Текст книги "Будь осторожен со своими желаниями"

– Согласен, – вдруг оборвал её я. Она просто нашла причину, по которой я мог пойти с ней, не коря себя потом за безрассудство. Давай. Я иду. Мысль о том, на что ты согласился, кретин, не покидала меня, но я успокаивал себя тем, что хоть увижу разные монетки.

Мы сидели одни, на большом диване в гостевой комнате. Из телевизора, включённого на канале «MTV», играет музыка. Пьяный Джонник что-то подпевает популярному американскому рэпперу Jay-Z на своём национальном языке. Филипп вышел с только что пришедшими гостями на улицу выкурить косяк, который они только что накрутили. Кухонный стол весь забит чёрными лепёшками гашиша. А из комнаты напротив слышен смех каких-то блондинок, которые только что пришли сюда, и виднеется матовое облако, имеющее странный запах, только что выпущенное из кальяна. Я находился в тылу врага. Я пребывал сейчас там, куда бы ни за что в жизни, ни за какие деньги не сунулся бы ранее. Но я был не один. Я знал и прекрасно понимал, что если бы не я здесь, то Лера наверняка бы присоединилась к веселью, ожидающему её в комнате напротив. Но она была со мной. Мы рассматривали разного рода монетки, пока она рассказывала мне что-то. Я не слушал её. Мне стыдно в этом признаваться, но это правда. Я был заворожён ею. Онемел рядом с ней. Меня не было в этом мире. Я полностью погрузился в мир этого человека. И хотя я не слышал ничего из того, что она мне сказала, я был с ней. Мои мысли были полностью погружены в неё. Я был околдован этими глазами, которые искрились магическим светом и буквально обжигали меня. Я робко отвожу от неё взгляд, когда она смотрит на меня, она улыбается этому. Теперь я – её добыча. У нас «кошки-мышки», где мне, конечно, отведена главная роль, но не со стороны силы. Мы смеёмся, улыбаемся друг другу. И в одно мгновение сталкиваемся взглядами. Она смотрит на меня. Долго. Не отрывая взгляда. На её лице медленно пропадает та улыбка, которая озаряла её лицо всё это время. Она смотрит на меня. Я смотрю на неё, изучая каждый миллиметр её лица, словно она является редким видом насекомого, которого я нашёл. У меня в голове всплывает образ старого профессора в старом белом больничном халате, надетом на свитер с галстуком, который никак не подходит к рубашке. Профессор стар и седой. Усы его белые, как снег, а очки огромны, как кастрюли. Вся картина чёрно-белая. Он подходит к доске, где висит фото Леры, берёт в руки указку и начинает описывать мне особый вид хищников «Лерус В себя Влюбляюс».

– Этот вид хищника, – начинает профессор, – в данный момент обитает у вас перед носом. Обладает особым ядом, который заставит вас делать всё, что она пожелает, и гипнотизирует глазами, чтобы не отпускать вас из своих сетей.

– Я согласен, – бормочу я сам себе под нос, и продолжаю наслаждаться её безупречностью, красотой и невероятным очарованием. Она тоже смотрит на меня всё это время. Не отрывая взгляда. Теперь мы в «нашем» мире. «Вход посторонним строго воспрещен». Такая табличка висит на двери в наш мир. Мы не говорим. Мы просто любуемся. Наблюдаем. Узнаём друг друга и понимаем, что первые лучи симпатии уже освятили нас. Вдруг она улыбается. Улыбается, но не отрывает взгляда. Мы прикованы. Ничто сейчас не сможет нас рассоединить.

– А, так вот вы где, – вдруг кричит зашедший в комнату Филипп, и именно он нас и разлучает. – А я думал, что вы ушли.

