Текст книги "Будь осторожен со своими желаниями"

Я не знал, что мне ответить. С одной стороны, это выглядело, как самоубийство. С другой стороны, тоже. С третьей стороны, это выглядело, будто я маленькая муха, которая сейчас сама полетит в стальные сети безжалостного паука, но это эквивалентно самоубийству. Никаких других предположений здесь и быть не могло.

– Я бы сделала это и сама, – продолжила Валерия Ивановна, – но я уж очень плохо себя чувствую. Ты сделаешь это?

– Я, да. Я, конечно. Сейчас я направлюсь к метро и в течение сорока минут буду уже у вас.

– Славно. Спасибо тебе, дорогой.

– Конечно, – ответил я, – до свидания.

– Я жду.

– Какого чёрта ты сейчас наделал? – спрашивал я себя снова и снова до тех пор, пока не добрался до её квартиры. Я спрашивал себя об этом, когда получал у директора талон на выход из школы, я спрашивал себя об этом, когда шёл по улице, спрашивал, когда покупал билет в метро, и когда ехал в метро. Я спрашивал себя, когда подходил к её дому и открывал дверь подъезда. Я спрашивал себя в лифте. Я не переставал спрашивать себя до тех самых пор, пока не нажал на кнопку дверного звонка, а когда нажал, мысли заиграли новым вопросом: – Какого чёрта ты наделал сейчас? – Я не мог ответить на этот вопрос. Я просто не знал, почему я это сделал. Я не знал почему, не знал зачем. Ведь я мог сейчас пойти на три своих несчастных урока. А потом отправиться домой, но нет. Я приехал сюда. Я положительно отозвался на её просьбу и теперь нашёл себе приключений. Я позвонил и приготовился к взгляду, парализующему меня на протяжении четырёх лет. Я услышал звуки отпирающегося засова и голос, интересовавшийся, кто я такой. Я назвался, чтобы удостоверить Валерию Ивановну в том, что я не грабитель и не пришёл для того, чтобы украсть её драгоценный платок. Через несколько секунд она открыла дверь.

Передо мной стояла старая женщина, которую я, казалось бы, хорошо знал. Она была одета в толстое и, должно быть, очень тёплое платье, на которое было намотано ещё более толстое шерстяное одеяло. На ногах я мог заметить три пары носков и маленькие домашние тёплые тапочки. Шея была обмотана шарфом, от которого чётко доносился аромат всем нам знакомой мази под названием «Звёздочка». Смотрели на меня всё те же огромные глаза на тарелке, вот только взгляд был совершенно другой. Никогда раньше я не видел у Валерии Ивановны таких добрых глаз. Такого лёгкого взгляда. Такого… Домашнего. Будто она такой же человек, как и я, и как все ребята в нашем классе. Словно она ничем не отличается от нас. Но я решил, что не стоит поддаваться странным ощущениям, и продолжил держать моральную оборону.

– Как ты, внучек? Хорошо доехал?

Оборона была сломлена. Никогда не мог подумать, что у неё может быть такое доброе выражение лица. Такой вежливый и милый голос. Её взгляд действовал на меня сейчас, словно бальзам на сердце. Я был в смятении.

– Да, Валерия Ивановна. Спасибо вам. Всё хорошо, – тут я замолчал. Неловкое молчание продолжалось недолго, вплоть до тех пор, пока я сам же и не начал: – Ладно, вы теперь можете отдать мне документы, и я отправлюсь назад.

– Да будет тебе. – Ответила она мне именно так, как говорит мне моя бабушка, когда я собираюсь сделать что-то, что противоречит ее простым представлениям о правильном. – Заходи. Давай, давай, заходи. Выпей чая, согрейся, а потом поедешь. Давай.

