить в сильных мира сего

когда есть пред глазами свежий пример

как построили из башен новый мы Вавилон

и пред светом человека иной свет вмиг померк

мы достигнем наивысшей точки свободы от боженьки

и возьмем, наконец, в свои руки судьбу

и мы больше мест, где родились, не заложники

и рассеем по ветру сны марабу

может, яркими красками и большими мазками

на свое полотно будущность набросал

но спасенье от серости вижу мечтами

свет которых подскажет, как покинуть квартал

17. Про космос

звездные странники, что сияют в ночи

приходите в мой дом на часок погостить

и зовите с собою кометы ловчих

чтоб заставили бури магнитные выть

мы на улицы выйдем с зонтами наперевес

улыбаясь, поприветствуем солнца медовый восход

и закрутим Сатурн по оси меж бегущих колец

под метеоритным дождем простоим лет хоть до трехсот

захватите меня с собой в звездный цирк

может, все попытки мои на Земле утвердиться – ничто

ну так дайте хоть на прощанье поглядеть на проныр

что летят на трапеции по гале разлитой

поглядеть на медведей ручных

может малых, а может больших

на смертельные битвы гончих псов с скорпионами

как факиры играются с звездными домнами

как разлили по черни сладкую небулу

в червоточину голову сунули, будто в пасть левью

унесите меня в страну гулливеров и карликов

и туда, где гармошкой сжимается время с пространством

где еще никогда не родились мои отец с матью

и вселенная сползает на край, будто скатерть

посадите на шаттл до Андромеды

по пути лицезрею, как шатки взрыва творенья

в криосне не увижу я голода, бед и сражений

будет то неуемного мозга победой

18. Про свободу

восхожу на трибуну под возглас толпы

чтобы вас бичевать и ваши грехи

вы, божьи рабы, что так жаждете сильной руки

что окропит зубы кровью во время пьяной гульбы

под хлопки, улюлюканья, достаю огнемет

ваш единственный способ очиститься, скот

разметаю по воздуху пламя, как по небу налет

корчась в гари и поте закричите: «еще!»

и без мыслей вы задних на добро не способны

но убить без приказа готовы на раз

и вам, свиньям, кому столь нужен царя или бога приказ

я вобью клинья в кисти, чтоб постигли вы боли экстаз

ведь так любите боль причинять, обожаете просто

и не важно, в чье имя: Аллаха, Путина, вашего босса

вместо поиска сотен причин жить в рабском хлеву

вам не лучше ль подать свои ребра на ритуальном пиру?

да, человек родился средь рабов

покоряясь стихиям и силам древних царьков

но давно уже он горд и свободен

так пора снести домострои, чтоб был дом свободы построен

проповедал я волю и мысль в стихе

я сказал все как мог на своем языке

кто услышал слова – идите, забыв о своем пастухе

ну а если вы в ярости, то подходите

встретит вас проповедник с пулеметом в руке

19. Про север

я опять уйду на север

словно птица по весне

сквозь покрытых мхом деревьев

пробираюсь налегке

но не взял с собою шапки

и дубленки я не взял

осенью отброшу лапки

ведь на норд лишь я шагал

синей стрелки указатель

верный в смерть проложит путь

по весне всплывет писатель

стоит снегу лишь минуть

я бегу от мира правил

мира дел и мира тел

по тайге, собой приправив

лед вокруг, чтоб затвердел

покорив холмы и горы

ягодами укрыв пояс

я в болото слягу хворый

тиной навсегда укроясь

и отдам я душу тундре

коль в неволе был рожден

гаснет свет Полярной утром

дикий дух не побежден

20. Про работу

мне работать, мне так много надо работать

ведь хочу я стать больше, чем человек

чтоб когда по нам всем бахнет бомба

не остался лишь черным пятном во стенах картотек

а что хуже, на стенах картотек

но в отсеках библиотек

хотя нет, на дворе новый век

так что к черту разумные предположения

о своей жизни после смерти

а пока надо мне надо сгорать, словно чертям

и кнутами себя погонять в пылу слов извержения

а когда отдыхать? покутить, погулять?

разве можно работать без продыху?