Он подходит к Лере, берет её за талию, подтягивает к себе и страстно целует её в только что такие мои губы. Я вынужден на всё это смотреть и улыбаться. Я должен, ведь я здесь гость. Я не должен говорить ни слова. Я не должен вспоминать сейчас о том, что пока мы шли к Филиппу домой, он успел ещё раз рассказать мне, как они познакомились и что между ними было, уверяя меня, что ничего «такого» у них ещё не было, но всё ещё наладится. Или нет. Он пускается в очередной рассказ о том, как вчера его друг Артём привёл к нему потрясающих девочек, намного лучше, чем Лера, и он готов был овладеть ею прямо там, где их встречал. Он говорил мне о том, что похолодел к ней, о том, что больше ничего не хочет от неё, и что она ему более не нужна. Он готов «бросить» её прямо сегодня, после очередной попытки. Он говорит мне всё это с беззаботной улыбкой на лице, даже не догадываясь и не думая о том, что её это очень сильно ранит. Он продолжал говорить о себе и только, а я, в этот момент, обернулся, чтобы еще раз посмотреть в эти глаза, и они приветливо встречают меня. И я всё ещё стою здесь, смотрю, как он целует её, вспоминая надпись маркером, которая красовалась у меня в подъезде и гласила: «Не целуйся без любви». Мне становится противно, и я сообщаю ребятам о том, что больше не могу оставаться с ними и отправляюсь домой. Прихожу ближе к двенадцати, и решаю не звонить маме, и не говорить ей о том, что я довольно-таки поздно пришёл, чтобы, как и все, не беспокоить её. Ну а на самом деле – не получить от неё нагоняй.

На следующее утро я получаю SMS-сообщение с приглашающим меня текстом о встрече у метро и подписью «Валерия с монетками». Я в недоумении, каким образом она стала счастливой обладательницей моего мобильного номера, хватаю куртку и бегу к метро. Встречая её у метро при более ярком солнечном свете, я удивляюсь, как можно быть ещё красивее, чем я представлял себе, сидя в кровати и вспоминая её красоту. Следующие несколько дней мы неразлучны. Я провожаю её туда, куда она мне скажет, или туда, где её встретит Филипп. Мне всё равно, что я чувствую, когда вижу, как он целует её, и обнимает при встрече, и говорит мне потом о том, что, может, ещё что-то и получится. Я не обращаю внимания на свои внутренние позывы, которые кричат мне о моём самоуважении. Я не замечаю всех тех слов, которые говорит мне мама, чтобы предостеречь меня от опасности. Я влюблён. Теперь я такой. Безголовый дурак, не думающий ни о чём. Она повсюду. Мои мысли забиты только ею, и ею они и очищаются. Я просыпаюсь с мыслями о ней и засыпаю с мечтами о нашем общем будущем. Я весь её. Я – рыба в сетях. Навряд ли появится кто-то, кто сможет меня вытащить из этих сетей. Моя первая любовь забрала меня и утащила в свои воды с головой. Я ничей. Только её.

Зимним вечером раздаётся звонок, и заплаканный голос Леры раздаётся в телефонной трубке. Он просит забрать меня от школы, которая находится напротив её дома. Она сообщает мне о том, что поссорилась с Филиппом и не хочет более иметь с ним ничего общего. Она просит меня поторопиться. Время уже позднее, но я, радуясь отсутствию мамы в театре, быстро надеваю куртку и отправляюсь на помощь любви всей своей жизни.

Я прихожу туда. Моё тело наполнено ужасом и страхом. Я понятия не имею, куда я иду, и всё, что я знаю, – это только то, что там будет сборище наркоманов, один из которых – мой бывший лучший друг, отношения с которым я наладил в последние дни ради того, чтобы общаться с Лерой. Я знаю, что они все пьяны и агрессивны. У некоторых из них, может, даже ножи, а у других, возможно, пистолет. Я не чувствовал себя защищённым в этих тёмных улочках, скорее, я ощущал себя загнанной в угол крысой. Но, все представления о простреленной голове и прочих отстреленных конечностях расплываются при мысли о ней. И крылья любви несут меня через гаражи и тайные узкие улочки, на которых можно найти шприцы и иглы, жгуты, окурки от сигарет, окровавленные бутылки и прочую атрибутику влюблённого мира.

– Не смей больше мне звонить, козёл. Не смей больше ко мне приходить. Никогда. Я не хочу тебя знать. Исчезни из моей жизни.