Всё сегодня казалось мне невероятно странным и неправильным. Я боялся заходить домой к той женщине, которой я боялся в повседневной жизни, хотя, ничего из того, что я успел заметить, не предвещало поместья Дракулы. При входе в лифт я заметил, что внутри кабины не было сделано ни единой надписи маркером или баллончиком с краской. В лифте было непривычно чисто, и хорошо пахло. Он был бежевого цвета и хорошо освещён. Такие лифты сейчас в Москве нечасто можно увидеть. Обычно все они превращаются в галерею для уличных художников. Отсутствие граффити заставило меня задуматься о том, что этот лифт установили в доме совсем недавно, но потом я увидел листок, приклеенный к корпусу лифтовой кабины, с потёртой надписью на ней, сообщающей о том, что лифт в доме был установлен более трёх лет назад. Это было странно и одновременно приводило в восторг. Должно быть, она запугала всю молодёжь в доме, сказав им, что если найдёт в лифте хоть одну надпись, заберёт их к себе в логово. Выйдя из кабины, я осмотрелся на площадке. На стене, что была справа от меня, висела картина. Я не знал художника, а на картине не обозначалось, кем она была написана. На картине был изображён водопад, который органично вписывался в нежно-голубой цвет стены, на которой висела картина. На стене напротив не висело ничего, но стоял маленький столик и две табуретки. На столике стояли две пепельницы и пачка сигарет, а рядом маленький мусоропровод, вероятно для того, чтобы выкидывать туда остатки от сигарет. Зайти в дом для меня было непросто, но я всё же пересилил себя и переступил порог в надежде, что Валерия Ивановна со мной ничего там не сделает. В квартире, в которую я так сильно боялся заходить, было кристально чисто. Обувь была убрана в специальный отсек для обуви в шкафу, ничего нигде не валялось, всё было убрано и чисто. Квартира состояла всего из двух комнат, кухни и ванной с туалетом, объединённых вместе. В центре гостиной стоял маленький стеклянный кофейный столик. Напротив него стоял громоздкий угловой диван, на котором уместились бы семь человек, причём, не сворачиваясь, как ёжики. На полу лежал большой пышный ковёр, на который падал свет из чистейшего окна, которое, казалось бы, было вымыто только что. Напротив дивана стоял большой шкаф, посреди которого располагался телевизор, который Валерия Ивановна, как я понял, любила посмотреть. Такой вывод я сделал из большой коллекции DVD-дисков, которые находились в нижнем отсеке шкафа. Наверху же, за стеклянными дверцами красивого шкафа, можно было увидеть довольно большую коллекцию алкогольных напитков. Настолько большую, что она вполне заслуживала звание «мини-бара». Я не могу чётко описать другую комнату, потому что в ней, по всей видимости, спала Валерия Ивановна, и дверь в эту комнату была закрыта. Но меня познакомили с кухней. Пройдя туда по просьбе моей учительницы, я увидел маленький обеденный столик, за которым сидел высокий молодой человек, лет двадцати девяти, в дорогом костюме и пальто. Перед ним стояла нетронутая чашка чая и кусочек торта, отрезанный от всего кондитерского изделия, которое находилось не так далеко от него. Молодой человек посмотрел на меня довольно приятным взглядом, и мне показалось, что он чудесный человек. Честно говоря, мне даже захотелось с ним познакомиться и узнать, кто он.

– Матвей, знакомься, это мой сын Саша, – объяснила мне Валерия Ивановна и указала на человека за столом.

– Очень приятно, Александр, – начал я, – Я Матвей.

– И мне очень приятно, – ответил он мне. Далее он посмотрел на маму, и произнёс: – Ладно, я поеду, мам, а то у меня ещё работы так много. Боюсь, не успею.

– Но ты не прикоснулся к торту и не выпил чаю. Как же ты поедешь, родной? Я буду волноваться за тебя, – сказала Валерия Ивановна, скрестив руки на груди и надеясь на то, что сынок её передумает и останется, чтобы провести с ней хоть немного времени.

– Я не могу, мам, правда. Меня ждут. Где-нибудь там поем. У тебя есть деньги? Тебе не надо? – спросил он, даже не с целью проявить искреннюю заботу, а словно для того, чтобы выполнить программу, заложенную в нём, как в машине.

– Нет, любимый, спасибо, мне ничего не надо. Всё есть. Лекарства есть. Скажи мне, когда ты приедешь в следующий раз?

– Я не знаю, мам. Как приеду – так увидишь, зачем загадывать-то?