но творцу не позволено миг распылять

пока по башке не стучит коса обухом

каждый час – ненормален

и минуты мы в образа отливаем

застывают, точат их, колупают

от фигуры дробим, то что дробно

Робин Гуду подобны

мы у жизни крадем

отдавая все мысли

тем, кто зреньем не так и остер

порождая все мысли

тем, чей мозг уж до безболья затёрт

воскрешая все мысли

тем, кто давно, навсегда угнётен

и на этой работе нет отпуска

ведь не знаю, когда надо сразиться с реальностью

не услышу я сзади и отзвука

если бдительность усыплю праздными шалостями

обнимая любимую в страстном порыве

я закрою глаза ей своими плечами

но я сам не свожу взгляда с неба пошива

ожидая его шва расхождения и концовки начала

ведь я чувствовал катаклизм с судным днем

под последние всхлипы земли я ищу бумагу и мел

записать себя, не пролезу в Петра ведь проем

хоть в работе своей я остаться сумел

а когда после бойни трупы все разбирали

один ангел сказал немного восторженно:

«этого к нам бы взять не мешало

раз Босой работает с душами тоже»

но подняв сырое тело на плечи

серафим бумажку заметил в камнях

«не отправляй меня ты на вечность

а оставь жариться как тельца, на углях

расскажу потом всем, как был Богом проклят

только дай мне работать, и в мученьях обугленной кожи работать, и когда уже ушел я в закат»

21. Про счастье

расскажи мне, как быть счастливым

если ты всю жизнь стоишь под огнем

атакуемый силуэтами и их голосами императивными

превращаешься в пыль день за днем

меня мучают мертвые, что устроили

в голове моей то ли капище, а то ли погост

и давно бы я их всех уже упокоил

если бы не опирался на них, как на импост

да, они мне иногда помогают

может, дельные советы даже дают

медвежатники словно, в мысли чужие влезают

атаман я как будто, мне добычу, навар весь несут

веселимся порою на диких попойках

каруселью крутятся запахи, цветы и звуки

но цена за мое восприятие мира жестока

и со счастием буду навсегда я в разлуке

но найти надежды его не теряю

дня на сходе всегда в остатках ищу

в шелухе из работы, сует и нелепых фраз воссияет

побрякушка едва ли уместная на шабашу

то не счастье, лишь мелкий осколок

и хладнокровный мозг, увы от блаженства броня

счастье ведь как легкий летний холод

ощущается лишь в жарком мареве огня

но пожар развожу лишь вовне

никогда не пущу пламя вглубь

и не буду испытывать то же счастье, что все

буду несчастлив только как я один, пусть и скажут мне все, что я глуп

разрываюсь в попытках не чувствовать боли

и как можно острее боль осязать

и одною рукой я тянусь за лекарством на полке

а другой ладонь свою бью, чтобы счастье отправилось вспять

и вся жизнь – как один большой выбор

и какого же мира принять мне дары?

мира мертвых несчастье дарует духовных сахибов

а живых не дает мне погибнуть от них

но всегда искал я третий вариант

и всегда есть выход еще

умещу в себя два горба, бактриан

и пристанище грузам тяжелым нашел

и размажет по стенкам, может уж скоро

но как можно подольше я буду терпеть

совмещая экстазы со скорбью

чтобы стать чем-то большим, чем есть

22. Про злобу дня

я не поэт на злобу дня

и ничего вам не скажу

что значат ваши имена

все без начинки, лишь набор кожур

и никого упоминать

неймдроппингом глупейшим заниматься

я что-то назову тогда

если вы сами вспомните название лет этак через двадцать

ведь движется так быстро время

что смысла нет цепляться за сейчас

ищите все ответы в книгах перемен и стратагемах

ведь все придумали давно до нас

и наблюдая превращение

из яйца в кокон, бабочку, личинку

то пронесется вспоминание, ощущение

когда ты видел куколку уже сто раз и всю ее начинку

не берите мое интервью

раздувая огонь ничтожного эго

я никто ведь пока, и талант к алтарю

славы не поднесу, сколь бы беден я не был

не держась за то, что есть в настоящем

эфемерным звоном влечен, хоть где он?