Она подходит ко мне, по её лицу я живо могу определить то, что она недавно плакала. Она просит меня поскорее уйти отсюда. Ребята за её спиной смотрят на меня так, будто я враг государства номер один. Лёгкая дрожь пробежала по моему телу, но они не двигались, а значит, не хотели причинять мне вреда. Я смотрю на Филиппа, который лёгким движением головы повелевает мне идти и наказывает мне, чтобы я смотрел за ней в оба. Я разворачиваюсь в её сторону и с криками: – Лера, подожди, – пытаюсь настичь её.

По дороге домой она рассказывает мне о том, как они поругались, как ей в этот момент не хватало меня, и я начинаю чувствовать себя частью её мира, который до этого момента казался мне таким же мрачным, как бэт-пещера. Я выслушиваю её до конца. Чувства, которые просыпаются во мне в этот момент, согревают меня этим холодным зимним днём. Я уже и не чувствую того холода. Мне хорошо и тепло рядом с ней. Единственное, что я замечаю, пока слушаю её, – это дрожь в руках. Они не на шутку замерзли. По всей видимости, она тоже замечает это. Дальнейшие её движения плавны и прекрасны. Лёгким движением левой руки она снимает перчатку с правой и, о чудо! Я почувствовал. Она взяла меня за руку. Я чувствую, как тепло её руки согревает мою. Она переплетает пальцы с моими, и вот они уже единое целое. Наши пальцы согревают друг друга в этот холодный зимний вечер. Я сжимаю её руку так сильно, как могу, я не хочу её отпускать. Не буду, но нужно. Мы уже дошли до её подъезда, как в этот момент, она приглашает меня провести немного времени на скамейке. Вместе. Мы садимся на эту «волшебную» скамейку, и она кладет свою голову мне на плечо. На мне надето три свитера и один пуховик, но я всё равно мог чувствовать вес её головы на своём плече. – Мозговитая! – подумал про себя я.

Спустя несколько минут, примерно, тридцать, она говорит мне о том, что ей пора домой, а значит, нам надо разойтись. Она гладит меня свободной от перчатки рукой по щеке, обещая, что завтра будет лучше. И завтра мы весь день будем вместе. Мы молчим, но смотрим друг на друга, это был тот же взгляд. Тот же сияющий и живой, как и в первый день.

– Не волнуйся, – начинает она, – всё ещё будет. У нас всё впереди. Мы только начали.

Я верю ей, и не переставая смотреть на неё, продолжаю наслаждаться теплом её руки, согревающем мне щеку. Она смотрит на меня. Я смотрю на неё. И посреди нашей «любви» глазами я понимаю, что сейчас должно произойти что-то. Ветер утих, и всё, что можно было услышать на улице, – это лёгкий свист. Она с явно заинтересованным лицом смотрит на меня. Её глаза перепрыгивают с моих глаз на губы и обратно. Мои глаза вторят тот же процесс. Время замерло. Некуда спешить. Секундная стрелка на часах теперь не двигается, и я не опаздываю домой, но всё равно думаю об этом. – Наслаждайся, дурак. Пока ещё можешь, – повторяет мне моё сознание снова и снова. Её огромные глаза «сверлят» меня насквозь. Я не шевелюсь. Всё, что мне сейчас нужно, – это быть с ней. Она делает шаг в мою сторону. Робкий, но весьма заметный. И вот уже её лицо передо мной. Я вижу его так чётко. Это не сон. Всё происходит наяву. Я главный герой этой истории. Неужели сейчас? Неужели я почувствую. Её рука гладит мою щеку, и вот уже вторая, не такая нежная, но такая родная мне рука в перчатке, подключилась к процессу. Обе её руки гладят мое лицо, а я только-только догадался взять её за талию и прижать к себе. Я не знал, где я этому научился. Раньше я целовался только, когда играл в «бутылочку» с окрестными девчонками. Она не закрывает глаз, они всё так же прыгают с места на место, словно кузнечик. Я продолжаю стоять смирно и ждать, что из этого получится. И вот. Она совсем близко. Так близко, что я могу чувствовать её дыхание у себя под носом. Тёплый воздух, который она выпускает, растопил снежинки, повисшие у меня на губе. Кончик её носа нежно касается моего, и кажется, бьёт небольшой разряд тока. Мы оба это понимаем и неловко улыбаемся друг другу. Момент настал – прими «Гастал» – отвечает мне моё подсознание, наполненное юмором, отточенным до блеска за все эти годы. Внутри меня всё горит. Дыхание спёрло, будто я водолаз. Я задержал его, чтобы не потревожить момент. Сейчас этот момент, словно маленький оленёнок, который только выбрался из родного дома. Внутри всё горит и пылает. Я дрожу и не могу ничего с собой поделать. Я счастлив, как никогда. Именно такими моментами измеряется жизнь. Моментами, когда от счастья, которое внутри тебя, останавливается сердце. И вот наконец её губы медленно касаются моих. В них нет силы. Они легонько врезаются, но я чувствую их. Я чувствую её теперь не только духовно, но и физически. Она моя. Она со мной. Они такие тёплые и нежные. И сама она вся тёплая и нежная. Наши губы расходятся, но она отходит недалеко. Практически вообще не отходит. Вдруг она снова штурмует моё лицо и раздвигает мои губы своими, чтобы зажать их. Закрепить их в поцелуе. Она снова и снова целует их, обводит их. Они теперь принадлежат ей. Я принадлежу ей. Она плавно отходит от меня. Смотрит мне в глаза и нежно произносит: – До завтра, хороший мой.