– Хорошо, сынок, я поняла. Дай я тебя обниму хоть на дорожку. Я тебя так давно не видела. Спасибо тебе, любимый, что заехал ко мне. Проведал. Приезжай ко мне ещё. А то мне так скучно здесь дома.

– Мам, у тебя здесь есть всё, что нужно. Ты взрослая женщина. Деньги я тебе привожу, телевизор у тебя есть. Ноутбук тоже. Ты тут развлекайся – не хочу, – ответил Александр весьма грубым и жёстким голосом.

Валерия Ивановна посмотрела на него своими большими глазами, которые, как мне казалось, вот-вот нальются слезами, а линзы в очках запотеют. Причём не от перепада температуры, а скорее от боли, причинённой ей. – Да ты знаешь, – начала она. – Ты же знаешь, любимый. Я даже пользоваться этим не умею. Как мне? Я просто… Просто думала. Я… А, ладно, родной. Не переживай. Всё у меня будет хорошо. Ты прав. Не маленькая уже.

– Вот именно, – сказал он ей.

– Но всё-таки дай мне тебя обнять на прощанье.

Александр глубоко вздохнул. На его лице я так и не разглядел особого желания обнять старушку. Скорее, там показался жуткий гнев. Гнев оттого, что она задерживает его. И ему это не нравилось. Его ждали. Друзья и девушка. Они уже «разбили» весь телефон, пока он находился в гостях у родной матери. Они не хотели ждать. А он не хотел заставлять их ждать. Валерия Ивановна сжала его в своих объятиях что есть сил. Она понимала, что теперь ещё очень не скоро его увидит. И она хотела насладиться этим моментом, пока у неё была такая возможность. Вдруг он выставил обе руки перед собой и произнёс:

– Ладно, мам. Хватит. У тебя всё-таки гости. И мне пора. Марина меня ждёт.

– Ой, сыночек, – начала Валерия Ивановна, – перестал бы ты с ней общаться. Видела я её, когда вы приходили ко мне, что-то не то в ней. Чувствует сердце материнское, что-то с ней не так. Может, не надо, а?

– А может, я без тебя разберусь, а? Как ты думаешь? Я люблю её, а она любит меня. Скоро я на ней женюсь. А если ты не прекратишь о ней так говорить, то никакого приглашения ты не получишь. Не хочу, чтобы моя родная мать так отзывалась о любви всей моей жизни.

– Я поняла, сыночек. Извини меня, дуру старую. Может, я действительно ничего не понимаю. Но я всё равно желаю вам счастья. Желаю тебе счастья.

– Ладно. Всё. Мне пора. Пока.