я оставлю квартиру, друзей и игрушки по ящикам

ведь не стоит все то, что не ощущение, ничего

а ваше сейчас – увы, лишь консервы

вы продаете мне огрызки, не чувства

но я давно в миссионерстве

и знаю, что скрыто от глаз реальное и истое искусство

покрыто либо пылью и паутиной

либо не видно в тумане войны

а в злобе дня софитов

лишь трафареты неофитов

желаю всем счастливо оставаться

а я сбегаю с глаз долой, лишь бы не быть частью ротаций

23. Про блюз

подливаю всем забулдыгам в бутылки

еще по одной моей летней тоски

и за стойкой не вижу я лиц, только затылки

и мы все тут похожи, ведь нас держат одни волоски

все готовы ринуться вниз, но я их удержу

почему-то если поговорить, то становится легче

значит, я буду душу вам изливать без удержу

может, так перестанут болеть наши плечи

плачьте или понуро сидите

пока в блюзе мешаю гитару с печальными вскриками

но не выйдет и звука и сквозь сетку против москитов

наше горе для мира покажется блеклыми бликами

в этом баре все знаю секреты

ведь сплавляю всех боли в гармонию звучанья

вы слабы, а я сильный, в меня как в лазареты

вы сносите все хвори, и мне их оставляя

улыбнитесь тому, кто их дальше несет, на прощание

24. Про последние знания

не дожидаюсь, пока солнце вскроет

глаза, как монтировкой, своими мне лучами

с тех пор как Атом землю перекроил

его палящий свет преследует меня будто бизона команчами

как нож сквозь масло проходит он сквозь сажу в небе

и гарь эпох, но я открою раньше

недвижимой и ржавой тачки двери, шагая в степи

те, что садами были, в пустыни я иду на мили дальше

земля трещит под сапогами, как такыры

и раздражает хруст мой воспаленный слух

ведь я боюсь услышать приближение Последней армии конвоиров

иль диких псов, или бандитов, ведь все смертельно, и даже воздух жухл

моя винтовка на взводе, и разрядить готов обойму в ближайшую бошку

я должен выжить до завтра, хоть едва я помню, зачем и живу

может я стал маньяком, ведь все стало игрою и фарсом, понарошку

только вот на хард-моде и без сейвов, как на денди, по существу

парадокс: стало мало людей, но таких, что не важнее вещей

за которые не стыдно и пристрелить, почти не осталось

в гибели разума наша плоть из костей, и крови и хрящей

не имеет цены – пропала коровка – пропадай и веревка, до последнего экземпляра

и поэтому я живу как дикий давно

лицезрею красоту в кусках бесплодной земли и разрушенных зданий

и по сути мне не все равно

только если речь идет о мягкой постели да крупицах не вытлевших знаний

где-то в степях за камнями в мою вход пещеру

на спине я тащу генератора топливо

мир уже уничтожен, но не изменю своей вере

даже в мире вечного жарева не покину сумерек общества

не за что держаться, кроме обломков

значит я возьму любимые и буду держаться за них

в мире мертвых последних поэтов потомок

как символично, что на арчан так похож, впрочем, все что угодно, лишь бы в живых

25. Про туман

утром люди не выйдут наружу

после дней дождя прохладного, как стужа

туман такой густой, что даже лезет в уши

Господь карает нас им, борзых и непослушных

всем кажется, как будто повторился Вавилон

стал каждый друг от друга белой шторкой затворен

едва-едва видны черты высоток, небоскребов крон

и слышен голос потерянных детей, пронзительный соленый звон

а над домами высоко летают вертолеты

свет фонарей их немного пробивает воду

последняя из переправ между домами, гул лопастей, их поворотов

опустит на крышу небоскреба тех, кто рискнул прорваться сквозь неба своды

из хлама достали приемники, ловя радиоволны

и в темноте квартир, когда все сети приумолкли

пытаемся держать связь с миром, что хочет нас отторгнуть

и держим руки тех, кто не ушел из дома

идут на ощупь, трогая асфальт, бетон и гранит

моля, чтоб случайный и глупый водитель не задавил

моля, чтобы близкие все укрылись, как под щитом гоплит

моля, чтоб спокойствие каждый хранил

туман простоял над землю дней семь

и увидели все, какую он закрутил карусель

из разбитых машин, битых витрин и сбитых людей

и спасают все город в духе римских гусей

утешаем людей разлученных туманом

но я лишь один, не хотя быть обманут

с непонятной молитвой к небу пристану

но в ответ ветра лишь песни затянут

порой жизнь бессмысленна, и в хаосе беспощадна

я всегда готов быть ей растоптан

и готов я быть в тумане неделю упрятан

лишь б не быть в цунами утоплен

26. Про мою комнату

никого никогда не зову к себе в гости

ведь в моем склепе лишь байки о злости

на дверях – листовки, чтобы напомнить

«осторожно, злой пес, не кормить и не трогать»