Я отслеживаю её передвигающуюся фигуру прямо до закрытой двери подъезда и еле-еле дохожу домой. В голове у меня каламбур. Мозговые извилины перемешались между собой, словно лапша «Роллтон». От переизбытка эмоций я по возвращении домой плюхаюсь на кровать, словно мешок с картошкой, и, закрывая глаза с мыслями о ней, отправляюсь в сон.

Чистейшее утро встречает меня. Я помещаю свои ноги в самые мягкие тапочки на свете. Чищу зубы самой мятной зубной пастой на свете. Отведываю самого вкусного пакетного сока, у которого самый недолгий срок годности на свете, всего полгода. Я одеваюсь в самую удобную одежду на свете. Спускаюсь на самом чистом лифте на свете. Приветствую самого трудолюбивого уборщика какашек на свете. Я самый счастливый на свете дурак. Даже дураки на дорогах, которые чуть-чуть не сбивают меня с ног, самые умные на свете. Этот день самый прекрасный. Я переступаю знакомую калитку, ведущую во двор, к самой прекрасной девочке на всём белом свете. Я подхожу к подъезду и вижу там самого прекрасного на свете… Джонника?!

– Послушай, родной, – начинает он, уже не с таким приятным для меня акцентом, – ну-ну, с кем не бывает? Всякое в жизни происходит. Слушай, я отвечаю, у тебя всё хорошо будет.

Я не понимаю не единого слова из того, что он мне говорит. – А что, – продолжаю я, – а что происходит? Что вы тут…

– Слушай, ну поссорились они. Ну бывает. Ну обдумал всё Филя. Ну понял свою ошибку.

– Это что же, – в неописуемых чувствах продолжаю я, – это что, он там? Так они же…

– Ну да. Ну поссорились. Ну так бывает. Но он просил передать, что очень благодарен тебе за то, что проводил её вчера.

– То есть они там вместе?

– Да. Орёл-то мой пришёл, обнял её так нежно, как я бы никого не обнял. Поцеловал её в лобик. Принёс конфетки там, яблочки там зимние зелёные, шампанское принёс.

– Пусти меня к ним, – говорю я, – пусти, прошу.

– Я не могу, прости, Моть. Не могу, отвечу тебе.

– Пусти меня. Пусти. Пусти, – я кричал, орал. Пытался попасть туда, но он же схватил меня. Схватил, чтобы обнять, а не задержать. Чтобы разделить со мной эту боль.

– Иди, – продолжал он. – Ступай, а я не скажу им, что ты приходил.