«Любимый сыночек» ушёл, даже не закрыв за собой дверь. Валерия Ивановна до последнего смотрела ему вслед, пока он проходил по коридору. Она надеялась, что он обернётся и улыбнётся ей на прощанье. Она ждала этого. И я видел, как она стояла и смотрела. Маленькая старенькая больная женщина ждала, когда человек, которого она вырастила, воспитала и научила всему, хотя бы просто посмотрит на неё на прощанье. Она так и не дождалась. Он открыл железную дверь в конце коридора, и захлопнул её со всей силой, что была сосредоточена у него в руках. Валерия Ивановна ещё немного постояла в дверях. Она всё ещё надеялась на то, что быть может, он остынет, успокоится, вернётся и поцелует её на прощанье. Спустя несколько секунд, она закрыла дверь и повернулась ко мне. Пусть и не сразу, но я заметил, как глаза её уже не были такими сухими, как были, когда я пришёл. С лица исчезла та улыбка. Дыхание у неё перехватило, и на мгновение я заметил, что она не дышала. Лишь потом услышал, как она глубоко и быстро вздыхает. Я посмотрел на неё и увидел в той женщине, которую никто никогда не любил, которая, по мнению остальных, была явным воплощением Бабы-Яги, обычную женщину. Маму. Я увидел в ней свою маму. Ванину маму. Женину маму. Я увидел в ней всю силу боли, пронзившую материнское сердце. Я понимал, что она ничем не отличается от других женщин. Этот человек был для неё всем. Она любила этого человека больше всех на свете. Кроме него у неё никого не было. Никто не приезжал к ней, чтобы навестить её и спросить, как у неё дела или просто узнать о её самочувствии. Никто не жил вместе с ней. У неё не было даже домашнего питомца, с которым она могла бы провести время. На работе её не любили и отзывались о ней не самыми лестными словами. Она была одинока. Она была сама по себе. Прожив так долго в довольно большом доме в полном одиночестве, она поняла всю важность человека, находящегося рядом, но никак не могла воплотить это в любовь к ближнему. Я увидел в ней человека, который отдал всё своё сердце и всю душу человеку, который только что ушёл. Которого она так долго ждала, и который так скоро ушёл. Кроме большого дивана, роскошного ковра и мини-бара, я заметил в комнате фотографии. Фотографии молодой Валерии Ивановны с её сыном. С новорождённым, потом в его шестой день рождения. На его выпускном. И просто совместное фото. Я видел, как счастливы были её глаза. Я видел, как счастлива была она. Они были вместе, и ей никто не нужен был. Они проводили рядом друг с другом каждый день, будь то поход в парк или просто прогулка по дворику. Она была рядом с ним, когда он болел, и её материнское сердце не находило себе места, когда она видела, как он страдает и мучается. Она всеми силами хотела ему помочь, но не могла. Все, что она могла, это ждать действия таблеток. Она была рядом с ним в день, когда он впервые влюбился, и радовалась с ним вместе так, будто это она влюбилась. И она была рядом, когда ему впервые разбили сердце. Она ходила за ним, наблюдала, сидела у его кровати и гладила его, пытаясь успокоить. Она ходила за ним, словно собирая частицы разбитого сердца, чтобы склеить его и снова подарить любимому сыну. Она отдала бы всё на свете, чтобы он был счастлив. Она бы отдала за него свою собственную жизнь. За него. Ради него. Она всегда была рядом с ним, в горе и в радости, в моменты упоения успехом и горечи поражения. Она всегда была там, рядом с ним. Всегда…

Валерия Ивановна посмотрела на меня, её подбородок непроизвольно дрожал, а глаза слезились. Она понимала, что сейчас же должна успокоиться. Она не могла позволить себе заплакать в присутствии ученика. Не могла позволить себе проявить слабость. Она сделала глубокий вдох, поджала губы и закрыла глаза. Сглотнула. Приложила все силы на то, чтобы побороть в себе эти эмоции. Выдохнула всю свою боль и улыбнулась.

– Ну, Моть. Как ты? Как ты доехал? Если ты хочешь, кушай торт. Сашенька к нему не прикоснулся. И чай. Я заварила тебе чай. Кушай, пожалуйста.

Я согласился. Я понимал, что сейчас я был для неё единственным человеком, который мог её подбодрить. – Всё хорошо, – ответил я, – правда, на улице жуткая метель, но я хорошо доехал, спасибо.

– Жуткая метель, ты прав, а как же Сашенька поехал? Он не замёрзнет?

– Нет, нет, – начал я. Я точно знал, что нужно было сказать. Сейчас она хотела услышать то, что хотела бы услышать любая мать. – Там, конечно, холодно, но я видел на вашем сыне тёплое пальто, я думаю, он не замёрзнет, всё будет хорошо, не переживайте.

– Да? Точно? Ты уверен? – продолжала спрашивать она с явно не поддельной тревогой.

– Абсолютно, Валерия Ивановна. Не беспокойтесь, всё будет хорошо.

– Ну хорошо. Ну ладно, расскажи мне, как вы там? Как вы справляетесь без меня? Как Ваня?

Я смотрел на неё и понимал, что все эти годы мы ошибались. Что она действительно такая, какая она была сейчас передо мной. Я видел, что ей было интересно, как мы, и как мы без неё. Ей было интересно это знать, и она не притворялась. Я понимал, что это будет неуместно и, возможно даже глупо, но я всё же не удержался: – Валерия Ивановна, позвольте мне задать вам вопрос.

– Почему я такая здесь и совершенно другая там? – закончила она. Она довела до конца моё предложение в точности такими же словами, которыми собирался я, будто бы прочла мои мысли.

– А сейчас, – продолжала она, – ты задаёшься вопросом, как я могла угадать твой вопрос.