запахи гари и воздуха спертого

нервы сшатают самые твердые

бледные стены и серость снаружи

душу завялят и всю иссушат

соседи делают за стенкой любовь

сверху грызутся мать и свекровь

снизу снова услышал гул батарей

а я их пытаюсь не слышать, среди песен своих становясь все пьяней

кто-то мешает виски с колой

кто-то мешает в сене стог иголок

кто-то мешает жить другим нормально

ну а я мешаю боль с любовью, чтобы жить

и в комнате моей всего навалом

в пакетах черных воспоминания, чипсы, мусор свалок

психические неполадки бумагу разукрасят контурами женских лиц

а зажигалочка искры добавит в танцы с портретами под скрежет половиц

я потушу их очень скоро

как тление дойдет до губных створок

сушить повешу их под нитки бельевые

жаль что жесток только тогда, когда никто не видит

я здесь могу не понарошку больным быть

вокруг себя окопы и траншеи рыть

и если там реальный мир

то здесь, пожалуй, тот, в котором буду жить

достать себе арахис с полки

и фильмы Бергмана смотреть

родился битым и в осколках

и до скончанья дней в колючем кресле просидеть

27. Про расставание

ты не скажешь «прощай»

значит, это сделаю я

и как только осенние заверти заскулят

я уйду, прихватив с собой всю печаль

пора прервать агонии надвигающейся крик

столь нелепый, как эти стихи

не осталось дровишек сухих

чтоб взнести костра любви вверх язык

может не было и огня никакого

одинокий всего лишь с огнивом дурак

забросал угольков в свой чердак

и не знает, кроме как рушить, ничего он другого

и любить тебе, может быть, еще рано

я пытался тебе помогать

но не хочешь меня ты принимать

ведь мои ласки, заботы, столь странны

я так долго все это терпел

не хотел тебя видеть счастливой

может, кажется это слишком сопливым

но счастливыми вместе быть я хотел

в моем мире была ты своим отражением

привидением я был в мире твоем

потерялись реальные мы, поросли ковылем

в одиночку теперь вычисляем свое положение

я молюсь, чтоб забыла как можно скорей

ты меня в похмелье друзей и работы

беспокойства о мне ты оставь мне заботу

как привык, я из сердца вырву кусочек, и им покормлю голубей

28. Про истощение

полностью истощен и лежу на траве я без сил

и так мрачно внутри, наизнанку кожею как абиссин

мои мысли больны, истязанием тела себя я лечу

и я так устаю, что боль одну от другой уж хрен отличу

чтоб ничего не осталось, кроме как пустоты

я заставлю своих осьминогов запачкать листы

и заставлю термитов стереть в кровь все ладони мои

лишь бы гол как сокол и все пусто внутри чешуи

я хочу стать ничем, чтоб наполниться сызнова

только мысли мои, без чего-то акцизного

в мученичестве отрешенности зарождаются по крупиночкам

чтоб потом потеряться на чьих-то извилин тропиночках

и порою ты за день лишь слово нацедишь

по ночам от бессилия мысли будишь соседей

отправляясь кругами на холод полуголым по району в забег

и рождается нечто в изможденном падении в снег

обескровленное тело мое не стоит копеек и двух

но мое кахексичное тулово стоит двух слов

только б чем напитаться после суток и дней голодух

я молю, чтобы образы прорвали рутины плотину

дабы снова по венам бегала кровь

29. Про кошмары

засыпать крайне страшно

истощаю работой себя предварительно

чтобы сказки смотреть ночью краткометражные

но как чаще бывает, ложусь, чтобы рано проснуться

и смотрю метр полный и отвратительный

может, бывшие пытают во снах

за мою непокорность, строптивость, обиду

только слышу в миньонов кошмаров гласах

что хотят предать меня власти Аида

«вот так так! чем обязан, простите

интересу высокой особы?