Я ушёл. Ушёл домой. Я сдался. А пока шёл домой, оставил, должно быть, семнадцать голосовых сообщений на её телефоне. Придя домой, я открыл крышку телефона, в надежде на то, что она, возможно, звонила. И с отравляющими мозг мыслями о том, что она сейчас в объятиях чужого, вырубился прямо на полу. Я не видел ее с тех пор не разу. Прошло уже ни много ни мало два года, а я всё так и оставил её там, с ним, не сделав ничего. Я не видел её два года, не думал о ней, пытался забыть. Несколько раз старался разлюбить, и у меня получилось. Однажды по этому случаю даже открыл бутылку шампанского. Той же самой марки, что принёс ей Филипп в тот день. Я забыл её и больше не думал о ней, но стоило лишь ему позвонить, и сказать, что она в беде, я бросился ей на помощь, словно Джордж Клуни в сериале «Скорая помощь».

И вот я здесь. Дом, стоявший напротив дома Филиппа. Маленький пятиэтажный дом, как мне и было указано. Я пришёл сюда, чтобы помочь ей. И даже когда я пришёл сюда, я всё ещё задавался вопросом, какого чёрта я здесь делаю и почему не нахожусь сейчас в объятиях той самой, единственной. Я подошёл к полуметаллической двери, магнитный замок которой, действительно, был сломан. Я без труда потянул на себя дверь, и она открылась. Старая дверь так сильно заскрипела, что мне казалось, что этот скрип услышали все жители дома. Переступив порог дома, я поднялся по старым, полуразваленным ступеням. Вдоль старой, облезлой стены протягивались почтовые ящики, длина которых, казалось мне, не имела границ. Не успел я достичь и второго этажа, как услышал крики и грохот, доносящиеся из дверей. Вдруг дверь открылась, причём открылась так, что мне показалось, будто огромный трёхметровый амбал выбил её ногой. Из открытой двери в буквальном смысле этого слова вылетел молодой парень, лет двенадцати на вид. Одет он был в белую футболку «Lacoste», джинсы на нём висели марки «Calvin Klein», а кроссовки «Airmax». Перед этаким «Ричи Ричи» закрыли дверь с таким же треском и грохотом, с которым её открыли. Он несколько секунд глядел на дверь, пыхтя и сопя, как единорог, которого только что оседлал опытный охотник, потом ударил со всей силой ногой по двери и удалился с моих глаз. Остальной путь со второго до третьего этажа я проделал без приключений. Подойдя вплотную к двери, я позвонил в звонок, но оказалось, что звонить не было нужды, ведь дверь была не закрыта. Пьяный болван не шутил насчёт отсутствия замка на двери. Я пересёк порог квартиры, в которой, мягко говоря, не было системы защиты из сказки «Огниво». Всё выглядело именно так, как я себе это представлял. Начиная с прихожей, по всему дому валялись мятые банки из-под недопитого пива, а в некоторых уголках можно даже было найти стеклянные бутылки. В комнате, что находилась справа от меня, невозможно было дышать. Облако дыма, появившееся в результате взаимодействия марихуаны и пламени, овладело комнатой. Окна и форточки были плотно закрыты, для того, видимо, чтобы это облако не покинуло помещения. В центре комнаты стоял магнитофон, из которого доносилась рэп-музыка в исполнении, как я понял, одного из тех парней, которые сейчас сидели здесь. В комнате находилось всего три человека, двое из которых «мёртвыми» лежали на полу, что то бормоча себе под нос, а другой сидел на диване, нежно поглаживаю попку красотки, что расположилась рядом с ним и была ответственна на клуб дыма. Она медленно подносила ко рту шнур, который был плотно вставлен в кальян, и вдыхала дым медленно и спокойно, чтобы почувствовать всю силу огня, переброшенного на мелко шинкованную траву. Дым экспортировался из её рта точно так же медленно, как и экспортировался туда. Музыка, игравшая в комнате, была слышна по всему дому, поэтому я увидел ещё несколько полураздетых брюнеток, танцующих в другой комнате и блистающих своими прелестями прямо перед группой парней-студентов. Они сидели на диване, и все трое как завороженные смотрели на брюнеток, которые только что исполняли танец «на двоих», а теперь уже расположились поудобнее на полу и, не стесняясь, приступили наслаждаться друг другом. Атмосфера была пропитана пьяным угаром и дымом, который не вызывал у меня особого доверия. На стенах я мог разглядеть остатки белого порошка, ещё совсем недавно здесь оставленного. По мере того, как я продвигался по квартире в самую её глубину, я всё больше убеждался в том, что некий Альфред здесь бы не помешал. Хотя бы для того, чтобы привести некогда приятную квартиру, а теперь уже притон для малолетних, в порядок. По всему дому разбросаны недопитые бутылки из-под «Джека Дэниелза» и «Джеймесона», «Джонни Уолкера» и «Джима Бима». Квартира была похожа больше не на квартиру, а на отельный номер рок-звёзд, которые заселялись там на одну ночь, но и этой ночи хватало владельцам отелей, чтобы провести капитальный ремонт. Я закончил свою «экскурсию» по дому и уже через несколько секунд стоял посреди комнаты, в которой валялся Филипп. В одной руке он держал свежий, только что закрученный косяк, с невесть чем внутри, а в другой руке у него находилась ещё одна бутылка «Джэка». Одет он был только в одни трусы, так что сказать, что он был одет, не было возможности. Веки его были тяжёлыми, а глаза красными, словно все капилляры в них существовали когда-то, но полопались, как воздушные шарики. Он валялся на полу с полуоткрытыми глазами и буровил что-то, чего я не мог разобрать. Должно быть, он был под кайфом.