Образ Бабы-Яги снова пришёл мне на ум.

– Пойми, Моть, я не вчера родилась. Я всё прекрасно понимаю. Я понимаю, как вы ко мне относитесь. Я знаю, как вы говорите обо мне в ваших кругах. Я выучила все клички и названия, которые вы мне придумали. Я знаю, что вы меня ненавидите, и твой интерес к тому, почему я такая в повседневной жизни, вполне естественен. Я всё понимаю. И я объясню тебе. Пойми, Моть, на самом-то деле то, что я вас не люблю, – это абсурд. Это бред сумасшедшего. Вы, ваш класс – это самое дорогое, что у меня есть, и если бы мне когда-нибудь предложили обменять вас на другой класс или просто отказаться от вас, я бы сразу послала бы этого человека куда подальше. Я же вырастила вас. Вы же приходите ко мне каждый день, и мы проводим вместе все праздники, разъезжаем повсюду вместе. И ты действительно думал, что за все эти годы, за всё то время, что мы провели вместе, я вас не полюбила. Посмотри на меня, всё, что у меня есть, – это Сашенька и вы. Вы все мои дети. И я люблю вас. Моё к вам отношение исходит не от сердца, а от необходимости. Необходимость сурового обращения должна быть вам всем ясна. Если бы не она, вы бы никогда не воспринимали ни меня, ни предмет всерьёз. Вы должны понимать, что я такая только в стенах школы. Но за её пределами я готова помочь вам с чем угодно, я готова дать совет или просто выслушать. Я готова сделать всё что в моих силах, лишь бы помочь вам. Но только не со школьными делами. Школа – это ваша битва. Для каждого своя. Она закаляет характер. Цель школы подготовить вас к вашей будущей взрослой жизни. И я тут вам не помощник. Через все эти трудности вы должны пройти самостоятельно, ведь никто не будет помогать тебе писать твою книгу, когда ты соберёшься это делать.

– Но откуда вы… – в недоумении начал я.

– Я умею слушать. И вижу очень хорошо, молодой человек. Может, у меня и плохое зрение, но мой жизненный опыт меня ещё никогда не подводил. Просто помни то, что с осуществлением твоей мечты тебе сможешь помочь только ты сам. Никто никогда не придёт к тебе со словами: «Эй, давай-ка полежи на диване, а я за тебя всё сделаю». Нет, дорогой, всё в твоих руках. Вся твоя жизнь только в твоих руках. Ты должен следовать зову сердца и горечи труда, а не упоению обломовщины и сладости лени. Весь твой будущий мир принадлежит только тебе, и только ты решаешь, каким он будет. Ты сам автор своей жизни, и ты решаешь, какого жанра она будет: загадочный триллер или жуткий ужас. А может, захватывающий боевик или романтическая комедия. Как бы то ни было, дорогой мой, это всё в твоих руках. Помни об этом всегда…

Не знаю, почему, но эти слова я запомнил на всю оставшуюся жизнь, вплоть до написания этих самых строк. Она была права, мы сами авторы нашей жизни, нашего будущего. Мы пишем сценарии к тому, как сложится та или иная ситуация в наших жизнях, и мы сами режиссёры развязок этих ситуаций. Мы композиторы той музыки, которая будет с нами на протяжении всей жизни, будь то вдохновляющая на великие подвиги мелодия или просто спокойная, навевающая мысли музыка. Мы сами творим то, что есть у нас. Мы создатели. Мы актёры в этом большом театре. Валерия Ивановна была права. И я не раз ещё вспоминал потом её слова.