вы, облезлые, жуткие лица скажите

вы почто меня мучите, зачем или чтобы?»

и хрипя языками-обрубками из шкур змеиных

из кошмаров уроды, у которых валятся зубы под тяжестью слизи слюны

промычали: «эй, поэтишка, отдавай нам дитя Прозерпины

а не то и вне сна мы запалим пламя войны»

«я такого не знаю, если б знал, и тогда не отдал

навсегда меня вы оставьте, и с собой забирайте кошмар»

а уроды шипят: «ах ты, шакал

все скорее гремите в набат, начинаем пожар»

вдруг вокруг завертелись вихри огня с маслом

и в каждой тела клетки оказалось по демона зубу

нос заложило чем-то пахучим, вонючим, колбасным

из него пошла черная, липкая кровь, подобно мазуту

и он лился по коже, заполняя все поры

своей тяжестью клеясь, ее сдирая

над ушами звучали девичьи хоры

под органа дыханье меня сдаться взывали

ногти валятся с пальцев как бабкины волосы

а глаза заполнило манною кашей кипящей

внутри тракта вместо кишок крутятся полозы

и не слышно мне самому свой голос вопящий

а во мне умирают болевые рецепторы

и сознание плывет в агонии балу

то тогда потухает красный прожектор

погружаюсь в дремоты я мглу

повторяется так до тех пор

пока дух не утихнет мятежный совсем

я однако, до конца не сдаюсь, хоть и мертв

соглашаюсь увидеться с хозяином этих корчем

по дороге в глазах сплошь картинки дрожащие

как терзают псы трехголовые моих мертвых щенков

и смеются орки больные, свои сабли точащие

чтоб рубить языки моих лживых и сдохших дружков

из Стигийских болот вздымаются рты

ветвь просящих им золотую скормить

и органа уж звуки давно не тверды

трели флейты здесь можно лишь уловить

демоны сходят с тела ручьями

как я только встаю пред Гадеса лицом

изо всех сторон раздается звучание

будто шпаря меня кипятком

«смертный раб и людей похититель

недостойный стоять предо мной

что задумал меня обхитрить

в моем царстве кончины людской

и в своей оболочке укрыть

то что самое мне дорогое»

и в охапку меня обхватив

сдавив челюсть своими руками

он сквозь зубьев хребты процедил:

«отдавай же мне сына, мерзавец!»

а, клянусь, я не знал ничего

кто такой его сын и я тут причем

но Аид рукой свой жерновой

по крупицам тело начал молоть, и когда обречен

из зерна одного взрос царь молодой

и сияя в одеждах черных как деготь

и с кипящей плазмой в глазах

и конечности обвили гадюки, чей клекот

разбивал на короне Аида все топаза

а со мною он был одинаков лицом

тем же голосом речь он держал перед богом

на меня как на младшего брата смотрел

чуть с заботой, но внимательно, строго

«эй, Аид, отец мой, мать моя, Персефона

да, сбежал я от вас в мир живых

ведь от сказок твоих, мам, был завороженный

и не мог не узнать что же там напрямик

я нашел себе спутника, этого юношу

и прибился к нему, в теле вместе с ним жил

в этом мире узнал о настоящем и будущем

я узнал красоту, и любовь, и шепот вершин

и теперь я умею творить

хоть, порою, и хочется все уничтожить

да, пусть тяжко мне с ним, разрывает внутри

но смятения муки не променял ни на что бы

так оставь меня в мире людей

дай спокойно уйти, не привязывай к трону, как мать

ведь хочу для них быть больше чем Прометей

чтобы новый им мир показать»

я не слышал ответа ведь проснулся внезапно

как всегда не узнав, чем завершился кошмар

и вздремну до утра, чтоб проснуться мне завтра

и что-то новое миру сказать

по желанию этому вычислил я

что Аида сын все же остался со мной

но кошмар не отпустит, приготовлю ружья

на смертельную битву в коридорах головы моей насквозь больной