– Где ты раздобыл столько этого дерьма? И где Лера? – в ярости начал я задавать свои вопросы, включаясь в игру «Плохой коп, хороший коп». Вот только, к несчастью Филиппа, хорошего копа со мной вместе не было, – Отвечай же мне, пьяная скотина.

– Эй, – начал наконец он, – спокойно, крутой парень. Ты же знаешь, что это Москва, и что на дворе двадцать первый век. Я позвонил нужным людям, и «voila!» – они нашли нужные мне «лекарства» всего за пару часов. А теперь я здесь. Перед тобой. Бодрый и готовый сражаться, – он еле-еле поднял своё тело с пола. По площади всего живота и груди, на нём были ярко-фиолетовые синяки, которые, должно быть, он заработал совсем недавно.

– Так тебе и надо, – подумал я. – Где она? Где Лера? – Я пнул его что есть сил, зная, что он ничего не сможет мне ответить. Особенно сейчас.

– Да не надо пихаться, дружище. Просто послушай. Блин. Я её так люблю. Честно. Я бы жизнь отдал ради неё. Понимаешь? Она всё для меня. Но сейчас я хочу, чтобы ты забрал её, потому что мне надо кое с кем, оп! Ну, ты меня понял.

– Ах ты, паршивый мерзавец! Да как ты смеешь говорить о любви к ней. Ты не заслуживаешь такого счастья. Ты не заслуживаешь её. Ты больной наркоман и псих! Тебе самое место в лечебнице.

– Может, не только мне, – отвечал он, с ехидной улыбкой на пьяном лице. – На всех нас там места не хватит, – он обвёл рукой всю квартиру и указал мне на всех в ней присутствующих. – Да ладно тебе, – продолжал он, – ты же знаешь, что она тоже любит меня. И что мы с ней неразлучны. Сейчас ты что-нибудь сделаешь, поможешь ей, а завтра она снова прибежит ко мне за новой дозой.

– Ах ты, ублюдок! – я не сдержал себя. Не смог. Внутри меня вдруг закипел гнев, и я позволил ему вырваться наружу. Я напал на него. Повалил и бил с такой силой, с какой не избивал даже боксёрскую грушу. Парень не на шутку меня достал. Я бил его до тех пор, пока из носа не хлестнула кровь и не запачкала мне футболку. Всё, что он делал в этот момент, – смеялся.

Он хлюпал носом и то сглатывал кровь, то схаркивал ею на пол. Он повторил этот процесс два раза, пока я уходил, а потом произнёс:

– Ты ничего не сможешь сделать. Ты не сможешь изменить реальность. Она любит меня, и мы будем с ней вместе, а всё, что остается тебе, – это выгребать за нами наше дерьмо, и провожать её до дома. Всегда. Слышишь меня? Всегда.