Эта история, происшедшая со мной, показала мне, что нужно чаще заглядывать в саму книгу, а не судить о ней по обложке. И Валерия Ивановна стала одной из самых интересных книг в моей жизни. Поучительной и доброй. Тот холодный зимний день стал для меня островом тепла, уюта и спокойствия. Я так и не попал ни на один из трёх уроков. Более того, мы проговорили с ней пять с лишним часов. Обо всём, что только приходило в голову. О родителях, о девочках, о её жизненных ситуациях и о моих. Количеством она, конечно, превзошла меня. Днём позже многие ребята задавались вопросами, где я был и что делал, ведь я никому не сказал, где я был. Я не стал рассказывать всю правду. Я лишь сказал, что уезжал с мамой по семейным делам. Следующие дни пролетели быстро, а к концу следующей недели Валерия Ивановна вышла на работу. Я не знаю, почему, и что на неё повлияло, но я могу поклясться в том, что она стала добрее. Тише, спокойнее. Она стала больше слушать и идти на компромисс. Мы все были в шоке. Мы просто не понимали, что с ней произошло. А она теперь была счастлива, как никогда. Она улыбалась, и от этой улыбки уже не было так противно, напротив, отныне ребята стремились искренне заметить красоту её улыбки, и без всяких мыслей пожелать ей приятного дня. Приходить на её уроки стало ещё приятнее, и материал теперь стал ещё более познавательным и интересным. Казалось, что конца этому не будет никогда. Его и не было на протяжении нескольких недель, пока в один день я не пришёл к классу, и ребята не сообщили мне о том, что в её кабинете кто-то есть. Кто-то, кто не работает в нашей школе, и кто-то, кого никто не знал. Из кабинета слышались крики. Много. Мы не знали, как нам поступить. Мы не знали, что там происходит, и что нам делать. Спустя несколько минут, из класса вышел довольно высокий человек в пальто и дорогом костюме. Он буквально вышиб дверь и с разъярённым выражением лица покинул коридор школы. Это был Александр. Но другие этого не знали. Но то, что мы знали точно, это то, что он оставил Валерию Ивановну рыдать одну, лежа на полу. Мы поспешили помочь ей, узнать, что случилось, но в ответ получили лишь «Убирайтесь! Вон отсюда! Все вы».

На следующий день Валерии Ивановны не было в школе. И на следующий, и на следующий. Я не раз звонил ей и приходил к ней домой, звоня в звонок, но ответа я так и не получил. Лишь спустя несколько дней, она вернулась на рабочее место, и в течение нескольких следующих дней всё вернулось на свои места. Ненависть учеников достигла максимального уровня, гневу и ярости Валерии Ивановны не было предела. Многие задавались вопросами: «Да кто это такой?», «Что это за козел?» Не знаю, почему, но я так и не сказал никому, кто это был. Возможно, потому что не хотел, чтобы кто-то знал что-то особенное, как знаю я, а может, из-за уважения к той старушке, которую я встретил холодным зимним днём. Но тайна, которую знали только мы с ней, останется со мной навсегда.

Я не опоздал в школу. Я пришёл вовремя, даже с запасом в несколько минут. Я зашёл в класс тихо и спокойно занял своё место. В кабинете стоял шум, все кричали, смеялись и радовались очередному окончанию года. Некоторые говорили, некоторые перекидывались листочками, а другие просто сидели и читали книги. Я, в свою очередь, относился к последним. Я никогда не был особо знаменитым в классе. Не то, чтобы никто не знал моего имени, но я никогда не рвался к тому, чтобы меня заметили или похвалили. Я никогда не старался сделать всё, чтобы мне сказали, какой я хороший или какой я молодец, потому что хорошо выполнил то или иное домашнее задание. А какого чёрта? Это моя работа. Я должен её выполнять. Ведь сантехнику, который только что прочистил ваши трубы, вы не говорите, какой он молодец. Вы просто благодарите его, и он уходит. Никто не обязан говорить мне, какой я хороший, потому что вовремя выполнил свою работу. Нет, не подумайте, я не был отбросом. Я не был своего рода Питером Паркером или одним из тех зубрил, которых вы привыкли видеть на экранах американских фильмов. Таких ребят обычно окунают вниз головой в унитаз. Нет, я не был таким. Я просто всегда вовремя выполнял задания и был готов ответить на любой вопрос учителя. Я не был дерзким, не был энергичным. Не стремился попасть в школьную команду по футболу или побить спортивные рекорды. Но и этаким Тони Старком я тоже не был. Моё имя в школе знали немногие, а кто знали, обычно обращались ко мне ради того, чтобы узнать или списать домашнее задание. Но нет, опять же я не был ботаником. У меня никогда не было всех пятёрок, которыми я мог похвастаться перед научным комитетом. Но если была возможность попасть на научную конференцию, я её не упускал. Этаким Хэнком Муди – охотником за особо красивыми девочками – я не был. Я был тих, всегда спокоен и сдержан. На переменах я обычно сидел на стуле или в кресле и не мешал другим развлекаться. Я был одним из тех ребят, которых в школе особо не замечают. И не вспоминают. А вспоминают только тогда, когда нужно что-то списать. Рабочий инструмент не иначе. Я не был красавцем, каким считала меня мама. В свои семнадцать лет я ни разу не брился, поэтому чёрные пушистые волосы, которые торчали над моей верхней губой, выглядели не очень сексуально. Я также являлся одним из тех, кто всё ещё верил в то, что длинные немытые волосы ещё в моде, и верно следовал этим убеждениям. Ещё, конечно, я обладал большой коллекцией прыщей. Куда же в моём возрасте без прыщей? Я, конечно, их лечил. Но всё же никто от них не застрахован, так что я именно так себя и утешал. Я не был особо толстым, но пара-тройка занятий в тренажёрном зале мне бы не помешали. Я практически никогда не дрался и ни с кем старался не вступать в конфликт. Я всегда старался разрешить всё мирным путём, не прибегая к насилию, потому что верил, что пацифизм спасёт мир. Также, как и любовь. Да, я верил в настоящую любовь, как это делали девочки, начитавшиеся романов Сесилии Ахерн. Единственные ребята, которые желали со мной дружить, были Ваня и Женя, но вы их уже знаете. Так что похвастаться большим списком друзей «ВКонтакте» я не могу. Нет, не то, чтобы кроме них у меня никого не было, но большинство из тех, что были, ограничивались сообщениями с текстом: «прив что нам задали на завтро». Именно, маленькая буква, незаконченное слово, никаких знаков препинания, и ошибка даже в слове «завтра». Знакомьтесь, это дети двадцать первого века в их привычной среде обитания. Мир «Контакта» был для большинства парней и девчонок, в особенности девчонок, всем. Они не выходили оттуда, когда ложились спать. Не выходили, когда приходили на уроки, на уроках, и вообще никогда. Если кто-то из моих «друзей» писал мне без ошибок и со знаками препинания, я считал, что нужно ответить ему просто потому, что он написал без ошибок и со знаками препинания. Родители! Тревога! Обратите внимание на своих детей, которые превращаются в зомби! Внимание! Внимание! Родители! Тревога! Обратите внимание на своих детей, которые превращаются в зомби! Вот так я думал, когда видел очередную девицу, которая сидела в Интернете, на дополнительных занятиях, или парня, который залез в свой «iPad» прямо в метро, без всякого страха того, что его могут украсть, и начинает писать очередное сообщение. Родители, где вы? Неужели вам всё равно? Давайте задумаемся на секунду, неужели в Голливуде действительно так мало хороших сценариев? Если да, тогда я приглашаю всех продюсеров и режиссёров в столицу великой страны. Десятилетиями режиссёры из разных стран пытаются показать нам, как когда-нибудь нашему миру придёт конец. Одни верят в элементарный конец света в две тысячи двенадцатом году. Другие верят в то, что на нас нападут злобные инопланетяне, которые вооружатся иноземным оружием и примутся истреблять человеческую расу ради добычи полезных ископаемых для своей планеты. Другие верят в то, что мир охватит вселенская чума и люди просто начнут умирать ни с того ни с сего. И всегда, просто всегда в этих случаях найдётся герой, который в конце концов всех спасёт. Будь то лысый Брюс Уиллис, или Уилл Смит. Джейсон Стэтхэм или Арнольд Шварценеггер. Сильвестр Сталлоне, Хью Джекман, Анджелина Джоли – это не важно. Всегда найдётся кто-то, кто спасёт этот мир. Даже Константин Хабенский. Но поверьте мне, никто нас не спасёт. Никто не спасёт нас, когда нас настигнет реальная угроза. А реальная угроза уже близка. Стоит нам отключить «ВКонтакте» и сотни детей потеряют жизни. Они не смогут существовать. И тогда появится настоящий всемирный злодей, который будет носить имя Павел Дуров. Он и только он сможет управлять этими людьми. И он сможет приказать им отправиться куда угодно и достать ему что угодно. И вот тогда нас никто не спасёт, потому что миллион разъярённых детей – это армия, которую не остановить. Да и потом, почему только детей? Сейчас нет такого человека, у которого бы не было «Контакта». Это жизнь. Особый вкус жизни, который хочется попробовать каждому, и не дай Бог, этот вкус жизни у них отнимут. Потому что тогда действительно наступит восстание. И с этим восстанием, поверьте мне, не справится никто.