Он кричал мне это вслед, пока я уходил. Он кричал, захлебываясь в собственной крови. Он хотел, чтобы я это услышал. Очень хотел. Возможно, хотел больше, чем хотел того, чтобы эта невыносимая боль прошла. И он был прав. Отчасти. Она никогда не послушает меня и не перестанет общаться с ними. А мне никогда её не спасти. И возможно, мне так и придётся всё время забирать её из таких мест и провожать домой. Но я хотя бы попытаюсь. Исключив из следствия все комнаты, в которых я так и не нашёл Леру, я принялся за ванную комнату, в которой сразу же её нашел, стоило мне открыть дверь. Компанию в той ванной комнате ей составлял высокий, тощий, как глист парень, лет восемнадцати, с густыми, чёрными волосами и небритым лицом. Из всех, кто здесь присутствовал, он казался самым адекватным. Он не казался мне пьяным, но и не был особо трезв. Должно быть, он просто много выпил.

– Почему никто из вас не помог ей? Почему вы все просто сидите и ничего не делаете?

Он посмотрел на меня своими затемнёнными глазами и ответил:

– К черту. Кто-нибудь её подберёт.

Эти слова врезались мне в голову. Я не понимал, как можно так говорить о человеке, будто он окурок от сигареты. Он сказал мне это так, словно её можно «подобрать» и выкинуть в помойное ведро. Словно она уже никто. Мертва.

– Пошёл вон отсюда, – сказал я ему, ударив ногой по его двум. Я знал, что в этом сумасшедшем доме я, со всем своим небольшим ростом и запредельной слабостью, со всем своим непрофессионализмом в сфере боевых искусств, принял на себя образ этакого Кларка Кента. И я был уверен, что никто здесь ничего не сможет мне сделать. Этот факт был единственным радующим меня здесь и сейчас. Парень-глист выполз из ванной и направился на кухню, где была спрятана заначка. Я посмотрел на лежащую в холодной ванне Леру. Она была без сознания. Лишь что-то могла мычать про себя. Я не видел её два года, а теперь встретил именно в этих условиях. Она была одета в полупрозрачную белую рубашку, обычные джинсы и маленькие туфельки, которые она не снимала. Глаза её были красными и наполовину заплаканными, а на другую половину застеленные пеленой кайфа. Волосы же её выглядели такими больными и безжизненными, словно из них и состояло знаменитое перекати-поле, которое нам показывают в голливудских вестернах. Сухая кожа потрескалась, а на месте трещин находились маленькие, кровоточащие рубцы. Я погладил её по щеке и попробовал позвать. Она открыла глаза и смогла проговорить лишь:

– Моть. Забери меня отсюда, пожалуйста. Помоги мне.

– Я здесь, родная, я рядом, – ответил я и подсунул одну руку ей под спину, а вторую – под ноги. Со всем моим недостатком силы, я смог с лёгкостью поднять её и вынести из ванной. Не знаю, что помогало мне в тот момент, адреналин, или что-то ещё, но что бы то ни было, я бесконечно благодарен этому.

– Давай, давай, неси её домой, уборщик, – кричал мне вслед Филипп, – может, тебе даже удастся её полапать.

Мне хотелось положить её, развернуться и убить его. Мои глаза пылали яростью. Кожа загорелась, а гнев внутри меня закипел. Я готов был избавить этот мир от этого ничтожества, но как только я оскалил зубы и был готов положить её на пол, я услышал еле-еле сказанные ею слова:

– Не надо, Моть. Пожалуйста.