Но я уклонился от темы. Количество моих реальных друзей никогда не превышало отметки в две персоны, и я всегда был этому бесконечно рад, потому что эти люди любили меня таким, какой я был, и никогда не брались меня осуждать. Мы были вместе очень долгое время, любили друг друга, и нам никто никогда не был нужен, и никто никогда не рвался стать частью нашей особой «банды». Ну, конечно, кроме тех ребят, которые хотели заполучить Женю.

Итак, всем нам знакомый школьный звонок наконец прозвучал, и мы все как один ждали, когда пройдут эти сорок минут, навсегда отпустившие нас из десятого класса, навстречу летним приключениям, танцам, выпивке и новым знакомствам. Да, я знаю, звучит это странно, но так и есть. Большинство из ребят моего класса, да и вообще из школы, чего уж там, готовились провести это последнее лето перед экзаменами с размахом. Я не раз слышал от одноклассников в мальчишеской раздевалке истории о том, как они собираются отправиться, кто в Испанию, а кто в Грецию, в Турцию, в Чехию, в Словакию, чтобы найти там себе девушек, напиться с ними, и заняться сексом. Да и не только от мальчиков. Я слышал и от девочек, которые собирались на заднем дворе школы, чтобы покурить и обсудить то, как они собираются выжать все соки из этих каникул. Некоторые девушки, честно говоря, очень сильно пугают меня сегодня. Не в силу их внешнего вида, нет. Сегодня, даже если ты похожа на девочку, которая прожила всю жизнь в лесу и только что вышла в люди, производство компании «Oriflame» и «L’Oreal» помогут тебе превратиться в самую настоящую Шарлиз Терон. Просто нужно уметь правильно «наложить краску», выражаясь языком маляров, которые в обилии нанесения косметического средства на стену ничем не отличаются от современных девочек. Пугают они меня тем, как они одеваются и выражаются. Гуляя с Ваней по тому же самому «Метрополису», я не раз мог слышать не самые красивые слова, вылетающие изо ртов очень даже милых девочек. А иной раз, зайдя на страницу очередной «кисы», я не мог разглядеть там даже лица, потому что практически на всех фотографиях, включая ту, что официальная, изображены сиськи. Да, да и только сиськи. И, как бы ты ни хотел или ни пытался разглядеть на любой фотографии хотя бы уголок лица, у тебя ничего не получится, из-за невозможного количества фото груди. Да. Это парадокс, не так ли? Вы можете представить себе, чтобы мой или ваш дедушка, окончив десятый класс, думал о том, как он отправится за границу, чтобы там напиться, накуриться и… Ну вы поняли? Или моя бабушка посылала любимому, который жил в другом городе, фотографии своей груди? Я тоже не могу, если честно. Но, как говорится, «времена меняются». И вот – двадцать первый век, и молодёжь такая, какая она есть. Невозможно осуждать её или поощрять. Мы молоды, глупы и сами не знаем, чего хотим, и точно не можем сказать, правильно ли мы поступаем в тех или иных ситуациях. Всё, что мы сейчас можем, – это жить и наслаждаться той жизнью, которую нам подарили наши родители. Мы должны уметь ценить всё то, что есть у нас благодаря им. Мы обязаны беречь и любить их, потому что, если бы не было их, тогда не было бы и нас. А если бы не было нас, то мальчики не могли бы подделывать себе документы, чтобы в «Пятёрочке» им продали водки, а девочки-кисы, не смогли бы выкладывать во всемирную Интернет-сеть, свою голую грудь.