На протяжении следующего часа я старался донести её до дома. До своего дома. Я понимал, что если отнесу её к ней в квартиру, то не смогу сосредоточиться там и никак не помогу. Она извивалась и брыкалась. Я несколько раз падал вместе с ней, но потом снова поднимал её и продолжал нести её домой. Наконец мы дошли. Я вношу её в квартиру и пытаюсь начать соображать быстро и чётко. Мне надо помочь ей, но я даже не знаю, с чего начать. Лера лежит на полу, ворочается от боли и кричит. Я не знаю, что мне делать. Я подхожу к ней и спрашиваю её о том, что у неё болит. – Живот, – слышу я ответ в формате дикого рёва. Я начинаю думать, заставляю кровь приливать к мозгу скорее, чтобы он «родил» мне идею скорого спасения. На ум быстро приходит образ Дэниела Крейга в фильме «Казино Рояль» и момент отравления главного героя. Я влетаю в кухню, хватаю стакан и наполняю его холодной водой, опустошая кулер. В пропорциях пятьдесят на пятьдесят я смешиваю с водой соль. Размешиваю этот «коктейль» ложкой, подношу к Лере и заставляю её это выпить. Пока она старается выпить то, что я ей дал, я поднимаю её и в предвкушении того, что сейчас произойдёт, заношу её в ванну, которая, в свою очередь, скреплена с туалетом, поднимаю крышку унитаза и начинаю ждать. Весь процесс занимает всего чуть больше чем полторы минуты. Вскоре «зелье» начинает действовать, и мою дорогую и любимую девочку вырывает прямо в мой туалет. Она блюёт с такой силой, что могла бы стать солидным конкурентом моему брату, которого в нашей деревне местные ребята привыкли спаивать до упаду. И который по сей день верит, что день города в нашей деревне проходит каждое воскресенье. Невыносимый аромат расходится по всему дому с таким же масштабом, с каким разносится запах моей туалетной воды, перед тем как я отправляюсь на свидание. Характерный запах желудочной кислоты наконец настигает меня, но я не обращаю на него внимания и продолжаю держать Леру над стойкой унитаза. Я держу в руках её уже не такие, как раньше, роскошные волосы, чтобы она их не запачкала, и жду, когда пищевые спазмы исчезнут. Наконец её миссия заканчивается, и она сообщает мне о пустом «баке». Я поднимаю её. Глаза её уже не могли похвастаться тем магическим светом, что облучал меня в первый день нашей встречи, но даже в таком состоянии я почему-то находил её весьма привлекательной. Я наклоняю её над белоснежной раковиной, которую моя мама вычистила вчера до неземной чистоты, и заставляю её схаркнуть остатки внутрь, чтобы я мог завершить сеанс лечения. После неприятного процесса я включаю воду и умываю её бесконечно прелестное и милое лицо, кожа которого уже не была такой нежной, но всё ещё была для меня невероятно привлекательной. Теперь мы на кухне. Она сидит на стуле, чуть-чуть покачиваясь из стороны в сторону, пока я пытаюсь найти подходящую таблетку, которая бы смогла избавить её от головной боли, которая разгорелась в процессе очищения желудка. Мне на глаза попадается таблетка анальгина и я, раздробив её ножом на две части, стремительно запихиваю ей в рот. Она увёртывается, довольно серьёзно сопротивляется, но после того, как я говорю ей, что это кое-что прикольное, она с удовольствием запивает это водой, в ожидании результатов. Я беру её под левое плечо, словно ей отстрелили ногу и мы сейчас находимся на передовой, и поступательными движениями вперёд мы направляемся ко мне в спальню. Уложив наконец «красотку» на кровать, я обращаю внимание на то, что она пребывает не в самом чистом состоянии. Вернувшись назад в ванную комнату, я намочил кончик полотенца холодной водой, а далее начал нежно вытирать им её лицо. Собрать этим кончиком мне удалось куски земли, которые прилипли к её лицу, когда мы в очередной раз упали на землю, несколько капель крови, вытекшей у неё из носа, и остатки рвоты, которые уютно ютились в уголках её рта. Я повторяю этот процесс трижды, после чего замечаю, что рубашка её тоже грязная. Поместив её полусонное тело в горизонтальное положение, я снимаю с неё рубашку и без всяких грязных мыслей стараюсь заменить её на свою новую белую футболку. Оголённый бюст всё же на несколько секунд взял надо мной вверх, и мой разум воспроизвёл слова Филиппа, которые он говорил мне на прощанье: – Может, тебе даже удастся её полапать. – Эти слова никак не вылезали у меня из головы, но я завершил процесс и в конце концов уложил принцессу, распустив её волосы по оставшейся площади подушки. А далее накрыл её тёплым одеялом, чтобы избежать поднятия высокой температуры. Я глажу её щеку, потом пробую губами лоб и стараюсь спросить её о состоянии её здоровья.

– Как насчёт ширнуться на прощанье? – получаю я в ответ от неё. Она нездорово смеётся и корчит мне рожи.